СМЕРТЬ НА ВЫБОР
Все пришлось изменить в последнюю минуту. Как обычно. Сюжет, на который все рассчитывали, не состоялся. Зато неожиданно свалились две «уголовки» и серьезный пожар в трамвае. Так что выпуск получился.
Уже давно стали банальными шуточки насчет редакторского облегченного вздоха «ну слава Богу» после вести, что пустую полосу можно забить статьей о внезапно вспыхнувшей эпидемии дифтерии. Банальность это или нет, но, во всяком случае, правда. И когда из центра новостей раздается радостный возглас: «На милицейской волне передали — ограбление в ювелирном магазине», то остряки в коридоре откликаются незамедлительно: «Нам-то что за дело? Нам все равно, а вот информация радуется».
Радуется — не совсем верное слово. Грешно радоваться обрушившемуся на чью-то голову ограблению или наводнению. Приходит азарт — сообщить. Новости — это работа. А главные новости — сообщения о том, что угрожает жизни и здоровью человека. Именно поэтому пожар в универмаге или взрыв в метро должны стоять на первом месте, а вполне профессиональное убийство бандита или бомба в автомобиле банкира — на втором, если не на третьем. В метро ездят все, а новости это прежде всего то, что интересует всех.
Две «уголовки», причем одна — ограбление инкассаторов, везших зарплату для крупного завода, а вторая — пожар в трамвае, сделали выпуск.
Олег Кастальский, ведущий в тот день выпуск, выжал все из трамвая — и старый парк, и небрежение городских властей, и опасные для жизни путешествия, и компенсации, которые заплатили бы пострадавшим в любой стране мира, кроме нашей. Олег Кастальский, умненький парень тридцати лет, работал в новостях с удовольствием и нравился зрителям. Злопыхатели говорили, что это удовольствие отдает самодовольством. Так ведь злопыхатели и есть злопыхатели.
Олег вернулся в свой кабинет, скинул эфирный пиджачок и с наслаждением закурил. Посидел несколько секунд, раздумывая, идти пить кофе в кафе или попросить девочек из центра новостей заварить чай. И то и другое равно имело плюсы и минусы. Так ничего и не решив, собрался было выйти и сделать выбор по обстановке, но телефонный звонок разрушил эти планы.
— Новости, Кастальский, — солидно ответил он, едва взяв трубку. — Я понимаю, только сегодня у меня эфир… Освободиться? Это так срочно?.. Насчет монтажной я договорюсь, это не проблема… Хорошо, я попробую кого-нибудь найти.
Найти кого-нибудь себе на смену в восемь часов вечера не так-то просто. Расписание составляется на месяц вперед. Конечно, можно в экстренной ситуации договориться с кем-то за два-три дня, ну на завтра даже. Рассчитывать же на то, что другой ведущий совершенно случайно не в свой день задержался на работе и к тому же совершенно не знает, чем заняться вечером, — все равно что рассчитывать на встречу с павлином за Полярным кругом.
Олегу Кастальскому удалось поймать павлина. Почти сразу. В соседнем кабинете сидела Лизавета.
— Лизавета, ты, как всегда, на высоте, твои мировые новости и вправду мировые. Ну откуда берутся такие умницы и красавицы? — так поприветствовал коллегу Олег. Она не отвела взгляда от монитора.
— Еще раз здравствуй, Олежек. Что-нибудь случилось?
— Поразительное чутье, Лизонька. — Олег неожиданно вспомнил, что она терпеть не может, когда ее называют Лизонькой. — Лелечка, милая, только ты можешь спасти меня. Только ты. У тебя есть планы на вечер? — Олег судорожно придумывал причины, которые Лизавета сочла бы достаточно вескими и согласилась бы подменить его.
— А ты как думаешь? — Насмешливый взгляд и вопрос были ответом. Конечно, у молодой и интересной женщины не может не быть определенных планов на вечер.
— Леля, откажись от них ради меня.
— У тебя мало поклонниц, и ты решил устроить дополнительный набор?
— Леля, я прошу большего, гораздо большего. — Олег Кастальский сделал серьезное лицо и большие глаза.
— Если ты решил выдвинуть себя кандидатом и сделать из меня доверенное лицо, то напрасно.
— Лизавета, ну какой я думец, там же ведь думать надо, а мы… — Параллельная президентско-парламентская кампания набирала обороты, и шуточки на эту тему в редакции стали стандартными. — А мы зарабатываем. — Олег решил быть честным. Наполовину. — В общем, я подрядился тут одним помочь с производством рекламных роликов. В десять начинается монтаж. А я в эфире. Лизавета. — Олег Кастальский весьма натуралистично взрыднул и продолжил драматическим шепотом: — Лизавета, спаси меня, сядь за меня в кадр в ночном выпуске.
— Я же на агентствах, — забормотала она.
— Лизавета, я падаю на колени, — прорыдал Кастальский и действительно упал. — Я же тебя знаю, ты же все уже сделала.
Это была правда.
— Я не в материале и не в прическе.
— Материал. Даже крысы в фильмохранилище смеются. Лизавета не в материале. У меня отобрано, посмотришь сообщения после восьми и все. — Олег давил, но старался не переусердствовать, Лизавета — девушка строптивая. — А прическа, так сегодня Тамара здесь, она тебя в три минуты причешет.
Олег заметил, что Лизавета опустила глаза и критически разглядывает свой наряд. В кадр она носила строгие костюмы, а сегодня пришла в ангорском свитере и джинсах.
— И я тебя видел в кадре в этом свитере, он смотрится потрясающе.
По неуверенному выражению Лизаветиного лица Олег Кастальский понял, что бастион пал.
— Лизавета, я твой вечный должник. Бегу, несу материалы, ищу Тамару, она сама к тебе придет.
Олег стремительным бегством закрепил победу. На монтаж он успел вовремя.
* * *
В катакомбах офиса «Призма-инфо» работала милиция. Обычно самоуверенные сотрудники коммерческой продюсерской телекомпании неприкаянно болтались по коридорам. Кабинет главного оккупировала группа из ГУВД, в приемной сидел оперативник из районного управления.
Монтажная, лучшая в городе монтажная, простаивала, хотя заказов было больше чем достаточно.
В монтажной работали фотографы. Только что увезли тело Олега Кастальского. Убийство.
Как обычно, в девять пришел на работу штатный видеоинженер «Призма-инфо» Толик Завилов. Как обычно, открыл бронированную дверь и решетку своим ключом, как обычно, включил кофеварку, как обычно, распахнул двери монтажной — и не сразу узнал Олега. Тело лежало в углу. Рядом валялся тяжелый прут. Голова раздроблена. Кровь из раны на лбу залила лицо. И всюду пятна крови. Толик бросился к убитому и только тогда разглядел, что это Олег Кастальский.
Даже не притрагиваясь к нему, Толик понял, что Олег мертв. Бросился в приемную, где стоял телефон, и только тут увидел, что и в этих комнатах не все в порядке. Трубка валялась рядом с аппаратом. На полке, где стояли архивные кассеты из тех, что могли понадобиться в любую минуту, — пусто. Осколки чашки заскрипели под ногами.
Толик сначала набрал «ноль два», потом раздумал и позвонил директору.
— У нас тут такое, Олег и разгром. Приезжай.
— Какой разгром? При чем тут Олег? Он должен был монтировать ночью. Они что? Пьянку устроили? — Директор «Призма-инфо» привык к экстравагантным выходкам творческой публики.
— Нет, он… убит…
— Ты в милицию звонил? — не сразу отозвался директор.
— Нет.
— И не надо пока. Я сейчас приеду.
С милицией они связались через два часа. Теперь отдельные кабинеты были заняты. Танечка — секретарь, администратор и курьер в одном лице (коммерсанты, каковым был директор, основатель «Призма-инфо», не любят тратить деньги впустую) — непрерывно варила кофе, а оперативники непрерывно задавали наивные вопросы всем по очереди. Первым отвечал директор.
— Итак, что же произошло? — Представитель правоохранительных органов с плохо скрытым неодобрением смотрел на антилоповую куртку, кашемировую рубашку и черные джинсы директора.
Глава «Призма-инфо», для старых сотрудников просто Вадик, а для клиентов Вадим Кириллович, поправил очки, тоже очень фирменные, под Леннона, но в золотой оправе:
— Честно говоря, не знаю.
— То есть как? — обиделся допрашивающий. — А кто же тогда знает?
— Вероятно, тот, кто убил Олега.
— Это понятно. Но как он у вас оказался ночью, он же работал на государственной студии.
— Да. Дело в том, что мы сдаем в аренду монтажное время. Олег договорился на ночное время. Должен был монтировать какую-то предвыборную передачу.
— А почему у вас? — продолжал напирать оперативник.
— У нас, — Вадик вздохнул. — У нас лучшая аппаратная и вполне приемлемые цены.
— Зачем платить, ведь он работал на студии телевидения?
— Это была халтура, — терпеливо объяснил директор. — Он готовил эту программу по заказу какой-нибудь партии. Был организатором рекламной кампании.
— И когда вы его видели в последний раз?
— Вчера около десяти. Он сначала позвонил, договорился о монтаже. Потом приехал. Я оставил ему ключи, показал, как отключается сигнализация, и все.
— Что все?
— Пошел домой.
— А он?
— Остался монтировать.
Приблизительно такие же вопросы задавали всем подряд. Плюс стандартное: «Вы кого-нибудь подозреваете?», «У кого есть ключи от офиса?», «Были ли у Кастальского враги?» И так далее. Потом все разъехались.
* * *
На студии о гибели Кастальского узнали раньше, чем в милиции. Кто-то кому-то позвонил, и цепочка заработала. В редакции информации творилось Бог знает что.
В центре новостей всхлипывали девочки. Мужчины подавленно молчали. Главный редактор мерил шагами коридор, за ним следовала ответственный редактор и приговаривала:
— Надо что-то делать.
Наконец главный не выдержал:
— Я сам знаю. Только что?
Шестеренки вполне отлаженного механизма, умеющего обрабатывать любую информацию, заскрипели. Речь шла о нем, о том, кто еще вчера угощал девочек кофе, громко раздавал комплименты всем женщинам без исключения и обменивался энергичными рукопожатиями с мужчинами. Речь шла о том, кого еще вчера уважали и недолюбливали, о ком злословили в кафетерии, завидуя его умению захватывать самые лакомые темы и сюжеты, о том, кто всегда всем одалживал до зарплаты, потому что для него, Олега Кастальского, деньги были не проблема.
Главный заглянул в центр новостей, поспешно вышел — всхлипывающие женщины, мрачные мужчины.
— Кто сегодня в кадре? — Он повернулся к ответственному секретарю.
— Лизавета.
— Она же вчера была. Я видел.
— Вчера по расписанию Кастальский.
— Я видел Лизавету. В одиннадцать… — раздраженно перебил секретаря главный.
— Сейчас узнаю. — Через минуту она вернулась. — Он попросил заменить его на ночной выпуск, а Лизавета была на телеагентствах. Он куда-то спешил.
— Доспешился, — буркнул главный редактор и отправился к Лизавете.
В ее кабинете сидело еще четверо корреспондентов. Слез не было, но молчание висело зловещее.
— Что делать собираешься? — Главный забыл поздороваться.
— Пойдет первым номером, сейчас мы все решим, — тихо ответила девушка. — Я думаю, поедут Сергей и Илья. Во-первых, в «Призму» — там сюжет, что, где, когда. Потом в милицию — за комментарием. Надо выяснить, кто ведет это дело. И потом родители. Нет, они в отъезде. Илюш, — Лизавета повернулась к самому юному сотруднику новостей, — ты же знал его девушку? И, Борис Петрович, вы не могли бы договориться с мэром и с нашим председателем тоже насчет комментария?
Главный согласно кивнул, рассуждения сотрудников помогли сориентироваться — они работали.
— Надо еще подобрать его последние кадры, фотографии, «стэнд апы». Ты, Лизавета, напишешь текст.
В тот день все работали с мрачным упорством. В ход пошли все знания и умения. В каждом очередном выпуске появлялся какой-нибудь новый комментарий или дополнительная информация о преступлении.
По окончании последнего выпуска неожиданно разрыдалась до того не проронившая ни слезинки Лизавета.
— Я чувствую себя виноватой. Может быть, если бы я не согласилась подменить его вчера, Олег был бы жив.
Ее утешала вся бригада. И вместе с ее слезами ушло невыносимое напряжение, накопившееся за день.
* * *
Ту же мысль о своей вине, только без рыданий, Лизавета повторила и молодому оперативнику из Петроградского РУВД, который появился на студии на другой день. После долгих совещаний на самых разных уровнях было решено, что убийство Олега Кастальского будет расследоваться на районном уровне. Кое-кто возражал и настаивал на передаче дела в ведение города, но начальник ГУВД, у которого давно и, видимо, навсегда были сложные отношения с прессой, заявил:
— Они шумят только потому, что Кастальский журналист. А так-то по всем признакам — ограбление, которому Кастальский помешал. Район и еще раз район. А на это, — начальник тряхнул пачкой газет, на первых полосах которых чернел портрет Кастальского в черной рамке, — на это не обращать внимания. Все.
И в строгом соответствии с решением руководства Саше Смирнову, оперуполномоченному Петроградского РУВД, поручили это дело.
За утро он успел поговорить почти со всеми сотрудниками редакции. Узнал, с кем дружил убитый журналист, где халтурил, за кем ухаживал, какие курил сигареты, где ремонтировал машину и массу других подробностей, которые могли пригодиться, а могли оказаться и совершенно ненужными.
— Итак, он попросил заменить его вечером, это обычная просьба?
— Вообще-то нет. — Лизавета задумчиво покачала головой. Мягкие, не то рыжие, не то бронзовые локоны выпорхнули из-за спины вперед. Она упрямым движением заставила их вернуться на место.
— Что? Я не расслышал, — переспросил Саша Смирнов, он отвлекся, разглядывая Лизаветины кудри и капризный изгиб маленького рта.
— Нет, так не делают. Обычно. К тому же в такое время трудно найти кого-нибудь. Но на Олега, как я поняла, свалилась срочная халтура. Он очень просил выручить.
— Какая халтура? — Саша проглотил комплимент, который ему захотелось сказать девушке. Лизавета, мысленно он уже называл ее так же, как и ее сотрудники, была еще красивее, чем на экране.
— Я точно не знаю. Что-то предвыборное, он подрядился делать кому-то серию передач. — Лизавета слегка улыбнулась. — Сейчас за это очень хорошо платят.
— А можно выяснить кому?
— Вероятно, да. Почему вы спрашиваете? Я утром беседовала с заместителем по уголовному розыску. У вас уже все решено. Ограбление — и точка. Кстати, что украли?
— В том-то и дело, что почти ничего, так утверждают в «Призма-инфо». Но, может быть, Кастальский и помешал. А может быть, все гораздо сложнее и ограбление тут ни при чем.
— Ах, ничего не украли! Хорошие грабители. — Как опытный журналист, Лизавета умела цепляться к выгодным для себя словам. — Хорошенькое ограбление. И эти хороши — розовые лица, револьвер желт!
— Елизавета Алексеевна, — укоризненно покачал головой Саша, — я прошу помочь, а вы… тратите время на пустую иронию. Причем не только вы, а все. Все почему-то страшно разочарованы, что дело досталось району. Вам хотелось бы видеть следователя по особо важным делам, обремененного тяжелыми звездами на погонах и умеющего важно надувать щеки? Я не такой, я понимаю.
Лизавета оглядела Сашу Смирнова с ног до головы. Низенький, пухлощекий, широкий в кости крепыш действительно никак не тянул на особиста. Толстый индийский свитер, джинсы, усы, явно отпущенные для солидности, мрачный взгляд. А все вместе — паренек из провинции, твердо решивший стать первым студентом на курсе.
— Саша, вы давно работаете в милиции?
— Третий год, только это не имеет никакого значения.
— Почему же? И вы, и я знаем, что такое милицейский стереотип. Если ваше начальство твердо решило насчет ограбления, так оно и будет.
— Неправда, — горячо возразил Саша и сник.
— Оттого-то люди и не хотят с вами разговаривать.
Саша Смирнов напряженно вздохнул.
— Я-то ведь не уверен, что это просто ограбление. Очень похоже, хотя есть кое-что против. Обещаю, будете мне помогать — проверим все версии.
Лизавета отхлебнула глоток кофе и поудобнее устроилась на шатком стульчике. Администрация студии вела упорную и беспощадную борьбу с курением. Все время выходили разнообразные циркуляры, определяющие места для курения. Часто устраивали рейды пожарных, которые отчитывали за злостные нарушения правил и маститых режиссеров, и нежных девочек из машбюро, и ассистентов операторов, уже освоивших повадки Феллини. Но племя курильщиков неистребимо. Неведомо откуда возле бара появлялись колченогие столы и стулья, на столы водружались гигантские коробки из-под кинопленки — пепельницы и исчезали грозные надписи «Курить строго воспрещается!». Любители долгих разговоров за чашечкой кофе и сигаретой выигрывали у администрации бой за боем.
Лизавета и Саша Смирнов пили кофе именно в возродившемся подобно птице Феникс курительном отделении бара.
Саша тоже поерзал на своем стуле, и тот угрожающе заскрипел.
— Осторожнее, — машинально предостерегла его Лизавета. — Итак, вы обещаете проверить все версии. Много их у вас?
— Честно говоря, три. Одна — ограбление, все очень похоже на это. Вторая — убийство как-то связано с предвыборной кампанией. Вы подтвердили слова директора «Призма-инфо», Кастальский вел чью-то агитацию. И, наконец, третья — сведение счетов.
— Счетов? — Лизавета удивленно подняла брови. — Не совсем понимаю…
Саша заторопился объяснить:
— Он же был журналистом, значит, мог знать что-то про кого-то, мог выяснить опасную информацию. Вероятно, если знал, собирался опубликовать или, наоборот, шантажировал. Вот, например. — Саша извлек из-за пазухи толстый блокнот.
«Даже манеры студента из провинции, тетрадки за пазухой», — подумала Лизавета. Саша не обратил внимания на ее ухмылку.
— Вот, почти все, с кем я говорил, утверждали: у Кастальского были деньги. И на шикарную машину, и на рестораны. А вот справка о его доходах. Не сходится.
Лизавета хихикнула:
— Он много халтурил. Всегда получал заказы на рекламу, на какие-нибудь еще работы, вроде этой вот агитации.
— Я и говорю, — с энтузиазмом подхватил Саша.
Лизавета была холодна и непреклонна.
— Вы утверждаете, будто Олег зарабатывал нечестно, вымогал, шантажировал. — Вообще-то Лизавета знала о слухах, в которых упорно склонялось имя Олега Кастальского, насчет его экономической и политической ангажированности, за что, конечно, платят, о подозрительных его знакомых, ими Олег даже хвастался. Только, во-первых, все, а в особенности телевизионные, слухи следует делить на десять, а во-вторых, сейчас, после его гибели, повторять домыслы казалось неуместным.
Оперативник с лицом студента-зубрилы с неожиданной проницательностью угадал ее мысли:
— О мертвых хорошо или ничего. Я вас понимаю.
Лизавета возмутилась, ее сомнения в таком банальном изложении выглядели нелепо.
— Не в этом дело. Олег, почти как всякий журналист, был знаком со многими. В том числе с преступниками. Только я не думаю, что эти связи могли стать причиной убийства.
— Ладно. — Саша Смирнов понял, что сейчас Лизавета твердо стоит на своем и в этой версии с места ее не сдвинешь.
— А второе предположение, насчет выборов?
— Трудно сказать определенно, если два года назад все кричали о криминализации парламента. Директор ФСБ впрямую заявил, что кое-кто идет в Думу исключительно для того, чтобы получить депутатскую неприкосновенность и таким образом избежать тюрьмы. Еще тогда появились пугающие цифры — двадцать процентов парламентариев в большей или меньшей степени связаны с организованной преступностью. А это цифра критическая — за ней маячит тень криминального государства, вроде Колумбии.
Лизавета замолкла. Преступность в верхах — ее тема, она умеет складно петь об этом часами, что вовсе не означает, будто занятой оперативник должен ее слушать. Поэтому Лизавета решила закончить эту арию.
— Сейчас нет никаких оснований говорить об изменениях. Все как было, следовательно, значительная часть нынешних претендентов на парламентские кресла имеет сомнительные знакомства. Только эти общие слова нам вряд ли помогут. — И Лизавета беспомощно улыбнулась. Саша Смирнов узнал эту экранную улыбку, которой обычно заканчивались гневные Лизаветины энциклики против несуразностей или злоупотреблений, творимых власть предержащими. Улыбка ему нравилась, и он не смог не улыбнуться в ответ.
— Верно. Но вы, Елизавета Алексеевна, — оперативник помнил уроки психологии в милицейской школе, на которых говорили, что любой человек любит слышать свое собственное имя, а посему для того, чтобы расположить к себе собеседника, следует называть его по имени как можно чаще, — вы, Елизавета Алексеевна, все же можете помочь. Вы знаете свою кухню. Прикиньте, припомните что-нибудь странное, ну кроме просьбы подменить его.
— Что странное? — Лизавета продолжала растерянно улыбаться.
— Ну, я вам расскажу, что странного я вижу в версии ограбления. А вы тем временем прикиньте. Смотрите, грабеж — возможно. Как я понял техника в «Призма-инфо» довольно дорогая.
— Очень дорогая.
— Да, но ничего не пропало, предположим, спугнули. И все равно много «но»… Весьма специфический рынок сбыта: профессионалы, которым она нужна, знают друг друга, кому продавать? Возможно, специальный заказ, тогда был наводчик и тогда не ясно, кто спугнул. И еще одно — явно пытались создать видимость случайного налета: тут тебе и отогнутые решетки на окне, и фомка, которой избили Кастальского, оружие, так сказать, преступного пролетариата. А там была сложная сигнализация, и ее отключили очень профессионально, трудяги фомки и топора этого не умеют. И кто спугнул? Раз ничего не взяли?
Саша говорил путано, но видел, Лизавета начинает понимать, его поток сознания настроил ее на следственную волну.
— Может быть, они взяли деньги; у Вадика, у Вадима Кирилловича, частенько хранились прямо в офисе крупные суммы денег.
— И он бы не заявил о пропаже?
— Не знаю. Черный нал, который прячут от налоговой инспекции. У них и без того они на хвосте сидят.
— Вот видите. — Саша Смирнов сделал какую-то пометку в блокноте. — Я у него спрошу. Еще что?
— Не касаясь собственно версии. Просто я сейчас подумала. Странно, что он был один в «Призме». Для монтажа нужен еще видеоинженер. Кто-то был, не мог не быть.
— А сам Олег не мог работать с техникой?
Лизавета махнула рукой и тряхнула гривой.
— Все мы можем что-нибудь и как-нибудь, пару прямых склеек с грязным звуком. Для рекламного ролика нужен профессионал, знающий все приемчики. Кто-то должен был ему помогать.
— Видеоинженер «Призмы»?
Лизавета вновь тряхнула рыжей кудрявой головкой.
— Вряд ли. Я могу узнать кто.
— И я попробую. Видите, у нас получается! — Саша Смирнов радовался, что так быстро и безболезненно у него получился контакт с телезвездой, экранной девочкой, появление которой в новостях вызывало массу соленых шуточек и подколок, когда они изредка включали телевизор в своем отделении для того, чтобы именно новости и посмотреть.
— Действительно, кто же это мог быть? — Лизавета дивилась своей несообразительности, почему ни она, никто другой раньше не догадались это выяснить.
* * *
Умение добиться своего во что бы то ни стало входило в число Лизаветиных достоинств. Кое-кто, правда, считал это недостатком и называл женской упертостью.
Лизавета тут же принялась разыскивать видеоинженеров, которых мог бы завербовать Кастальский на этот монтаж. Обычно он работал с Гришей Воробьевым, но тот, как выяснилось, уехал в Москву еще три дня назад.
С четвертой попытки ей повезло, она застала дома Светлану Курек, та еще ничего не знала, в выходные принципиально не включала радио и телевизор, не читала газет.
— Да, он мне звонил позавчера, я не смогла, и тогда Олег сказал, что его последняя надежда Коля Корнеев. По-моему, Коле нужны были деньги.
До Корнеева Лизавета не дозвонилась. Корнеев, как это часто бывает на студии, нашелся сам. Просто шел по коридору куда-то по своим делам, и тут его ухватила Лизавета, знающая, что человек на студии может легко ускользнуть в любой момент и в любом направлении.
— Пойдем, ты мне нужен. — Лизавета цепко держала Колю за локоть.
Коля отбрыкивался, как лев, ссылался на неотложные дела в производственном отделе и невиданные деньги, которые он должен получить в бухгалтерии. Лизавета, как конвойный, довела его до рабочего места, то есть до монтажной аппаратной, где Коля ударно трудился на благо родного телевещания. Ударно — то есть даром. Это была самая просторная и самая современная аппаратная на студии, даже с компьютером. На стенах кривенько висели плакаты и афиши — следы совместной творческой работы над передачами. В компьютере «Амиго» недавно поселился сибирский вирус, он не мог запомнить ни одной склейки, зато исправно выдавал на мониторе текст «томская шутка», «томская шутка».
Лизавета втолкнула Колю в комнату, быстро притворила двери и тут же начала спрашивать:
— Тебя Кастальский нанял в среду на монтаж?
— С чего ты взяла? — Коля неестественно трепыхнулся и отвел глаза.
— Так нанял или нет? И не отвечай вопросом на вопрос. — Лизавета смотрела решительно. Она знала, Коля — человек осторожный и занервничал оттого, что не хотел попадать в историю.
— Он мне звонил.
— И?
— Говорил, что ему нужен видеоинженер.
— А ты?
— Я был занят.
— Неправда, Вадик встретился с тобой, когда уходил.
— Я его не видел. — Коля понял, что проговорился. — Послушай, я честно ничего не знаю и не хочу в это вмешиваться. Начнутся глупые вопросы, подозрения. У меня просто нет времени возиться со всем этим.
Лизавета задумчиво рассматривала мужчину, с которым разговаривала. Он был большой, даже огромный, с лохматой курчавой черной шевелюрой и открытым лицом. И на этой открытой физиономии было написано искреннее желание остаться в стороне.
— Ты же вроде дружил с Олегом? — Вопрос прозвучал неожиданно мягко, нетипично для Лизаветы.
— При чем тут это? Если бы я мог помочь, а так… — Он безнадежно махнул рукой.
— Что вы делали?
— У него была куча записанных синхронов, я пришел в «Призму» пол-одиннадцатого. Олег отсматривал исходники. Надо было срочно сваять получасовую дискуссию для тридцатого канала. Знаешь, у них есть что-то вроде кандидатского часа. Я пришел, полчаса посидел. Олег сказал, что он еще не готов, не знает, что откуда брать. Мы договорились, что я вернусь через час, а он пока все посмотрит.
— И? — В Лизаветином голосе вновь зазвучал металл.
— Когда я вернулся, света не было. Я стучал, стучал, никто не открыл, я решил… — Коля, видимо, хотел сказать, что, никого не застав в «Призме» через час, решил — неожиданный монтаж неожиданно же отменился. Но сам понял, насколько наивным и бессмысленным выглядит это утверждение.
— И решил не связываться, — безжалостно закончила Лизавета брошенную на полпути фразу. Иногда она сама себе удивлялась, откуда в ней неудержимое желание расставлять все точки над «1», которое так портит отношения с людьми.
— Собственно, да, — вздохнул Коля.
— Хорошо, а что вы монтировали?
— Знаешь, у него было много кассет. Он же работал на этот блок, — видеоинженер на секунду задумался, — «Вся Россия», что ли? Как-то так. Там были… черт, я не помню, у них у всех такие одинаковые лица, томные мужики в хороших костюмах, мы всех их миллион раз видели.
— «Вся Россия»? — Лизавета сразу поверила, что Коля не помнит, кого именно снимал Олег Кастальский.
Все предвыборные речи, интервью, дискуссии походили друг на друга, как акульи зубы, вроде и улыбка, и оскал. Хотя блок «Вся Россия» действительно существовал и вполне реально выяснить, кто в Петербурге баллотируется от него, чей именно заказ выполнял Кастальский.
— Да, Лизавета, по-моему, у него еще было интервью с прокурором.
— С каким прокурором? — встрепенулась Лизавета.
Коля не знал, с каким именно, но отчетливо помнил — Олег сказал, что интервью станет настоящей бомбой. Может, и стало бы, печально рассудила Лизавета, правда, Олег Кастальский любил преувеличивать, в его устах еле заметный намек именовался «прямым обвинением». Потом все с нетерпением ждали выхода материала, и — по нулям. Пустышек у Олега было много.
— Если еще что-то вспомнишь, позвони непременно, — попросила Лизавета уже выходя из монтажной. Коля уныло кивнул:
— Позвоню, если время будет, меня же теперь затаскают.
* * *
Лизавета просматривала ксерокопии предвыборных списков. От блока «Вся Россия» в парламент баллотировалось пятнадцать человек. Три предпринимателя, два научных сотрудника, четыре инженера, три преподавателя, два общественных деятеля — чисто партийные функционеры, одна женщина. Лизавета улыбнулась. Милая российская неразбериха — «женщина» как род занятий.
Только две из пятнадцати фамилий были знакомы. Один — года три назад действительно преподавал в университете, на юрфаке, и заодно заседал в городском Совете. Пока советская власть не кончилась. Потом его имя изредка мелькало на разных политических диспутах, он подписывал какие-то декларации, петиции и прочая. Еще одно имя — знали все внимательные читатели газет. Это был «мистер Твистер» городского масштаба. Владелец заводов, газет, пароходов, делец и банкир. Учредитель финансовой корпорации «Искра» Андрей Балашов.
Лизавета не ожидала встретить в политическом списке эту фамилию. Ранее Балашов в политической жизни замешан не был и любил при всяком удобном случае повторять, что подлинно деловой человек времени на ерунду не имеет.
Лизавета захлопнула крышку секретера и совсем было собралась позвонить своему постоянному политическому консультанту — начальнику отдела новостей главной городской газеты «Петербургское время» тоже Андрею и тоже, по странному стечению обстоятельств, Балашову. Она даже протянула руку к телефонному аппарату, и, как в плохих детективах, раздался звонок. В дверь. Лизавета машинально глянула на часы — половина одиннадцатого. И она никого не ждала.
Из гостиной выглянула испуганная бабушка:
— Леля, кто-то звонил. — Лизаветина бабушка, воспитанница Смольного (правда, отучилась там только год, зато никогда об этом не забывала), тщетно старалась привить внучке хорошие манеры, внушить твердые правила приличия. — Леля, почему опять так поздно?
— Ба, не у всех же были хорошие гувернантки.
— Только спроси: «Кто там». — В голосе престарелой смолянки звучала неподдельная тревога.
Впрочем, Лизавета и без ее советов последние четыре года не открывала дверь, не поинтересовавшись, кто там, за дверьми. Даже утром, даже когда вызывала водопроводчика.
— Это Саша Смирнов, — глухо ответили на ее вопрос.
— Саша, а что случилось? — Лизавета распахнула двери и окончательно убедилась, что это действительно — оперуполномоченный Смирнов.
— Извините Бога ради, Елизавета Алексеевна, по дороге не попалось ни одного исправного телефона-автомата, а дело, по-моему, спешное. — Саша топтался на пороге. В руках объемный пластиковый пакет.
— Проходите. Чаю попьем. — Лизавета сначала удивилась, как он ее нашел — ведь на визитке, которую она сама ему дала, — только рабочие адрес и телефон, а потом вспомнила, что для родной милиции нет ничего невозможного, когда речь идет о розыске законопослушных граждан, живущих по месту прописки и не пытающихся укрыться от глаз доблестных защитников правопорядка.
Саша скинул куртку и последовал за Лизаветой на кухню. Пакет прихватил с собой. Пока она ставила на плиту чайник и гремела чашками, он растерянно оглядывался.
Созданная усилиями бабушки и Лизаветы просторная кухня производила приятное впечатление. Старая начищенная медная посуда, фарфоровые безделушки — это от бабушки, кухонный комбайн, кофемолка, магнитофон с кучей кассет, французская небьющаяся посуда и горы газет — от Лизаветы. Все вместе — комфорт конца двадцатого столетия и старинный безмятежный уют. Неотъемлемым элементом уюта был Лизаветин кот. Истерзанный противоречивым воспитанием. Бабушка его баловала, Лизавета держала в черном теле. От этого несчастное домашнее животное то бросалось доверчиво на людей с мурлыканьем, то изнывало в приличествующей котам независимости.
Саша молча и терпеливо дожидался чаю.
— Ну вот, все готово. — Лизавета с видимым удовлетворением оглядела стол — все готово для мирного чаепития. — И что случилось?
— Я сегодня получил ордер на осмотр рабочего стола и квартиры Кастальского. Бумаги — там вроде ничего интересного. И вот еще. — Саша выгрузил на стол груду разнокалиберных кассет. — Вообще-то это вещдоки. Я не могу их выносить. Но раз мы работаем вместе.
Лизавета привычно сортировала кассеты — четыре ВХС, пять получасовых супер-ВХС, еще две супер-ВХС по полтора часа, шесть бетакамовских получасовых.
— Ну, кое-что мы можем посмотреть прямо сейчас. У меня. А другое — потом.
Саша охотно согласился.
Как и следовало ожидать, на кассетах ничего интересного не оказалось — старые выпуски, которые вел Кастальский, фрагменты передач, которые он делал, исходники, семейные кадры — Олег Кастальский играет в баскетбол, Олег Кастальский на презентации, Олег Кастальский ведет репортаж с избирательного участка. И прочая, прочая, прочая. Непросмотренными остались только бетакамовские кассеты, но Лизавета знала, что и на них будет что-нибудь вроде визита де Клерка в Петербург или интервью, которое Олег умудрился взять у некоего не в меру разговорчивого разведчика или политического консультанта. Олег Кастальский дорожил такими знакомствами и хранил свидетельства собственной близости к великим мира сего.
— Ничего, — разочарованно протянул Саша, когда Лизавета вернула ему последнюю супервэхаэску.
— Да, и вряд ли что будет на остальных. — Девушка коротко рассказала о своей встрече с видеоинженером, должным быть, но не бывшим в «Призме» вместе с Кастальским.
— Это очень важно, теперь мы знаем точное время убийства.
— Я думала это доказывает судмедэкспертиза.
— Плюс минус два часа. А тут час — кто-то пришел в «Призму» между одиннадцатью и полуночью. Кто-то умело разыграл примитивное ограбление и при этом сумел отключить сигнализацию. Причем этот кто-то знал, что Олег будет один. — Саша прекратил мыслить вслух и повернулся к Лизавете: — Слушай, а это нормально — вот так отпустить видеоинженера?
Она объяснила, что абсолютно нормально. Какой смысл терпеть укоризненные вздохи и многозначительные поглядывания на часы — монтажеры не любят тех, кто не готов к работе.
— Хорошо, тогда я сформулирую вопрос иначе, он мог отослать его специально, потому что ждал кого-то? — Все-таки в Саше Смирнове провинциальной обстоятельности было больше чем достаточно, и Лизавета решила при случае поинтересоваться, откуда он.
В ответ же она пожала плечами:
— В принципе мог — только это бессмысленно, в «Призме» места достаточно — поговорить без свидетелей вполне возможно.
— Так-то оно так, — согласился Саша, причем согласие выглядело обыкновенной формальностью. Он глянул на часы и заторопился. Они договорились созвониться завтра. За это время Лизавета успеет просмотреть оставшиеся пленки и выяснить хоть какие-то подробности насчет блока «Вся Россия».
* * *
Утро началось с телефонных звонков. Лизавета, как типичная «сова», еще мирно почивала, когда позвонил Коля Корнеев с претензиями.
— Ну спасибо тебе, подруга, услужила! Я теперь должен явиться на допрос сразу в четыре места. Спасибо, от тебя я такого ну никак не ждал.
— Коля, побойся Бога. — Лизавета бросилась в бой, едва очнувшись. — Я вчера тебе не сказала, думала, сам понимаешь, убит человек, твой и мой коллега, а ты ведешь себя как дикарь с хутора «моя хата с краю». Стыдно.
Простое «стыдно» неожиданно подействовало. Коля, судя по голосу, сник и смирился со своей участью. Лизавета напоследок попросила его обязательно с ней связаться, если он что вспомнит, и заодно поинтересовалась, с кем делал Кастальский предыдущие программы для того же заказчика. Оказалось, с Воробьевым. Придется ждать, когда тот вернется из Москвы, или можно связаться с тридцать третьим каналом. Лизавета глянула на часы — Корнеев позвонил вовремя. В девять утра проще всего застать на рабочем месте Андрюшу Балашова. Он поутру обычно читал газеты — вникал в текущий политический момент, а после пускался в непростое плавание по волнам реальной политики — встречался с бесчисленными активистами всевозможных партий и партиек, терпеливо высиживал на всех пресс-конференциях, сплетничал в кулуарах — так многозначительно называли явочные квартиры и офисы.
Но сначала кофе. Лизавета выбралась на кухню, щелкнула выключателем «Мулинекса» — этот аппарат кофемана умел готовить напиток богов заранее, но Лизавета никак не могла освоить программное управление.
— Лелечка, и мне чашечку, — откликнулась на выразительное шипение пара бабушка. Она не одобряла сии неприличные новшества, сама всегда варила кофе в старой медной джезве, но признавала конечный продукт, выдаваемый кофеваркой эспрессо, весьма и весьма достойный.
Доставив бабушкин кофе прямо в постель и отшутившись насчет своего неприлично раннего подъема (бабушка также не одобряла Лизаветину манеру спать до полудня, когда есть такая возможность), Елизавета набрала номер своего политического консультанта.
Ее всегда поражала резкая и энергичная манера Андрюши Балашова хватать трубку и выкрикивать требовательное «говорите». Сразу чувствовалось — вам отвечает молодой и уже перспективный политик. Андрюша ни от кого не скрывал своего жгучего желания пробиться в большую политику.
— Привет, дорогой, мне нужна твоя помощь.
— Для тебя все, что угодно. — Андрюша, воспитанный на американских учебниках по политической борьбе, знал, что с журналистами ссориться не стоит, а с телевизионными в особенности. Это выгодно отличало Андрюшу от российских политических деятелей старшего поколения. Те, хотя и пришли к власти, потрясая реформаторско-демократическими лозунгами, по-прежнему были убеждены: пресса служит им, а не обществу. Уже стали притчей во языцех рассказы о том, как министры и вице-премьеры собирали журналистов на пресс-конференции, а потом объявляли, что повод для встречи как-то не придумался.
Если напрасно потратившие время репортеры позволяли себе язвительные комментарии по этому поводу — на них очень обижались. Нормой жизни стала и активная неприязнь к выскочкам, которые пытались в западной манере задавать каверзные вопросы, ловили выступающих на слове или, паче чаяния, открыто напоминали — два месяца назад вы говорили то-то, а теперь…
Им отказывали в аккредитациях, лишали пресс-карточек. Действительно, чего церемониться с бесцеремонными забияками? Лизавету в государственных чиновниках и общественных деятелях радовали наивность и искренность. Они верили, что правы всегда и во всем. Андрюша был не таким.
— Андрюша, я хочу знать все о блоке «Вся Россия». Никто, кроме тебя, не сможет мне так толково и вразумительно объяснить все. — Лизавета чуточку льстила, начинающие государственные мужи образца тысяча девятьсот девяносто пятого года падки на славословия ничуть не меньше, чем их коллеги в начале века двадцатого или в веке восемнадцатом.
— Завидую я тебе, Лизавета, — странно отозвался на ее просьбу Андрюша. — Чутью твоему завидую. Как ты узнала, что они готовят эту бомбу?
Лизавета опешила, впрочем беседуя по телефону, скрыть свое удивление проще простого.
— Так ли это важно… — пробормотала она. — Все равно без твоей помощи не обойтись. Кстати, когда грянет взрыв? — Лизавета вполне владела языком недомолвок, на котором изъясняются личности, причастные к политической борьбе.
— Сегодня, крайний срок завтра, они потребуют политического расследования убийства Кастальского. Они убеждены — это удар по их блоку. Ты ведь знаешь, он возглавлял их пресс-группу.
— Знаю, потому и спрашиваю.
— Только это не телефонный разговор.
— Тоже знаю. Ты можешь приехать на студию часам к двенадцати? — Лизавета прикинула, что к этому времени она уже разберется с кассетами Олега. — Пропуск я тебе выпишу.
Они договорились о встрече.
* * *
И не встретились. Тем утром действительно взорвалась политическая бомба. И блок «Вся Россия» был ни при чем.
Едва Лизавета появилась в редакции, ее подозвал Главный.
— Послушай, ты работаешь сегодня вечером?
Лизавета кивнула — обычно их робкий босс старался не вникать и не вмешиваться в рутинную работу без настоятельной необходимости, каковой были распоряжения вышестоящего начальства.
— Бери камеру и съезди в мэрию. Мэр сделает заявление. Его даем полностью.
Лизавета буквально физически ощутила, как волосы у нее на затылке встают дыбом, как у кошки. Она терпеть не могла официоз, обязаловку, особенно когда шли в ход аргументики вроде «это политически важно» или, наоборот, «это сейчас нецелесообразно». Она уже по-кошачьи оскалилась и с язвительной улыбочкой собралась вступить в дискуссию. Главный ее перебил:
— Знаю все, что ты скажешь, слышал миллион раз. Это была правда — только сегодня возражать неуместно.
— Зато диктат мэрии уместен. — Лизавета все же начала битву при Филиппах, оправдав тем самым свое редакционное прозвище — Дикая Камышовая Кошка. Кое-кто считал, что ее так называют из-за рыжих кудрей и зеленых глаз. Но подлинной причиной был характер, Лизавета тоже миллион раз слышала вздохи своего Главного: «Журналист ты хороший, характер у тебя плохой». Пришедший на телевидение в конце шестидесятых, их Главный, как и многие старшие, называл «плохим характером» нежелание уступать кому-либо неотъемлемые прерогативы четвертой власти — право информировать, критиковать, разоблачать.
Главный вздохнул в миллион первый раз, посетовал на дурной характер сотрудницы и… Лизавета даже извинилась за несдержанность. Это был тот редкий случай, когда директиву сверху следовало выполнить.
— Убит прокурор города. Они сделают заявление, мы дадим его полностью.
Телевизионную бригаду сразу провели в приемную. Велели ждать. Минут через десять Лизавета, пытавшаяся выяснить хоть что-нибудь у пробегавших через просторную комнату людей, поняла, насколько тщетны ее попытки. Смятение и растерянность. Судя по всему, никто не знал, что делать и что говорить. Посему все предпочитали молчать и бездействовать, вернее, имитировать бурную деятельность. Десятый клерк посмотрел невидящими глазами и махнул рукой в ответ на ее вполне безобидный вопрос — когда и где все произошло, одиннадцатый, двенадцатый. Складывалось впечатление, что на город одновременно обрушились наводнение, торнадо и в завершение пожары и террористы. Охрана, сидевшая в коридоре, отделявшем просто чиновников мэрии от высокопоставленных чиновников, стояла насмерть и ни в какую не желала выпускать Лизавету на оперативный простор — в менее важных кабинетах люди могли оказаться разговорчивее. Пустив в ход тяжелую артиллерию — кокетство и аккредитационную карточку одновременно, она все же смогла убедить смольнинских церберов в том, что ей срочно необходимо связаться с редакцией, для чего она должна пройти в пресс-центр.
Лизавета никогда не знала, что в центре по связям с общественностью мэрии работает так много людей. Обычно застать там кого-либо, кроме дежурного, было трудно. На этот раз все три комнаты оказались забиты. Все правильно. Чрезвычайное происшествие. Телефоны разрывались, но на звонки никто не отвечал. Вокруг двух телефаксов вились рулоны сообщений — но на это никто не обращал внимания. Лизавета осторожно заглянула в кабинет начальника пресс-центра. Елена Викторовна, хорошо сохранившаяся женщина лет сорока пяти, журналистка, всю жизнь проработавшая при разных пресс-центрах, устало обернулась. Вообще-то у них были добрые отношения, Лизавета старалась не подводить коллегу, даже если та случайно выдавала данные, не подлежащие огласке. На добрые отношения Лизавета и рассчитывала. Она осторожно притворила дверь и подсела к столу начальника пресс-центра.
— Ну что, что мне делать! Я, наверное, сойду с ума. Все звонят, все спрашивают. А там, — Елена Викторовна подняла глаза, — горе. Молчат.
— Елена Викторовна, нас специально пригласили, чтобы записать заявление мэра. — Лизавета сразу расставила точки над «i», мол, они не сами в погоне за разоблачениями, они официально разрешенные. — Но пока текст готовят — расскажите.
Начальница вздохнула:
— Что? Что я знаю? Только слухи. — Лизавета сосредоточенно кивнула. — Утром это было какое-то безумие, говорят, тело нашли поздно вечером на даче в Сестрорецке. Представляешь, его задушили каким-то проводом. — В Елене Викторовне потрясенная женщина одолела осторожного чиновника по связям с прессой. — И совершенно точно, убийство. Валерий Палыч уехал туда позавчера в середине дня, поработать. Отпустил шофера. Семья, разумеется, была в городе. Они забеспокоились, когда он не вернулся, поехали и… Говорят, он так спокойно сидел за рабочим столом, голова опущена, все бумаги в абсолютном порядке.
— Что же, ограбление? — Лизавета решила немного вмешаться в рассказ.
— Ограбление! Если бы! Везде, везде полный порядок, ни одна книжка не сдвинута, ни один стул не опрокинут. И провод на шее.
— Что же говорят о причинах?
— Кому-то мешал! Что же еще? — мгновенно ответила Елена Викторовна и осеклась, испуганно оглянулась. Резко звякнул телефон-вертушка. Начальница пресс-центра вздрогнула, судорожно схватила трубку. — Да… Да, она здесь… Конечно, — посмотрела на Лизавету и добавила почему-то шепотом: — Тебя ищут.
Мэр говорил уже седьмую минуту. Трагическая весть, ушел из жизни, убит. Преступность, которой объявлена война не на жизнь, а на смерть, нанесла ответный удар. Ужесточить, непременно наказаны, свидетельствует о близости победы, последние содрогания.
Лизавета его не перебивала. Она механически запоминала текст и смотрела на лицо мэра. Обычно розовое и вальяжно самоуверенное, теперь оно было словно припудрено мукой. Правильные, решительные слова о наказании преступников, а на донышке зрачков неподдельный страх, даже ужас.
— Связано ли убийство с теми делами, которые непосредственно вел сам Валерий Павлович Локитов? Какие именно дела он контролировал лично?
Лизавета не рассчитывала на исчерпывающий ответ, просто хотела получить подтверждение версии о связи убийства прокурора с его непосредственной работой. Мэр на секунду запнулся.
— Будут проверены все версии, все лучшие силы будут брошены на раскрытие этого преступления.
— Можно ли это убийство считать отчасти политическим, скоро выборы? — Этот вопрос Лизавета задавала наугад, расплывчатое «Кому-то мешал», брошенное Еленой Викторовной, не позволяло делать столь далеко идущие выводы.
— Безусловно, политическое убийство прокурора, тем более прокурора второго города России — Петербурга, — удар по всей стране, по власти, по порядку и законности. И я лично обещаю, что сделаю все, чтобы преступники были наказаны.
Мэр встал, давая тем самым понять — разговор окончен, больше на вопросы он отвечать не намерен.
* * *
Новости выдали это заявление мэра в дневном выпуске. Потом повторили целиком вечером и ночью. Без дополнений, без комментариев. Только факт — убит прокурор города. Телефоны в редакции разрывались. Среди всей круговерти Лизавета позабыла о кассетах Кастальского и о том, что договорилась встретиться с Андреем Балашовым и позвонить оперативнику. Он, впрочем, тоже о ней не вспоминал. До вечера.
Когда она вышла из студии, то наткнулась на оперуполномоченного Смирнова. Он скромненько стоял в коридоре первого этажа у входа в студию, из которой шли в эфир новости, и ждал.
— Привет, ты знаешь, что случилось? — сразу набросилась на него Лизавета.
— Еще бы. Неразбериха творится у нас такая, что слепой и глухой узнал бы. Собирают сводные следственные группы. Людей прикомандировывают и откомандировывают. Уже приехали следователи по особо важным из Прокуратуры России. Завтра, поговаривают, в Петербург прибывает начальник Федеральной службы безопасности. А ты?
— Видел заявление мэра?
— Видел, много слов и ничего. — Саша Смирнов не считал нужным хотя бы выглядеть лояльным. — Бред — в элитарном, охраняемом дачном поселке убивают советника юстиции такого ранга, а об этом узнают почти через сутки. Бред. Но я насчет тех кассет.
Лизавета через силу улыбнулась — упрямый оперативник будет тянуть свое дело, и пусть вокруг рушатся стены домов и начальнических кабинетов.
— Сейчас посмотрим.
Как и следовало ожидать, на кассетах ничего существенного не было. Они не имели никакого отношения к последней работе Олега Кастальского. Саша заметно загрустил, даже плечи и уголки губ опустились, даже жесткий ежик прически слегка обвис.
Лизавете пришлось его утешать. Она пообещала все же встретиться с Балашовым, узнать насчет предвыборного блока «Вся Россия», пообещала связаться с тридцать третьим каналом и разыскать группу Воробьева, когда тот вернется из Москвы.
Утешать Сашу Смирнова было легко и приятно: как только выяснялось, что еще не все проверено, а следовательно, не все потеряно, он восставал из пепла.
Он аккуратно убрал в блокнот список кандидатов от «Всей России»:
— Я их проверю по нашим каналам.
А потом отвез Лизавету домой. Открывая двери очень не новой служебной «шестерки», деловито пояснил:
— Теперь зато с автотранспортом проблем поменьше.
— За то, что преступников стало побольше? — не удержалась и съязвила Лизавета.
— Надоело оправдываться, можно подумать, милиция выдает лицензии грабителям и рэкетирам. Какое общество — такая преступность.
«Интересно, знает ли Саша, что сейчас в точности повторил слова бывшего начальника Петербургского ГУВД, сказанные уже после интервью?» — подумала Лизавета.
И решила, что знает — «бывшего» в ГУВД до сих пор помнили и любили многие.
— А ты в жизни лучше, чем на экране, — сказал ей Саша на прощание.
Перед сном Лизавета позвонила домой Главному. Вообще-то она предпочитала общаться с начальством в официальной обстановке. Но оброненные Сашей слова насчет приезда главы Федеральной службы безопасности заставили изменить принципам. Ей удалось выпросить камеру на полдня и договориться, что именно она поедет на это интервью.
— Ладно, раз узнала, поедешь. — Главный при всех его недостатках свято соблюдал журналистское право первой ночи.
«В пресс-службу Петербургского управления ФСБ позвоню утром», — решила Лизавета и занялась домашними делами. Точнее, приготовлением ужина. Как правило, в те дни, когда она работала, о еде заботилась бабушка. А иногда, она вдруг начинала бастовать, под лозунгом — тебя давно пора выдать замуж, но не берут, потому что не хозяйка, — и тогда перекладывала на Лизавету все домашние хлопоты. К счастью, приступы педагогической лихорадки случались у бабушки нечасто. Готовить Лизавета не любила, поэтому готовила быстро. Когда стол был накрыт, бабушка, видимо услышавшая, что грохот кастрюль прекратился, величаво выплыла на кухню:
— Добрый вечер, мон анж. Я попью с тобой чаю.
Лизавета поцеловала бабушку в щеку.
— Все-таки это неправильный режим дня. Кстати, тебе весь вечер звонили. Номера телефонов тех, кто соблаговолил представиться, я записала. — Бабушка придвинула к Лизавете листок. — Но ты же не станешь беспокоить людей так поздно? — У бабушки были твердые представления о том, что прилично и что нет. На этот раз Лизавета с ней охотно согласилась.
* * *
Утром ее опять разбудил телефонный трезвон. Звонил Андрей Балашов — сам и утром. Значит, Лизавета каким-то чудом попала в его список политически весомых персон.
— Доброе утро, дорогая. Надеюсь, я тебя не разбудил? — Дожидаться сварливого ответа, а Лизавета бывала по утрам сварливой, Андрюша Балашов не стал. — Нам сегодня непременно надо увидеться. Вчера не получилось, ты понимаешь почему. — Балашов говорил туманно о том, что заполнило сегодня первые полосы газет, говорил так, будто ни одно решение относительно убийства прокурора города не было принято без него. Вообще-то Лизавета полагала, что они не встретились вчера потому, что она была занята. Все журналисты одним эгоцентрическим миром мазаны.
— Андрюша, боюсь, сегодня не получится. Я совершенно не знаю, когда освобожусь, надо поймать в городе, — она прикусила язычок, — одного человечка. Где и когда я смогу его отыскать, просто не ведаю.
— Кого? Давай вместе отыщем. — Андрюша Балашов, как хорошая борзая, почуял запах дичи и постарался присоединиться к репортерскому гону.
— Ерунда, это мои дела, — небрежно бросила Лизавета — делиться этой информацией она не собиралась. Начинающий политик задал еще два-три наводящих вопроса, понял, что Лизавета — Измаил, а он — не Суворов, и сдался.
— Все равно. Разговор срочный и не телефонный. Ты поедешь на работу?
— Да. Но я не знаю…
Балашов не стал выяснять, чего еще не знает Лизавета.
— Значит, через полчаса я у тебя. Вари кофе на двоих.
За тридцать минут Лизавета успела не только приготовить завтрак на двоих (Андрюша, вопреки расхожему утверждению, будто вождь должен быть голодным, покушать очень и очень любил). Еще она привела себя в порядок и дозвонилась до пресс-отдела ФСБ. С ними у нее были запутанные отношения — желание сохранить все в тайне въелось в плоть и кровь всех контрразведчиков, даже тех, кто по долгу службы должен был этими тайнами делиться с прессой. На этой почве они часто ссорились. Но, к счастью, успели помириться после последней ссоры.
— Игорь Сергеевич, — нежно ворковала Лизавета, — хотите я продамся вам в рабство на один год, один месяц и один день?
— И за что же мне такое наказание? — рокотал в ответ ответственный за прессу. — Увольте, дорогая Елизавета Алексеевна.
— Тогда хотите, я организую бесперебойное пение серенад под вашими окнами.
— Упаси Бог.
— А может быть…
— Лизонька, кисонька, — Лизавета давно подозревала, что в жилах Игоря Сергеевича течет восточная кровь — уж больно любил созвучия, — что я должен сделать, чтобы ты меня не одаривала? Говори честно и прямо.
— Когда я не была честной и прямой? — лукавила Лизавета.
— Говори, говори, не томи.
— Я знаю, сегодня приезжает Анатолий Иванович.
— Всего на один день… Ох, Лизавета, мягко стелешь.
— Можно, я его где-нибудь подкараулю? Вы же знаете, он не будет возражать, — продолжала умасливать собеседника Лизавета. Начальник пресс-отдела сомневался — люди в погонах не любят, да и не должны что-либо обещать, не посоветовавшись с начальством.
— Как ты узнала, что он приезжает, лиса?
— Вы же юрист, знаете, что по закону о печати только суд может вынудить меня раскрыть источник, — продолжала подлизываться Лизавета. В этот момент позвонили в дверь. Надо торопиться.
— Ой, ко мне пришли, ну так как?
— Ладно, лиса. Я попробую что-то сделать.
— Я люблю, до чего же я вас люблю, вы просто мой любимый начальник пресс-центра, всех пресс-центров.
— Как с тобой связаться?
Лизавета быстренько продиктовала номер телефона и факса.
— Если вдруг меня не будет — хотя я постараюсь сидеть у телефона, как Аленушка у ручья, — отправьте записочку — такую-то ждут во столько-то, там-то, только без реквизитов.
— Знаешь конспирацию, лиса.
Андрюша Балашов сначала заявил, что он совершенно сыт, а потом с жадностью набросился на бутерброды. Он тщательно пережевывал пищу, и это вовсе не мешало ему говорить без умолку. Он рассказал все, что знал о прокуроре Локитове, о версиях и предположениях. Лизавета слушала вполуха — она знала не меньше, а может, больше. Андрюша посетовал на неравенство: только телевизионную группу пригласили записать официальное заявление мэра — все остальные были вынуждены ссылаться на них — несправедливо, дискриминация. Жалобы Лизавета пропустила мимо ушей. С какой стати оправдываться? Дожевав последний бутерброд и выдоив до дна кофеварку, Андрюша Балашов перешел к делу.
— Слушай. Ты вчера спрашивала о «Всей России». Я им рассказал, и они очень заинтересовались.
Лизавета с трудом сдержалась и не запустила в болтуна чашкой.
— Чем заинтересовались? — Она звякнула ложечкой.
— Я тебе говорил, — азартно продолжил Балашов. — Кастальский заведовал их предвыборной кампанией, видеочастью. Они уверены — убийство связано с этим.
— А я тут при чем?
— Как? Ты не понимаешь? — Балашов округлил глаза — они у него и без того довольно выпуклые, а сейчас стали похожими на пятидесятирублевики тысяча девятьсот девяносто первого года — желтые, с белой обводкой, и искренне удивленные.
— Не понимаю, — твердо ответила Лизавета.
— У них же теперь некому работать по этой части. Они хотят пригласить тебя. По этому поводу с тобой собирается побеседовать сам Балашов.
— А сейчас я не с самим Балашовым беседую? — Лизавета понимала, Андрюша должен любить толстосумов — ведь это они дают деньги на предвыборную кампанию, но не обязательно же любить столь истово.
Андрюша не заметил укола.
— Да, он, когда узнал, что ты заинтересовалась их предвыборной программой, был в восхищении, просто в восхищении. Такая девушка, такая, такая, да-да, ля-ля, ну не мне тебе говорить. Так что поздравляю.
— С чем? — Теперь пришел Лизаветин черед делать большие глаза.
— С тем, что ты все сможешь выяснить из первых рук. Я тебе не советую отказываться.
Лизавета не любила, когда ей давали советы таким тоном, также она не любила подобные заказы. Халтурили все, но одно дело — написать сценарий о невероятно удобных печатях и штемпелях или о новой прогрессивной системе медицинского страхования, и совсем другое — политический заказ. В цивилизованных странах журналист не имеет права, не уволившись с основного места работы, заниматься обеспечением особых предвыборных программ. В России таких ограничений нет. Формально. А реально — все равно попадаешь в зависимость. Лизавета считала, что ничто не стоит так дорого, как независимость, и инстинктивно избегала такого рода халтур. Но с другой стороны — Андрюша Балашов прав. Она сможет все выяснить, все, что касается работы Кастальского на блок «Вся Россия», а потом как-нибудь отмахнуться от работы.
— Предположим, я прыгаю от восторга, и что же предлагает твой Балашов?
— А я откуда знаю? Он тебе предлагает. — Балашов, сидевший напротив нее, решил поиграть в уклончивость. — Он передал тебе визитку.
Лизавета закипятилась — правила хорошего тона насчет знакомств и всякого такого бабушка внушила ей крепко-накрепко.
— Можешь передать ему мою.
Андрюша опешил.
— И заодно передай, что воспитанные люди знают, кому, как и при каких обстоятельствах передают визитные карточки. Он, кажется, собирается в парламент, там хорошие манеры не помешают.
— Ах, ты об этом. — Андрюша заметно расслабился. — Я, конечно, передам.
— Тогда поехали, — не стала тянуть кота за хвост Лизавета.
До студии она добралась в половине одиннадцатого.
Никаких вестей от Игоря Сергеевича не было.
Пришлось ждать. Она, как примерная девочка, сидела у телефона, отвечала на все звонки, аккуратно записывала, кому что передать из соседей по комнате. А попутно сражалась с выпускающим редактором — у того не было камеры, чтобы послать на какой-то кардиологический конгресс, и он пытался убедить Лизавету одолжить бригаду на полтора часа. Лизавета в ответ огрызалась и твердила, что о конгрессе можно сказать устно или вообще не говорить. Потом звонки посыпались один за другим.
Первый был оформлен в лучших западноевропейских традициях. Искаженный телефоном и от этого капельку металлический женский голос сначала поинтересовался, действительно ли это редакция информации, потом уточнил, что к аппарату следует пригласить Елизавету Алексеевну Зорину, а убедившись, что все в порядке, торжественно объявил: «С вами будет говорить Андрей Григорьевич Балашов». Не хватало только троекратного удара церемониймейстерского посоха, вместо этого нежно щелкнул переключатель внутренней АТС. У Андрея Григорьевича Балашова был приятный баритон.
— Здравствуйте, дорогая Елизавета Алексеевна, мы, к моему великому сожалению, не были представлены друг другу. Впрочем, сей печальный факт легко поправить, легко поправить. — Лизавета слушала плавно льющуюся речь и размышляла о том, что и как сказал своему тезке ее политический консультант. Видимо, о хороших манерах говорилось немало, ее собеседник безупречно раскладывал пасьянс светского общения. К деловой части разговора он перешел минут через пять, после вставленных к месту Лизаветиных «О да!», «Как мило!» и «Разумеется!»: — Как я понял, Андрей изложил в общих чертах суть моего предложения, только было бы неплохо при личной встрече обсудить детали. Как я слышал, вы играете в теннис, может быть, составите мне компанию сегодня?
— С удовольствием. Только я не знаю, во сколько сегодня освобожусь. — Лизавета сознавала, что откладывать встречу не имеет смысла — чем конкретно занимался Кастальский для «Всей России», выяснить нужно поскорее.
— Теннис-клуб, где я играю, работает допоздна. Скажем, в девять.
— Девять — очень хорошо. Где мы встретимся? — откликнулась Лизавета.
— Он расположен довольно далеко, я пришлю за вами машину в половине девятого. Куда?
Лизавета прикинула и решила, что удобнее ехать от студии. Они договорились.
Почти сразу позвонил Игорь Сергеевич Лужин и обрадовал Лизавету вестью, что об интервью договориться удалось и что в половине второго Анатолий Иванович будет в прокуратуре города и там сможет встретиться с телевизионной бригадой.
Третьим дозвонился Гриша Воробьев. До него, наверно, как дошел слух, что Лизавета его разыскивала, так он решил найтись. Лизавета изложила свои вопросы.
— Лелечка, ты что? Решила сама расследовать смерть Кастальского? — Гриша сразу догадался обо всем. — Лелечка, брось это. Я с ним работал много, там очень путаные дела. Не стоит вмешиваться. Честно.
— Я не вмешиваюсь, просто мне надо знать.
— Надо знать ради чего? Олег должен был плохо кончить. Все его прихваты, вы их не замечали, но он постепенно связывался не с теми людьми, он слишком любил деньги.
— Это не означает, что его должны были убить. Его убили, Гриша.
— Опомнись! Подумай, в каком мире ты живешь! Прекрати играть в борьбу за справедливость. Такие игры сейчас не в моде.
— Гришка, я прошу только сказать, что вы с Кастальским монтировали в последнее время. И все. И я не понимаю…
— Вижу, что не понимаешь… — перебил ее Воробьев. — Лучше ответь честно, я смогу тебя переубедить или ты все равно будешь упорно лезть в это дело?
— Буду, — честно ответила Лизавета.
— Ладно, мы можем сейчас попить кофе, я на студии.
— Через пятнадцать минут, в дальнем баре.
Лизавета отправилась к выпускающему редактору и сообщила, что интервью с директором ФСБ Шишковым, которого тот так ждал, будет. Потом позвонила в киногруппу, попросила бригаду собраться без четверти час.
Гриша уже ждал ее в баре — он выбрал единственный столик для двоих, спрятанный за стойкой бара. Самый укромный и уединенный, если можно говорить об уединении в производственном буфете.
Гриша Воробьев, один из лучших видеоинженеров Петербурга, был пижоном. Причем пижоном особенным. Он всегда носил белоснежные крахмальные рубашки и кашемировые яркие шейные платки. Дополненные видавшей виды черной джинсовой курткой и тоже боевыми синими джинсами, его наряды производили сильное впечатление на молоденьких журналисток, манекенщиц и прочих девушек, обитающих при телевидении. Чего, собственно, Гриша и добивался. Гриша Воробьев был сердцеедом.
— Значит, убедить тебя не впутываться в эту историю я не смогу? — Он осмотрел Лизавету с ног до головы и остался доволен осмотром. Гриша любил красивых женщин — и корыстно, и бескорыстно — как получится. — Тогда слушай. Я не знаю, что задумал Кастальский, но то, чем мы занимались, выглядело весьма странно. Он снимал почти всех кандидатов, не только «Всю Россию», вопросы всем задавал стандартно-предвыборные. Как справиться с инфляцией, как одолеть преступность, как покрыть бюджетный дефицит. В общем, сама знаешь. Это одна часть. Вторая выглядела куда более странно — он у всех интересовался, кого из соперников они считают напрямую связанными с организованной преступностью.
— И что они отвечали? — встрепенулась Лизавета.
— Что отвечают в таких случаях. Кто-то общими словами, кто-то тут же начинал обвинять всех, кроме себя, кто-то называл одну-две фамилии. Но эти материалы Кастальский не использовал — они были на исходниках, я их видел, — он не сделал с ними ни одной передачи. Понимаешь? Кстати, правда, что все исходники пропали?
— В «Призме» тогда взяли весь архив и, вероятно, все исходники Олега. По крайней мере, милиция ничего не нашла.
Гриша кивнул и отправился за следующими порциями кофе.
— Тогда тебе следует знать две вещи, может быть, они заставят тебя задуматься. Во-первых, все это выглядело так, словно Кастальский собирал для кого-то компромат. Не для передачи, а для кого-то. Во-вторых, он брал интервью у Локитова.
— У прокурора? — У Лизаветы закружилась голова.
— Да, причем не один раз. Поэтому, я еще раз повторяю: держись от всего этого подальше. У нас не так много красивых женщин, их надо беречь.
— Спасибо, Гришенька. — Лизавета глянула на часы — без десяти час, бригада уже наверняка собралась и ругается грубо и цинично — мало того что она их промариновала в безделье с десяти утра, так еще сейчас опаздывает. Еще минута — и они разбегутся, как тараканы, и их уже не собрать никакими силами. — Спасибо, мне надо бежать, а то оператор меня задушит.
Гриша еще раз оглядел ее с ног до головы и скептически хмыкнул:
— Это вряд ли. Он же не Отелло.
* * *
В городскую прокуратуру они приехали немного раньше. Директор ФСБ, наоборот, задерживался, и Лизавета пока решила снять собственно работу особой следственной группы.
Сначала прокуратурное начальство сопротивлялось. Но Лизавета объяснила, что никто не узнает, как хорошо они работают, если они будут так старательно таиться от прессы. И ей разрешили подснять кое-что в рабочих кабинетах. Вообще-то, пока она препиралась с начальством, оператор снял все необходимое без всякого разрешения — хорошая новостийная выучка предполагает такие незаметные контрабандные съемки «на всякий случай». Потом он снял то же самое, но уже открыто — для конспирации, чтобы никто не догадался, что они шакалили.
Лизавета тем временем выясняла какие именно «лучшие силы» брошены на расследование убийства Валерия Павловича Локитова, советника юстиции первого ранга, человека, проработавшего в Петербурге меньше года. Раньше он работал в Рязани. Лизавета помнила, как Генеральный прокурор России представлял Локитова: новый человек, который сможет подойти к работе по-новому, — тогда упорно ходили слухи о связях прежнего начальства прокуратуры с теми, с кем они должны были бороться в первую голову.
Впрочем, точно такие же слухи ходили и о самом генеральном. Время от времени он поручал борьбу с коррупцией людям очень и очень странным. Адвокату, ранее успешно выступавшему защитником на процессах высоких начальников, которых обвиняли и во взяточничестве, и в злостных злоупотреблениях. Потом с коррупцией боролся другой юрист, прежде работавший в фирме, разбогатевшей якобы на первых компьютерных поставках. Правда, оппозиционные газеты придерживались иной точки зрения — что эта фирма завладела «золотом партии», тем самым золотом, которое искали и ищут уже лет семь.
Причем завладела при попустительстве и с благословения новых правителей России.
Но Локитов, назначенный как «чистый» человек из провинции, взялся за дело круто — убрал заместителей, отправил в сторону и на повышение многих и многих. Именно он начал серию громких расследований, с легкостью давал санкцию на применение известного президентского указа 7.6, позволявшего продлевать содержание под стражей без предъявления обвинения и досматривать банковские счета и документы как частных лиц, так и государственных служащих. Правда, громко начатые дела за десять месяцев ничем не завершились.
* * *
С получасовым опозданием появился директор ФСБ. Главный контрразведчик России. Не очень высокий, импозантный мужчина с молочно-голубыми детскими глазами, широкой улыбкой и не менее широкой натурой, проступающей в каждом слове и жесте.
Обыватели полагают, что разведчик должен быть незаметным, именно такой образ преподносится в многочисленных шпионских романах — писатели вовсю эксплуатируют маску «серого кардинала». Анатолий Иванович Шишков мог бы незаметно появиться лишь на съезде Демократической партии или на собрании Ротари-клуба, там, где много вальяжных, хорошо одетых, благоухающих дорогим парфюмом мужчин. Да и там бросился бы в глаза — яркая личность.
Лизавета знала, что директор ФСБ взбежал по служебной лестнице стремительно: кресло в областном управлении, парламентский комитет, быстрая смена убеждений, покинутые друзья, забытые принципы — ступени его головокружительного подъема.
Он был любимчиком прессы. Открыто, часто и с удовольствием встречался с журналистами, его личный секретарь по связям с общественностью бдительно следил, чтобы ни один шаг патрона не остался незамеченным.
В периоды затишья, когда громких дел, работающих на авторитет главы ФСБ, не было, делались громкие заявления. То есть Анатолий Иванович безусловно являл собой тип государственного деятеля новой формации. Он подтвердил это, едва переступив порог комнаты, выделенной для спецследственной группы городской прокуратуры. Шумно и обаятельно поприветствовал всех присутствующих, галантно склонился на ручкой Лизаветы — она была единственной дамой, и тут же начал работать «на имидж».
— Убийство должно быть раскрыто и будет раскрыто в течение недели, максимум двух, я ознакомился с материалами, следствие работает на высоком профессиональном уровне. Мы со своей стороны помогаем чем можем. А в данном случае мы помочь можем. Но… — Он повернулся к камере.
— Минуточку, если возможно, — остановила бурный поток Лизавета. — Сначала подготовимся к интервью, выберем точку.
Шишков послушно замолчал. Оператор тихонько поруководил осветителем, потом уже громко отдал несколько распоряжений главному контрразведчику страны. Тот послушно выполнял — шаг направо, полшага налево.
Лизавета с микрофоном в руке наблюдала за остальными присутствующими в комнате и загадочно улыбалась. Когда Анатолий Иванович начал свою речь, она заметила скепсис на лицах многих сотрудников прокуратуры.
Межведомственные трения, сложные отношения между милицией, прокуратурой и контрразведкой — явление общеизвестное и общемировое. Пожалуй, нет страны, где ребята в полицейских касках, мундирах советников юстиции и серых костюмах шпионов жили бы дружно. Россия не исключение. И Лизавета решилась на небольшую журналистскую провокацию.
— Спасибо, Анатолий Иванович. Начали… Итак, ваш приезд связан с убийством прокурора Петербурга. Вчера было сделано краткое сообщение для прессы. Можете ли вы сообщить какие-то подробности сегодня?
— Да. — Он подкрепил энергичный кивок взмахом руки. — Следствие работает, я убежден, что это убийство будет раскрыто в течение недели, максимум двух. Наша служба всемерно помогает специальной следственной группе Прокуратуры России.
— Какие версии отрабатываются? — деловито спросила Лизавета.
— Я не могу говорить о деталях в интересах следствия, однако могу все же официально заявить — это убийство чисто политическое. Валерий Павлович Локитов последовательно вел борьбу не только с организованной преступностью, но и с политическим крылом преступных сообществ. Я уже неоднократно подчеркивал… — Лизавету позабавил этот оборот, подтверждающий, что человек вполне освоился на вершинах власти. — Криминальные структуры рвутся во власть — у нашей службы есть материалы, доказывающие, что только в вашем городе политическую крышу получили несколько крестных отцов. Они хотят стать парламентариями, просто чтобы получить депутатскую неприкосновенность.
— Но если есть доказательства — почему они по-прежнему на свободе?
— К сожалению, юридическая реальность… — Лизавета улыбнулась еще раз, замечательная идиома — юридическая реальность, политическая, потом появится реальность фермерская или рэкетирская. Выражение из серии — у каждого своя правда. — Юридическая реальность такова, что, имея оперативные данные о многих и многих, мы не имеем власти предпринять что-либо. — Лизавета почувствовала, что интервью добралось до критической точки и пора провоцировать.
— Но если вы располагали информацией о том, что готовится убийство прокурора второго города России, почему не была усилена охрана, не были приняты другие меры безопасности?
Она буквально почувствовала, как воздух в комнате наэлектрилизовался, следователи по особо важным делам и их помощники, раньше присутствовавшие в качестве статистов, напряглись. Один даже привстал.
Молочно-голубые глаза Шишкова метали молнии. Камера сияла красным огоньком — писала тишину и растерянность. Лизавета ликовала — ради таких моментов они все и горят на работе. Как ответит главный контрразведчик страны — признает, что сведений о покушении не было, то есть их служба работает препогано, или заявит, что они все знали, но не уберегли, не сумели обеспечить охрану, — тоже не слишком приятное признание.
— По этому поводу ведется служебное расследование, кое-какие данные были, но их было явно недостаточно… К сожалению, у меня больше нет времени, — остановил съемку Анатолий Иванович и, сопровождаемый свитой, покинул штаб по расследованию политического убийства года. Последний «свитский» офицер контрразведки оглянулся в дверях, и Лизавета с удивлением поймала его восхищенный взгляд. Она-то думала, что они все больны корпоративной солидарностью. Так или иначе, его патрон публично расписался в собственной беспомощности. Интервью в тот же вечер вышло целиком — с паузой.
* * *
Теннис-клуб, в котором гонял по корту мяч Андрей Григорьевич Балашов, был действительно элитарным. Элиту отбирали при помощи имущественного ценза. Членский взнос — пятьсот долларов за сезон — не каждому по силам. Но даже если какой-то амбициозный выскочка, желающий обзавестись полезными знакомствами, и наскребет требуемую сумму, ему придется подумать и о транспорте — клуб находился в двадцати минутах езды от центра, но добраться туда можно было только на машине. Этот район позабыли охватить муниципальным транспортом.
Лизавета и Балашов сидели в клубном баре — после двух сетов, один из которых Лизавета выиграла, а другой проиграла, апельсиновый сок казался нектаром и сомой одновременно.
— Я заказал ужин, здесь неплохо готовят. — Балашов по-прежнему был подчеркнуто вежливым. Даже с небольшим перебором — двадцать два по части хороших манер.
Лизавета лениво кивнула и продолжала разглядывать сидящего напротив человека, одного из самых богатых людей Петербурга. Худощавый, подтянутый, без единого седого волоска сорокапятилетний шатен с серыми глазами производил приятное впечатление. Но была в его облике какая-то несуразность — только Лизавета не могла понять, какая именно.
— О делах я за едой не говорю. Аперитив? — Балашов обворожительно улыбнулся.
— Джин-тоник, если у них готовят коктейли…
— Приготовят.
Когда принесли украшенные лимонами стаканы, Балашов произнес деловой тост:
— За наше грядущее сотрудничество, я очень хочу, чтобы оно состоялось.
И тут же изложил свои предложения — Лизавета готовит программы, презентационные ролики, круглые столы и прочие предвыборные видеоматериалы для блока «Вся Россия», она следит за тем, чтобы программа блока и кандидаты блока предстали перед избирателями во всей красе, она сама выбирает, с кем работать, каких операторов и какие студии использовать, деньги — не проблема, был бы результат. И за все за это она получает зарплату — пять тысяч долларов в месяц.
— Что значит результат? Победа на выборах прежде всего. То есть если вы не победите, то зарплаты мне не видать как своих ушей?
— Какая чепуха. Нет…
— А как тогда вы будете оценивать мою работу? Кто будет решать, справляюсь я или нет? Ваши условия заманчивы, но требования крайне расплывчаты. Похоже на покупку кота в мешке.
— Мне нравится ваш подход. — Балашов хорошо усвоил уроки Карнеги. — Не мне вам объяснять, что такое создание привлекательного образа. Создайте такой для блока «Вся Россия».
— Вас устраивало, как работал Кастальский? Я бы хотела посмотреть его продукцию. — «Собственно, ради этого я и пришла», — подумала Лизавета.
— Посмотрите, только там было кое-что не так, хотя программы хорошие в целом.
— Олег был прекрасным профессионалом. Что вы имеете в виду? — Лизавета заметила, что Балашов начал беспокоиться.
— У нас возникли кое-какие трения. Сейчас это уже несущественно. А программы — посмотрите. Идемте ужинать.
Готовили в теннис-клубе действительно хорошо — бифштекс, кофе, вишневый пирог и свежий салат вполне соответствовали мировым стандартам.
«БМВ» Балашова остановился у Лизаветиного дома, и они договаривались о том, когда она сообщит о своем решении. Лизавета заметила машину Саши Смирнова. Он нагнал ее на лестнице. Но если бы не знакомые «Жигули», Лизавета его бы не узнала. Заплывший синий глаз, пластырь на переносице, распухшие губы, говорил он с трудом, как будто побывал у дантиста и еще не прошло действие новокаина.
— Чаем угостишь?
— Конечно, а что случилось? — Лизавета оглядела его раны.
— За чаем и расскажу.
* * *
Как выяснилось, почти все утро Саша провел в прокуратуре, — проверял список кандидатов от блока «Вся Россия», который дала ему Лизавета. Сашин приятель работал там в компьютерном центре. Выяснить удалось и много, и ничего. По информации ЦАБа, все выдвиженцы блока были чисты, как альпийский снег. Зато проверка по оперативным банкам данных показала, что почти каждый замешан в финансовых махинациях, так или иначе проявлялся в сомнительных местах и встречался с подозрительными людьми.
— Но ничего выдающегося, грешки, — подвел итог Саша и осторожно отпил из чашки, которую придвинула ему Лизавета.
— Да уж, сейчас, чтобы чья-то репутация была подорвана, надо как минимум доказать, что он отцеубийца или, на худой конец, украл общественного тигра из зоопарка и уморил его голодом.
Лизавета не зря помянула тигра — именно голодающий тигр фигурировал номером первым в списке прегрешений одного президента, за год успешно проделавшего путь от всеобщей любви и обожания к изгнанию.
Не очень довольный собой Саша возвращался в РУВД, и на него напали. Очень странно. Двое, явно знающих его в лицо, втолкнули его в подворотню. Последовала серия профессиональных ударов по лицу — причем первый для удобства второго как клещ вцепился в Сашины руки. Потом прозвучал странный совет: «Не суйся куда не просят». Точкой был еще один удар — зубодробительный. Саша в тот момент прикрывал лицо рукой. После чего они спокойненько сели в машину и уехали.
— И это среди бела дня, да и я не хиляк какой-нибудь. Но, честно говоря, я не успел ответить — все заняло одну минуту. Чистая работа. И вот в довершение всех несчастий меня вызвал следователь нашей райпрокуратуры и сообщил, что дело Кастальского закрыто.
— Почему?
— А я знаю? Он мне ничего не объяснил. Только сказал, чтобы я им больше не занимался. Его право. А потом уже мое собственное начальство разнос устроило. По высшему разряду. За разгильдяйство. И что я мог возразить с таким лицом? Типичный разгильдяй.
Он, даже опухший и в синяках, был похож на провинциального студента-отличника, а никак не на разгильдяя. Лизавете захотелось погладить его по голове.
— Не расстраивайся. Все уладится. Только… — Она секунду помолчала. — Только о чем тебя предупреждали?
Лизаветин вопрос остался без ответа — помешал телефонный звонок. Саша Смирнов вздрогнул — Лизавета поторопилась снять трубку. Бабушка до сих пор не одобряла, что к ней ходят в гости и звонят за полночь.
— Гриша Воробьев приветствует вас, — Гриша немного запинался, кажется, он бурно отпраздновал свое возвращение из Москвы, — самая красивая женщина из тех, кого я знаю. Лизавета, голубушка, ты все еще мисс Марпл и комиссар Мегрэ в одном лице или уже занялась личной жизнью, как я тебе советовал?
— Почему ты спрашиваешь? — холодно ответила Лизавета. Ей не очень нравилось вести беседы с теми, кто уже отыскал истину в вине.
— Потому что я могу сделать тебе подарок, если, конечно, красивейший в мире частный сыщик готов принять подарок от столь недостойной личности.
— Мои внешние данные мы уже обсудили, Гришенька, говори по существу. Поздно.
— Верно, поздно. — Гриша вновь настроился на долгий разговор. — Но есть что сказать. Откровенность за откровенность — я делаю тебе подарок, а ты честно отвечаешь — ради чего ввязалась в эту историю.
Урезонивать пьяных Лизавета умела — телевидение это то место, где сухой закон, объявленный руководством всех уровней, игнорировался всеми и всегда. Лизавета знала, как привести в чувство видеоинженера, который не может поставить метку «вход» и «выход», умела сыграть на самолюбии оператора, который вчера горевал о том, что снимает репортажи, а не фильмы с Тарковским, и сдабривал тоску напитками существенно более крепкими, чем чай.
— Гришенька, что за подарок?
— Ладно. Мне это все не нравится, но я тебе скажу, — я видел кассету, с которой работал Кастальский. У него, знаешь ли, такая необычная маркировка всегда. Какие-то яблочки, огурчики, прочая закусочка.
— И что? Все его кассеты изъяли…
— Нет, дорогая, сегодня видел, причем, кажется, ту, где записано интервью с этим прокурором, из-за которого вы все так носитесь.
— И где же ты ее видел? — терпеливо допрашивала разговорчивого Гришу Лизавета.
— В вашем архиве, так-то вот. Зачем он ее туда поставил, а? И зачем я тебе это говорю? Сам не знаю.
— Гриша, ты гений и будешь гением вдвойне, если скажешь, где она стоит.
— Скажу, куда я денусь, ни в чем не могу отказать красивой женщине, даже если знаю, что она делает глупости. Она стоит на самой верхней полке, с левой стороны, и на боку у нее такое красивенькое яблочко.
— Ты ее не брал?
— Нет. — Гриша все больше растягивал слова. — Зачем она мне? Я же не сражаюсь за справедливость, я обыкновенный обыватель, жмущий на кнопки видеомагнитофона.
— Талантливо жмущий, — утешила горюющего Воробьева Лизавета. — Ну ладно, пока.
Саша Смирнов внимательно слушал разговор и явно не понимал подобного стиля общения.
— Он действительно гений?
— Да, но мы говорили не об этом. — Лизавета лихорадочно размышляла, стоит ли рассказывать Саше о кассете и о странной оговорке Балашова насчет трений, возникших у блока «Вся Россия» с Кастальским. — Слушай, тебе не кажется, что мы занимаемся ерундой? Ты сегодня весь день копался во вполне бесполезном грязном белье кандидатов в депутаты. И что это дало?
— Меня «предупредили», к тому же Олег мог выяснить нечто поважнее…
— И за это его убили. Не говори глупости, за это только по морде бьют.
Саша кивнул грустно.
— Ты права, но я не знаю — почему-то мне не верится, что это убийство просто так. Не бывает таких совпадений. Ведь Кастальский встречался с Локитовым.
— Откуда ты знаешь? — Лизавета налила ему еще чаю.
— Сказали. Я потом проверил — встреча даже зарегистрирована у помощника — интервью с корреспондентом таким-то, сорок пять минут.
— А кто снимал?
— В смысле? — Все-таки люди далекие от телевидения не всегда врубаются в специфику. Лизавете пришлось объяснять.
— Мне тоже говорили, что Олег брал интервью у прокурора, видео видел монтажер, с которым он работал. Но о чем? Это может знать оператор, записывавший беседу. Я попробую выяснить кто.
Саша шумно прихлебывал чай, потом укоризненно покачал головой:
— Мы неправильно работаем. Ты что-то узнаешь и скрываешь, я, честно говоря, тоже. Так дело не пойдет. Давай составим план. — Он опять вытащил из-за пазухи толстый блокнот, и опять Лизавета умилилась — с такой тетрадью Саша Смирнов точно выглядел как Ломоносов, подходящий к Москве, — Ручка есть? — Лизавета протянула ему «паркер». — Итак, версия первая. Кастальского убили грабители, здесь нам ловить нечего. Я проверял — наводок вроде не было, а если грабили случайные люди, мы их никогда не вычислим. Ставлю крест. — Он действительно нарисовал жирный крест напротив цифры один. — Версия вторая — убийство связано с его работой на блок «Вся Россия». Здесь надо копать и копать. Я тебе еще не все рассказал про их лидера — Балашова. Деятель он весьма крутой, и связи у него крутые. И сейчас я подумаю, как можно работать по этой версии. Но теперь у нас появилась третья версия — убийство Локитова и убийство Кастальского тесно связаны, тогда…
Лизавета внимательно слушала оперуполномоченного Смирнова. Его идеи и предположения были просты и незамысловаты. Восхищало его упорство.
— Саша, а зачем тебе это нужно? Карьеру делаешь?
Лизавета тут же пожалела о своих словах, но сказанного не вернешь. Можно только извиниться. Что она и сделала.
Необычно ранние телефонные звонки стали теперь фактом Лизаветиной жизни. Почти привычкой. На этот раз звонил Главный. Редчайший случай.
Он немного помялся — ни один разговор главный редактор новостей не мог начать бодро и энергично. Потом спросил:
— Ты не могла бы сейчас приехать на работу?
— А что случилось? — Лизавета совершенно не пылала трудовым энтузиазмом, а такие вопросы обычно задают, когда надо кого-нибудь подменить.
— Да тут такое дело, звонили из прокуратуры, будет пресс-конференция.
— Ну и что? — со всем возможным безразличием ответила Лизавета.
— Говорят, нашли того, кто убил прокурора города, а ты вроде работала эту тему?
Лизавета чуть было не назвала патрона безмозглым кретином — ведь именно с этого надо было начинать. А то можешь — не можешь, тюфяк, одним словом.
— Еду. — Лизавета швырнула трубку и засуетилась — удар по выключателю кофеварки, хлеб — в тостер, сама — в душ.
На сборы ушло двадцать пять минут, из них десять на грим.
Еще через полчаса Лизавета была на студии.
Пресс-конференция начиналась в десять, они успели.
Лизавета сидела в ряду других журналистов и с любопытством оглядывала зал. Ряды кресел для тех, кто будет отвечать на вопросы, микрофоны, деловито бегают помощники, галдят репортеры. Ни следа той растерянности, которая охватила городские власти в день, когда стало известно о смерти прокурора.
К Лизавете подошел коллега с радио.
— Говорят, мэр опять сделает заявление. То, что он лепетал тогда, смотрелось довольно бледно.
Лизавета машинально кивнула и продолжала озираться, отыскивая знакомые лица, улыбаясь и приветствуя друзей-приятелей.
Наконец с пятнадцатиминутным опозданием все началось. Гуськом вошли на подиум участники пресс-конференции — два пузатых следователя по особо важным делам из Москвы, начальник ГУВД, директор городского управления ФСБ, замыкающим шел мэр. Видно, из скромности. Зато ему первому предоставили слово. Мэр говорил, как обычно, торжественно, со значением:
— Два дня назад город пережил кризис — убийство прокурора города, я признавал это тогда, признаю и теперь, — удар по всем нам, удар, я не побоюсь этого слова, по устоям российской государственности. Тогда я, — «Я» мэр произносил на английский манер — с большой буквы, — обещал, что для поимки убийцы будет сделано все возможное и невозможное. Это было два дня назад. Сегодня мы — «мы» мэру удавалось не так, как «я», — собрали вас для того, чтобы объявить — следствие поработало великолепно и результат налицо. Убийца найден. Прекрасно работали москвичи, вообще помощь столицы была весьма и весьма существенной. Но и город сделал все возможное… — И так далее.
Журналисты терпеливо слушали, можно было бы перебить мэра вопросом, но он все равно не ответит до той поры, пока не выскажется полностью, и только разозлится на нетерпеливого писаку. Лизавета думала о драматургии — собрать такое количество людей, чтобы сообщить о поимке убийцы, и начать с общих слов — экспозиция, завязка.
Мэр говорил, журналисты молчали, и в зале повисло напряжение — близился взрыв, то есть кульминация. Как опытный артист политической сцены, мэр это почувствовал и уступил микрофон тому, кто, собственно, вел расследование. Поднялся один из толстяков.
Откашлялся. Тоже знал законы сцены. Оглядел зал.
— Мы знаем имя убийцы. — Многообещающее начало, Лизавета нервно хихикнула, и на нее все осуждающе посмотрели. — Не буду вдаваться в малосущественные подробности, скажу только, что работа проделана большая. Даже очень большая.
Теперь нервный смешок вырвался не только у Лизаветы. Участники пресс-конференции явно перегибали палку многозначительности. Толстяк, видимо, сам это понял.
— Буду краток. На основании прямых улик — обнаружены отпечатки пальцев, удалось установить, что убийство было совершено Артуром Седуновым. Это уголовник, рецидивист, личность известная в преступных кругах. Седунов сейчас в розыске.
— И долго вы будете искать? — крикнул кто-то из газетчиков.
— Уже нашли, Седунов, по нашим оперативным данным, уехал в Архангельскую область, там у него дом.
В эти минуты специальная группа захвата уже там. И мы ждем сообщения, что Седунов задержан, собственно, поэтому и запоздали с началом пресс-конференции.
— А мотивы? Зачем, собственно, ему убивать Локитова? — Этот вопрос Лизавета собиралась задать сама, но ее опередил другой коллега-газетчик.
— Мы полагаем, месть.
Зал возмущенно загудел. Какая месть? За что мог уголовник-рецидивист мстить прокурору города? Месть — дело личное.
— Сейчас идет проверка, вроде бы Седунов отбывал наказание в Рязанской области и прокурор, тогда им был Локитов, отклонил его жалобу.
Гул стал громче — версия, преподнесенная следователем по особо важным делам Генпрокуратуры России, выглядела жалкой и наивной.
— Вы искренне полагаете, что уголовник ради такой вот, с позволения сказать, «мести» пойдет на убийство, да еще так хорошо организованное? — Собкор газеты «Обозреватель», умница.
— Я не понимаю вашей иронии. — Толстяк надул щеки и приготовился к отповеди. — Все материалы следствия… — В зал вбежал заметно побледневший старший помощник прокурора города. Он что-то шепнул второму толстяку. Тот отобрал микрофон у коллеги.
— По чрезвычайным обстоятельствам мы вынуждены закончить пресс-конференцию.
— Какие это обстоятельства? Нас собрали здесь и мы имеем право знать. — Снова «Обозреватель». Его дружно поддержали другие. Лизавета с удовольствием наблюдала журналистский бунт, предварительно кивнув оператору, — он и без ее кивков понял — заварушку надо снимать.
— Вы объявляете о том, что убийца найден, а теперь, так ничего и не разъяснив, разгоняете нас! Так нельзя! — Это подал голос радийщик.
— Вы не ответили ни на один вопрос.
— Андрей Алексеевич, — это уже непосредственно мэру, — что происходит, вы всех поздравили с завершением дела — но так ничего и не ясно.
— Что, в конце концов, с Седуновым, не мог же он мстить таким странным образом!
Журналисты шумели и никак не реагировали на призывы разойтись. Ситуация вышла из-под контроля. И мэр принял решение выбрать из двух зол меньшее. Утихомирить разбушевавшуюся прессу можно только одним способом — бросить ей кость, то есть то, о чем можно писать и говорить. Мэр пошептался с остальными руководителями. Потом встал.
— Ситуация действительно чрезвычайная, и я призываю вас к спокойствию. Только что получено известие от группы захвата из Архангельска. Седунов убит. Его застрелили из охотничьего ружья.
— Кто? — Галдеж сразу стих.
— Мы не знаем. Это все. Разойдитесь!
Разошлись журналисты не сразу.
Большинство присутствовавших на пресс-конференции скопились в кафе неподалеку. Лизавета никогда не видела такого единения — в стройном ряду стаканов смешались кофе, коньяк и досада, что трбя считают идиотом.
Буфетчица, никогда не видевшая подобной толпы, притихла за стойкой. Горячился корреспондент «Обозревателя»:
— Я еще поверю в то, что этот их Седунов был на даче прокурора, хотя и это не факт. При современном развитии техники обнаружить где угодно какие угодно улики — не проблема. Мои отпечатки пальцев могли оказаться на даче прокурора с таким же успехом. Но эти гаврики, с их «местью» — Локитов не разрешил Седунову свидание с женой, а тот, видите ли, обиделся, пять лет таил злобу, разрабатывал страшный план и свершилось? И они нас кормят этой тухлятиной!
Лизавета немного понаслаждалась восстанием — все это действительно напоминало сходку гарибальдийцев, только вместо просторных плащей — джинсовые куртки, сваленные в углу, вместо навах и кремневых пистолетов — диктофоны и фотоаппараты. Шумно, весело и вполне бесполезно. Лизарета усвоила из Карнеги только один пункт — насчет того, что всякое совещание должно принять какое-то решение, а эту сходку с определенной натяжкой можно было бы назвать межотраслевым профессиональным совещанием, поэтому она дождалась паузы и вмешалась.
— Это все хорошо, они считают нас дураками, мы с этим не согласны. Что в этом случае можно предпринять?
— Как что! — немедленно откликнулся «Обозреватель». — У нас в руках четвертая власть, а ты уверяешь, что мы беспомощны.
— Все рассуждения о четвертой власти остаются рассуждениями, дымом, пока не сделано нечто конкретное. Нас здесь человек пятнадцать, — осторожно подсказала Лизавета.
— Да! И все мы готовы представить отчет об этой надувательской пресс-конференции.
— А ведь действительно, — вдруг очнулся коллега с радио, — достаточно просто правдивого отчета.
Совершенно неожиданно бунт закончился соглашением. Обычно стихийные выступления помогают спустить пар и выдыхаются. На этот раз все дали торжественное обещание представить в свои газеты статьи и репортажи такого рода, что они вынудят власти не считать это дело законченным. Разбредались усталые, но довольные. Наконец остались лишь Лизавета и парень из «Обозревателя».
— Давно хотел сказать, что ты классно работаешь, кстати, меня зовут Сергей. — Раньше они не были знакомы. Лизавета улыбнулась в ответ. — Как ты думаешь, выйдет?
— Что-нибудь да выйдет. Только я не могу понять, зачем им понадобилась липа?
— Возможны варианты. Вполне вероятно, что это просто спешка ради показухи. Желание во что бы то ни стало доказать — дела идут, ситуация под контролем, враг будет разбит. И это не самое печальное объяснение.
— Какое печальнее?
— Не удивлюсь, если рано или поздно выяснится — озабочены расследованием убийства Локитова люди, слишком хорошо знающие, кто и зачем его убил. Допускаю, что в это тесто замешена политическая мука и, если бы не предвыборная кампания, ничего бы не произошло.
— Это просто твои предположения? — Лизавета насторожилась.
— Анализ. — Они в «Обозревателе» придавали большое значение аналитическим изыскам. — Подозреваю, Локитов имел материалы, которые разгромили бы целый политический блок. А это власть, деньги, безопасность. Ведь никто не отменял древнее, как мир, «Кому выгодно».
Лизавета мрачно смотрела на разоренное кафе — столики сдвинуты, стулья опрокинуты, тут и там стоят грязные стаканы и чашки, над разором витает дым и мрачные, но общие слова. Анализ сводится к просто подозрениям. Просто подозрения делу не помогут. Это она и заявила умному собеседнику:
— За последние десять лет разоблачений было столько, что они уже просто никому не интересны. Всё это мне напоминает слезы изнасилованной монашки — раньше надо было действовать, кусаться, царапаться, но действовать!
— Ты действительно предпочитаешь слова, а не дела? — блеснул очками аналитик из «Обозревателя». — Тем лучше и тем хуже. Можешь утешать себя сегодня-тем, что дела будут, — этот бунт состоится.
* * *
Позже восстание на пресс-конференции прошло через все газеты и через все программы новостей. Пучина вздыбилась и застыла. Ни Генеральная прокуратура России, чьих следователей открыто называли клоунами, ни городские власти, представленные на страницах газет равнодушными показушниками, никак не отреагировали на нападки. Возмущение не стало смутой. В тот же день Лизавета отыскала на верхней полке в архиве кассету Кастальского. Как и рассказывал Гришенька Воробьев, кассета была с яблоком на боку — такими метят шкафчики в детском саду, и на ней действительно было записано интервью с прокурором города. В самом конце. Минут семь. Лизавета не верила в возможность такой удачи — и вот.
Она бросилась разыскивать Сашу Смирнова. Дома приятный женский голос, как оказалось — Сашина мама, сначала долго выяснял, кто звонит. Потом долго удивлялся, что может быть общего у ее разгильдяя сына с ее любимой ведущей новостей. А потом Сашина мама грустно рассказала, что Саша пришел вчера избитый, а сегодня рано утром куда-то ушел, куда — не сказал. На работе тоже не знали, где находится оперуполномоченный Смирнов. Лизавета совсем отчаялась. Ей необходимо было с кем-нибудь посоветоваться, а показывать кассету кому-либо, кроме Саши, не хотелось.
Интервью обрывалось — последняя фраза, неоконченная, могла быть уликой, косвенной. Не явным указателем. Она звучала так: «Речь идет, скажем, о блоке радикальных демократов, или „Вся Россия“. А о конкретных именах, Олег, поговорим позднее. Уверяю вас, речь идет не просто о контактах между преступниками и политиками. В той или иной форме подобные связи устанавливаются во всем мире. В нашем случае ситуация иная — членами парламента, министрами могут стать крестные отцы преступных кланов. Сами. Такого не знает даже Колумбия».
Валерий Павлович Локитов говорил медленно, очень устало. И в нем не было азарта разоблачителя, священного огня в глазах. Таким словам Лизавета верила — говорящие так знают, о чем говорят, и говорят не из корысти или злобы.
Лизавета еще раз прокрутила финал и запихнула кассету в сумочку. Гриша Воробьев действительно сделал ей подарок, большой подарок. Только как теперь — быть или не быть? Они с Сашей на правильном пути, и как легко пройден этот путь. Лизавету охватила грусть — в увлекательных детективах, которые она читала, все тайны скрыты за семью завесами и семью печатями. Упорные, сильные, умные, специально подготовленные люди старательно ищут ключ к тайне. А тут — никакого детектива, обыкновенный бандитизм — эту присказку изобрел один их сотрудник года четыре назад. Устаревшей она не показалась.
По сути, она задала всего несколько вопросов некоторым людям и добилась ответов. То же самое Саша — и у них в руках постепенно выковалась цепочка, связывающая журналиста Кастальского и прокурора Локитова. Убитых. Если бы она показала этим любителям домашнего театра на пресс-конференции только что найденный фрагмент интервью с прокурором города, как бы они отреагировали? Лизавета вздохнула и отправилась домой.
Обеспокоенная бабушка кормила ее ужином — период воспитательных работ завершился — и выспрашивала, что, собственно, случилось, раз Лизавета перешла на нормальный режим дня. Рано встает, рано приходит домой. Чудеса в решете. Лизавета еще несколько раз позвонила Саше Смирнову, успела подружиться с его мамой. Но его самого застать не удалось. Она уже было решила последовать бабушкиному совету и отправиться спать до полуночи, но… Снова телефонный звонок.
— Здравствуйте, могу ли я поговорить с Елизаветой Алексеевной Зориной. — Голос звучный и совершенно незнакомый.
— Я вас слушаю.
— Боюсь, вы меня не знаете, но я уполномочен сообщить вам нечто очень важное.
Лизавета привыкла к странным телефонным звонкам и на службе и дома. И умела урезонивать анонимов.
— Раз речь пойдет о чем-то важном — было бы логичнее познакомиться.
— Верно, только это преждевременно.
— И как я вас буду называть?
Паузы не было, к вопросу таинственный абонент был готов:
— Павлом. Просто Павел.
— Замечательно, «просто Павел», а что же незаурядно важное вы собираетесь сообщить мне анонимно? Кстати, еще Петр Первый велел сжигать анонимные доносы рукой палача. Знаете?
— Да, и совершенно разделяю отношение царя к анонимкам. К сожалению, в данном случае не могу поступить иначе.
Лизавета секунду подумала — голос не истеричный, изъясняется здраво, логично, — им часто звонят психопаты, и она научилась вычислять помешанных. Неизвестный абонент принадлежал к другой категории. Весьма распространенной на Западе и едва проклюнувшейся у нас — анонимный источник — это когда человек, причастный к какому-то скандалу или происшествию, хочет передать газетам информацию, но не желает раскрывать инкогнито из страха.
Все российские «хорошо информированные источники», пожелавшие не называть свое имя, — это люди, с которыми те или иные журналисты пьют водку. Суть другое явление.
Лизавета еще секунду помедлила и решилась:
— И о чем же вы собираетесь мне сообщить?
— Сначала я хочу задать вопрос — вы уже приняли предложение блока «Вся Россия»?
— В смысле?
«Просто Павел» хмыкнул:
— Я знаю, что они прочат вам место убитого Олега Кастальского, — вы займете эту вакансию?
«Действительно весьма осведомленный тип», — чертыхнулась про себя Лизавета и решила быть предельно сухой и немногословной:
— Еще не знаю.
— Наша организация со своей стороны также желает предложить вам помощь и содействие. Но для этого следует принять предложение «Всей России».
— Какую помощь? Какое сотрудничество?
Собеседник ответил не сразу, зато как!
— Вы же собираетесь отыскать убийцу Олега Кастальского?
— Предположим. — Лизавета забеспокоилась. Неизвестный абонент не только очень много знал, он преподносил свои знания в весьма неприятной манере — как оракул.
— Значит, вы тоже заинтересованы в контактах с нами.
— Господи, с кем с вами? Одно дело выслушать сообщение, правдивое или нет, от неведомо кого. И совершенно другое — ваши намеки на некую организацию, какая-то помощь. И вообще — почему я должна вам доверять?
— Основание лишь одно — наша осведомленность. Только с нашей помощью вы сможете обойти все рифы и скалы. Ведь вашему оперативнику угрожали, не правда ли? И это только начало… — Смех в трубке подтвердил, что «просто Павел» вполне сознательно использовал рекламный девиз сомнительной, полу разоренной, но все еще очень богатой финансовой корпорации. Лизавета не знала, что ответить, и поступила чисто по-женски — так делают все женщины, выслушав предложение руки и сердца от поклонника, которого не хочется потерять. Вроде и не отказалась, и не согласилась.
— Мне трудно вам ответить сейчас.
— Что это значит? — Кажется, ей удалось поставить его в тупик.
— В каком-то смысле это значит, что мне надо подумать. — Лизавета продолжала самоутверждаться. Не только они ее обухом по голове, но и она их. Вот так.
— Как будет угодно, как будет угодно. Я перезвоню. Только надолго не задумывайтесь. — «Просто Павел» положил трубку.
Заснуть Лизавета не сумела — слишком все перепуталось за неделю.
* * *
Утром Саша Смирнов позвонил сам. Немного растерянный — ему тоже срочно хотелось встретиться с Лизаветой.
Был день ее дежурства, и они сговорились попить кофе возле метро «Петроградская» — в этом кафетерии Лизавета частенько пила кофе с теми, кого по тем или иным причинам не хотела приглашать на студию. Небольшой зальчик на три столика прятался в боковой улице, совсем рядом с Каменноостровским. Телевизионщики туда не заглядывали — им было проще зависнуть в многочисленных барах гостиницы «Дружба» или в одном из заведений на проспекте — лень один из двигателей современного телевидения.
Саша ждал Лизавету, причем выбрал самый укромный столик из трех.
— Если бы у меня было чувство юмора, я бы сказал, что мы все под колпаком у Мюллера, — заявил он, когда Лизавета рассказала о своих приключениях, в том числе о странном явлении кассеты народу и о не менее странном звонке.
— С нами кто-то играет, и его игры мне не нравятся. — Он раздавил сигарету в замысловатой пепельнице, в которой никто не распознал бы обыкновенную консервную банку, облагороженную чьей-то фантазией. — Такое впечатление, что рыбке бросили наживку и ждут, когда клюнет. Я долго раздумывал — кто мог меня подставить этим учителям жизни. — Саша осторожно коснулся синяка под глазом, он уже пожелтел и расплылся. — И меня мучит одна мысль — это кто-то из наших. Понимаешь, дело закрыли, и именно в тот день, когда я открыто начал интересоваться твоей «Всей Россией».
— Моей, — хмыкнула Лизавета. — Только не могу понять, отчего ты, собственно, мучишься?
— Но ведь свои.
— Еще три года назад, по данным частного сыскного агентства «Аргус», лишь одна треть личного состава правоохранительных органов сохраняла верность присяге. С той поры их ряды поредели…
— Частные сыщики — тоже не агнцы Божии.
— И не воспитатели в домах малютки, а законы нарушают, вероятно, чаще чем мы с тобой, — охотно поддержала Сашу Лизавета. — Только речь о другом — мы обсуждаем не их моральный облик, а их цифры я считаю реальными.
— Им выгодно преувеличивать, чем меньше народ верит в полицию, тем выше доходы у частных бюро.
— Но тебя-то подставили свои.
— Верно. Еще два кофе и… — Саша глянул на Лизавету и повернулся к толстой официантке в кружевном фартуке.
— Пражское, — помогла Саше Лизавета.
— Люблю, когда женщины не берегут фигуру, — одобрительно кивнул он и заказал два пражских пирожных. — Итак. Приманку бросили — наши действия? Я бы на твоем месте согласился. И поработать на «Всю Россию» и с предложением таинственного «просто Павла». Это в случае, если ты готова рискнуть. Опасность нешуточная. — Он так серьезно посмотрел на Лизавету, что та снова умилилась. — Я серьезно говорю.
— Вижу, но все равно готова рискнуть.
— Я постараюсь тебя подстраховать, поэтому ни одного шага, не поговорив со мной. Ни единого! — Теперь он говорил не только серьезно, но и строго.
— А на свидание можно?
— Нельзя.
— Ты что, лишаешь меня права на личную жизнь?
— При чем тут личная жизнь? — недоуменно поднял брови Саша, и Лизавета поняла — этот человек фанатик, он умеет думать лишь о том, чем сейчас занимается.
— Не путай меня глупостями. Сейчас договоримся о связи. В экстренных случаях ты оставляешь для меня сообщение.
— Ежу ясно, что сообщение.
— Закодированное. — Саша не позволил себя перебить. — Например, срочно свяжись со мной — это будет… — Он замешкался, и Лизавета поспешила на помощь:
— Срочно продаются щенки афганской таксы. Каждый день просматривай рекламное приложение к «Петербургским вестям», увидишь такое объявление — значит, меня похитили! По-моему, ты увлекся.
— А по-моему, нет. Ты же видишь, насколько они осведомлены!
— И ты хочешь выбраться из-под колпака!
— Да. Так что — если меня нет дома, проси передать, чтобы я срочно разыскал Ларису.
— Почему Ларису?
— Так удобнее запомнить.
— А ты что будешь передавать? Давай назовем тебя условно Агафоном.
— Из-за чего это Агафоном?
— Можно Аполлинаром. Тоже на «А» — ты же предпочитаешь этот принцип? И имя редкое — я ничего не перепутаю.
Саша неожиданно включился в игру:
— Тогда лучше не Лариса, а Лючия. О’кей?
— Сегодня же позвоню Балашову, скажу, что принимаю их предложение. А тебе нужна кассета?
— Дело же закрыли. Но все равно пусть будет у меня. Надежнее. Вроде все?
Саша немного проводил Лизавету, и они разбежались. Она шла не торопясь, не опаздывая, как обычно. И разглядывала прохожих. Люди бежали по своим делам, заходили в магазины, выходили с пакетами и авоськами, ели мороженое, обходили лужи, толкались на автобусных остановках. Жизнь шла своим чередом. «Интересно, многим ли из них оставляют закодированные сообщения», — подумала Лизавета. Может, кому-то и оставляют любовницы, чтобы жена не догадалась. Но уж наверняка никто не выслушивал предложения о сотрудничестве от анонимного абонента, называющего себя «мы» и «наша организация». Кто же они такие? Мало-помалу Лизавета включилась в игру «в разведчиков», предложенную Сашей Смирновым, и решила во что бы то ни стало разузнать, кто «они» такие.
Первое, что она сделала придя на работу, попросила у знакомого оператора АОН. Тот охотно помог, даже раз-улыбался: «Что, Лизавета, — поклонники замучили?» Она рассеянно кивнула в ответ. Скандал со вчерашней пресс-конференцией продолжался, и Лизавета погрузилась в привычный рабочий день — со скандалами, мелкими и крупными, неразрешенными проблемами, которые решаются к эфиру, потому что Эфир, капризный бог телевидения, требует ежедневных жертвоприношений и люди жертвуют — собой и другими, своим и чужим временем, нервами, своими и чужими, талантом, фантазией. И не ропщут. Тот, кто познакомился с этим божком, отдает ему кусочек души, навсегда.
Лизавета собиралась ближе к вечеру позвонить Балашову-второму, так она мысленно называла своего потенциального работодателя. Но забыла среди круговорота привычных дел. Он позвонил сам. Причем в самый неудачный момент — за десять минут до эфира, Лизавета как раз пудрила нос и собиралась напоследок просмотреть последние сообщения агентств — иногда приходит что-нибудь важное в последнюю минуту. Времени на телефонные беседы не было, его никогда не бывает перед эфиром, и у Лизаветы завелась примета — от того, кто звонит в такое время, добра не жди. К телефону она все же подошла.
— Да… Я слушаю.
На этот раз Балашов звонил без церемоний с секретарем. А попытку завести светскую болтовню Лизавета пресекла решительно:
— У меня ни секунды. Я сама хотела вам позвонить чуть позже. Впрочем, можно и сейчас. Я согласна на вас поработать. Да, на тех условиях, которые вы предложили. Только хотелось бы увидеть материалы, подготовленные Кастальским.
Они договорились, что Лизавета зайдет в офис Андрея Григорьевича, там по совместительству работал и штаб блока «Вся Россия».
— Знаете ли, так удобнее, вся оргтехника, материалы под рукой. Я познакомлю вас с нашим председателем.
— Разве не вы возглавляете блок? — Лизавета задала вопрос машинально и так же машинально глянула на часы — пять минут, не хватит времени просмотреть суфлер.
— Официально я, но текущую работу взяла на себя Нина Алексеевна Смирнова. Непосредственно с ней вы и будете работать.
Лизавета с трудом дождалась паузы, повторила, что в двенадцать она непременно будет, и бросилась в студию.
Едва успела отдышаться, как из аппаратной прозвенел предупредительный сигнал звукорежиссера — через тридцать секунд выходим. Потом завертелась «шапка» — Лизавета знала каждый кадр, каждую ноту и без того довольно навязчивой мелодии. А когда ее слышишь в течение года по сто раз в неделю!
Первая устная информация, потом блок первых сюжетов выпуска, разумеется, опять пресс-конференция и убийство Локитова, потом снова новости в кадре, отбивка. В этот раз накладок не было, вышли чистенько. Лизавета с удовольствием заметила, что ассистент на суфлере поправил неизбежные опечатки, — она писала и набирала тексты сама, на проверку вечно не хватало времени.
— Наш выпуск окончен, я благодарю вас за внимание, мы встретимся вновь через три часа. Всего доброго.
После прощания шел обширный блок рекламы. Финальную «шапку» и заставку Лизавета смотрела уже на выпуске.
На этот раз рядом с ответственным выпускающим стоял Главный — значит, будет разбор полетов.
— Лизавета, я же просил тебя помягче. Зачем вы почти целиком повторили пресс-конференцию?
Была дополнительная информация, к тому же убийство прокурора города раскрывают не каждый день.
— И что из этого следует? Что мы будем повторять этот репортаж до тех пор, пока не произойдет что-либо столь же значимое?
— Мы его будем повторять до тех пор, пока устроители пресс-конференции не объяснят, чего они добивались, устроив это представление. — Лизавета начала горячиться, и ей на выручку пришел ответственный выпускающий.
— Действительно, сюжет получился длинноватый, если учесть, что вчера мы его давали, но повторов не было.
— В ночном не надо его давать.
— Почему? — вновь встрепенулась замолчавшая было под просительным взглядом выпускающего Лизавета.
— Дадим в обзоре событий за день очень коротко. — Выпускающий опять выразительно посмотрел на Лизавету.
— А шишки мне, — вздохнул Главный, он понял, что с этим фронтом ему не справиться.
— А у вас работа такая, — блеснула в ответ глазами разом повеселевшая Лизавета. — Давайте лучше верстку прикинем.
И вновь начались крики, беготня, суета, сломавшиеся камеры и магнитофоны, потерянные тексты и ушедшие не вовремя пить кофе корреспонденты. Насытившийся было бог Эфир вновь потребовал своих служителей к ответу.
До дому Лизавета добралась поздно и тут же бросилась подключать АОН — мучительно припоминая объяснения владельца насчет включения программы и прочего. Лизавета всегда считала себя технической идиоткой, но АОН, как ни странно, заработал.
* * *
— Поздравляю вас с приобретением, очень полезная вещь, когда надо вычислить надоедливых поклонников, — начал разговор «просто Павел». Он позвонил так же поздно, как и вчера. На экранчике определителя номера мерцали циферки, которые просто не могли быть номером телефона, скорее инвентарным номером на очень старом казенном имуществе, — пятерка, потом ноль, потом три восьмерки и черточка. Лизавета поняла, что голым АОНом, ставшим обыденным предметом в каждом третьем петербургском доме, анонимов не возьмешь.
— Итак, вы согласились поработать на «Всю Россию», из этого я делаю вывод, что…
Самоуверенность «просто Павла» взывала к отмщению.
— Послушайте, «просто Павел», вы, кого вы называете «мы», так осведомлены и влиятельны, что я не понимаю, какого черта вам необходима столь малозначительная персона, как я.
— Значит, вы себя недооцениваете. Чтобы вам было проще решиться, я несколько приоткрою наши планы. У вас ведь есть кассета с записью интервью Локитова. Можете не отвечать, я знаю, что есть. Но это первая часть. Второй раз они встречались за два дня до смерти Кастальского и за день до убийства прокурора. Хотите получить и эту кассету? Там есть весьма любопытные факты. Хотите?
— Хочу, — честно ответила Лизавета. — Что я должна сделать взамен?
— Вот это деловой подход. Кассету вы получите, как только будет проделана предварительная работа. Почти все уже готово. Но необходимо интервью с Балашовым. С вашим новым боссом.
— О чем интервью?
— Завтра вы получите материалы из его досье.
— Какого досье?
— Досье Андрея Григорьевича Балашова. Потом договоритесь с их политическим делопроизводителем насчет записи. Как построить беседу, прикиньте сами. Только постарайтесь, чтобы никто ни о чем не догадался. А я вам перезвоню.
«Просто Павел» повесил трубку, Лизавета еще какое-то время слушала короткие гудки. Потом к ней с тихим мяуканьем присоединился кот. Серое пушистое чудо, ничего не знающее о досье, анонимах, убийствах. Интересно, как они передадут это свое досье?
* * *
Все оказалось проще простого.
За почтой ходила бабушка — она любила пообщаться с почтальоншей и спускалась к ящику, когда та заходила в парадную.
— Лелечка, тут для тебя какой-то странный пакет. — Бабушка осторожно держала коричневый конверт, в котором вполне мог бы поместиться любимый бабушкин альбом «Гойя» и на котором были напечатаны Лизаветино имя и адрес. Печати, штемпели, марки, все как положено. Они настолько были уверены в Лизаветином согласии, что отправили послание заранее. Она осторожно, ножом, чтобы не повредить конверт, распечатала пакет. Внутри была обыкновенная стопка бумаги, компьютерная распечатка. Досье, составленное по всем правилам.
В начале общеизвестные сведения, их можно найти в справочнике «Кто есть кто в России» и за девяносто третий, и за девяносто четвертый год. Эти справочники появились у нас недавно, и россияне сумели усовершенствовать сухой стиль подобных европейских и американских изданий.
Год рождения, место рождения, семейное положение, профессия — это обычно и скучновато. Зато попадались подлинные жемчужины — имярек такой-то, политик, журналист, профессиональную карьеру начал в церковном хоре, причем был не просто так, певчим, а басом, попутно объезжал необъезженных скакунов. Иногда попадаются бесхитростные признания — любит певицу Пугачеву и жареные баклажаны. Иногда от убористого шрифта справочника веет пафосом — с детства думает о Родине и демократии.
Это милое разнообразие проникло в «Кто есть кто» из-за обыкновенной российской лени — каждый, кого сочли достойным, написал нечто вроде автобиографии, разумеется, превознеся свою неповторимую личность, а составители собрали автобиографии в алфавитном порядке и напечатали, не утруждая себя тяжким трудом по редактированию и приданию единообразия.
Начало досье было взято целиком из «Кто есть кто» — Балашов, Андрей Григорьевич, родился в Воронеже в тысяча девятьсот сорок девятом году в семье военного. Учился, получил комсомольский билет, потом партийный, потом дорос до должности второго секретаря обкома ВЛКСМ, потом, как и положено, в тысяча девятьсот девяносто первом году вышел из рядов. Основал финансовую корпорацию «Искра», председатель Фондовой биржи. Лизавета перелистнула страницу. Здесь начиналось более интересное. Довольно точный анализ финансовой деятельности «Искры» — прибыли объявлялись просто фантастические, причем со всех доходов исправно платились налоги, от которых стонут российские предприниматели. В конце неизвестный Лизавете эксперт делал вывод: официальная деятельность «Искры» — то есть операции с приватизационными чеками, прочими ценными бумагами и посредничество — такой прибыльной быть не могла. Следовательно, Андрей Григорьевич Балашов занимался приписками. Весьма своеобразными на фоне стандартных попыток скрыть свои доходы от государства, что при современном российском банковском и налоговом законодательствах абсолютно несложно. Достаточно нанять толкового юриста.
Далее эксперт высказывал предположение, что в «Искре» моют деньги, полученные незаконным путем. Также он называл момент, когда к известному финансисту Балашову пришла удача. Зима тысяча девятьсот девяносто первого года. Именно после исчезновения системы государственных поставок и при низких государственных ценах на сырье появилась возможность играть с ножницами цен, разделявшими фиксированный государственный и свободный рынки. Тогда делались миллионы компьютерно-медных баронов, тогда богатели телевизионно-нефтяные князья. Балашов разбогател и разорился, причем, казалось, безнадежно, в пух и прах, а потом вдруг пошел в гору — заказы, выгодные конвертации, проценты от них, новые заказы. Механизм очищения денег, по мнению эксперта, был прост, как лепет младенца. Деньги пропускались через сотни мелких фирм, которые появлялись и исчезали с космической скоростью. Причем все почему-то в конечном итоге размещали именно в «Искре» свои невиданно выгодные заказы. Фирмочки исчезали и появлялись, а из финансовой «Искры» разгорелось пламя.
Следующий отчет был посвящен встрече тогда еще не заявившего себя как финансового гения бывшего труженика комсомольско-молодежной нивы с неким руководителем из Средней Азии, ответственным работником. Чем, собственно, руководил и за что отвечал этот человек, не знал никто, КГБ располагал смутными данными о существовании гигантской организованной сети торговцев наркотиками, и почти все мелкие перевозчики и посредники, которых задерживали в поездах, мчащихся по просторам необъятной страны, были лишь ячейками единого невода, а в центре сидел именно этот человек и дергал за ниточки.
Андрей Балашов оказался толковым карьеристом, он зашагал по криминальной иерархической лестнице так же бодро, как до того взбирался по ступенькам лестницы партийно-государственной. Он не стал пешкой или ширмой. Он не был убит в перестрелке на первом этапе войны за сферы влияния. Он научился нанимать киллеров и вовремя устранять конкурентов. Он творчески использовал накопленный в комсомоле опыт организационной работы с молодежью и в результате довольно быстро превратился в дона, в главу огромной, и по российским и по европейским меркам, преступной семьи.
Еще один документ из полученного Лизаветой от «просто Павла» досье был посвящен международной деятельности Андрея Григорьевича Балашова. Первые контакты с неаполитанцами зарегистрированы осенью тысяча девятьсот девяносто третьего года, до того деловые связи появились в Восточной Европе — Польша, Чехословакия, Венгрия. Восточноевропейский транзит оружия, наркотиков, экспорт наемников — удобно, особенно при погранично-законодательной неразберихе, возникшей к исходу «холодной» войны. Тоталитарными методами вроде почти полного запрета на пересечение границ бороться с преступниками уже не хотели, вести борьбу более демократично еще не могли. Вакуум заполнили нарушители закона. К концу тысяча девятьсот девяносто третьего года уже вовсю кричали о великой криминальной революции — ведь революции всегда свершаются, когда кто-то не может, а кто-то не хочет.
Тысяча девятьсот девяносто четвертый начался под знаком криминально-гражданской войны — профессия банкира в России превратилась в одну из самых опасных, банкиры возмущались, требовали защиты и отстреливались. В тысяча девятьсот девяносто пятом началась позиционная война — без суеты и суматохи, без лишних жертв. Скоро начнется тысяча девятьсот девяносто шестой. Грустные сводки с фронтов преступной войны Лизавета вспоминала перелистывая досье — Андрей Григорьевич Балашов несомненно был боевым генералом. Располагая этими материалами, она могла сделать убийственное интервью. Она уговорит Балашова.
* * *
Саша Смирнов с ней согласился, она показала ему досье вечером. Они сидели в любимом Лизаветином кафе-хаусе на Мойке. Кафе-хаусом заведение называла только она, а так обычное круглосуточное кафе, разве что почище других, но хозяин придумал необычную услугу — для особых любителей кофе его здесь готовили по всем правилам с разными ароматическими добавками, подавали в чашечках костяного фарфора, непременно со стаканом холодной воды. Лизавета попыталась объяснить оперуполномоченному Петроградского РУВД прелесть сей затеи, он к ее восторгам не присоединился, а заказал пиво.
— Это похоже на милицейское или даже кагэбэшное досье. — Саша задумчиво прихлебывал пиво и перелистывал страницы. — Только у нас этих материалов нет или они сверхзасекречены, я же пытался что-нибудь разузнать.
— Значит, его составил кто-то другой.
— Не думаю, стиль, родной стиль.
— Это могли сделать ваши люди для кого-то другого.
— Да, и это работает на твою версию о тотальной продажности. По почте, говоришь, прислали? — Он внимательно разглядывал штемпели. — Нет, дорогая, можно проверить, но это — подделка.
— Почтальонша принесла, бабушка у нее берет почту из рук в руки.
— Но мы не знаем, как пакет попал к ней в сумку. Не возражаешь, я это заберу? — Саша взял конверт. — Посоветуюсь со специалистами. Однако этот твой «просто Павел» очень не прост. Попробуем все же разузнать о них побольше.
— Подумать надо.
Они допили каждый свой напиток и разошлись. Саша думать, Лизавета тоже думать, она пообещала Нине Алексеевне — ответственному распорядителю предвыборной кампании «Всей России» подготовить план дебатов, в которых через два дня должны участвовать кандидаты блока, и представить проект интервью с Андреем Григорьевичем Балашовым.
* * *
Ничего оригинального Лизавета не предложила — просто один день с кандидатом, он сможет поведать о своем политическом кредо, не отрываясь от повседневных дел. В результате получится минут на пятнадцать видео, которое можно будет прокрутить на разных каналах. Балашова и Нину Алексеевну идея вполне устроила. Также они остались довольны представленным планом дебатов. Особые восторги вызвала заключительная часть — где шли советы, как держаться перед камерой, почему нельзя возводить глаза «горе» и размахивать руками. Заодно Лизавета привела варианты ответов на скользкие вопросы о любовницах, дачах и прочем. Она нашла их в американской предвыборной инструкции. Там же был список дежурных шуток и анекдотов, которые должны произвести благоприятное впечатление на избирателей. Вообще-то она сделала это на всякий случай — российская школа политической борьбы отдает предпочтение не обвинениям глаза в глаза во время спора, а заочному обливанию грязью. Но пусть ее подопечные, раз уж она взялась за это дело, знают, что на выпад типа: «Мой оппонент понимает в международной политике столько же, сколько мой прелестный пудель», следует непринужденно ответить: «Теперь все знают, кто у вас занимается иностранными делами».
Лизавета выслушала комплименты, договорилась, на какой день удобнее назначить съемки, и теперь они с оператором — она выбрала на это дело Сашу Байкова — ехали на балашовском «БМВ». Саша балансировал камеру, а Лизавета мило болтала с Балашовым. Разминала. Но за болтовней в голове постоянно крутился крамольный вопрос: будет ли Балашов заниматься обычными делами — вроде совещаний с киллерами и пятиминуток с прорабами наркодилерских бригад, или он специально для них спланировал этот день по-особому и будет имитировать бурную финансовую деятельность, служащую крышей его драгоценной «Искре»? Но задавать этот вопрос она не стала.
— Итак, можно. Ваш рабочий день всегда начинается так рано?
— Да, даже в выходные я встаю в шесть утра. Дело требует времени.
— Я бы назвала вас ударником капиталистического труда.
Балашов открыто улыбнулся:
— А я и есть ударник.
Ради чего вы работаете? Ради денег? — Общая направленность беседы была определена заранее, но Лизавета наотрез отказалась представить список вопросов — тогда это будет похоже на урок алгебры или, еще хуже, тригонометрии, твердила она, и ее аргументы сочли вескими.
— Ради денег работают жадные люди. Я не из их числа. — Хозяин «Искры» вновь открыто и обаятельно улыбнулся, сказывалась комсомольская юность. Но он научился быть кратким, то есть избавился от грехов предшественников, умевших говорить часами. — У меня дело, которому я служу, люди, за которых я отвечаю, партнеры, для которых я работаю. Внезапно бросить все — это значит подвести тысячи наших акционеров, моих сотрудников.
«Очень похоже на правду, — подумала Лизавета, — если заменить кое-какие слова и выражения. И дело есть, и сотрудники, и партнеры».
— Но почему при такой занятости вас потянуло заниматься политикой? Насколько я знаю, раньше вы несколько бравировали своей отрешенностью от всего, кроме коммерции?
— Наши взгляды меняются. Но дело, разумеется, не в этом. Я убежден, что поправить ситуацию в стране могут только практики, только люди, знающие реальную жизнь. Мы знаем, какие законы необходимы в первую голову, мы знаем, как работают деньги. Тогда и будет покончено и с вечной инфляцией, и с бюджетным дефицитом, и с законной, точнее, беззаконной неразберихой. — Андрей Григорьевич отвечал увлеченно, раскованно. Они с Лизаветой и микрофоном разместились на заднем сиденье, оператор сидел впереди, рядом с шофером. Он поначалу попросил Балашова сесть на переднее сиденье, но тот наотрез отказался. Лизавета решила, что он усвоил урок насчет места министра и хозяина и не намерен повторять ошибки своих соратников по аппаратной работе, которые открыто демонстрировали плебейские вкусы и небрежение к правилам хорошего тона.
— Но, Андрей Григорьевич, откуда время? Парламент — это тоже работа.
— Буду вставать в пять утра, как Петр Первый и Екатерина Великая, — к месту блеснул образованием ее собеседник. — Придется взять заместителя.
Потом они продолжали разговор в том же духе в офисе «Искры», потом на бирже. Причем несколько раз Балашов повторил, что именно такие, как он, знают, какие законы нужны стране. Звучало весьма двусмысленно.
У Лизаветы холодело сердце в предчувствии удачи. Если в интервью Локитова хотя бы отчасти приведены факты из досье, то смонтированный соответствующим образом фильм мог и должен стать удачей. Невероятной.
Балашов держался великолепно. Старательно и успешно работал на благоприятный имидж. Один раз оператор даже шепнул Лизавете: «Он до того положительный, что хочется плюнуть — чтобы и на этом политическом солнышке появились пятна». Лизавета осторожно хлопнула ладошкой по губам Саши Байкова — кто знает, может, у Балашова слух как у рыси. И тихонько проговорила в ответ: «Это не политическое солнышко, а типичная черная дыра». Но в общем день прошел не зря.
* * *
У «просто Павла» были великолепные осведомители и устойчивые привычки. Он снова позвонил после полуночи.
— Насколько я знаю, все в порядке. Вы получили материалы и сделали интервью.
Лизавета не стала спорить:
— Теперь ваш черед.
— Да, но я не смогу доверить кассету почте. Она у нас теперь работает препогано.
Можно подумать, что она когда-то работала как часы. Но и с этим тезисом Лизавета согласилась, зато вовремя вспомнила о подозрениях Саши Смирнова.
— Кстати, в прошлый раз вы очень специально воспользовались услугами почтальона.
— Заметили? У вас неплохие консультанты. Впрочем, ничего удивительного — красивой девушке приятно помогать.
— Ах вот с чем связаны ваши звонки!
— Сожалею, но это не совсем так. Хотя мне лично всегда нравились рыжеволосые и порывистые женщины. И умные.
Лизавету впервые назвал умной человек, который знал, что она ввязалась в дурацкие приключения. Саша Смирнов не в счет. Он предан работе. А ото всех остальных она слышала весьма нелестные отзывы о своих умственных способностях.
— Приятно слышать. Означает ли это, что я получу обещанную кассету?
— Безусловно. И заодно договоримся о ваших дальнейших действиях.
— То есть вы намерены и дальше диктовать! Так мы не договаривались. Я выполнила ваши условия и все. — Лизавета постаралась внедрить металлические нотки в голос. Вроде получилось.
— Строптивые девушки мне тоже нравятся. — Металл со звоном отскочил от «просто Павла», не произведя должного впечатления. — Не кипятитесь, может быть, наши планы совпадают с вашими.
— И вы, очаровательные и влиятельные анонимы, будете загребать жар моими руками! — подпустила яду Лизавета.
Яд тоже не подействовал.
— Ближе к делу, дорогая Елизавета Алексеевна. Кассету вы получите завтра. Мы встретимся, скажем, в пять вечера.
— В пять я не могу, работаю, — тут же перебила его Лизавета. — Пораньше.
— Ладно, в три вас устроит?
— Вполне. Можно, место выберу я?
— Отчего же, только пусть место будет не слишком шумным.
Лизавета на секунду задумалась и не изобрела ничего необычного.
— На Мойке есть заведение, я называю его кафе-хаус. Вход из подворотни. Рядом ресторан «Глиссада». Там днем не слишком людно.
— Вы там часто бываете. — Вопрос «просто Павла» прозвучал как утверждение. Они что, следят за ней?
— Бываю иногда.
— Прекрасный выбор. В три. Не опаздывайте. — Лизаветин невидимый собеседник умел заканчивать любой разговор строго и назидательно.
Едва он повесил трубку, она набрала номер Саши Смирнова. Голос его мамы был сонным — и никакого раздражения, вероятно, Саша приучил маму мириться со всевозможными неудобствами.
— Добрый вечер, я вас сразу узнала, Сашеньки еще нет, а что передать? — Конспирация оперуполномоченного Смирнова немедленно дала трещину. Лизавета тут же на нее плюнула.
— Будьте добры, скажите, чтобы он перезвонил мне в любое время, домой. Пусть непременно дозвонится до двенадцати утра.
— Непременно.
Сашин звонок разбудил Лизавету в восемь. Все-таки дурные начинания чересчур часто превращаются в не менее дурные привычки.
— Привет, что стряслось? Опять наш невидимый друг? Кстати, с конвертом-то я был прав.
— Он это и не отрицал. Он хочет встретиться.
— Зачем?
— Передать кассету с локитовским интервью и обсудить «мои дальнейшие действия». — Лизавета постаралась наполнить последнюю фразу тонной сарказма. Студенты-отличники, даже переквалифицировавшиеся в милиционеров, сарказм не жалуют. Саша не был исключением.
— Это неплохо. Я надеюсь, ты не отказалась.
— Нет. В три часа он будет в том кафе-хаусе.
— Замечательно. А потом я за ним послежу. Может, и выяснится, что к чему. Между прочим, в плане наружного наблюдения у меня талант.
— Я давно замечаю в тебе нечто от шпика-топтуна.
— Не смешно. — Чувство юмора тоже бывает не у всех оперуполномоченных и милиционеров. — Вы договорились, как узнаете друг друга?
— Нет.
— Очень зря, очень.
— Ничего, обойдется.
— Ты слишком легкомысленная, — начал отчитывать ее Саша Смирнов, но вовремя спохватился.
За такие фразы кино и телезвезды бросают обидчикам в кофе цианистый калий. Лизавета решила Сашу пощадить как хорошего специалиста. Интересно, как выглядит «просто Павел», или это будет не он?