5
Он — дома.
Подсознательно надеялся, что Инна тоже окажется дома.
Но — зря.
Все было, как было сегодня утром, — пустота, чистота, безлюдье, БЕЗИННЬЕ.
(Не называй Дробязго свою дочь уменьшительно-строгим «Инь» от Инны, Колчин избрал бы такую же форму обращения к жене. Но повторять за кем бы то ни было — мимо правил Колчина. А жаль. Инь — очень подходящее уменьшительно-строгое для Инны. Женское начало… Потом, потом…)
Подъезд снова был пуст.
Лифт снова был пуст.
Лестничные клетки снова были пусты.
(Однако времечко-время! Мобилизовываться до предела именно тогда, когда ты уже почти дома, уже в подъезде.)
Борисенковская Татьяна спускалась на полпролета с бумажным свертком — к мусоропроводу:
— Юр! С приездом! Ты сразу к нам?
— Н-нет. Ром пришел?
— Н-нет. Пока. Ты же знаешь… Может, ты сразу к нам?
— Тань, извини. Я звонка жду. Пусть Ром заглянет, как появится.
— А я думала, ты сразу к нам.
— Извини.
— Да ладно… Как Инна? Что-то не видно…
— Скажешь, когда Ром подойдет, да?
— Конечно-конечно! А то я сегодня креветок…
Колчин разулыбался из последних сил. (Креветки, чтоб вас всех! В смысле, креветок…)
— Звонка жду, Тань…
Он ждал звонка. От Бая. Бай.
Верховный в небезызвестной группировке.
ЮК сказал Сатдретдинову: «Вот еще что, Ильяс! Пусть мне Бай сегодня позвонит. Я с восьми часов — дома».
Договорились. Попробовал бы Ильяс отказать сэнсею! Попробовал бы замяться-зазаикаться: видите ли, понимаете ли, сэнсей… как? «Как — это его проблемы».
Может, для кого-то Бай (в миру Баймирзоев) и хозяин, следуя буквальному переводу и утвердившемуся положению в известных кругах, но для Колчина, для сэнсея Колчина этот, с позволения сказать, Бай не более чем второй иероглиф в китайском произношении понятия дырочки в темени, той самой, которой черпается информация.
А как раз информация Колчину и требовалась. Хоть чем назовись, но попробуй не позвони. Так, Ильяс?
Сатдретдинов всем своим видом выразил, что сделает все возможное и невозможное. Бу’ сде’.
Попробовал бы Ильяс ответить иначе! Что-то Ильяс на клубе был не совсем в своей тарелке, не совсем, не в своей…
Колчин несколько слукавил, сказав Татьяне, что ждет звонка. То есть звонка-то он ждал, но если от Бая, то глубокой ночью — иной этикет, нежели в верхних эшелонах власти (хотя дано ли знать, который из эшелонов выше сегодня — легитимный? криминальный?): да, передали про желание связаться — свяжемся, глупо проигнорировать такие… персоналии, но время связи уж позвольте, уважаемый, определять Баю, а этот-то выберет время попозже (этот? этот выберет!), мол, не разбудил ненароком, а то мне тут передали… а я только сейчас нашел несколько минуток…
Но к Борисенкам в отсутствие майора-полковника смысла не было заваливаться — да, Сёгун, да, детишки Тёма-и-Тёма, да, неизменно благожелательная Татьяна. Но — до того ль, голубчик, было? И звонок возможен не только от какого-то там Бая — и надо быть у телефона. Уже понял, что с Инной неладно, и от кого-кого, но от непосредственно Инны он сигнала не дождется, разве что по ее поводу кто-нибудь объявится, то есть предъявится. Так это называется — предъява.
По моргам-больницам — он все же пока погодит. Надо годить… Пусть и отсутствие известий — ПЛОХОЕ известие.
Он ждал звонка. Он в ожидании звонка стал ворошить прессу — свежую, сегодняшнюю, и ту, что удалось прихватить от прошедшей субботы, завалящую. «Коммерсантъ», «МК», «Независимая», «Комсомолка», «Известия», безусловно. От еженедельников воздержался — еженедельники обсасывали события той давности, которую Колчин коротал еще здесь, в Москве, до Токио. Но ворох получился все равно внушительный!
«Читатель ждет уж рифмы „розы“ — так на, возьми ее скорей!»
«ШЕСТЕРКА» ДАЕТ ПОКАЗАНИЯ
Успевшая нашуметь кража древних рукописей из Государственной национальной библиотеки в Санкт-Петербурге в ночь с 10 на 11 декабря в первые дни не привлекла какого-либо внимания в Израиле. Об этом дерзком хищении со взломом в местной печати появилось краткое сообщение лишь тогда, когда по этому делу пять дней назад в Москве был арестован прибывшими в столицу петербургскими сыщиками Ефим Кублановский. Публикация такой заметки была связана с тем, что этого, как писали израильские газеты, 33-летнего генерала в отставке, юриста по специальности, тесно связанного в недавнем прошлом и настоящем с высшими эшелонами власти в России, довольно хорошо знают в Израиле. Внимание израильтян, по словам газеты «Гаарец», привлекало и то, что Е. Кублановский, еврей по национальности, женат (правда, в пятый раз) на еврейке — уроженке США, а брат его проживает в Израиле.
Интерес израильтян к хищению рукописей, стоимость которых была оценена специалистами в 300 млн долларов, еще более возрос, когда в мировом суде в Петах-Тикве (пригород Тель-Авива) началось слушание по этому делу, а на скамье подсудимых оказались сразу шестеро израильских граждан. Они были задержаны израильской полицией по представлению российской стороны в рамках установившегося в последнее время взаимодействия между правоохранительными органами двух стран.
Среди подсудимой «шестерки» заметно выделялись своим импозантным видом и интеллигентной внешностью профессор филологии 55-летний Вадим Сван и его моложавая супруга Сусанна 40 лет, тоже доктор филологии, — бывшие сотрудники «Публички», иммигрировавшие в Израиль три года назад и проживающие в Ашдоде.
В ходе следствия была установлена прямая и косвенная причастность «шестерки» к хищению рукописей. Правда, адвокаты четы Сван на суде пытались выгородить своих подзащитных, утверждая, что они не имеют прямого отношения к краже, совершенной другими, что понятия не имели о готовившемся похищении и искренне сообщили следователям, что им известно по делу. Однако на умудренного Опытом судью Шели Тимана доводы защиты, равно как и обильные слезы Сусанны Сван, и печальный вид «без вины виноватого» супруга, похоже, не произвели должного воздействия. Страж законности распорядился продолжать расследование, тем более что в ходе слушания выявился ряд новых фактов.
Установлено, в частности, что сам доселе уважаемый профессор, будучи в течение тридцати лет главным хранителем санкт-петербургской библиотеки, не без участия жены и раньше потаскивал редчайшие книги из вверенного ему хранилища. Его как еврея, естественно, интересовали накопленные в России за долгие годы бесценные рукописи по иудаизму. Причем Вадим Сван и сейчас считает, что это не было хищением. По его словам, он брал рукописи для работы на дому и даже готов вернуть библиотеке некоторые из них, если это инкриминируется ему как кража.
Однако выяснилось, что супруги Сван снабдили других соучастников самыми подробными сведениями об организации охраны отдела редких рукописей, о том, как проникнуть в него и что следует взять. Более того, Сусанна Сван передала непосредственным исполнителям кражи собственноручно изготовленную схему хранилища и лично выехала в Санкт-Петербург с этой «четверкой», хотя и вернулась в Израиль за три дня до хищения рукописей.
Так или иначе, но израильтян больше интересует, какое отношение к этому скандальному делу имеет Ефим Кублановский. Многие сомневаются в том, что еще недавно процветающий молодой генерал, небезызвестный в России адвокат с широкими связями, владелец шикарного офиса в фешенебельной гостинице «Россия», проживавший на одной из подмосковных дач бывшего высокого чина КГБ и получивший за последние три года в качестве официальной зарплаты 400 тысяч долларов, связался с кражей каких-то, пусть даже ценных, рукописей. Некоторые местные обозреватели не исключают, что похитители предложили Кублановскому рукописи для их продажи за границей.
Сам Е. Кублановский категорически отрицает какую-либо связь с кражей книг, но не исключает, что за его арестом стоят «заинтересованные силы». Так утверждает его адвокат Карл Рунге в опубликованном интервью израильской газете «Гаарец». По словам адвоката, единственной уликой против его подзащитного являются показания личного шофера Кублановского, имеющего в личном автопарке два бронированных БМВ, укрепленных итальянской фирмой Fontauto, «фиат-крома» и «фольксваген». Шофер был задержан сотрудниками российских правоохранительных органов на квартире в Санкт-Петербурге, где грабители оставили рукописи… После очной ставки с Кублановским водитель был отпущен, а его шеф оказался под следствием.
В своем изложении этого дела корреспондент «Гаарец» в Москве Анабелла Литвин утверждает, что Кублановский якобы не ожидал ареста и в злополучный день намеревался защищать диссертацию на степень кандидата юридических наук на ученом совете коллегии адвокатов в российской столице. Собравшиеся члены коллегии так и ушли ни с чем после получасового ожидания, поскольку «виновник торжества» не явился и уже был, как выяснилось, в другом, более укромном месте.
А. Литвин явно пытается убедить читателей «Гаарец» в том, что за арестом Кублановского стоят силовые структуры России, прежде всего Министерство обороны и Министерство внутренних дел. По словам корреспондента, это связано с тем, что Кублановский хорошо знаком с сомнительными сделками, которыми предположительно занималось командование российской группы войск в Германии при распродаже военного имущества накануне ее вывода.
Кроме того, пишет А. Литвин, арест Кублановского вызван тем, что определенные средства массовой информации наиболее резко критиковали политику руководства РФ и действия армии в Чечне. Владельцем же этих СМИ является богатейший российский еврей Борис Осинский, входящий в окружение мэра Москвы. Е. Кублановский является адвокатом и близким приятелем Б. Осинского, отмечает корреспондент «Гаарец».
А тем временем расследование кражи рукописей идет в Израиле своим чередом. Вскрываются все новые подробности…
Так что правоохранительным органам Израиля и России еще предстоит немало потрудиться, чтобы поставить все точки над «i» в этом скандальном деле.
«Известия независимого коммерсанта».
Колчин призадумался.
Призадумаешься тут! Древние рукописи. Санкт-Петербург. Кража на третий день после отлета Колчина в Токио и на второй (?) день отъезда Инны в Питер. Два бронированных «байера» в автохозяйстве выскочки-генерала — вчерашний инцидент на шоссе. А в квартире Колчиных вчера кто-то шуршал-шуровал, если верить майору-полковнику Борисенко. Слух у соседа хороший, да и, обжившись за годы и годы, невольно ловишь любой звук в своей и соседней обители.
К примеру, необязательно иметь абсолютный слух, чтобы — ага! как раз вот и… — безошибочно определить по звукам: майор-полковник Борисенко пришел домой. И отнюдь не потому, что Ром громогласен (а — громогласен…), отнюдь не потому, что близнецы Тёма-и-Тёма пронзительно-шумливы (а — шумливы): «Папа! Папа!» Просто звуки привычны-знакомы-легкоуловимы — от истошного вопля до тишайшего шуршания.
Значит, надо готовиться к визиту. И готовиться надо — на столе должно быть что-то иное, нежели кипа газет…
На столе — ветчина, сыр, паштет и… креветки в стеклянной импортной баночке (поддался Колчин общему психозу! купил-таки!). И — сакэ. Вопреки распространенному заблуждению, это вовсе не рисовая водка, а своеобразный напиток крепостью 15–20 градусов, который потребляют (опять же вопреки распространенному заблуждению) и охлажденным, а подогревают только в сырую холодную погоду. Она и есть, впрочем, — сырая холодная.
Надо сказать, что относительная слабоградусность абсолютно не препятствует возможности надраться сакэ до беспамятства. Во всяком случае сами японцы ничего зазорного в этом не видят. Выпить в Токио можно везде, но экзотичней всего — в районе Синдзюку, в квартале Кабуки-тио, средоточии злачных мест. При всех испуганных шепотах, что квартал — под контролем тайваньской мафии, риска никакого: хасиго есть хасиго. Обычай такой — хасиго, когда принял дозу и тянет пошляться из одного кабака в другой… Шляйся на здоровье! Устал — сядь на асфальт. Достало — пой. Никто тебя не затолкает в «хмелеуборочную», никто тебя (надо же!) не обчистит до нитки. Сам-то Колчин вообще никогда не надирался до маловменяемости (разве что пива баночку-другую), а тем более в Токио (не за тем ехали!), но понаблюдать довелось.
В дверь позвонил Борисенко:
— Привет, Юр. Ну что? Сразу — к нам?
— Проходи. Звонка жду.
Борисенко прошел. Немигающе уперся взглядом в сервированный кухонный стол и резко крутанулся на сто восемьдесят градусов:
— Давай-давай собирайся. Что у тебя одна сухомятка! Собирайся. Танька утку приготовила.
— С черносливом?
— А как же!
(Фирменное блюдо Борисенок, что сподвигло простоватого мужичка Борисенко, когда все уж привыкли-усвоили про фирменное блюдо, зазвать гостей на свое сорокалетие год назад, насулив им фирменное блюдо: «Утка с черносливом! Утка с черносливом!», а когда расселись и размялись холодными закусками, шмякнуть в центр стола больничную резиновую «утку» с запиханным внутрь килограммом магазинного пыльного сморщенного чернослива… У Борисенко день рождения аккурат первого апреля. Ну да натуральное фирменное блюдо, разумеется, томилось в духовке.)
— Пошли, пошли! У нас еще есть много всего!
Да. В семье Борисенко всегда было много всего. Он был запасливым и смотрящим наперед. Даже елка в бочке на балконе — а чтобы каждый Новый год голова не болела по поводу «где достать, откуда везти, сколько платить?»… Даже телевизоров — два, большой «Gold Star» и маленькая цветная «Электроника» («Специально для Таньки взял, чтобы она по нему „Санта-Барбару“ смотрела. Без меня! Слушай, я-то думал, эта похабель кончится ну через месяц, ну через год! А они… Есть у Санта-Барбары начало — нет у Санта-Барбары конца!»). Даже детей — двое и зараз («Слушай, ни у меня, ни у Таньки никогда близнецов не было! А! Я знаю откуда! Это мы с ребятами отмечали, когда Щелоков застрелился. Наотмечались до зеленых соплей! Прихожу домой. Таня, зову, Таня, мне куртку самому не снять! А она выходит и… их — две! А?! Обе симпатишшшные такие! Друг от друга неотличимые!.. Вот и родились близнецы!»). А почему Тёма-и-Тёма, тоже объяснимо и небезразумно: их все равно не различить, вот чтоб не путать, пусть оба и откликаются, и отец родной не будет в идиотском положении, мол, собственных детей дифференцировать не в состоянии. Как так не в состоянии: вот это Тёма, а это Тёма. Ну-ка, зачем гурами удочкой в аквариуме ловил?! Это не я! Это он! Вот я и говорю: Тёма! А когда отпрыски дорастут до полных своих имен, до Тимофея и Артема, глядишь, какие ни есть различия проявятся, а не проявятся — тогда уже не отцу, а их женам мучиться.
Про запасы же еды и, с позволения сказать, пития в квартире Борисенок — и не говори! И если по части мясо-молочного, крупяно-макаронного, овоще-фруктового — Татьяна (даже в недавние голодные годы — по рынкам, по очередям с шумливыми пацанами на руках: «Пропустите ее! Она с ребенками!»), то по части пития — Ром (даже в пик антиалкогольных свирепостей. «Почему это все отказываются от верхних этажей?! А я наоборот! Это ведь сивушные пары сразу в небо улетают, соседи не унюхают!»). На укор же в том смысле, как законопослушник может попирать статью о самогоноварении, Борисенко неизменно отвечал: «Государство не имеет права вмешиваться в мои личные дела. Пока я сижу в собственной кухне, никто не должен совать нос. Разумеется, если я не угрожаю здоровью окружающих, включая моих домашних и друзей. Но поскольку мой самогон по качеству на порядок превосходит государственное пойло, я чист!»
— Пошли, пошли! Ты извини, что я немного задержался. Сейчас расскажу!
— Звонка жду, Ром… — повторил Колчин. — Сёгуна-то верни. Что-то он носа не кажет.
— А! Его пацаны на балкон загнали. Он под елкой отсиживается. Я сейчас…
Да, если и была управа на Сёгуна, то в лице… в лицах Тёмы-и-Тёмы. Мелкий, а то и крупный пакостник Сёгун был сродни Кентервильскому привидению, резвящемуся в стенах, которые почему-то считаются людьми ИХ обителью. Ну да в точном соответствии с первоисточником, на каждое привидение найдутся свои близнецы — «звезды и полосы» — и пластилином накормят, чтобы зубам волю не давал, и под елку загонят, чтобы заместо ватного Деда Мороза привыкал, — Новый год недалече!
Борисенко вернулся с котом, держа того на вытянутой руке за обрубок (или откусок?) хвоста. Такой способ транспортировки не был в обиду Сёгуну — вполне привычный способ, им пользовался и Колчин, и даже Инна, ибо иначе быть царапинам, если Сёгун не желает переместиться туда, куда его перемещают. Впрочем — уже хочет, уже заизвивался, зашипел, завидев СВОЮ дверь, СВОЮ квартиру, СВОЕГО микадо-Колчина. Он просто от балкона боялся отлучиться, боялся попасть в лапы Тёмы-и-Тёмы, извергов, в его кошачьем понимании.
Мявкнув, упал на все четыре и метнулся к миске на кухню, куда Колчин заранее высыпал львиную, а не кошачью долю «Китикэта». На хозяина Сёгун даже не глянул. Нет, глянул, но уже сунув морду в разрекламированную еду. Глянул с претензией и недовольством: пора бы усвоить! он предпочитает не рыбные, а мясные хрустики! говоришь вам, говоришь! и-иэх! ла-адно! но чтобы в последний раз!
— Его нам Инна оставила перед Ленинградом, — пояснил и без того ясное Борисенко.
— Это когда же? — как бы прикинул Колчин.
— А вот на следующий день после твоего отлета.
— Угу! — угукнул Колчин в том смысле, что того и ожидал. — Да! Это — пацанам. — И всучил Борисенке две пластмассовые заводные челюсти на босых лапках. — Вот… так они заводятся и… — завел, челюсти запрыгали по столу, заклацали.
Сёгун с еще большим раздражением отвлекся от миски: что еще за шутки-звуки, когда он ку-ушает?!
— А! — сказал Борисенко. — А я такие же знаю, только не с челюстями, а…
— Я выбрал с челюстями… — замял Колчин.
— А! — сказал первоапрельскорожденный Борисенко. — Класс! — И увлекся игрушками.
— Это не тебе, Ром. Это пацанам.
— Ну да, ну да! Я сейчас! — сгреб «челюсти» и выскочил к себе, на минуточку.
Через дверь и дверь дошла-проникла ударная волна визга Тёмы-и-Тёмы. Такое впечатление, их не двое, а четверо.
Борисенко вернулся, уселся:
— Тебе передают «спасибо». Но говорят, что Сёгун был попрытче. Просят его насовсем.
— Я ж как-никак не изверг, Ром! Он у вас не очень ураганил?
— Да ты что! Тише воды ниже травы! Еще бы пару дней, и даже гадить приучился бы по инструкции!
(Инструкция в сортире у Борисенко была еще та. Типографский оттиск на листке бумаги — о четырех пунктах! за подписью некоего помполка Шиманкова — реального? мифического?.. Занятная… Впрочем, и на внешней стороне сортирной двери красовалась жестяная табличка, надо понимать, от лифта: «Прежде чем открыть дверь, убедитесь, что кабина перед вами!»)
День рождения накладывает отпечаток на всю оставшуюся жизнь, да… Первый апрель, первый апрель!
Он, Борисенко, даже рассказывая о руоповских операциях, создавал впечатление, что — сплошное веселье.
— Я чего задержался, Юр? Мы тут сегодня брали одного ублюдка! Ухохотались! В общем, знали, что он вооружен и его дружки-подельники тоже могут иметь оружие. Потому решили в квартиру не звонить — снесли дверь на раз и ввалились внутрь. А он как раз в этот момент столовым ножиком колбасу кромсал — чего-то они там отмечали. Ублюдок этот, как нас увидел, мгновенно въехал в ситуацию, со страшной силой отшвырнул от себя ножик, переколотил все горшки на подоконнике и завопил: «Сдаю-усь! Я не вооружен! Нет оружия-я-а!» Мы сначала не поняли, а потом до-олго смеялись, с удовольствием смеялись! Он, засранец, испугался, что мы его по совокупности грехов застрелим, а потом сошлемся, что, мол, держал в руке нож — все-таки оружие… Вот я и задержался, Юр.
— А могли?
— Что? A-а! Запросто! Чего их жалеть? Бандиты и есть бандиты. Они иного языка не понимают, да и не заслуживают.
Да, не зря, заслуженно РУОП — единственное действенное пугало для уголовной швали. А готовят парней…
Колчин знает, как готовят этих парней. Еще со времен злополучного запрета на единоборства, когда ЮК был прикомандирован к спецконтингенту в качестве инструктора. Правда, они тогда еще не назывались — РУОП…
После жесткого тестирования на выносливость кандидата ждал спарринг в полный контакт со своими будущими коллегами, среди которых были не только и не просто мастера, но и чемпионы союзного масштаба. Шестеро таких спецов, каждый по тридцать секунд, молотят новичка три минуты без перерыва, не щадя. Впечатлений — масса. Если выдержал, не сломался — три месяца стажировки в боевой группе, притирка. И только после успешного прохождения и этого этапа ты — в штате. А там-то и начинается… подлинная учеба.
Простоватый мужичок Борисенко при каждом удобном случае в присутствии Колчина вспоминал: «Пришел к нам каратист. Крутой-крутой! Пояс у него какой-то был. С ним наши парни стали работать — через три минуты поклонился и сказал: „Спасибо, ребята, я пойду еще лет пять потренируюсь и приду“».
Колчин всякий раз никак не менялся в лице, даже не усмехался — Борисенко-то отлично знает уровень ЮК, а постоянные поминания «поясного» бойца — от лукавого. Лукав первоапрельский Борисенко, лукав.
Что же касается непосредственно бойца, то мало ли новоявленных сэнсеев, из тех самых, которые делают вид, что им есть что скрывать, потому как нечего показать.
А на татами против шестерых нехилых парней — и захочешь, не скроешь… если есть что показать.
Натуральный же мастер… вот Ояма, основатель стиля кёкусинкай. Если верить легендам, проводил по сто поединков три дня кряду — и во всех трехстах боях одержал победу.
Триста не триста, но среди приверженцев стиля кёкусинкай на сегодня отыщется с десяток бойцов, выдерживающих сотню таких поединков, то есть три часа непрерывной войны. Правда, можно сократить, можно ускорить конец испытания, быстро укладывая соперников, посылая их в нокаут, — если получится, конечно.
Тёма-и-Тёма, будучи при папашкиных откровениях, неизменно начинали вопить, что тоже пойдут в РУОП, и после изгнания в свою комнату (не мешайте взрослым!) неизменно принимались друг друга мутузить. А Татьяна неизменно изображала испуг: «Чему ты детей учишь?! Хос-споди, какой кошмар!» На что Борисенко, простоватый мужичок, неизменно ободрял философски: «Какой уж такой кошмар? На-армальный кошмар! Ха-ароший кошмар!» И Татьяна отсылала Инне взгляд: представляешь, каково мне приходится? с кем приходиться вместе жить?! А Инна мягко улыбаясь: что я могу тебе сказать? а у меня — Колчин!..
— А где Инна? — этикетно поинтересовался Борисенко.
— Я же только вчера прибыл, — объяснил Колчин таким тоном, который будто бы что-то объяснял.
— Вчера вроде была… Вечером…
— Я же только ночью прибыл, — объяснил Колчин таким тоном, который требовал объяснений от Борисенко.
— Не знаю… — пожал плечами майор-полковник. А то станешь настаивать: кто-то был, кто-то ходил-шевелился… а соседки, судя по реакции соседа, нет как нет, и сосед, похоже по реакции, не в курсе. В каждой избушке свои погремушки. Невольно нарушишь чужой устав и, сам того не желая, преобразуешь непринужденность в… натянутость. Опять же «возвращается муж из командировки»… Загодя принимать чью-либо сторону — значит заранее проиграть. Да и судьей быть, когда толком не знаешь, что за правила установили друг для друга стороны и во что, собственно, играют, — гиблое дело!
Пауза тем не менее таки возникла. Натянутая пауза. Самое время ослабить, снять напряжение. После трудов праведных по искоренению человеков неправедных. Что там за сакэ? Сейчас посмотрим, какое-такое сакэ!.. Как там в Японии-то?
Майора-полковника больше занимала не бытовая экзотика, а подробности чемпионата. Он сохранял неугасаемое пристрастие к тем самым «казакам-разбойникам» из давнего детства, потому-то с удовольствием рассказывал о деталях-детальках своих стычек — иного, правда, уровня теперь, не детского. И с удовольствием же слушал о деталях-детальках чужих стычек, если они были чем-то примечательны, с первоапрельским привкусом.
Колчин не стал предлагать Борисенке, мол, хочешь, кассету тебе поставлю? В комнату надо перебираться, с видиком возиться… Хорошо сидим. Разговариваем. Что бы такое-этакое? А вот! По ассоциации с борисенковской байкой и накрытым колчинским столом:
— У тебя хоть бандит с ножом — и тот его сразу отшвыривает, а у меня…
И Колчин рассказал про показательные бои (не в Японии, правда, и не сейчас, а год назад, в Германии, ну да — к слову пришлось). Как за месяц провели сорок восемь выступлений, имитировали противостояние одного нескольким бойцам (и не так чтобы имитировали, между прочим, — нож у нападающего натуральный, перед боем напоказ дощечки им резали, в пол втыкали). Идет сорок девятое выступление: Колчин против Баца и Михеева. Михеев в правой руке держит нож, делается замах, Колчин уже готовится, ставит блок на автоматизме. Вдруг в последний миг Михеев перекладывает нож в левую и бьет — левой под ребро! Колчин машинально перекладывает блок — конечно, всё заранее и многажды отработанное идет кувырком. В результате у Михеева — полный аут, Колчин его достает. В перерыве Колчин говорит: «Ты чего?!» Тот очухался, башкой трясет: «Не знаю. Затмение нашло. Лево-право спутал». Посмеялись. Срепетировали разок (да какой там разок, если позади сорок восемь выступлений!). Через два часа — очередной выход. Начали! Михеев замахивается и… опять перекладывает нож в левую. Тут Колчин уже без всяких, сдурев, задвигает Михееву в челюсть. Бац что-то пытается продемонстрировать сбоку — заранее отрежиссированное. Колчин ему вне всякой режиссуры ногой по тыковке — бац! И Бац, которому достается «бац», — брык. Колчин раскланивается, уходит. — Михеева и Баца уволакивают… Что там в извилинах приятеля-соперника замкнуло? Неведомо, необъяснимо…
И Борисенко, покивав головой, подхватывая тему неведомого и необъяснимого, рассказал, как они очень удачно взяли вора в законе: наркота, оружие, потерпевшие — все на месте. И светила вору полновесная десятка минимум. А через год эта сволочь звонит (не куда-нибудь! в РУОП!): «Привет, начальники!» Ты откуда, сволочь? «Всё, на воле я! Триста тысяч баксов судье платил, теперь совсем пустой, надо опять деньги зарабатывать!» Как и чем зарабатывать — можно не переспрашивать. Счастье, что пока не пришлось его во второй раз задерживать. Для вора счастье. Ну да недолгое счастье — если от решетки откупился, то по второму разу быть ему прикованным на ту самую полновесную десятку минимум — к больничной койке. И пусть они идут в задницу со всеми своими соблюдениями законности! Тем более, за два года не приняли ни одного, ни ЕДИНОГО закона, защищающего не бандита, но гражданина. Этих-таких законов было предложено более десяти — спускают на тормозах, даже не обсуждают.
И Колчин, нащупывая нужную ему тропу в разговоре, спросил: может, там наверху уже сидят ОНИ, которым подобные законы как раз ни к чему?
И Борисенко картинно приужахнулся: «Да нет! Ты чего, Юр! Боже упаси!.. А черт его знает!» И предположил, что если все будет идти так, как идет, очень скоро все мы будем — из ФБР. То бишь из Федеративной Бандитской Республики. А восторженное быдло будет радостно приветствовать новую верховную власть, наконец-то установившую порядок, СВОЙ порядок, ну да хоть какой-то…
И Колчин, продолжая протаптывать тропу, спросил: «А выход? Он есть?»
И Борисенко сказал, что — разумеется! И прецедент имеется. Хотя бы в Бразилии — так называемые «эскадроны смерти». Когда там бандитский беспредел достиг… предела, полицейские чины осатанели и начали планомерный отстрел крупных авторитетов. И пожалуйста: бандиты испугались, кто сбежал куда мог сбежать… ну там, в Аргентину… кто поубавил прыти. И отношение криминал — общество вошло в приемлемые рамки, если можно так выразиться. Чрезвычайная ситуация требует чрезвычайных мер. И не надо только лепетать про диктатуру и зажим демократии, поминать прошлое… А кстати, почему бы и не помянуть?! Военно-полевые суды появились в 1906 году, и ввел их не кто иной, как Петр Аркадьевич Столыпин, которого нынче чтут в качестве неприкасаемой фигуры. А суды эти появились весьма вовремя — чтобы оперативно и эффективно реагировать на… сопротивление реформам.
И Колчин, утвердившись на тропе, псевдонастороженно спросил у Борисенко, не является ли майор-полковник тайным членом тайной организации «Белый орел», состоящей из осатаневших, по бразильскому образцу, блюстителей, — во всяком случае среди криминального мира весьма распространена «страшилка» о наличии таковой.
И Борисенко с видимым сожалением сказал, что доподлинно о такой организации не знает, однако… целая серия убийств в бандитской тусовке ничем не мотивирована и убедительно не объяснима. Рамаз Алания… Сильвер солнцевский… Довшан-Заяц от рыночной мафии. Никому они не мешали — из СВОИХ. И предъяв после отстрела не было. И способствовали эти явно заказные акции не сплочению и упорядочению криминальных структур, а, наоборот, разброду и шатаниям. Никто так и не знает — чей заказ, и заказ ли, а то и личная инициатива, но опять же чья? Но про «Белого орла» — не владеет Борисенко информацией, нет, не владеет.
И Колчин двинулся по тропе, увлекая за собой Борисенко, и спросил, мол, расследования-то ведутся по делам об уничтожении авторитетов?
И Борисенко ответил, что вероятно… Да так ответил, что ясней ясного стало: может, и легенда это — про «Белого орла», но пусть лучше бытует миф о всесилии «эскадронов смерти» в среде ублюдков, чем миф о всесилии ублюдков в среде мирных граждан. Еще чего — гробить силы на поиски искоренителей бандитов! Ненароком наткнешься на товарища по оружию! Тут бы хоть одно заказное убийство раскрыть, убийство пристойного человека! Что, кстати, вполне осуществимо, дай только волю!
И Колчин спросил, сделав паузу, чтобы Борисенко нагнал его на тропе: «А как?»
— Да очень просто! — сказал простоватый мужичок Борисенко. — Н-неординарными методами. Иначе никак. Большинство из тех ублюдков, которые мановением пальца решают, кому из нас жить, кому умереть, кому быть покалеченным, — они уже вне пределов досягаемости, какие бы законы ни издавались. Приказы отдаются через десять лиц. Таким был Сильвер, к слову, — спокойно жил в своем пригороде, занимая целый этаж. Про то, что он бандит, знали все — от участкового до директора ФСБ Хрюшина. И что? А по поводу н-неординарных методов — это, например, так… Убийство? Заказное? Понятно! Берутся авторитеты, известные всем и каждому, — а брать мы умеем, что да, то да! — и всем им долго и последовательно опускают почки. Не исключено, в действительности авторитеты ничего конкретного не знают, но после часа-другого-третьего такой обработки они говорят все, что могут сказать. Таким образом появляется выход на организацию киллеров. Берем их. Долго и последовательно опускаем почки… И так далее.
— А ошибки?
— Какие уж тут ошибки…
— М-да. А если не убийство, но просто человек исчез? И не выяснить, где он был в момент… то есть незадолго до исчезновения…
— Смотря на каком уровне. Если рядовой… человек, то — глухо. В лучшем случае — фотография в каких-нибудь новостях. Типа: ушел из дому и не вернулся, всем, кто видел, звонить по телефону… Бесперспективная формальность. Если человек н-не рядовой или у его родных есть определенные связи, тогда — звонок руководителям служб, начальнику угро, начальнику РУОПа… Там фотографии пропавшего размножаются, раздаются каждому сотруднику — ищут… Хм! За восемнадцать лет моей практики — ни одного случая, чтоб нашли. Глухо.
Звонок в дверь прозвучал так кстати (или некстати), что Колчин сильно вздрогнул. Неконтролируемо рванулся в прихожую. Через долю секунды обрел контроль: у Инны — ключ, она бы не звонила.
Это — Татьяна:
— Юр, извини. Мой — у тебя все еще?
— Где ж ему быть! Проходи, Тань.
— Ой, не могу! У меня там пацаны квартиру разнесут. Совершенно не понимают человеческого языка!.. Рома, ты тут сидишь, а тебе звонит этот… ну этот твой… Шуршайло. Просит перезвонить срочно! — сказавши «ой, не могу!», Татьяна тем не менее весьма оперативно «прошла». — А где Инна? — поинтересовалась ЭТИКЕТНО, как прежде Борисенко. Окинула наметанным женским взглядом холостяцкую сервировку и — поинтересовалась. Просто так…
Для Колчина это уже звучало не просто так.
Для Борисенко, который был простоватым мужичком лишь по собственному желанию… Для Борисенко, который охотно пошел по тропе разговора, намеченной Колчиным… Для Борисенко, ничего странноватого не заметившего в том, что вместо беседы на отвлеченно-экзотические, на японо-достопримечательные темы он отвечает соседу на вопросы толком-то и не заданные, но связанные со специфической деятельностью элитного РУОПа… для Борисенко, определенно уловившего вчерашнее присутствие в соседней квартире за железной (и неповрежденной) дверью… Для Борисенко, не получившего ответа на тот же вопрос «а где Инна?» — уже тоже звучало не просто так. И он — сместил акцент на Шуршайло (вот, пожалуйста! еще один кандидат на звание самой внятной фамилии! а еще начальник РУОПа!):
— Меня нет! — якобы суетливо-испуганно отстранился он ладонями. — Ушел из дому и не вернулся!
— Я сказала, ты рядом. Сказала, ты здесь.
— Ладно! Тогда я — пьян! Мертвецки! Лыка не вяжу. А если и свяжу пару слов, то лучше бы их не слышать! Знаешь, оказывается, какое сакэ доставучее?! Попробуй, попробуй! Вот Юр не даст соврать! Не дай, Юр!
— Рома, ну перестань! Ну прекрати! Он… этот твой… прокуратуру приплел… что-то такое…
— Ага! Я и говорю: пьян я, пьян. Дети спят?
— Дети… — взвившимся тоном начала было сообщать Татьяна. — Эт-ти дет-ти…
— Поал! — сыграл грозную пьянь Борисенко. — Сё поал! Скажи им, щас приду и…
— Скоро придешь-то?
— Сказал: щас!
— А то — к нам, Юр? Хоть ненадолго… — как-то сердобольно пригласила Татьяна. — У нас — утка. И борщ свежий. Хоть горячего поешь…
Колчин сглотнул, но не от предвкушения горячего. Просто когда и если соседка сердобольно зовет покушать «хоть горячего», значит уже в воздухе, в квартире распространилось и повисло ОДИНОЧЕСТВО, ощущаемое даже посторонними.
— Иди, Тань! — гаркнул Борисенко. — Я скоро!
Пошла. Ушла.
— Тебе тоже, наверное, надо? — предположил Колчин. — Звонки, работа…
— Моя работа на сегодня — всё! А это… — Борисенко пренебрежительно отмахнулся. — Прокуратура! Прокуратура! Что я, не знаю, что ли?!
— А в чем там?..
— Да руку я выломал этому… сегодняшнему. Сгоряча. Они, падлы, моментально вспоминают о правах человека, когда с ними обходишься так, как они заслуживают. И чуть что — заяву в прокуратуру. У каждой швали по три адвоката! Я из-за прокурорских шнырей уже, считай, трижды майор, а не полковник, ты знаешь!
Колчин знал — два раза Борисенко был представлен к очередному званию и дважды документы отзывали по причинам, известным трижды майору и прокуратуре… Майор-майор-майор Борисенко! Зовите меня попросту — полковником!
— Кстати! — вроде бы невзначай припомнил Колчин. — А что ты думаешь про генерала-Фиму? — вроде бы ни к селу ни к городу, но ассоциативная смычка объяснима: Ефим Кублановский, генерал-Фима, который почему-то уже генерал, хотя полковник Борисенко так и остается трижды-майором.
— Ага! Он такой же генерал, как… как жопа — шаляпинский бас! Завхозом он работал в прокуратуре. Откуда и получил доступ к «вертушке»! Но пусть и. по «вертушке» — дольше чем «здравствуйте, я Кублановский!» и слушать не станут! Какой-такой Кублановский! Видите ли, взбрело в голову и набрал номер маршала Инязова: «Хотелось бы встретиться и поделиться тем, что мне взбрело в голову!» Бред собачий! Да он просто компру Инязову дал, намекнул, краешек высунул и показал. Это же элементарно — откуда он, сопляк, произрос! Ловят в юные годы на дерьме и вербуют. Те же менты. Потом перекидывают его в Минюст — расти над собой, постукивай нам на коллег, шустрый. И там его на дерьме каком-нибудь ловят — уже особисты. Он стучит уже двум службам. Еще кто есть? Еще армия есть. Ага! Западная группа войск. Растущий над собой юрист, непонятно влиятельный. Да как только его допустили к совершению хоть одной конфиденциальной сделки по Западной группе войск… Если он оговорил себе хоть всего лишь сотую долю процента, нынешнее его благосостояние — это даже не верхушка айсберга, а так… бздюлечка, чтоб излишнего внимания не привлекать.
— Внимания не привлекать? — уточнил Колчин.
— Я — про суммы натуральных доходов, а не про весомость фигуры в государственных масштабах. Про весомость — он, если так посмотреть, сопляк и есть, которому лестны легенды: по Кремлю босиком ходит, с министрами силовыми на ты, то бишь они-то с ним на вы… если же эдак посмотреть, сам он ничто и звать никак, зато благодаря собственному компромату дергает за яйца тех самых действительно весомых — они и рады бы сопляка урыть под край, но тогда ухнет та-акая информация про них самих, что…
— Если он настолько состоятелен и в материальном, и в политическом смысле, чего тогда он позарился на какие-то книжки? — подвел поближе Колчин.
— А! Говорю же, сопляк. Решил, наверное, — дозволено все! К тому же почему бы не обеспечиться? Все-таки триста миллионов. На черный день. Когда вся эта кодла разбежится и шантажом уже не прожить будет. Да! А ты-то когда успел про книги узнать? Ты ведь в Токио был.
— Успел… — неопределенно сказал Колчин. — Как думаешь, что дальше будет? В смысле, с Кублановским.
— Да ничего! Сторгуются. Сдаст фигуру-другую. Спустят на тормозах. Еще бы — та-акая информация!
— Какая?
— А я знаю? То-то и оно. У нас ведь службы информацией не обмениваются. Милиция, прокуратура, ФСК, контрразведка, служба охраны президента. Делай что хошь! Если президентов с мешками на головах, как Буратину, с моста кидают почем зря — и никого не находят, не карают, то нам, грешным, смешно жаловаться. Если мы, РУОП, передаем оперативную информацию в ФСБ и она раскрывает преступление — что думаешь, благодарности от них ждать или ссылки на помощь коллег в ежедневной сводке? Вот вам… меч! Ну и мы поступаем соответственно. И нам, и им потом еще и достанется от прокуратуры, которая укажет на недостатки при ведении дел. Эх!.. Ладно! Что-то я всё о своем, о своем… Правда, пойду.
— Ну давай…
— Пойду, да?
— Давай, давай!
— А то действительно пацаны Таньку затретируют.
— Нет вопросов!
— Ты-то — как? Нормально?
— Нормально, нормально.
— Если что, я… — сам знаешь.
— Знаю. Спасибо, Ром.