Глава четырнадцатая
Интуиция майора не подвела: выперли его из родной рабоче-крестьянской действительно за дискредитацию звания офицера, без пенсии и выходного пособия, — катись, шелудивый. А то, что протрубил ты почти двадцать лет, имеешь именной ствол, два боевых — это в мирное-то время — ордена и целую гору медалюшек, — так это не в счет: видимо, все эти годы маскировался ты, гад, под порядочного.
На прощание Юрий Иванович Отвесов пожелал ему более тщательно подбирать себе половых партнеров, а майор, глядя на его харю честно выполнившего свой долг бюрократа, вдруг ощутил в себе бешеное желание произвести указательным и большим пальцами правой руки захват подполковничьего горла и, глядя в мгновенно округлившиеся от страха глаза врага, вырвать напрочь ему трахею.
Расстались, в общем, без энтузиазма, и Сарычев порулил к дому. Отыскав телефон-автомат с необрезанной трубкой, он достал бумажонку с записанным номером и через пару минут дождался того, что и ожидал услышать, — положительная реакция на СПИД у него подтвердилась. «Да, чудеса бывают только в сказках», — подумал майор и поехал домой.
На Литейном, недалеко от пересечения с Невским, ему голоснул невысокий парень в серой куртке-аляске и, блеснув золотой фиксой, поинтересовался:
— За полтинник до Правобережного рынка доедем?
При этом он завлекательно махнул здоровенным лопатником, из которого высовывалась купюра поносного цвета с Кремлем, и майор сдался, сказав:
— Поехали, — тут же он добавил: — Ремешок, пожалуйста, — и сразу периферическим зрением отметил наличие у пассажира на левой щеке шрама, а на пальце правой руки — перстневой татуировки «Отсидел срок звонком», что Сарычеву не понравилось и насторожило.
Весь путь до рынка он более концентрировался на попутчике, чем на дороге, и не зря, предчувствие его не обмануло. Когда доехали и майор припарковался позади красной «девятки», из нее выскочил здоровенный, коротко стриженный — сразу видно, боец — и, распахнув водительскую дверь «семака», выдернул ключи. В то же время фиксатый пассажир, щелкнув ножом-прыгунком, приставил его к сарычевской печени и негромко сказал:
— Есть у меня к тебе, пес, разговор. Что ж ты «бомбишь», а в «оркестр» не засылаешь? Надо нам «навести коны», а иначе почину разворотим.
Майор возражать не стал, а сделав вид, что страшно перепугался, промямлил:
— Деньги около запаски, в портмоне.
Фиксатый мотнул подбородком стриженому амбалу и, когда тот двинулся к багажнику, проговорил, уже подобрев:
— Будешь паинькой, поставим тебя на отстой…
Он монолога не закончил — Сарычев в мгновение ока сделал три движения: развернул корпус, зафиксировал своей левой рукой вооруженную кисть собеседника, а правой резко провел уракен-учи тому прямо в глаз. Пассажир слабо вскрикнул, а майор, повторив удар еще разок, для верности быстро раздробил фиксатому локтем нос и выскочил из машины, чтобы поговорить кое о чем с его бритым подельщиком.
Тому было явно не до общения — он до пояса залез в багажник «семерки» в поисках вожделенного портмоне с деньгами и, когда хлопнула дверь, удивленно приподнял свою стриженую башку с большими оттопыренными ушами. Уже через секунду Сарычев с ходу наградил его двумя апперкотами по почкам, а когда амбала скрючило, резко ударил его носком ботинка в копчик и, не опуская ногу, провел ею рубящее движение в коленный сустав бритоголового. Одновременно разбушевавшийся майор перекрыл ему кислород и, взвалив сразу обмякшую тушу себе на бедро, немного подержал, пока противник не вырубился полностью. Потеряв к нему сразу всякий интерес, Сарычев плавно опустил бесчувственного амбала на укатанный снежок мостовой и снова обратил свое внимание на пассажира. Тот уже начал приходить в себя и слабо стонал, прижимая сплошь залитые кровью руки к лицу, а майор, похолодев от ужаса, сильно обеспокоился за чистоту своих светло-коричневых велюровых чехлов. Он осторожно выволок фиксатого из салона, затем подобрал выпавший из его руки клинок и, захлопнув дверь своей лайбы, всадил острие в заднее колесо «девятки».
Зашипело, будто потревожили десяток гадов, а Александр Степанович вытащил свои ключики из крышки багажника, завел двигатель и с места происшествия отчалил. В том, что на него попытались «наехать», ничего странного не было — в большом городе грязи всегда хватает. Удивительно было другое — никто не остановился и не поинтересовался происходящим, а о том, чтобы вмешаться, даже и речи быть не могло. Вот уж воистину равнодушие — вещь страшная, чем бы оно ни мотивировалось. Одолеваемый грустными размышлениями морально-этического плана, он выехал на Дальневосточный, остановился и осмотрел салон.
Тревожился он не зря: этот фиксатый гад мало того, что испоганил настроение, так еще все же умудрился испачкать кровью с блевотиной сиденье и резиновый коврик. Чертыхаясь, Александр Степанович принялся непотребные следы оттирать и внезапно обнаружил завалившийся к катушке ремня безопасности толстый пассажиров бумажник. Разыгравшееся не в меру воображение сразу же нарисовало Сарычеву радужную картину — столбы зеленых бумаженций с портретами горячо любимых во всем мире американских дядек — папаш Франклина и Гранта, но суровая жизнь сразу же внесла коррективы. Слава Богу, что небольшие. В лопатнике деревянными и зелеными было в сумме около пятисот долларов, и возликовавший майор сразу же рванул на Бухарестскую в фирменный лабаз «Колесо», чтобы воплотить давнишнюю автомобильную мечту в суровую повседневность.
Народу в магазине было немного, и, потоптавшись в отделе аккумуляторов, Александр Степанович приобрел увесистое заморское чудо с дивной свинцовой начинкой, ручкой для таскания и зеленым глазком индикатора.
Пока осчастливленный Сарычев ставил его на место издыхавшего отечественного собрата, короткий зимний день потихонечку уступил место темноте, и, ощущая себя безмерно состоятельным членом общества, майор решил сегодня не выезжать на работу и отправился домой.
Выехав на проспект Славы, он даже не заметил, как по привычке очутился в правом ряду и также машинально остановился перед голосовавшей женской фигурой. Это была среднего роста, чернобровая девица лет тридцати, в простенькой вязаной шапке и бесформенной кожаной куртке.
— До «Московской» довезете? — низковатым, но выразительным голосом поинтересовалась просительница и сразу же определила свой статус-кво: — Денег нет, и отсасывать не буду.
Сарычева сразу же оглушила такая простота, и он отозвался:
— Садитесь.
Некоторое время ехали молча, затем Александр Степанович, как-то по-дурацки для начала разговора, спросил:
— А чего это у вас денег-то нет?
Пассажирка взглянула на него искоса и без всякого удивления заметила:
— Зарплату задерживают, вот и нет.
— Ну а как же муж, друзья? — Сарычев понимал, что тема для разговора была не самая подходящая, однако попутчица ему попалась общительная и отозвалась с легкостью:
— Муж отсутствует, а за деньгами вот и тащусь черт знает куда — к подружке.
Александр Степанович вдруг заметил, что она совсем не накрашена, и ощутил ее запах — не духов, а естественный, кожи, весьма волнующий. Майору почему-то вдруг сделалось очень жарко, и он замолчал. Когда проехали туннель под Витебским проспектом, Сарычев кашлянул и сказал:
— А чего вам, собственно, ехать куда-то. Возьмите у меня денег, отдадите потом.
Густые брови девицы взметнулись вверх, носик сморщился, и она вдруг захохотала — необидно и искренне:
— Вы никак меня кадрите, уважаемый, небось потом и трахаться полезете?
Сарычев подождал, пока она кончит смеяться, достал портрет Франклина в зеленой рамке и, протянув его пассажирке, сказал сурово:
— Не полезу. Есть причины.
Отреагировала та неожиданно, промолвив спокойно:
— Хотелось бы надеяться, что не импотенция. — Денежку взяла и представилась: — Меня зовут Маша. — Помолчала секунду и добавила, улыбаясь: — Все равно теперь вечер надо чем-то занять, поехали ко мне, чаю попьем.
— Я — Саша, — почему-то угрюмо отозвался майор, развернулся и погнал вдоль проспекта Славы назад.
По пути он остановился, купил в киоске пряник «Славянский» со шведской шоколадиной «Милка» и всю оставшуюся дорогу молчал.
Остановились около огромного дома-корабля, поднялись на третий этаж, и, открыв дверь ключом, Маша запустила Сарычева в чистенькую прихожую стандартной трехкомнатной квартиры.
— Моя комната вот эта. — Она выдала майору шлепанцы, не мужские, не женские, а какие-то неопределенные, и указала рукой на самую дальнюю дверь: — А здесь соседи живут. Пошли.
Его провели в небольшую, обставленную так себе комнатенку, где основное место занимала тахта. Рядом стоял заваленный книгами шкаф, на телевизоре в вазочке загибались гвоздики, и майор подумал: «Почти как у меня». Почему-то ему вдруг стало тоскливо, захотелось ехать домой и до изнеможения лупить по своему боксерскому мешку. В этот момент дверь отворилась и появилась Маша, волоча за собой здоровенный сервировочный стол. Глянув на нее, Сарычев обомлел, и было с чего, — фигура у хозяйки была бесподобная: грудь высокая, талия тонкая, а бедра стройны и соразмерны, однако самым необычайным в Машиной внешности были длинные густые волосы, собранные в толстую каштановую косу.
Фамилия у нее была обычная — Вакуленко, а вот профессия настораживала — новая знакомая майора трудилась на поприще психиатрическом, и Сарычев подумал: «И чего это мне так везет на медичек?» Сам он сидел молча, увлеченно жевал бутерброды с колбасой и на вопрос о своем нынешнем статусе ответил уклончиво:
— Одинокий, больной СПИДом бывший работник органов МВД.
— Да, звучит не очень весело, — с недоверием заметила Маша и, подлив еще чайку, поведала о своей девичьей молодости.
Родом она была из деревни Быховки, что раскинулась на высоком берегу Припяти, ныне отгороженной от всего мира забором тридцатикилометровой зоны. Когда на Чернобыльской АЭС накрылся четвертый блок, Маша, пребывая в качестве изрядно беременной, гостила с мужем у родителей. Супруг ее, будучи строителем по профессии и романтиком по призванию, вызвался поработать добровольцем на обломках реактора, в результате чего через год и умер от лейкемии — рака крови, а ей самой насильно сделали аборт и по-отечески посоветовали больше не залетать — и так у нас страна уродов.
Некоторое время молча жевали пряник «Славянский», а потом Сарычев несколько невпопад спросил:
— Почему сны снятся?
— А фиг его знает, — Маша отломила кусочек от шоколадки, — папа Фрейд и тот ничего толком не сказал. Со времен древних шумеров воз и поныне там. А в чем, собственно, вопрос?
— Так, просто интересно стало, — уклонился от ответа Сарычев и сказал: — Поздно уже. Ехать надо. Спасибо за чай.
Маша взглянула на его слишком серьезную усатую физиономию и рассмеялась:
— Знаешь, на кого ты сейчас похож — на кого-то там в раковине. Который все время створки изнутри закрывает, — помолчала и добавила: — Телефон свой давай, рак-отшельник, — и пояснила: — Ты, может, единственный нормальный мужик, кого я за последнее время встретила.