Глава одиннадцатая
«Да, приснится же такое», — подумалось Сарычеву, и, все еще явственно ощущая солоноватый вкус крови бородатого на своих губах, он устремился в ванную. Однако, сколько ни стоял под душем, легче не становилось, все тело знобило, голова была тяжелой, а ноги ватными, — видимо, простудился он качественно. Есть не хотелось совершенно, и по причине отсутствия видака майор даже не знал, чем бы ему заняться, — книги супруга вывезла подчистую, от последних известий по радио тошнило, — и он даже обрадовался, когда проснулся телефон. Звонил подполковник Юрий Иванович Отвесов из Особой инспекции, и, представив его тонкогубую, круглую как блин харю профессионального бюрократа, Сарычев вдруг непроизвольно сплюнул. Особист был краток — назначил время встречи, обнадежил, что пропуск будет на вахте, и отключился, — а майор, решив немного прогуляться по пути, стал потихоньку собираться — машину он решил не брать.
На улице было ясно, но холодно. Коты-беспризорники лежали, свернувшись калачиками, на крышках люков, и, глядя на них, Сарычев подумал: «Ничего, ребята, пробьемся, весна не за горами». В метро майор совершенно машинально направился к постоянно открытому турникету и, пошарив рукой за пазухой, вдруг страшно испугался, не нащупав удостоверения, а секундой позже вспомнил свой нынешний статус и, чертыхнувшись, двинул покупать жетон, как и все остальные законопослушные граждане.
Доехав до «Чернышевской», он прошелся пешочком и, действительно обнаружив на вахте пропуск на свое имя, потащился по лестнице на пятый этаж. Подполковник Отвесов мало того, что был кругломорд, так еще и брюхат. Руки он майору не подал, а, сказав: «Присядьте, Александр Степанович», мотнул брылами на притулившийся у стенки стул. Сарычев присел, а особист некоторое время шелестел бумажками и наконец спросил:
— Вот здесь вы пишете, что, когда выскочили к машине, дома не было никого. А что жена ваша в это время делала?
Майор взглянул на него недобро и произнес:
— Мы с ней расстались.
— Так. — Глаза Отвесова странно сощурились, и он быстро спросил: — И давно это у вас?
«Какого хрена ему надо», — подумалось майору, и он ответил грубовато:
— Не так чтобы очень.
— Ну а дети с кем? — Дотошный подполковник все никак не мог уняться, и Сарычеву это наскучило.
— Нет у нас детей, и потом, какое отношение это все к делу имеет, Юрий Иванович? — недоумевающе произнес он и глянул любопытному особисту между глаз.
Тот взгляд держать не стал и промолвил негромко:
— Такая вот, майор, история. В Кировском РУВДе зацепили на наркоте Золотого Орфея — известного на всю округу педераста. Стали его раскручивать, и выяснилось, что он болен СПИДом. Естественно, начали колоть его на предмет сто пятнадцатой, и этот пидер засветил вас, Александр Степанович, подробно доложив, что имел с вами половую связь.
— Чего? — Сарычеву вдруг стало смешно, однако он сдержался, а Отвесов строго посмотрел на него и продолжил:
— Опознал вас по фотографии и подробнейшим образом описал внутреннее расположение вашей квартиры, — помолчал немного и добавил: — Надо вам сдать кровушку, и немедленно, я уже звонил на Гоголя, там в курсе.
Он потянулся к телефону и, набрав номер, приказал:
— Вова, заберешь от подъезда, — а Александра Степановича успокоил: — Эта же машина вас и назад сюда привезет.
Голос у него был монотонный и невыразительный, на харе намертво застыло выражение сильной скуки, и было совершенно ясно, что дальнейшая судьба Сарычева была ему до фени.
В лечебнице на майора взглянули как на прокаженного и, взяв у него кровь, шустро кинулись ее анализировать, а самого его снова повезли на Захарьевскую и в ожидании результата определили в комнату инструкторов. Ответ не заставил ждать себя слишком долго: едва только успела за окнами сгуститься темнота, как звякнул телефон внутренней связи и Сарычева попросили к подполковнику. Отвесов обдал майора мутным взглядом и без всякого выражения, будто совсем не понимал, о чем шла речь, сказал:
— ВИЧ-реакция-то положительная, СПИД у вас, Сарычев. Это косвенно подтверждает показания педераста, и официально заявляю вам, что вопрос о вашем пребывании в органах МВД будет решать Коллегия ГУВД.
Он протянул майору подписанный пропуск и, буднично попрощавшись, сказал ему в спину:
— Вас известят.
Сарычев медленно вышел на улицу, глубоко вдохнул морозный воздух и не торопясь пошел к Неве. Что-то был он удивительно спокоен, странно даже, — ведь только что узнал, что внутри него сидит смертельная зараза, от которой спасения нет. Не секрет также, что и служение ментовское отчизне гавкнулось со страшным кипежом, а Сарычев вроде бы особенно и не переживал ни о чем. Внутри майорской головы словно грохотал гром, и в его раскатах явственно слышалось: «Во всем происходящем с тобой виноват только ты сам». Он стоял возле заиндевевшего камня набережной и, глядя на замерзший надолбами лед на реке, внезапно с удивлением ощутил, что на какое-то время стал совершенно свободным. Как там у классика-то, свобода — это осознанная необходимость? Ну вот он и будет ее осознавать, и не помешает ему в этом ни цепляние за свою жизнь (все равно подыхать скоро), ни законы, порождающие беззаконие (ясно, смерть — последняя инстанция), ни страх с корыстью, — зачем нужны они на пороге могилы? Безысходных ситуаций не существует, у сильного всегда остается выбор. Самое постыдное в жизни мужчины — это пассивность. Майор вдруг осознал, почему написано в Бусидо: «Кто держится за жизнь — умирает, презирающий смерть — живет», и, чувствуя, что начинает замерзать, а голова — дуреть от высокопарных мыслей, двинулся по набережной. Он шел, и ему невольно вспоминалось, что он читал ранее о СПИДе. Так, чума двадцатого века… полная потеря иммунитета… саркома Капоши, — звучит-то как красиво… несчастный Фредди Меркури… Припомнилась теория о том, как возник сам вирус: обделенные женским вниманием, несознательные жители джунглей трахали всячески несчастных зеленых мартышек и вскоре позеленели от СПИДа сами — природа-мать наказала, мол, не обижайте братьев (сестер) меньших.
Размышляя таким образом и задубев окончательно, Александр Степанович добрался до «Горьковской» и, чувствуя, что на сегодня впечатлений достаточно, поехал домой. Час пик давно уже миновал, и вагон подземки был полупустой. Сарычев присел с краю, у самого стоп-крана, и от нечего делать принялся вникать в расписанные на противоположной стене достоинства новых женских прокладок, как внезапно услышал шум и, повернув голову, узрел ситуацию банальнейшую. Четверо блудных сынов гор, спустившихся оттуда, по-видимому, чтобы избегнуть ужасов мобилизации, окружили какую-то девицу и, несмотря на ее негативное к этому отношение, ласково тискали и выходить из вагона не позволяли. Местные же патриоты мужского пола, преисполнившись, видимо, чувства пламенного интернационализма, делали вид, что происходящее их совершенно не интересует. Сарычеву всегда было абсолютно все равно — казах, узбек или еврей находился перед ним, но, твердо помня правило, что не важно, кто ты, а важно, какой ты, он подошел к джигитам и сказал громко:
— Насильно мил не будешь, — а когда от удивления они посмотрели в его сторону, твердо взглянул ближайшему в глаза и добавил: — Девушку отпустите.
Как Сарычев и предполагал, общение мгновенно зашло в тупик. Один из них сразу же вспомнил маму Сарычева, махнув при этом перед его лицом растопыренной пятерней и отдав опорную ногу. Александр Степанович мгновенно беседу прервал и сделал две вещи — нанес кансетцу-гири против естественного сгиба коленного сустава собеседника, а его кисть перевел на третий «айкидошный» контроль. Джигиту это пришлось явно не по душе, и от сильной боли он закричал, а майор чуток ослабил хватку и в наступившей тишине сказал:
— Давай, барышня, двигай.
На ближайшей остановке девица выскользнула наружу, а Сарычев на воспитуемого взглянул и, спросив грозно: «Ты все понял, горный козел?» — отправился на свое место. Сквозь неплотно сомкнутые веки он видел, как потерпевшие о чем-то бурно разговаривали, посматривая между тем в его сторону, и было ясно, что ничего еще не закончилось.
Наконец объявили остановку Сарычева, и он из вагона вышел, успев отметить, что пострадавший джигит поехал дальше, как видно зализывать раны, а трое его кунаков продолжили активный поиск приключений на свои черные жопы.
Миновав небольшую площадь перед зданием метро, сплошь заставленную киосками и лотками, майор не спеша двинулся наискосок через улицу и оказался в сквере, запорошенном и безлюдном. Очень скоро он услышал скрип снега под ногами бегущих и, обернувшись, увидел своих преследователей. Они мчались на него молча, не расходуя энергию в крике, и в руке одного из них Сарычев разглядел «нож для выживания» — тридцатисантиметровый клинок, острый и, как положено, с пилой, — точь-в-точь как у мокрушника Джона Рэмбо в одноименном кинофильме.
В это же самое мгновение майор вдруг понял, что с ним начало происходить что-то странное: он внезапно ощутил себя длиннобородым, седым старцем, одетым в высокие усмяные сапоги и свободные штаны с широким поясом, а когда нападавший добежал до него и попытался ткнуть свиноколом в живот, Сарычев удивительно легко уклонился и ударил его основанием ладони в лицо. Раздался дикий вопль, только кричал не сам потерпевший, а его охреневшие от увиденного товарищи. Мгновенно придя в себя, Александр Степанович с ужасом заметил, что снес нападавшему половину черепа. Секунду двое других сынов гор с содроганием во всех членах смотрели на композицию из окровавленных мозгов на белом снегу, а уже через мгновение они исчезли, и Сарычев, врубившись, что ему тут тоже делать нечего, быстро пошел прочь. «Ну и дела», — только и мог он подумать о случившемся, абсолютно ничего не понимая.
Поднявшись домой, он разделся и, чувствуя себя совершенно разбитым, просмотрел по АОНу звонки. Оказалось, что никому, кроме Игоря Петровича Семенова, до него и дела не было. Не представляя даже, как тот отреагирует на все с ним случившееся, Сарычев набрал номер и подошедшей супруге сказал:
— Люся, привет. Мужа твоего можно слышать?
Секунду на том конце линии стояла тишина, потом майор услышал задавленное рыдание, и ему сказали:
— Саша, это я звонила. Игорь погиб.