Борисенко ушел.

Колчин стряхнул почти нетронутую закусь в единый целлофановый пакет, кинул в холодильник.

Убрал тарелки. Протер стол.

Выждал, пока влажные разводы подсохнут.

Разложил газету. Еще раз, внимательнейшим образом перечитал публикацию о «шестерке», дающей показания.

В квартире и в самом деле распространилась нежилая пустота.

Инна не появится. Инна исчезла. Инна не просто съехала-уехала-переехала. Ее нет. Так ощутилось.

Вчерашняя мимолетная досада в аэропорту.

Потом — растущее беспокойство (первый сигнал — два хулиганских «байера» на трассе, не случайно, ищи взаимосвязь!).

Потом… сейчас — отсутствие эмоций, хладнокровие, пустота в квартире.

Относительная пустота, относительная. Сёгун опять же…

Значит, Сёгуна к Борисенкам забросила Инна перед поездкой в Питер. На следующий день после отлета Колчина. И после этого никоим манером не объявлялась, если не принимать во внимание слова Борисенко о чьем-то присутствии (Иннином? замок при открывании не хандрил, ключ проворачивался обычно). Разве Сёгун мог шебуршать — и тот отсиживался на борисенковском балконе, через балкон и мог на минуточку сигануть в дом родной. Он ведь и возник год назад именно через балкон, точнее — по крыше, еще точнее — неизвестно как. Вероятней всего, таки по крыше и на балкон и — невидимкой под тахту в спальне, когда проветривали кубатуру, балконную дверь приоткрыли. Он, Сёгун, и обнаружил себя только через сутки (через двое?). Как бы — вдруг откуда ни возьмись… Пшел вон! He-а! Жрать давайте, микады! Сёгун и есть Сёгун.

Колчин зарекся содержать в доме любую живность после смерти Чака еще на старой квартире, в Марьиной Роще, где были отец, мать, он и… Чак, бульдожка. Умирал Чак девять месяцев. Водянка. Колчин в свои тогда шестнадцать по пять раз на дню выносил Чака во двор по нужде и всё надеялся, надеялся. А потом сам сказал: «Пора». И сам отвез Чака — чтобы усыпили. И только через несколько лет наткнулся на случайную публикацию: когда делают укол, собака внешне спокойно засыпает, на самом же деле у нее наступает асфикция, она долго и мучительно задыхается, но сил хотя бы на то, чтобы конвульсивно содрогнуться, нет… А потом Колчин пошел в церковь и спросил у батюшки: «Могу я поставить свечку?» — «Кому, мальчик?» — «Своей собаке». — «Нет, мальчик. У собаки нет души. Не можешь». — «Это у Чака нет души? Тогда пошли вы все! Это у вас нет души!» На чем раз и навсегда иссякло уважение Колчина к известной конфессии. Лучше он буддизм предпочтет — не как религию, но как философию: и у дерева есть душа, и у собаки, и… у человека. А то получается: человек вроде бы чуть лучше собаки, живет иногда хуже собаки… еще шажок — и впору проповедовать с амвона о проблематичности наличия души у рабов божьих! (Замечательная идеология, заранее нарекающая всех прихожан РАБАМИ!) В общем, зарекся Колчин от живности в доме — стоит ли самому себе устраивать неизбежную горечь утраты где-то через каждые десять-двенадцать лет… Собаки дольше не живут. А эмоции, испытанные в связи с Чаком, — нет уж, избавьте.

Сёгуна никто не заводил, сам завелся. Окрестила его — вернее, нарекла — Инна. И очень удачно. Натуральный сёгун, типа Токугавы, кстати, благодаря которому столица нынче не в Киото, а в Эдо, иначе говоря, в Токио. Оно, мол, конечно, дорогой микадо и жена его, — сиди во дворце, наблюдай за синтоистскими ритуалами, продвигай учение Косики-каратэ, прыгай по коридору, молоти макивару, играйся с катаной, а то и займись каллиграфией, живописью, философией-поэзией, книжками разными-пыльными. Но с назначением сёгуна сёгуном он, то есть кот помойный, получает абсолютную власть, «императорскую печать и мандат». И хоть вы на нет изойдите, но даже величину содержания, выделяемую императору, определяет сёгун! Между прочим, иногда император — прямой наследник солнечной богини Аматерасу Омиками, одной из дочерей богов Изанаги и Изанами, которая создала Японию из тверди, — соглашался ставить подпись под указами, подготовленными сёгуном, РАДИ ПРОПИТАНИЯ… До таких крайностей отношения между Колчиным и Сёгуном не дошли, однако помойный кот явно подраспустился — а как же! пусть ты, уважаемый, и прямой наследник кого-то там мифического, но я, сёгун, конкретный распорядитель и хозяин на этой территории! Жрать давай! «Китикэт» давай!

Эх, Тёмы-и-Тёмы на тебя нет, дармоед!

Сёгун уселся в «молитвенной позе» перед кухонным пеналом, где обычно (и сейчас тоже) хранились запасы кошачьих хрустиков. Потом, когда микадо-Колчин никак не отреагировал на просьбу о добавке, стал методично колотиться ушастой башкой в дверцу пенала… и это уже приказ!

Колчин снова не отреагировал. Колчин отреагировал на телефонный зуммер. Снял трубку тут же, в кухне.

— Колчина! — потребовал мужской голос без излишнего хамства, но и без почтения надлежащего.

— Колчин! — отозвался ЮК соответствующим тоном.

— Бай, — представился голос.

И — пауза. Пусть ЮК сам говорит, зачем ему понадобился Бай. Достаточно того, что Бай первым позвонил, хотя не Баю, а Колчину что-то надо. Вот и связывался бы ЮК с Баем, а не наоборот. Да, ЮК так и поступил, но почему не сам, почему через посредника-ученика (а чей, к слову, ученик Ильяс в большей степени? Колчина? Баймирзоева? у них разные методы преподавания и предметы — разные…)? Пренебрегает? Место указывает? Бай знает свое место. И ЮК знает свое место.

Пауза не была безмолвной — доносились шлягерные отголоски, звяки столовых приборов, чоки стекла о стекло. Вряд ли Бай настолько потерял всяческую бдительность, что прямо так из кабака набирает номер по ставшему популярным среди авторитетов сотовому телефону, — разговор-то неординарный, с ЮК разговор. А верней будет, сидит себе Бай где-то в собственных пенатах, отдыхает на дому, и звуки разгуляйства — как компенсация самолюбию: мол, ты, уважаемый, ПРОСИЛ с тобой связаться, я и связываюсь, извини, что между делом, мы тут немножко кушаем, музыку слушаем… но в другое время — никак не выкроить. Слушаю тебя, уважаемый. Только коротко, а то у нас тут остынет…

— Баймирзоев, — напомнил Колчин Баю: ты для своих — Бай, ты для них — авторитет, для Колчина ты просто человек по фамилии Баймирзоев, хотя фамилий у тебя было немало. — Баймирзоев, хотелось бы встретиться.

— Сейчас? — с преувеличенной готовностью откликнулся Бай. То ли намек на неурочность, то ли демонстрация признания за ЮК права на выбор времени.

Колчин глянул на часы: 01.10.

— Завтра. Но с утра.

— Утро — это когда? Семь, восемь, десять?

— В двенадцать.

— В двенадцать, так. Посмотрю сейчас. В двенадцать… Лучше в одиннадцать.

— Договорились.

— Тогда жду. Тема долгая?

— Зависит от…

— Но до двенадцати успеем?

— Зависит от…

— Хорошо бы успеть.

— Договорились! — Колчин сначала мягко отпихивал от себя Сёгуна, который перестал биться башкой, не дождавшись нужного результата, и теперь привлекал к себе внимание, цапая-царапая Колчина за голень, и через брючину ощутимо, паразит! Колчин пнул Сёгуна уже резко, но тот не оставил попыток доцарапаться, накидывался вновь и вновь. Колчин обеззвучил трубку ладонью и полушепотом пригрозил: — Сейчас Борисенкам тебя отправлю, понял?!

Сёгун отпрыгнул и снова уселся перед пеналом в позе молитвы: кончай, мол, свои пустяки, есть вещи поважнее, чем телефон.

— Не один? — чутко уловил Бай.

— Один… — сказал Колчин.

— Хорошо. В одиннадцать жду.

Отбой. Ни тебе до свиданья, ни тебе спокойной ночи. Ну да у них не те отношения. У них вообще никаких отношений.

А вот каким образом они, отношения, сложатся, если завтра появятся, зависит от доброй воли Баймирзоева. И желательно, чтобы Бай ее проявил, иначе придется ему мириться со злой волей ЮК. Мириться со злой волей — значит, ссориться. С ЮК не на-адо ссориться.

Конечно, выгодней было бы встретиться на территории Колчина, в клубе. Однако Бай и так-то позвонил первым, пошел навстречу, пошел на встречу. Пусть потешится собственной значимостью. Борисенки на него нет! До поры до времени… У Борисенки правила хорошего тона меняются с плюса на минус, когда перед ним бандит, пусть даже облагоображенный, пусть неуязвимый с точки зрения закона. Но у Борисенко свои задачи, у Колчина — иные.

Да, Колчин привык разговаривать с первыми лицами, не важно, в какой среде эти лица варятся. Бай — первое лицо в своей среде. Во всяком случае — первое из тех первых лиц, которые Колчин знает… в лицо и не только. Сказано устами ЮК однажды публично-печатно: «Приходилось некоторым образом вращаться в кругах, названных нынче борцовой мафией… Все прекрасно знали: что говорится мне, за другие стены не уходит». Ай, Баймирзоев, Баймирзоев! Ишь, вопросик: «Не один?» Один Колчин, один. Не принимая в расчет Сёгуна.

Собственно, Бай никогда не принадлежал к «борцовой мафии». Был он пришлым, ранее маячил по Союзу с передвижным цирком, делал номер из репертуара «Китай» — голой спиной на битое стекло, разбивание каменных плит, установленных на груди, метание ножей, протыкание спицами собственных мышц и прочая-прочая показуха. Для цирка годится, для серьезного дела — нет. Разница как между борьбой на арене и борьбой на татами. Он, Баймирзоев, сначала попытался себя ПОСТАВИТЬ, вынырнув в столице, — не сам лично, однако через вторых-третьих поднапустил туманное: кореец, непревзойден в таэквондо, папа О, сам уже в сильных летах, но может, может… Опоздал новоявленный папа О. Запрет на единоборства снят, приходи в федерацию, покажи — посмотрим. Не пришел. Стар стал, такое дело. Вот учеников он еще вполне подготовит, а сам по себе… В общем, видали мы таких пап-мам! Хотя, надо признать, кое-что, и неплохо, папа О в таэквондо умел. Но лишь — кое-что. И лишь — неплохо. В совокупности с цирковыми навыками-фокусами — впечатление производило. На молодых-зеленых. В пору запрета. Вот, к примеру, на Ильяса. Сатдретдинов и пришел-то к Колчину от папы О. Переучивать его пришлось с азов, черт побери!

Но папа О был кто угодно, только не упорствующий пижон. И очень скоро ушел в тень: да что вы? какое там таэквондо! это давно, это так… цирк… я давно на покое… Очень выгодно ушел в тень (в тени фигура кажется внушительней, могущественней…) — особенно учитывая подлинный род деятельности папы О. Как раз дележ сфер влияния в столице начался. Папа О был кто угодно… а кто, собственно? Кореец? О Мун Ен. Проходил по ориентировкам. Рахматуллаев, Баймирзоев, Велиханов. В пору своих странствий с цирком был задействован на транспортировке наркотиков, ни разу не попадался. Привлекал в работу подростков. Ни разу не попадался. Вовремя прекратил, свернул. Ни разу не попадался. Всплыл в Москве, тихой сапой добрался до первой пятерки криминальных авторитетов столицы, стал одним из… Несмотря на обильную информацию, поступающую от источников, — ни разу не попадался… Такой вот молодец. Умел вовремя отказаться от сомнительного (не в смысле — сомнительного с позиции законности, сомнительного — в смысле не стопроцентно успешного). И от легенды про мистического корейца отказался, побывав в федерациях, поглядев, примерив на себя… Ой, что вы! Какой я вам О Мун Ен?! Я — просто Баймирзоев. Бай… но позже, много позже. И не он себя так называл, но окружение.

У Бая довольно плотное окружение. Завтра это окружение предстоит прорвать — только мягонько-мягонько, без эксцессов. ЮК ведь договорился с Баем о РАЗГОВОРЕ. ЮК достаточно опытен по жизни, чтобы повернуть разговор так, как ему надо. А Бай достаточно опытен по жизни, чтобы еще раз суметь вовремя отказаться от сомнительного. Что может быть более сомнительно с точки зрения сиюминутной ли, долговременной ли выгоды, чем не сказать уважаемому ЮК, куда и почему исчезла жена уважаемого ЮК! Если, разумеется, она исчезла в Москве при участии и с помощью неупоминаемых кругов. Долго ли, хлопотно ли гражданину Баймирзоеву прокачать информацию в неупоминаемых кругах? Недолго. И хлопот особых… А ЮК — человек не последний, первый. В иных кругах. Полезно. Даже если бесполезно — лучше добрая воля ЮК, чем злая воля ЮК. Да и сам факт контакта сэнсея с папой О лишний раз подпитает истощенную легенду о мистическом корейце. Нет, папа О, то бишь Бай, то бишь Баймирзоев, ничего не утверждает, ни на чем не настаивает — просто виделись мы тут с Колчиным-сан, беседовали, да так… о том о сём…

Ой, совсем забыл! Старым стал! Забыл, забыл! Как же Колчин-сан завтра меня найдет! Я же офис сменил! Сейчас же перезвоню! А то неудобно, если такой уважаемый, как ЮК, заплутает! Вдруг подумает, что Баймирзоев нарочно не сказал…

Снова зазвонил телефон.

Если бы Колчин продолжал сидеть за столом, на кухонно-мебельном «уголке», — ему бы только руку протянуть. Но тарелки, которые он убрал было в раковину, вдруг потребовали мытья — заняться хоть чем! — теперь некому за Колчиным мыть посуду. Привыкай. (Нет, про «привыкай» — рановато все же. Однако сегодня — да.) Потому он не успел протянуть руку (отряхнуть от мокрого, провести ладонями по полотенцу).

Зато успел протянуть лапу Сёгун. Он обнаглел, скотина! Ах, мол, жрать не даешь?! Ах, мол, тебе верещащая коробка важней, нежели голодный блудный сы… кот, который сколько дней был лишен родного крова, который сколько мук претерпел от извергов двух-одинаковых?! Я тебя, микадо, сколько просил — давай жрать! А ты с коробкой болтаешь, она для тебя важней, чем сёгун Сёгун?! Ах, так-к?!!

Кот помойный, даже не озаботившись о придании видимости «я случайно, я случайно!», взметнулся на «уголок», размахнулся и дал телефону оплеуху. Звонкую, громкую, демонстративную. Получай!

Телефон получил и брякнулся на пол. Вдребезги. Корейская штамповка (не про Баймирзоева будь сказано…)! Или даже вообще тайваньская. Надо было в Токио взять нормальный аппарат. Цены — очень смешные. А теперь — до смеха ли?!

По полу разбежались кругляши от трубки, высыпались-закатились какие-то хреновины. Этот аппарат приказал долго жить.

Дурак ты, Сёгун, и шуточки у тебя дурацкие. Сейчас получишь! Чуть погодя. А пока… дурак ты, Сёгун, ни бельмеса не смыслишь в технике — параллельный аппарат был в комнате, которую Колчины держали за гостиную. Колчин поспешил туда и не поспел: трубка в гостиной вякала тоскливыми короткими звуками.

Остается надеяться, что Бай, если это был он, попробует еще раз, не воспримет внезапный отбой как небрежное: да пошел ты! поговорили и хватит! дела… Мало ли помех в телефонных сетях, вызванных модернизацией личных аппаратов при допотопных городских коммутаторах!

Колчин вернулся в кухню — Сёгуна как языком слизнуло, дематериализовался. Ищи-свищи. Напакостил и знает, что переборщил. Сейчас получит! Вот и канул, чеширская морда. Поулыбайся мне еще, поулыбайся! Аппарат раздолбал!

Искать Сёгуна Колчин не стал, но — присвистнул… Он сгреб остатки аппарата, подобрал кругляши, сделал неудачную попытку собрать в единое целое разбежавшиеся детали и усёк в приемном «ухе» нечто постороннее. Оно конечно, модернизация личных аппаратов достигла небывалых высот, но… не до такой же степени!

Потому, когда спустя минуту-другую позвал телефон в гостиной и обозначился голосом Егора Брадастого, Колчин был на редкость суров и недружелюбен.

— Юр! — сказал Брадастый. — Я опять среди ночи, но у меня, ты знаешь… Короче, запарка продолжается.

— Это ты звонил только что?

— Я. Чего-то не соединилось.

— Бывает. Что надо?

— Это я. Я. Егор… — сказал Брадастый.

— Узнал. Что надо?

— Юр… Ты по поводу сегодняшнего? — Егор откровенно недоумевал по поводу сиюминутного колчинского тона. Достаточно давно и хорошо друг друга знаем, чтобы принимать правила игры напарника, даже если напарник заранее не подмигнул. Вот и в «Квадриге» давеча Брадастому не надо было подмигивать для пояснения Колчину: Егор — свирепый начальник, и абсолютно безразлично, кто ему под руку попадет, хоть бы и ЮК. Брадастому казалось, что они друг друга понимают. А у Колчина сейчас такой тон, будто всю свирепость он принял на свой счет. — Про «девятку», про завтра — это, как ты понимаешь, я для пущего энтузиазма трудящихся залепил. Если реально, то послезавтра. Они у меня теперь ночь напролет пашут, так что ты не бери в голову — управятся.

— Последний срок! Понял, ты?! — добавил хмури в тон Колчин. — ПОСЛЕДНИЙ СРОК, ты, режиссер! — ясней не скажешь для посвященного. Брадастый был посвящен. Есть шанс, что сообразит. Не все же Колчину потакать в игре Брадастого, пусть и тот среагирует, включится.

— Как знаешь! — оскорбился Егор. ЮК — это, конечно, ЮК, но и Егор Брадастый не самый последний никто в столице, чтобы терпеть такой тон. — Будет желание, сам звони. Но хлопать дверью не советовал бы! — режиссер моментально ощерился в ответ на колчинский «наезд».

Трубка издала характерный бряк и снова загундела тоскливо-коротко.

Брадастый был посвящен.

Еще бы! «Последний срок» — картина Егора, где Колчин очередной раз изображал злодея второго плана. И вся интрига строилась на подслушке телефонных переговоров, на радиоперехватах, на снятии информации с компьютеров посредством ловли электромагнитных колебаний из окна соседнего небоскреба.

Сценарий — не ахти, зато спонсировали фильм серьезные ребята, намеревающиеся заполонить рынок скремблерами — причем отечественными. Потому единственной панацеей от бед в фильме стали скремблеры, и само собой, именно той самой фирмы-спонсора:

«— Мы абсолютно бессильны, босс! Мы перед ними будто голенькие, босс!

— Вот! Попробуйте…

— Что это?! Что это?! Что за резина?! Сейчас не до шуток!

— Пристегните, пристегните! Стоит только вам и вашему абоненту пристегнуть к телефонам эти резиновые трубки — и всё!

— В каком смысле — всё! У нас и так — всё! Полный… крах!

— Разговор для чужих ушей будет скремблирован!

— То есть?!

— То есть зашифрован. ОНИ выяснят, о чем вы говорили, не раньше чем через пятнадцать-двадцать лет при удачной дешифровке на специальном компьютере.

— Благодаря этой чепухе?

— Эта чепуха, как вы выразились, босс, обойдется конторе от трехсот до пятисот долларов за каждую. Но она, поверьте на слово, окупит себя за день.

— Я с детства никому не верю на слово, Патрик.

— Тогда опробуйте, босс».

Само собой, будь то просто рекламный ролик, раздутый до полутора часов экранного времени, каждый преследующий свою цель вряд ли ее нагнал бы: спонсоры — чтобы коммерсанты-диверсанты кинулись на поиски панацеи, Брадастый — чтоб зритель не кинулся из зала после четверти часа премьерного показа. Потому «Последний срок» был насыщен и даже перенасыщен классическими групповыми мордобоями, лимузинами, боссами, Патриками, помповыми ружьями, голыми бюстами и голыми же тем, что пониже. Но над всем этим непременным антуражем незримо (и зримо) витал дух скремблера. И даже получилось вполне съедобно. У Брадастого — счастливое качество насыщать собственной моторностью любую анемичную белиберду, в отличие от многих и многих коллег, способных из энергичного первоисточника сотворить на экране многосерийную полудохлую тягомотину.

Брадастый был посвящен. Он сказал в оскорбившейся тональности: «Будет желание, сам звони». В тональности: возьми свои тряпки, отдай мои куклы. Мол, я с тобой — больше никогда! мол, нашел, тоже мне, Колчин мальчика для выволочек!

А еще Брадастый сказал: «Но хлопать дверью не советовал бы». И не в качестве скрытой угрозы. Но в качестве скрытого (для тех, кто не посвящен) подмигивания. Коронная финальная фраза из «Последнего срока», когда герой победил всех и вся фактически голыми руками, злодея второго плана в том числе, и под занавес — крупным планом — проникновенно произнес: «При желании можно хлопнуть дверью даже в чистом поле…» — и пошел-пошел в это чисто поле, пока не уменьшился до невидимой точки.

Так что Егор вполне понял игру Колчина и подыграл: «Будет желание, сам звони».

Желание у Колчина будет только тогда, когда предоставится возможность связаться не по домашнему КОЛЧИНСКОМУ аппарату. По таксофону. Самое ближнее — у метро «Шаболовская». Там и жетонов наменять.

Черт! Метро уже закрылось. Без скольки-то там два ночи. Разве что в ларьках…

Впрочем, куда спешить? Егор посвящен — и до утра потерпит, и сам не станет тормошить Колчина. Разве обрели бы они после съемок «Последнего срока» парочку этих самых панацейных специальных резиновых трубок, скремблеров… Задним умом всяк крепок. Да и на кой они сдались? Ни сэнсей Колчин, ни режиссер-производственник Брадастый не принадлежат к общности коммерсантов-диверсантов. Знать бы загодя…

«Жучки» бывают простые (работают как перехватчики, пока не иссякнет энергия в элементе питания) и сложные (с дистанционным управлением и с системами накопления и передачи сигналов короткими сериями в сжатом виде). Такие «жучки» сложнее засечь, поскольку они будто неработающие — молча копят информацию, а потом р-раз — и выдают ее скорочтением, которое посторонний не разберет.

«Жучки» могут быть вмонтированы в тройник, в настольную лампу, вообще в любой электроприбор — и тогда «жучок» возбудится в момент включения этого самого электроприбора. Подобные радиозакладки имеют повышенную скрытность, почти не излучая электросигналов.

Миниатюрные аудио- (и видео-, и видео-!) передатчики могут быть встроены хоть в противопожарную сигнализацию. Снять информацию можно хоть с лампочки — как с предмета, излучающего электромагнитные волны. Не говоря уже о телефоне.

Так вот — о телефоне…

Это был типичный «жучок», насколько Колчин не забыл если не все, чему учился в МВТУ, в «Бауманке», но кое-что… А он не забыл. «Жучок».

Откуда — почему — на кой?!

Первой мыслью… нет, не мыслью — рефлексом… было: припомнить подробней, чему учили. Единственный ли «жучок» — в кухонном телефоне, в… бывшем телефоне.

— Сёгун, Сёгун! Иди сюда, балда! Жри свой «Китикэт»!

Найти «жучок» может любой радиолюбитель, способный собрать элементарнейший детектор радиоволн, ибо любой полупроводниковый элемент реагирует на микрофоны и мини-магнитофоны, как миноискатель на металл…

Одно худо — собрать простейший детектор не является проблемой, но он способен настолько истошно фонить, что если в квартире (не только на кухне) понатыканы в щели еще «жучки», да к тому же с узконаправленными микрофонами, то слухачи в момент увянут ушами и безошибочно определят — их выяснили. Кого, кстати, их?

Во времена КГБ вполне лояльные граждане, беседуя на темы политики кухонно-приватно, предусмотрительно выдергивали телефонный шнур из гнезд. Мало кто сомневался, что недремлющее око, то бишь ухо, дотянулось до любой квартиры (а каждый «смельчак» полагал, что он-то настолько весом и значим, что до него-то — точно!). Народные приметы: если зафонило во время болтовни, значит, ОНИ уже подключились; если цифры 7 или 4 заняты, значит, ТАМ слушают наверняка. И особо бесстрашные рисковали: «Добрый вечер, товарищ майор!» А если собеседник (не гипотетический майор, нет!) от неожиданности вешал трубку, то при вторичном наборе-соединении не признавался ни за что! Нет, он не давал отбой, не давал! Он, собеседник, не менее бесстрашен, чем «смельчак», пожелавший доброго вечера компетентным органам. Так что если разъединилось, то доподлинно — ОНИ.

Времена КГБ миновали — всяко по части централизованного-санкционированного-профессионального «слуха». На кой хрен этой службе столь дорогостоящие шпионские страсти — несколько НУЖНЫХ слов за неделю ловли, в которую задействованы не менее дюжины сотрудников. Давно все мало-мальски серьезные специалисты разбежались по коммерческим структурам.

Всякий случай на то и всякий, чтобы завтра через известных Колчину представителей ведомств поинтересоваться: если прослушка, то кем санкционирована. (Зря ли он вращался не только и не столько в кругу борцовой мафии, но и готовил силовиков, чьи таланты отнюдь не должны были исчерпываться умением физически загасить соперника!) Если он добьется однозначного отрицания причастности к… (письменного, пожалуйста, письменного!) — значит, прослушка несанкционирована. Все основания к возбуждению уголовного дела. Во-во! Если самодеятельные слухачи будут найдены (ка-ак же!), их ожидает неотвратимое и кошмарное наказание — ст. 135 УК РФ «Нарушение тайны переписки, телефонных переговоров и телеграфных сообщений»… Штраф размером до одной минимальной зарплаты или шесть месяцев исправительных работ. Вот уж поистине: «Ка-акой кошмар! — Какой такой кошмар? На-армальный кошмар, ха-ароший кошмар!»

На кой, опять же, хрен компетентным органам тратиться на ЮК?! Из Японии вернулся? Вербанули? Времена Куприна миновали. Времена неких исторических фигур — тоже. Теперь иное время, иные песни: только цену назовите в «зеленых» — и очередь выстроится из не последних граждан республики с базарными завываниями: «А вот кому достояние?!»

Так что, не херя, не зачеркивая наведение справок в известных ведомствах (итог заранее предсказуем: «Да вы что?!»), стоит сосредоточиться на ином… По нынешней нищете правоохранителей противная сторона как раз состоятельна до той степени, чтобы позволить себе установить тотальную прослушку в квартире интересующего их субъекта.

Тогда становится ясно (пусть пока гипотетически) вчерашнее происшествие на шоссе, совпавшее по времени с шорохами за железной дверью, пойманными майором-полковником Борисенко:

«Не успеваем! Никак! — Вы что, с-суки! Он уже прилетел, он уже сел, он уже едет! — Не успеваем! Придержите как-нибудь!»

Придержали. Не менее двух с половиной часов потеряли Колчин с Ильясом, выгребая из глубин на мель Больших Говныщ.

Этого срока вполне хватило, чтобы запрятать «жучки» и замести следы.

Кстати! Насчет «замести следы»! Вчера Колчин воспринял как должное НЕПЫЛЬНУЮ чистоту в квартире — Инна ведь где-то недалеко, куда-то ненадолго, здесь она, где-то здесь. А оказалось — ее не было в доме всего лишь на сутки меньше, чем командированного мужа…

За десять дней пыль накопилась бы если не на мебели-аппаратуре, то в застоявшемся воздухе висела бы. А ее, пыли, не было. И в атмосфере квартирки, и на поверхностях, куда ее обычно притягивает, будто магнитом. Экран телевизора чист, панель видика чиста, тот же телефон — что на кухне, что в гостиной… ни мохнушек, ни… следа. Компьютер — тоже чист. Оно объяснимо: усовывая «жучки» в потаенные места, волей-неволей наследишь, и необходимо стереть ВСЕ следы.

Следы были стерты.

Еще! Снаружи — декабрь, мокреть. Немцы приговаривают: «Дождь — лучший полицейский». Смысл двоякий: то ли криминальные элементы предпочитают комфорт, чтоб с неба ясная луна светила, а не дрянь капала… то ли атмосферные осадки наилучшим образом способствуют изобилию следов. Второе — вероятней…

Забавная картинка: безымянные злоумышленники, в носках крадущиеся по лестнице, держа на отлете щепотью загаженные непогодой ботинки-туфли-сапоги (хозяин вот-вот появится, следы не успеют высохнуть)… безымянные злоумышленники, прилежно подметающие полы в доме, протирающие от пыли все и всяческие поверхности… Субботник, блин! Чистота — залог… блин!., необнаружения вторжения!

Тогда… становится ясно, что в Питер можно не торопиться. Инна — здесь, в Москве. Иначе стоило бы так стараться по части «озвучивания» дома, откуда хозяин еще денек-другой — и рванет по наводке в другой город.

Тогда… по-прежнему неясно, зачем и кому понадобилось идти на риск — проникать в чужую квартиру, торопиться, чуть было не засвечиваться. Ведь «жучок» можно подсадить непосредственно в телефонную сеть, в уличный коммутатор, если безымянные специалисты — пристойного уровня. Хотя… да, они, безымянные, пристойного уровня (если бы не Сёгун, взбунтовавшийся в стиле рабоче-крестьян — круши-ломай! и тогда нам всё дадут!) — «жучок» исправно бы транслировал не только телефонные переговоры, но и любые звуки в колчинской квартире, а обнаружить его… задаться целью надо, чтобы обнаружить. Не было у Колчина такой цели. И в мыслях не было!

А теперь появилась. Но лишь в мыслях.

Гони эти мысли, ЮК, гони в шею. Вероятно, «жучок» в бывшем аппарате — не единственный. Вероятно, они, «жучки», — еще где-то в гостиной, в спальне, в «кабинете». Но!..

Шуховская башня, Шаболовка, 37. Рядом. Двести-триста метров. Радиопомехи резвятся энергичней, чем «глушилки» гадких голосов недавнего периода. Потому-то (ага! понятно теперь! все-таки техническое образование нет-нет да пригодится!) безымянные слухачи выбрали вариант с проникновением в дом и установкой «ушей» непосредственно вблизи субъекта (это он, Колчин, субъект! н-ну, ладно, безымянные! даст вам ЮК имена, когда выявит, — и они, имена, будут поэкзотичней всяких беложыпиных-сосконцов!) — меньше посторонних шумов, непременных из-за близости телестудии.

Но по той же резонной причине абсолютно бессмысленно среди ночи выискивать какой-нибудь аналог, чтобы с его помощью выискивать «уши». Так называемые радио-и теленаводки наведут на что угодно и лишь в последнюю очередь на то, что ищешь. Не найти того, что ищешь, ни тебе, ни мне. Никогда не возвращайся в старые места. Это почему еще?! А потому! Возвращается муж из командировки и внезапно обнаруживает: говорите, вас внимательно слушают… ну говорите, ну!

Он скажет. Он еще не то скажет! Он — скажет не то. НЕ ТО. Первый опыт, при том, что — чистый экспромт, с Егором Брадастым, успешен. Надо полагать. Есть смысл продолжить.

Колчин мысленно пробежался по вчерашним и сегодняшним непосредственным и телефонным контактам:

Звонок Вале Дробязго. Ничего такого он не сказал. Нормальное, чуть игривое недоумение. (Иное дело, каково было внутри, в себе, на самом деле.) Автоответ Дробязго. Тоже ничего такого.

Звонок Егора — Колчину, до того — звонок Колчина Брадастому, ни к чему не обязывающий обмен репликами с Аленой. Тоже ничего такого.

Диалог с Борисенко (почти монолог майора-полковника) о специфике работы небезызвестного РУОПа. Действительно, небезызвестного — все, поведанное Борисенкой, при желании можно прочитать в «МК», в «Аргументах…», в «СС», если уж на то пошло. Правда, без борисенковской экспрессии и с некоторыми купюрами, но — можно. Правда, Колчин вел Борисенку по той тропе, которую сам еле-еле нащупывал, но вряд ли безымянные слухачи до такой степени искушенно-проницательны.

Еще Колчин помянул Кублановского. Ну и? Вот ведь — в газете прочел. Только потому и помянул. Иначе на кой двум нормальным мужикам вне политики какой-то там Кублановский… (Колчин лишний раз перекрестился бы, когда б не его игнорирование известной конфессии: он сознательно уходил в диалоге с соседом от конкретики «а где Инна?», и не по причинам идиотической безмятежности на сей счет, просто рановато еще обращаться за помощью, когда толком не знаешь, в чем эта помощь способна выразиться.) Так… потрепали языком, анекдотами жизненными обменялись. Мрачноватыми анекдотами — ну на то они и жизненные.

Для веселья страна эта плохо оборудована. Для чего другого — пожалуйста: оборудование доставлено, установлено, функционирует. Да так, чтобы клиента ни в коем случае не побеспокоить. «Н-не беспоко-о-оит?!» — в парикмахерской манере. Очень парикмахерской: над клиентом порхают, еле ощутимо массируют, делают ему красиво, всячески подчеркивают неприкосновенность головы: «Н-не беспоко-о-оит?!» Однако в руках бликует опасная профессионально заточенная бритва, а горло — вот оно, беззащитное.

Так! Метафоры метафорами…

Насчет беззащитного горла — это пусть безымянные парикмахеры пребывают в счастливом заблуждении, пока не наступит для них несчастное прозрение.

С момента сёгуновского бунта — бессмысленного и беспощадного, — с момента ОТКЛИКА Брадастого на колчинский «Последний срок» игра пойдет по правилам, и правила будет устанавливать ЮК. Он — сильная фигура. Без лишней скромности — ферзь. Еще и обретший способность ходить конем, о чем противной стороне пока неизвестно. Разве только они расстарались и понапихали в квартиру кроме аудио- еще и видеотехнику — тогда вся игра теряет смысл. Для ЮК. Он был как на ладони, когда разбитая Сёгуном трубка с «жучком» была у Колчина на ладони.

Вряд ли, вряд ли. Следящую видеотехнику установить — не вопрос для специалистов. Вопрос — замаскировать. «Уши» слышат, запрятанные в глубь любого предмета, — «глаз» должен высунуться, чтобы видеть, он сквозь любую преграду не зрит. Слишком рискованно крепить «глаз» в малознакомой квартире, куда вот-вот придет хозяин, которому квартира знакома хорошо. Привычки хозяина опять же не изучены досконально — может, есть у него вредная привычка, придя домой, первым делом хвататься за любимую китайскую чашку, стоящую на «крыше» кухонного пенала, — чай он из нее пьет, чай! а вы решили, что она в качестве сувенира под потолком пылится? ошибочка!

В общем, видео — вряд ли. Аудио — да. Вот и поиграем в испорченный телефон. По правилам, диктуемым ЮК. Только так, и не иначе!

Единственная накладка — Бай позвонил еще тогда, когда ЮК не подозревал о наличии посторонних «ушей». Это плохо, это нехорошо…

«Всё, что говорится мне, за другие стены не уходит…» — никто Колчина за язык не тянул. Покажите язык? Ага! Нет, никто не тянул.

Хотя… так оно и было, так оно и есть. Да. В том случае, если это «всё» говорится только Колчину.

ЮК не в ответе за тех, кого он не приручил.

«Парикмахеров» он не приручил, ибо понятия не имел об их существовании на момент беседы с Баймирзоевым. Ничего-о! Еще приручит!

Приручить — если дословно — допустить-приманить к руке. Колчин машинально проделал несколько кистевых пассов. Только попадитесь ему под руку. А уж под ногу!..

Опять же, если вдуматься, — «уши» растут отнюдь не из компетентных органов, а… из органов не менее компетентных, из тех самых, норовящих жить по закону, только по закону страны ФБР, Федеративной Бандитской Республики. А бывший О Мун Ен, папа О, нынешний Баймирзоев, — аккурат принадлежит к высокопоставленным гражданам страны ФБР.

Кто знает, может, есть смысл завтра после одиннадцати намекнуть, мол, нас вчера слушали, вот ведь какая штука, но «уши» растут из ФБР — разберись со своими дальними и ближними, Баймирзоев. Колчину-то начхать, у Колчина особых секретов нет, но иногда наберет колчинский номер кто-нибудь из осторожных, спросит осторожно: «Не один?», а ЮК предпочитает не врать и… — как тут ответишь? Пусть займутся доморощенные фэбээровцы друг дружкой, повыясняют отношения, понаезжают «крыша» на «крышу». Разделяй и властвуй.

Да нет… Резонно ли до поры до времени ломать игру в испорченный телефон? Только чтобы соблюсти собственные принципы — ой, поступился, звиняйте, за другие стены ушло! А где гарантия, что «ухо» навострилось не умельцами из окружения Бая-Баймирзоева? Нет гарантии. Мало ли…

Много. Не Бай, так кто угодно из ФБР, разделивших Москву на сферы влияния, ошибочно полагающих, что на ЮК тоже возможно определенным способом влиять. Ну-ну.

Особых секретов нет. Интересовать слухачей может…

…что?

Реакция Колчина, обнаружившего отсутствие жены.

Разумеется, ЮК станет искать. Вот и надо проследить за направлениями его поиска, чтобы вовремя п… перепрятать. Если не жену, то участников-свидетелей.

Участников-свидетелей чего именно? Колчин доподлинно не знал и старался не давать волю воображению.

Одно теперь уже, после обнаружения «ушей», точно — Инна не потерялась где-то, ее ПОТЕРЯЛИ. И теперь ждут реакции — она у ЮК вполне предсказуема и опасна для соперников.

«Уши» — хоть какая-то возможность если не уклониться, то подготовиться. Предупрежден — вооружен.

Но теперь ЮК, по воле неуемного Сёгуна, тоже предупрежден. И вооружен.

ОНИ будут знать, что он ищет, но не будут знать, насколько он. нашел.

Кто — ОНИ?

Колчин склонялся к версии — ФБР (в интерпретации майора-полковника Борисенко). С милицией, со спецами известных ведомств — отношения у ЮК мало сказать нормальные. Да и методы… Опустить почки — пожалуй, сколь бы это ни противоречило уставам, а также законам-предписаниям о неприкосновенности. Но меры физического воздействия — к бандитам или… к бедолагам, принятым блюстителями за бандитов. Инна никоим образом на бандита не тянет, Твигги недоношенная… (Это не со зла, не с досады — это рискованная, но домашняя шутка, которая была бы жестокой, если б не интонация, с коей произносился обмен любезностями: «Костолом жуткий-противный! — Твигги недоношенная!») При самом воспаленном воображении не представить: милиция либо спецназ, крадущие женщину для неясных целей, и — ни гу-гу. На такое способны две категории: бандиты и… политики. Чтобы вынудить ЮК действовать так, как ими (бандитами? политиками?) заранее просчитано-предугадано.

А как?

Опустошать и расчищать.

Но сначала навести справки.

Вот и послушает завтра с одиннадцати до двенадцати Колчин, какие-такие справки ему предъявит Бай. И самостоятельно определит, откуда ветер дует. То ли прикрыться от него, чтоб не сквозило, то ли двинуться в указанную сторону, чтоб ветер в спину помогал-подгонял.

Так. Еще политики. Это менее вероятно. Валя Дробязго в небытии. Следовательно, если исчезновение дочери спровоцировано соперниками-претендентами на, так сказать, престол, то логичней затевать комбинацию при, так сказать, наличии того, ради кого она, комбинация, затевается. Что мы знаем о логике политиков?!

Но Валя в небытии. И мордоворотливый голос по номеру, известному немногим, был спокоен.

А ЮК — здесь, в Москве. И пропала Инна. Значит, акция направлена на ЮК — вот и посмотрим, сэнсей, за твоими тело- и мыследвижениями, скорректируем курс, если субъект отклонится от заданной ему цели, — слышим, слышим каждый шаг.

Но политика и Колчин — две вещи несовместные. Значит, разумней грешить на криминальное сообщество. Значит, выход на Бая — интуитивный, но верный выход. Даже так — верный, потому что интуитивный.

Кстати, если завтра на Петровке повнимательней оглядеться, есть шанс подметить тех, кто понарастил «уши» в колчинском доме — прозвучало ведь в телефонном обмене репликами: «В одиннадцать». Где базируется Баймирзоев — известно не только Колчину, но и… кому только не известно! Петровка. Не — 38, но Петровка. Сыщикам, между прочим, тоже известно про столь близкое и малоестественное соседство.

Сыщикам… Когда кто-то попадает в категорию ушедших из дому и не вернувшихся, наиболее естественным действом является обзвон: 02, 03. Милиция, больницы, морги. Век искать и не найти — равнодушие в трубке, интонация «вас много, мы одни, отстаньте!». И очень все-таки не с руки… не с уха говорить, зная о том, что — «жучок». Желателен все-таки индивидуальный подход. Желателен и возможен. Соответствующие индивидуумы есть.

Телефон же — для умников. Чем позже умники сообразят, тем больше у Колчина времени.

— Тебе не приходило в голову, что он бросает камни по кустам?

— Нет…

Бросать камни по кустам — в переводе с нашей фразеологии — означает: пускать по ложному следу, подсовывать фальшивые улики, короче говоря, морочить людям голову…

— Не похоже…

— А вот у меня есть впечатление, что похоже…

— Вам, конечно, виднее…

— Бесспорно… Но, к сожалению, это только впечатление. Фактов у меня нет…