Около девяти часов утра, весело топая сапожками, бодрый, румяный, крепкий, как сентябрьское яблоко, Степаныч вошел в кухню и увидел, что батюшка его спит, уложив щеку на раскрытое Писание и свесив вниз тяжелые руки.

Сделав знак шедшим следом грузчикам, чтоб не шумели, Степаныч приблизился к спящему, по очереди осторожно взял его набрякшие кровью руки и положил на стол рядом с головой. Взгляд его остановился на бороздах, обезобразивших поверхность стола. Потом на брошенной в углу кочерге, скрученной в спираль. Степаныч покачал головой, еще раз, внимательней, посмотрел на отца Егория, прислушался, убедившись, что дышит тот ровно, еще раз покачал головой и, оборотившись к грузчикам, распорядился шепотом:

– Обождите часок, мужики! Пускай батюшка поспит!

Те переглянулись и без спора вышли, скрипя выпавшим за ночь свежим снегом, потопали к огромному армейскому грузовику, возвышавшемуся над воротами, с которых парни в пятнистых ватниках уже срезали шипастую проволоку.

Редкое в эту пору солнце скромно проглядывало сквозь серую вату.

Отец Егорий спал почти до полудня. Проснувшись же, удалился в крохотную каморку на втором этаже и просидел там в уединении, без воды и пищи, до наступления вечера. В то, что произошло с ним ночью, старосту своего он посвящать не стал, а тот, хотя был по природе своей весьма любопытен, расспрашивать не посмел. К наставнику своему духовному Григорий Степанович Смушко относился с трепетом: не хочет рассказывать, значит, и не надо. Удовольствовавшись разрешением обустраивать в доме как пожелает, Степаныч со знанием дела организовал работу. Первым делом был сменен обогреватель: взамен прежнего был установлен финский, более мощный, пожаробезопасный и полностью автоматизированный. Одновременно с этим была внесена и расставлена мебель: в гостиную, в три спальни наверху и на кухню. Одна из спален теперь являла собой почти точную копию той, что была у Потмакова на старом месте. Пока двое сантехников проверяли и заменяли по мере необходимости что требовалось, бригада уборщиков вымыла и вычистила комнаты на обоих этажах, отдраила и законопатила окна. На крыше, там, где прежде был флюгер-чертик, укрепили телевизионную антенну, просторные сени были освобождены от хлама и от дров, которые перенесли в сарай. Со временем Степаныч предполагал утеплить их, превратив в подобие прихожей. Сам дом, хотя тот и занимал участок девять на двенадцать с половиной метров, Смушко также намеревался «расширить», но это было дело небыстрое и вполне могло потерпеть до весны. Зато ворота поменять следовало прямо сейчас: так, чтобы могла въехать машина. Этим и занялись двое из тех, что снимали с ограды колючую проволоку. Всего же в этот день на обустройстве работали восемнадцать человек, не считая самого Григория Степановича. Платил Смушко не скупясь, но и работу организовал так, что не бездельничал никто.

Особое внимание староста уделил кухне: здесь он заменил все, кроме печки, поставил два холодильника, морозильную камеру, микроволновку, газовую плиту и даже посудомоечный агрегат. К вопросам питания Степаныч, как можно было догадаться, взглянув на него самого, относился серьезно. К моменту, когда явилась нанятая повариха, здесь уже было все необходимое, чтобы накормить два десятка человек. Часам к пяти тягач доставил вагончик-бытовку. В нем Смушко пока определил место охраннику. В дальнейшем он намеревался передать для этой цели один из сараев. Что бы там ни говорил отец Егорий, а береженого и Бог бережет. И так староста уже корил себя, что бросил Потмакова одного. Ну что ему стоило заказать пару охранников? Посидели бы ребята в машине неподалеку, заработали бы по полста баксов, а так одному Богу известно, что тут ночью творилось. Стол с непонятно чем оставленными бороздами Степаныч выбросил. Кочергу подарил одному из грузчиков.

Убедившись, что все при деле, староста отправился обследовать пустырь. Предстояло выбрать место, где на этой неделе начнут монтировать временный дом для столовой. Смушко хотел немедленно застолбить участок и уже через пару недель накормить первых нуждающихся. Во-первых, это будет приятно отцу Егорию, во-вторых, при правильном подходе, не даст городским чиновникам, уже сказавшим «да», пойти на попятный. Пустырек этот Степанычу ой как приглянулся. Здесь можно и столовую, и приют отстроить, и приличную церковь возвести, не хуже, чем на старом месте. Общинных средств, конечно, на все не хватит, но, если они с батюшкой возьмутся за дело, в благотворителях нехватки не будет. Правда, вместо того чтобы возводить новую церковь, Степаныч предпочел бы восстановить старенькую, за проспектом Художников. Та хоть и заброшенная, полуразвалившаяся, но фундамент крепкий, да и стены в основном ничего. Но отец Егорий «восстановления» не одобрял. «Строить надобно,– говорил он.– Новое строить». Верно, конечно, но ведь насколько дороже!

Забор докрашивали уже при свете фар. «Двор надо осветить,– подумал Смушко,– но это уж завтра». К восьми вечера, когда отец Егорий покинул свою «келью», рабочих Степаныч уже отпустил.

И теперь мог с удовольствием демонстрировать результаты. Сантехника отца Егория интересовала мало, но перестановки в гостиной он одобрил. И то, что телевизор при необходимости можно упрятать за ширмой, и то, что деревянные панели, откидываясь, образуют вдоль стен скамьи. Это было место, где и отдохнуть приятно, и богослужение можно провести. Любимые отца Егория образа уже украшали угол, и лампада под ними горела. Свет здесь был рассеянный, приятный, как он любил: вместо люстры Степаныч распорядился сделать подвесной потолок с двенадцатью матовыми светильниками. Конечно, гостиная была невелика, но и община их санкт-петербургская пока состояла из шести человек: самого отца Егория, Степаныча и его двоюродной сестры с семьей – мужем и двумя взрослыми детьми. Но за прихожанами дело не станет. Как раз наоборот, Степанычу придется служить «фильтром», отделяющим «нежелательных». Батюшка-то по искренности своей никому не откажет, наоборот, узнай о том, что Смушко кому-то от ворот поворот дает,– такую взбучку старосте учинит! Но необходимо. Уважение к Богу у людей по-разному распределено. Иные, только зазевайся,– сей же миг что-нибудь сопрут. И других в искус введут. Поэтому, покуда церковь не построим,– будьте любезны погодить!

В мыслях своих Степаныч видел себя кем-то вроде монастырского ключаря. На современный лад. И полагал, что у «монастыря» должны быть стены, неприступные для лихого человека, и средства, чтобы правильным людям помогать.

Показавши отцу Егорию внутренность дома, кроме спальни, батюшке предназначенной (ее Григорий Степанович приберег напоследок), Смушко вывел отца Егория во двор, обратил его внимание: срезали «колючку»! И вновь удостоился похвалы.

О том, что вместо проволоки вдоль свежевыкрашенного забора уже протянуты две сигнальные «нитки», а опорные столбы оснащены специальными датчиками, Смушко своему духовному пастырю сообщать не стал.

Со двора он повел отца Егория наверх, в отведенную батюшке комнату. И получил полное удовольствие, наблюдая, как порадовала отца Егория знакомая обстановка, а особенно то, что даже книги его расставлены в прежнем порядке, на привычных местах.

Весьма довольный жизнью и своим старостой, отец Егорий вознамерился освятить дом. Кто знает, может, сделай он это вчера,– и избавился бы от ночных страстей?

Степаныч предложил сначала поужинать, но в решениях Игорь Саввич был тверд и освящение провел натощак.

Ужинали втроем: отец Егорий, Степаныч и шофер Петя.

Петю, Петра Николаевича Сарычева, вместе с машиной общине выделил отец Серафим. Степаныч, конечно, удивился такой щедрости, особенно услышав, что платить Сарычеву не требуется. (Впрочем, для себя Смушко сразу решил: будет приплачивать хотя бы баксов по триста в месяц.) Но при ближайшем рассмотрении Сарычев ему понравился. Лет тому было под сорок, а видом своим Петя вызывал в памяти причальный кнехт. Под мышкой же шофер носил отнюдь не Степанычеву «прыскалку». Короче, шофер и охранник. И соглядатай, скорее всего. Ну и ладно. Человек явно неболтливый, дисциплинированный, машину водит прекрасно и стреляет не хуже, надо полагать. Главное же, к отцу Егорию относится с подчеркнутым уважением. Опять-таки и деньгам немалая экономия: хороший охранник нынче недешев.

Поужинали втроем и вечерню исправили тоже втроем, потом Петя уехал (у него семья), и Игорь Саввич со старостой остались вдвоем. Если не считать сторожа в вагончике во дворе. Часок-другой они поговорили и разошлись спать. И на сей раз никакой бес отца Егория не беспокоил. Хотя приготовился Игорь Саввич к борьбе несравненно лучше, чем в прошлую ночь.

Утром же следующего дня ему даже показалось: и девка-бесовка, и «двойник», и прочие – пустое наваждение. Но ощущение сие развеялось, когда отец Егорий пошел умываться. Проплешины в бороде поросли короткой колючей щетиной, кожа на скулах была нежно-розовой и гладкой.

Время текло. Общинные дела складывались неплохо. На литургии по воскресеньям собиралось до полусотни человек. Незадолго до Нового года открылась столовая для малоимущих. Сам Потмаков, подталкиваемый Степанычем, завязывал «полезные» знакомства, восстанавливал старые связи и с головой окунулся в духовную жизнь Северной столицы. Жизнь вертелась вокруг Потмакова благотворным вихрем: он оживился, помолодел и уже месяц спустя стал узнаваемой фигурой. Все бы замечательно, но то, ради чего он, собственно, и был призван в Санкт-Петербург, не двигалось и на йоту. Скорей всего, дело было в самом отце Егории. Афишки магов-колдунов, уже примелькавшиеся глазу, равно как и прочая бесовщина, раздражали все меньше. Мягкие намеки отца Серафима: пора, брат, и за дело браться,– тоже не очень беспокоили. Нет, от слова своего Игорь Саввич не отказался, но ему нужен был толчок, внешний толчок, чтобы поднять карающий меч. И толчок этот не заставил себя ждать.