Владимир Харламов — постановщик «безопасности»

Владимир Иванович Харламов «ставил» безопасность очень большим начальникам. Когда-то на официальном уровне, почти кремлевском, работал консультантом. Потом ушел на пенсию, сладких предложений не принял ни с какой стороны, хотя сейчас мог бы, несмотря на почтенный возраст, работать там, где не посчастливилось в прошлом. Но он и излишним тщеславием не страдал. Хобби у него определенного не было. Подавливал рыбу, похаживал по букинистическим магазинам, пописывал в популярные журналы статьи по агрономии. Нормальный отдых. Политических пристрастий не выказывал, из газет покупал только «Труд», включая воскресное приложение. Было бы неправильным считать, что никто не интересовался его нынешними привычками и пристрастиями, а также кругом знакомств. Владимир Иванович почти не пил, семье небольшой не мешал, но и не помогал по большому счету, а все время, свободное от хлопот и бытовых неизбежностей, проводил летом на своей даче в Рассказовке, а зимой в своей, и только своей, однокомнатной квартире на Большой Ордынке, где его и посетил в дни неопределенного времени года генерал одного из управлений Главной безопасности, которое по-прежнему именуется цифрой.

Дело было утром, проговорили они полдня, о чем — неведомо, а вечером Владимир Иванович уехал в. «Красной стреле» в город Ленинград. И если он согласился «ставить» безопасность артисту Иоаннову, апологету педерастии и распада, «Внучку разврата», как он именовал себя на афишах, значит, на то были важные государственные причины.

Официально безопасность Иоаннову обеспечивала вся триада полицейско-фискальных служб Питера. Харламов должен был внести в процесс элемент творчества, именно того, чем мастерски владели убийцы, непойманные и жестокие. Это был террор. И острие его, направленное на солдат идеологической армии пока еще шаткой, но уже твердеющей государственной машины, на противоестественных и бесталанных баловней и баловниц судьбы, наносило удары в самое сердце этой машины, в ее пламенный мотор. И тем более страшна была безнаказанность террористов и бессилие власти, о чем уже не надрывалась даже, а хрипела, сорвав голос, четвертая власть.

Отговорить артиста от выступления оказалось невозможно. О том, что он получил предупреждение, знала вся страна. Аншлаг был полным. Билеты продавались с рук по тысяче долларов. Прямую трансляцию по телевидению удалось запретить, радио собралось присутствовать в полном составе — все каналы, все ведущие, свои и чужие. «Информ-ТВ», так удачно присутствовавшее при кончине плясунов-пейнтболистов во Всеволожске, считалось фаворитом. Предполагалось, что через СМИ в конце концов будет передан манифест, или взята ответственность, или что-то в этом роде. То есть совершенно никто не сомневался, что, несмотря на все меры предосторожности, Иоаннов будет убит, убит талантливо и именно в «Праздничном», как и было обещано в предупреждении.

На совещании, которое собрал лично начальник УВД города в кабинете директора «Праздничного», Владимир Иванович обнаружил кое-кого из своих старых знакомых, но виду не подал, сел скромно в свое кресло.

«Праздничный» — дворец для зрелищ и мероприятий, построенный много лет тому назад именно к празднику. Полторы тысячи мест, оснастка и оборудование несколько устаревшие, но надежные. Персонал устоявшийся, зарплаты не большие, но и не маленькие. От звезд кое-что перепадает. Администрация — прожженные эстрадные деятели. Акционеры и учредители. Прокачивались версии их участия в деле. Связи и знакомства. Более того. Всех начальников «Праздничного» генералы шоу-бизнеса и их покровители вывозили на «стрелку». И не один раз. В ФСБ лежали распечатки всех разборок, допросов и переговоров. После чего вопрос и стал, собственно говоря, решаться на правительственном уровне. Видимо, на «политбюро» и было решено «просвечивать» дело, «решать вопросы», но оставить в «бригадирах» Зверева, формально поставив над ним множество наблюдающих и начальников, естественно, давать и выделять все, что он ни попросит. Когда доходит до настоящего дела, то все решают капитаны и лейтенанты, а чаще всего рядовые.

По списку обслуживающего персонала числилось восемнадцать человек. Почти все — ветераны в своих специальностях. Тотальной проверке подвергли всех, включая старушек билетерш и их знакомых и родственников как на территории России, так и за ее пределами, насколько это было возможно. Какая-то аура преданности делу и культурной чистоты. Редко, но все же случается. В семье не без урода, впрочем, и кое за кем из списка уже в сотни три человек была установлена наружка и почти все телефоны прослушивались. Результата достигнуто не было. Если предположить, что никто из персонала на допросах не врал, убийца проник в день выступления Магазинника со стороны. Проник, впрочем, сказать было бы сильно. Никто Магазинника по большому счету не охранял.

Следовало также полагать, что убийца знал расположение распределительных щитков, лючков для запитки прожекторов, расположение и принципы работы сценического оборудования. То есть это или бывший электроосветитель, или машинист сцены, или монтировщик декораций, или завпост. Подробный многовариантный список с проверкой потенциального алиби был составлен, и работа велась. Такие мероприятия скрыть было уже невозможно. По городу поползли слухи. Театральные электрики и монтировщики свернули себе мозги, пытаясь вычислить злоумышленника. Потом они запивали насмерть.

«Праздничный» готовился к поединку со смертью. Прежде всего был введен строгий пропускной режим. Были, впрочем, сторонники варианта открытого. То есть свободно позволить преступнику войти в здание, сосредоточившись на самом моменте покушения, даже допустив, что заслуженного педераста постигнет участь его предшественников. Однако последовал грозный окрик с такого верха, что больше никто и не заикался даже о возможности подобного исхода. Иоаннова приказано было сберечь, преступника взять по возможности живым. Пепел «Возьми-возьми» еще не остыл в урнах. Их кремировали недавно, присутствовало совсем немного народа. Для предотвращения возможных новых массовых убийств было рекомендовано вообще каким бы то ни было артистам не собираться не только в общественных местах, но и на частных квартирах, независимо от того, получили они какое-нибудь предупреждение, ждут его или это им только кажется. Тем более что большинство бывших героев телеэкранов и сценических площадок давно можно было найти только у теплых морей и очень хорошо при этом потрудившись. Но охотников найти и поговорить было достаточно. Находили и говорили.

Итак, три кольца охраны. Три внешних кольца. Никаких пакетов, сумок, ридикюлей. Никаких бутылок из стекла. Никаких пластиковых баллонов. В буфетах достаточно бумажных тарелочек и стаканчиков. Было предложение вообще закрыть буфеты, но оно не прошло. Все-таки это эстрада, а не тюрьма. Установили турникеты с металлоиндикаторами. Харламов спросил про камеры слежения. В зале их было шесть, в холлах и вестибюле одиннадцать. Сейчас заканчивался монтаж пульта слежения в одном из кабинетов. За кулисами видеокамер решили не ставить. Это было уже бессмысленным, учитывая интенсивное движение артистов, техсостава, администрации. Проверили всю проводку, все лючки и шкафчики выкрасили яркой голубой краской. Бригада электроосветителей четырежды продемонстрировала маршруты передвижения каждого работника в соответствии со световым сценарием. Маршруты движения и действия, производимые при этом, были зафиксированы, а охране, которой за кулисами планировалось восемнадцать человек, предписывалось в случае изменения маршрута или начала действий, не соответствующих определенным в сценарии, пресекать эти действия. То же касалось и монтировщиков декораций, и машинистов сцены, и всех и вся. Накануне представления охрана осталась в помещении, где уже стояли на положенных местах треноги с прожекторами, висели готовые к работе лазеры, стробоскоп, ПРК и прочее и так далее. Один из членов штаба по проведению мероприятия поинтересовался тем, не смогут ли Иоаннова перерезать лазером, как в «Гиперболоиде инженера Гарина». После этого аппаратуру еще раз проверяли на предмет спецнасадок, усиливающих импульсы. Боевых лазеров и иных источников энергии обнаружено не было. Прошла рутинная проверка на наличие взрывчатых веществ. Было бы заманчиво найти под сценой килограмма два тола. Но увы… После занялись механическими устройствами и предметами. Из-за кулис были убраны ломы, молотки, чугунные чушки противовесов. При проверке штанкетов один из них упал, подняв кучу пыли и оставив выбоину на досках сцены. Немедленно были опущены все остальные штанкеты вместе со сценической одеждой. Внутри стальных труб ничего не обнаружилось, черный вельвет одежды проверили на токсичность, избавили от пыли, а заодно смазали все блоки. Укрепили фиксаторы — стальные крюки, и охрана получила новый объект для наблюдения. Никаких манипуляций со штанкетами не предполагалось и не предусматривалось. Единожды поднимался занавес, единожды опускался. Все остальное — свет, фонограммы, танцы, пение и жеманство. Длительность зрелища — два часа двадцать минут.

К четырнадцати часам «Праздничный» был готов к труду и обороне. Штаб обороны отправился на обед, проходил последний инструктаж на пульте наблюдения. Смысл его сводился к тому, что на экранах мониторов видно абсолютно все и всех. В заключение под расписку коллектив «Праздничного» был ознакомлен с приказом, по которому на время представления внутри всех помещений действовали законы военного времени и в нештатной ситуации охрана, прошедшая все «горячие точки» и войны мирного времени, могла применять оружие без предупреждения…

Зверев при «постановке» безопасности не присутствовал, как не собирался присутствовать и вечером на самом мероприятии. Не его это была работа. Он должен был найти и обезвредить, искать и не сдаваться. Такой демарш не понравился многочисленному руководству, и если бы оно не было уверено в успехе, Юрию Ивановичу не было бы сделано сие предложено быть. А так он оставался как бы ни при чем. Иоаннов не пострадает. Преступник не решится действовать в мышеловке. А если решится, будет взят. И Зверев как бы ни при чем. Впрочем, его люди в «Праздничном» присутствовали в лице Вакулина. А пока началась работа Харламова. Он знал, что покушение будет, не сомневался в этом. Стрелять удобней всего было из регуляторной, из-за спины зрителей, из амбразуры, где сейчас различались электрики. На случай отключения всего дворца от источника тока должен был быть использован дизель-генератор. Две машины, основная и резервная, стояли во дворе. Кабели уже были заведены в регуляторную, смонтирован ввод. Если мешкал старший осветитель, ближайший оперативник включал рычаг. Полного затемнения на спектакле не предусматривалось. Те несколько секунд возможной темноты, которые могли возникнуть и в которые можно было что-то сделать с Иоанновым, перекрывались также включением аккумуляторных батарей. Одна в тумбочке помрежа справа, другая в ящике с песком слева. Лампы, проводка, выключатель и люди около. В этом случае четыре бойца охраны должны были броситься к Иоаннову, повалить его, прикрыть телами. Тогда начиналась работа в боевом режиме.

Мощные фонари имелись и в других местах. Владимир Иванович поднялся в регуляторную. Бойцы дежурили по двое. Да, отсюда стрелять будет очень удобно. Только вот не доведется.

— Дайте-ка мне партитурку, ребята.

Его интересовало, в каких точках сцены артист будет задерживаться. Искали завпоста группы, но тот отсутствовал. Пошел перекусить. Нашелся осветитель Иоаннова. Работать должны были двое. Как и положено. Местные спецы не знают программ гостей, гости не знают особенностей регуляторов сценических площадок. Где-то к третьему представлению они становятся взаимозаменяемы. Но это-то будет одно в своем роде.

Обалдевший от обилия генералов и особистов электрик уже на автопилоте прогнал для Харламова весь свет с начала до конца. Стационарных пятен оказывалось три. Главных два. Одно на авансцене, другое в глубине, во чреве. Там будет стоять трон, на котором будет восседать артист. Восседать он будет на троне две минуты двенадцать секунд, пока будет идти номер «Гарем».

— Ну-ка, направь на место, где будет стоять трон.

— Что направить?

— Что-нибудь поточней и потоньше.

— Вот тот лазер слева подойдет?

— Конечно. Так. А как ты знаешь, куда направлять?

— Я ничего направлять не буду. Все зафиксировано. Декорации строго по разметке. Видите, квадраты мелом поставлены, полоски? По ним ставят декорации. Это так удобней. Вообще-то ставят как Бог на душу положит, но у нас так принято. Если промашка, довожу автоматикой. Вправо, влево. Дистанционное управление называется.

— Платят-то ничего?

— Внучок-то? Хорошо платит.

— А ты не…

— Нет, зачем? У него строго. Работа работой, мальчики мальчиками.

— Мальчики?

— Странный он парень. Бисексуал вроде. Добрый в сущности малый. Но если б его щелкнули сегодня, я бы рад был.

— Не уважаешь сексуальные меньшинства?

— А кто же их уважает? Пидор. Но платит хорошо.

— Пьет?

— Как насос. И жрет что ни попадя. Уже поплыл. Килограмм пять наел.

— Серьезно?

— А вы что, не замечаете?

— Я же на него не смотрю.

— И то верно.

— Ну ладно. Кто там на сцене? Покажитесь.

Показался боец из-за левой кулисы.

— Сынок! Встань туда, где луч. Не бойся, не обожжешься. Так. Хорошо. Стой покуда. А ты, повелитель коммутационных токов, говори, куда ему отойти, подвинуться, так чтобы он был как бы на троне. Но чтобы точно. Устанавливай его лучом. Так. Все, выключай. Оставайся на месте! — крикнул он бойцу и пошел вон из регуляторной.

На сцене чиркнул шариковой ручкой вокруг каблуков бойца, метка осталась, и он удовлетворенно обвел ее посильнее. Потом вынул из кармана гвоздик и воткнул его в обведенный след. После лег на сценический ковер и словно снял азимут по риске. Посмотрел, с чем шляпка этого гвоздика совмещается. Остался удовлетворенным. Потом отправился к авансцене и опять чирканул гвоздиком по срезу ковра, черного, выколоченного, вымытого и проверенного на токсичность. Всем мерещились яды, иголки с цианидами и отравленные пули.

Воздушные шарики, особенно с водородом внутри, естественно, в «Праздничный» быть допущенными не могли.

Приближался судный час, и Харламов решил попить пивка, для чего требовалось покинуть на некоторое время объект.

Кухня у Иоаннова была белой. Плитка импортная мастером клеилась мучительно долго, но получилось совершенно феноменально. Иоаннов часто потом прикладывал щеку к стене и прижимался плотно-плотно. Двигался от двери к окну — и нигде никакого сопротивления и дискомфорта, даже на стыках. Шпатлевку мастер потом подгонял и шкурил. Белый матовый лед, только не жгучий и злой, а прохладный, уютный и домашний. Белый линолеум — это вообще безумие. Но нашли, опять же пол под ним вывели до состояния льда или стекла. Иоаннов и на пол ложился на спину и глядел в белейший потолок, и тогда к нему приходила Соня. Сучила лапками от домика в холле, по коридору, взбиралась ему на голову, перебегала по лицу, по груди, добиралась до паха и там укладывалась, сворачивалась клубком, глядела на него красными глазками. Крысу эту, сокровенную подругу и душеприказчика, ему подарили год назад в Питере. Белая, совершенно компанейская, чистоплотная и ласковая, она стала ему всем. Когда приходила его подруга, соседка по лестничной клетке, известная певица, стареющая, но мужественно держащаяся, меняющая раз в два года мужей, Соня уходила в домик, ревновала. Певица смеялась. Однажды она попробовала Соню вытащить из домика, сунула в него руку, крыса ее укусила.

Наступило время завтрака. Иоаннов лег спать вчера в восемь вечера, пьяный, обожравшийся в баре клуба креветок, чем поразил оказавшихся там незнакомых почитателей. Огромный таз креветок сожрал Иоаннов. Вначале с десяток маленьких тарелочек, а потом ему принесли эмалированный таз. Крупные, сладкие. Настоящее чудо.

Проснувшись ночью, он вспомнил, что сегодня в девять утра ему нужно быть в Шереметьеве, лететь в Питер. ФСБ предлагало использовать военный самолет, но потом просчитали и решили, что убивать Иоаннова будут все же в городе на Неве, а не в Москве и тем более не в небе. Но рассматривалась и такая возможность, предпринимались меры. Вся мощь государства была направлена сейчас на защиту Иоаннова. Его охраняли, как президента, а по всей видимости, еще круче. Он знал, что и в клубе вчера было полно людей, покрывавшихся холодным потом от его озорства. И сейчас кто-то был рядом, отслеживал и входную дверь, и подъезд. В шесть тридцать за ним заедут и доставят в аэропорт. А пока настало время варить кашу.

Он поставил на конфорку кастрюльку, налил воды до половины. Соня завозилась в коридоре, побежала на звук заветный и желанный. Она любила перловую кашу, и Иоаннов ставил Сонину мисочку на стол рядом со своей тарелкой. Варил он ее особенным образом. Когда вода закипала, вливал туда подсолнечного масла. Тогда потом крупинки взрывались явственно и необыкновенно и можно было это слушать. Он положил голову на стол, Соня легла рядом и потерлась об ухо. Он задремал и увидел сон краткий и странный. Но о чем этот сон, понять было невозможно. От неудовольствия Иоаннов проснулся совершенно. Он проспал щелчки и шелестение в кастрюльке, и оттого настроение его испортилось. Часы на руке взвизгнули. Значит, половина шестого. Это время он поставил вчера. Зацепив ложку каши, он вывалил ее в мисочку Сони, чтобы остывала, а на конфорку поставил белый чайник, где воды на донце. Чай он пил особенный, на травах, привезенный из Гонконга. Гонконг был плохим городом, там ему не понравилось.

Пятнадцатью минутами позже, приняв душ и проделав необходимые, но ненавистные ранним похмельным утром процедуры, принялся за завтрак.

Соня ела аккуратно, подобрала все крупинки, вылизала мисочку. Потом он посадил ее в походный домик, где окна со стеклышками, решетка, чтобы дышать, подстилка и игрушечная резиновая кошечка, маленькая и вся искусанная. Однажды он попробовал заменить кошечку, положил на место старой, трудно опознаваемой новую, желтую и смеющуюся. Соня возмутилась, заволновалась, глядела на хозяина необъяснимо и жалостливо. Тогда он кошечку вернул, и Соня успокоилась.

Потом запиликал телефон сотовой связи. Это был начальник «конвоя». Потом позвонили в дверь, Иоаннов взял сумку, домик с Соней, вышел, запер дверь и стал спускаться вниз. Лифтом решили не пользоваться. Двое впереди, двое сзади. Быстро в машину, другая сзади, еще одна впереди. Он оглянулся и посмотрел на свой дом. Свет на кухне выключить он забыл, но страшного ничего в этом не было. Ночью его привезут назад. Ему будет любопытно взглянуть на убийцу, когда тот в наручниках, истоптанный сапогами, будет выводиться из «Праздничного». Иного быть не могло. Письмо с предупреждением, набранное на компьютере и просто положенное в почтовый ящик — а значит, кто-то приезжал из Питера в Москву, а может быть, и существовал здесь постоянно — он передал в ближайшее отделение милиции, где по просьбе какого-то полковника написал заявление. Письмо прошло потом множество экспертиз. Принтер был тот же, что и в предыдущих случаях, и проверялись на индивидуальные особенности все принтеры, каким-то образом имеющие отношение к офисам солдат и генералов шоу-бизнеса.

Главная версия была все же конкурентно-домашняя. В маньяков никто по большому счету не верил.

В Пулкове он пожелал посетить тот ресторанчик, где положили отравленными иголками Бабетту с Кроликом. Его узнали, завертели головами — кто глумливо-отвратно, кто сладостно. Потянулись было за автографами, но охрана мягко отстранила всех, а Иоаннов заметил, что его теперь прикрывает еще больше людей, у каждого свой сектор безопасности. Потом его мягко и настойчиво проводили в автомашину, и она отправилась прямо в «Праздничный». Там, в чреве дворца, была целая гостевая квартира, с сауной и тренажерами. Безопасность полная. В квартире этой работали двое суток, водили по ней служебных собак, двух эрделей, поисковиков взрывчатки, просвечивали и прозванивали. Установили скрытые камеры, по одной на каждую комнату.

Он страшно вспотел за время перелета и переездов и, заперев входную дверь, выпустив Соню и сбросив тулуп и костюм, остался в нижнем белье. Белье это было особенным, неуловимо женским, сшитым на заказ. Сейчас на пульте наблюдали за ним с бесстрастностью автоматов, и он об этом догадывался.

После душа Иоаннов прилег на широкую тахту, включил телевизор. На всех каналах он был главной персоной. Выступали артисты, комментаторы, политические деятели, послы и консулы. Они клялись в солидарности с Иоанновым, поражались и завидовали, и никто не сомневался, что на этот раз преступник не решится на акцию. Шансов у него не было. Если только самурай-самоубивец бросится на героя дня и попробует перегрызть ему горло или накинуть удавку, выхваченную из рукава. В «Праздничном» не было сейчас оружия в сомнительных руках и не было динамита. Направленное движение электронов не могло быть нарушено никем и направлено никем не могло быть по недозволенному и роковому куску провода. У корреспондентов отбирались фотовспышки. Камеры телерепортеров, проверенные и запертые в особом помещении, ждали своего часа. Наконец Иоаннов, умиротворенный и расслабленный, ощущая приближение выступления, собираясь потихоньку с силами и прокручивая в голове все, что он должен будет сделать, отправился посмотреть площадку. Он уже выступал здесь не раз. Прежде еще советским артистом в коллективном концерте, потом с сольными программами. На сцене он совершенно успокоился, попросил дать свет по сценарию, переставил выносные прожектора, убрал фильтры на правой подвеске. Попробовал натяжку ковра, остался доволен. Соня была с ним, сидела на плече, поверчивала головой. За одной из кулис он увидел старика. Это был Харламов. Тот стоял строго по оси штанкета, который, по его предположению, должен был сегодня стать орудием убийства. Для этого преступник должен был или убрать груз противовеса на противоположной стороне сцены, или перерубить канат чем-то тяжелым и острым. Например, булатным клинком. Или перекусить его гидравлическими клещами. Или взорвать, нацепив полукольцо динамитного заряда. Все это требовало времени. Штанкет должен был упасть точно на голову Иоаннова и проломить ее в номере с креслом, которое было выставлено аккуратно и убийственно педантично там, где и должно было быть выставлено. Ковер был вначале прибит на десять сантиметров ближе к авансцене, а сегодня перетянут вновь по распоряжению старшего машиниста сцены, а стало быть, тот и был преступником или соучастником. Сейчас он отсутствовал, обедал неподалеку, а после, просвеченный и проверенный, должен был быть допущен к делу. Кажется, все было так.

Справа от Харламова сидел на табуреточке кинолог. Рядом лежал эрдель. Умная псина, не отреагировавшая даже на крысу на плече артиста. А та спустилась по плечу Иоаннова, подбежала к собаке, понюхала у нее лапу. Все видевшие это изумились, а несчастный пес смотрел на хозяина кошмарными и вопрошающими глазами. Но тот был неумолим. Иоаннов развеселился, поднял крысу, посадил на плечо и, совершенно умиротворенный, пошел к себе в «крепость», уже полностью уверенный в успехе. Артистки его, две дамы и кордебалет, сейчас переодевались, хохотали и дурачились в гримуборных. Им было весело.

За час до начала программы к Иоаннову зашел певец Соков, сладкий и гуттаперчевый. Говорили, что он не голубой вовсе, а только косит под него, ловя затянувшийся миг удачи, вжившись, впрочем, в роль и не спеша из нее выходить.

Крыса Соня умудрилась выскользнуть в коридор и опрометью бросилась прочь. Это поразило Иоаннова и привело его в полное замешательство. Он любил свою Соню. На поиски отправились четверо милиционеров из РУОПа с одним из эрделей. Иоаннов был неутешен. Он сидел на тахте и ныл. Выступление отложили на полчаса. Зал был набит битком, публика требовала «Внучка порока». Наконец ему растолковали, что из «Праздничного» не то что крыса, а блоха собачья не выберется. Пообещали не отправлять его в Москву до тех пор, пока не найдут Соню. Он вытер слезы с распухшей, побритой специальной машинкой физиономии и пошел на выход.

Харламов подготовил группу захвата, зону перед штанкетом освободили: подходи и руби трос. Старший машинист сцены Хохряков Иван Петрович, сорока лет, ранее не судимый, образование среднее, по фотороботам предполагаемого преступника не идентифицируется, прошлый послужной список чист, в сценарии минувших преступлений сейчас лихорадочно вводится, и ситуации на возможные действия просчитываются аналитиками опергруппы в кабинете директора дворца и в нескольких кабинетах на Литейном. Сейчас он, пообедав и поотсутствовав, спокойно занимается своим делом. Что-то перетаскивает, что-то переставляет, инструктирует рабочих.

Харламов не видел раньше работу Иоаннова. Теперь он имел возможность «насладиться» представлением. Пухлые, почти женские ноги, пикантные трусики, сверху бюстгальтер, плащ красный, раздуваемый вентилятором. Фонтан садов Семирамиды, черные женские сапоги и открытая рубашка, где грудь, то ли от жира, то ли от стеарина вспухшая и болтающаяся. Но представление было классным. Харламов был умнейшим и культурнейшим человеком и понимал, что значит талант. И если в нем, старом мужике, чекисте, видавшем кремлевские виды, шевельнулось то ли любопытство, то ли желание, то что же говорить о тех, кто сидел сейчас в зале. Глаза горели, похоть сгущалась и материализовывалась, и вот-вот астральный двойник Иоаннова должен был появиться, повиснуть в воздухе, сесть на облачке и свесить ножки.

— Нашли! Нашли!

Это крыска Соня отыскалась и ее уже несли сюда, за правую кулису, показывали хозяину, и тот, увидев ее, поднял руки, развел в стороны, улыбнулся широко и отчетливо. Зашевелился эрдель, вначале хрюкнул, потом повел носом, встал. Видимо, и он был рад находке. И вдруг Соня рванулась, сорвалась с рук милиционера, завертелась волчком и бросилась на сцену, а эрдель залаял отчетливо и неистово. В зале развеселились и захлопали в ладоши. Соня бежала неуклюже, касаясь сцены отвисшим животом, видно обожралась чего-то во время отлучки, и только тут Харламов вспомнил, что утром собака не реагировала на эту тварь, позволяла обнюхивать себя, застенчиво отворачивалась, и еще Харламов вспомнил, зачем здесь эта собака, что она должна искать и на что реагировать. Крыса была уже в метре от Иоаннова, когда Харламов бросился вслед за ней, пролетел три метра, оттолкнувшись ногами в броске, силясь достать, но артист встал на колено, недовольный происходящим и счастливый от возвращения блудной подруги, и она вскочила ему на плечо.

— Брось! Брось ее! Отбрось! — заорал он, но уже остановилось время, и Харламов видел, как распухала крыса, как разрывал ее тринитротолуол, а иначе что ей было всунуто внутрь, в капсуле с блошкой радиоуправляемого устройства и стерженьком детонатора? Таких капсул он держал за свою жизнь в руках десятки, и много ли нужно, чтобы снести голову, и вот красный шар, карающая десница Божья, раскрывается упоительным цветком, а голова артиста то ли закинута назад по прихоти, то ли из озорства, но это неумолимая сила взрыва сносит ее, выжигает глаза, палит аккуратную щегольскую щетину и разрывает хрящи и артерии…

Харламов, сжавшись, вдавив в пол лицо и прикрыв уши руками, перетерпел взрывную волну, ожог горячего воздуха и вместе с истерическим выдохом зала вскочил уже на ноги. Он глянул автоматически туда, где ждал Хохрякова.

— Взять его! Хохрякова взять! Всем! — и закашлялся, остановился.

Только Хохрякова уже в «Праздничном» не было. Нашли сброшенные доски пола в костюмерной, лесенку и, поискав вокруг, тайный лаз в вентиляционный колодец. Там еще одна дверка, лючок, лаз вниз, в подземный коллектор, и метрах в трехстах, в соседнем дворике, сброшенный кругляш люка. А над ним будка дворницкая с лопатами и метлами. На полминуты выпустили Хохрякова из виду, когда отрывалась от постыдного тельца голова артиста, и потеряли. А потом полетели погоны и должности…

— Присядем, — сказала Гражина.

Двор старого дома, основательной пятиэтажки, «сталинской», пуст. Продлись, продлись, предзимнее молчанье. Листья сметены и вывезены. Кое-какие еще необъяснимо держатся на ветвях. Три часа дня. Зверев с Гражиной просто как пара немолодых в принципе людей беседуют мирно и незамысловато о том о сем. Он в плаще, белом и тонком, но под ним свитер, настоящий, в котором можно и без плаща зимой идти по улице и не замерзать. Вот только если не ветер, ветер долгий и сокровенный. На женщине куртка-ветровка с капюшоном и шапочка вязаная. Зверев же в кепке, серой, ношеной.

— Сюда придет кто-нибудь?

— Нет, зачем же… Лишний человек, лишние для тебя хлопоты.

— Со мной никого нет.

— А за тобой?

— А кому я нужен?

— А генералам? Тем, что сейчас охраняют Иоаннова?

— Они его охраняют. Это их работа. Моя — найти убийц.

— А ты почему не в очаге культуры?

— Не считаю нужным. Там мои люди есть.

— И уверен, что за тобой не следят?

— Какой от этого толк?

— Ты со своими нетрадиционно-эффективными расследованиями вызываешь и уважение, и зависть, и злобу.

— Тогда нас сейчас слушают с дистанции.

— Не слушают.

— Почему ты уверена?

— У меня в сумке генератор помех.

— Ты шутишь?

— Отнюдь.

Зверев глубоко вздохнул, втянул голову в плечи. Рядом действительно стояла машина «скорой помощи». Водитель на месте, никакого движения не наблюдается ни вокруг, ни около.

— Что будет потом?

— Место выбрано, естественно, не случайно. Что видишь вокруг?

— Ничего не вижу.

— Смотри внимательно. Ты с системой канализации знаком?

— Постольку поскольку. По одному делу копался.

— Тогда ищи люки. Естественно, глазами. Один под аркой при входе.

— Так, другой по оси, в тридцати, скажем, метрах.

— Правильно. Двор чисто выметен. Совсем недавно, а лючки чуть возвышаются. Продолжай двигаться по оси.

— Вот еще один. Следующий должен быть вот там у стены. Возле шкафа электроразводки. У «ШР».

— Он не у шкафа, а под шкафом. Теперь подумай немного.

— Шкаф этот не на месте.

— Мудро.

— И он гораздо мощней, чем нужно. Скорей всего, это просто корпус. Поставили перед производством работ и не убрали.

— Причем поставили на люк.

— И под ним канализация.

— Вся канализация проверена специалистами по безопасности. Сам Харламов здесь.

— Они схему смотрели и люки. Опускались в колодцы. Стены же не ковыряли.

— Наверняка ковыряли.

— Обилие вооруженных людей и приборов создает иллюзию безопасности, Юрий Иванович. Через этот люк можно попасть в «Праздничный».

— И через него уходили в прошлый раз убийцы? Специалисты по походным электрическим стульям?

— Может быть, через него, а может быть, и нет. Но через него войдут сейчас. И выйдут.

— Это безумие.

— Не хочешь — не верь. Но тебе, чтобы оказаться при деле, нужен успех. Тогда генералы утрутся, а тебя от дела не отстранят.

— Кому это нужно?

— Тому, кого ты ищешь.

— Это они тебя послали?

— Не они. Есть еще кое-кто, желающий достичь Дна. И не причинить там никому вреда.

— А почему кто-то решает за меня? Я должен найти преступника.

— И ты его найдешь.

— Когда он войдет в будку?

— Естественно, перед покушением.

— А каким оно будет?

— Этого мы не знаем. Он импровизатор. Но он добьется своего.

— Я обязан помешать. Я должен.

— Ты никому ничего не должен, Зверев.

— Что будет потом?

— Ты получаешь убийцу. Как ты объяснишь про люк, твои проблемы.

— Положим, я его высчитал.

— Положим.

Вышли санитары в халатах из подъезда, сложили чемоданчики. Тот, кто, видимо, был врачом, постоял, покурил. Машина уехала.

— Что будет потом?

— Потом будет контакт. Ты только возьми того, кто выйдет из будки.

— Что будет сейчас?

— Сейчас мы встанем и уйдем. Дойдем до соседнего дома. Там проходной двор и два выхода. Проверимся.

— Кто ты? Кто ты, Гражина? Кто тебя послал?

— Ты возьми его, Зверев.

— Я попробую. Но не обещаю…

Район «Праздничного» был не просто напичкан оперативниками всех служб, он был взят в тройное кольцо. Новинка, маленькие полицейские вертолетики, полученные недавно из Швеции, были отданы для возможного поиска злоумышленника. Это только то, о чем знал Зверев. Но многое и ему было неведомо.

Люди Зверева не могли готовить операцию, чтобы не привлекать к себе возможного внимания. Ограничились наблюдением за входом в колодец. С той минуты, как Зверев расстался с Гражиной, будка эта несуразная была взята под наблюдение. Пришлось аварийно искать возможных хозяев, желающих сдать квартиру окнами во двор. Посадили туда трех курсантов с биноклем и рацией. Один из них от окна не отходил постоянно. Смена — четыре часа. Входить в будку и проверять, что там внутри, Зверев не рискнул. Время шло, и ничего не происходило. За три часа до начала выступления сигнал поступил: подошел мужчина в телогрейке, сапогах и дворницком фартуке. Зверев пытался вспомнить, когда последний раз видел фартук на представителе этой профессии, и получалось, что в детстве. «Дворник» снял два висячих замка, а именно четверо ушек было наварено на дверку, открыл и взял из будки метлу и две лопаты. Дверь он оставил открытой и спокойно пошел прочь. В это время с наблюдательного пункта, где к тому времени сменился состав на спецов другой квалификации, делались через телескопический объектив снимки «дворника», и человек из появившейся к тому времени группы захвата на «дворника» «сел». Теперь он вел его где-то на Черной речке, вел уже не один, «дворник» в квартиры не входил, менял транспорт, делая все, чтобы от «хвоста» избавиться, оторваться.

Тем временем Иоаннов выходил на сцену. Предполагать, что преступник уже проник в канализацию и трое суток лежит в узкой трубе, уцепившись за какой-нибудь крюк, а море дерьма проносится мимо, было трудно. Все должно быть гораздо проще. От люка до «Праздничного» метров двести. Это основной канал, «фарватер», сделанный по нормам еще старинным, с запасом. Человек там протиснется свободно. Вакулин лично наводил справки, аккуратно, как бы для другого дела. По плану помещения можно было прикинуть примерно, где лаз. Если сдать проход в «Праздничный» генералам, связь с Дном будет потеряна, исполнитель приговора над Иоанновым, по всей видимости, будет уничтожен как бы при сопротивлении, и вовсе не защитниками законности. Дело, которое затеяли люди Дна, было настолько серьезным, что плановые потери и уничтожение своих, попавших в плен, должно было стать жестокой, но необходимой практикой. Следующим, возможно, станет Зверев. Несостоявшийся контактер. Свой среди чужих. Это было проверкой Зверева. Он должен был вывести этого человека из окружения. Вот зачем он понадобился другой стороне. Но почему же выбрали именно его? Судя по всему, у них были деньги. Значит, можно было просто с помощью этих денег пробить брешь в тройном кольце охранения. Самую надежную брешь. Зверев не верил, что со стороны государства на этот раз собрались только неподкупные начальники. И если на Дне обладали технологиями сыска и электроникой, классными боевиками и мудрыми офицерами, продажного начальника найти не составляло труда.

Пропел зуммер рации. «Дворник» все длил свой затянувшийся побег. Естественно, уже без фартука. Зверев приказал его брать. И тут он несколько удивился. Другой «дворник», такого же роста, с метлой и двумя лопатами в руках, подошел к будке. Уже темнело и отчетливо не было видно лицо двойника, и Зверев вдруг усомнился. А не тот ли это самый? Заморочил «хвостовиков», вернулся, почему нет? И тут приказ «два тире». Это означало, что только что был убит Иоаннов.

…И тогда «дворник» вошел в будку. Вошел, а не вышел. И закрыл за собой дверь. Через двадцать секунд он показался вновь. Теперь уже без лопат и метлы. И спокойно пошел в арку.

Зверев сидел в своих «Жигулях» в двадцати метрах от будки. Что? Что не так? «Дворник» поравнялся с Костроминым, лейтенантом из группы захвата. В свете фонаря Зверев увидел облачко пара, поднимавшееся изо рта «дворника». У Костромина никакой пар не появлялся. Похолодало. Что не так? Ну конечно. Если есть пар, значит, дыхание интенсивное, сбитое. Он только что бежал или… полз. Полз быстро, пытаясь успеть, пока оперативники с той стороны не спустились в лаз, который уже нет времени закрывать.

— Брать… — прошептал он в микрофон, и вот уже валят «ползуна», надевают наручники.

Зверев рывком выпал из «Жигулей», бросился к будке, доставая из кобуры «Макарова», рванул дверь. Двойник или тройник уже стоял за ней, целясь в Зверева из аналогичного оружия.

— Брось, дурак! В машину! Свои.

Секундное замешательство — и уже шум в колодце под будкой…

— Быстро в машину. Убью дурака! — а сзади автоматы и дверца спасительная в автомобиле…

Когда «Жигули» вылетели наружу из дворика, свернули раз-другой и выбрались на проспект, Зверев приказал на наблюдательном пункте всем оставаться на местах, молчать. Пообещал расстрелять за попытку любого движения или звука, чем поразил и позабавил группу. Они работали на закрытой частоте. Звереву хотелось верить, что те, кто обеспечивал связь по операции, не услышали, а если услышали, то не смогли понять того, что произошло сейчас.

Зверев шесть раз показывал удостоверение, пока не выбрался на оперативный простор. Дважды его приглашали на прямую связь с начальством. В машине сейчас были оба «дворника», причем один в багажнике, оглушенный и в наручниках, другой на заднем сиденье, между Костроминым и Вакулиным. Потом они вызвали второй экипаж, Зверев с ним отправился на оперативное совещание в «Праздничный», а Вакулин повез прятать задержанных на спецквартиру. Была и у него такая, о которой не знали в конторе.

Зверев проверяться не стал. В обстановке всеобщего безумного перемещения, какого-то броуновского движения начальников и исполнителей, никто сейчас его не отслеживал, да и не было видимого повода. Измена Зверева не предполагалась. Это было непредставимо, и тем не менее это произошло.

Он позвонил из будки телефона-автомата. Трубку взял Вакулин.

— Он здесь.

— Что делает?

— Чай пьет. С печеньем.

— Я иду. Наливай еще чашку.

— Попробую.

Квартира эта, для экстренного служебного пользования, находилась на улице Салова. Однажды здесь допрашивали деятелей по делу о ремсервисе. Здесь недалеко и станция, и магазин, и «пятаки» со всем набором запчастей жигулевских. Дело тогда не сложилось. Квартира считалась не очень счастливой, но сегодня она была оптимальной для вывоза Хохрякова.

Зверев поскребся в дверь. Вакулин глянул осторожно в глазок, потом открыл. Хохряков сидел на кухне, наручником пристегнутый к трубе парового отопления, и действительно пил чай.

— Ну что, электрик шестого разряда? Повеселился?

Иван Петрович — человек рабочей наружности. Худой, глаза умные и злые. Ни в каком спецназе, ни в каких «горячих точках» не служил, интернационального долга не выполнял. Мест работы поменял немного за свою жизнь, катящуюся к середине. Есть, впрочем, одна отметина. Страстный любитель быстрой езды. Спортивное вождение. Ралли. Сейчас своей машины нет. Пришлось все-таки продать. Есть семья, двое детей. Этому-то зачем участвовать в таких безумных мероприятиях? В «Праздничном» все накормлены и напоены. Это не ларек. Это производственное предприятие. Шоу-бизнес — индустрия будущего.

— Вы должны меня выпустить.

— Выы-пуу-стить… Ты слышал, Вакулин? А по какой такой причине?

— Вы договаривались.

— И ты поверил? Дурилка картонная. Да я сейчас отвезу тебя в ФСБ. Они тебя давно ждут. Там ты расскажешь даже о том, кем был в прошлой жизни и кем будешь в будущей.

— Уговор дороже денег, Юрий Иванович. И что, в милиции разучились показания снимать? Так, чтобы про будущую жизнь?

— Ты про какой такой договор мне втюхиваешь? Ты что, поверил, дурачок?

— Разговор закончен. Или выпускайте, или везите к палачам.

— Во как! Про палачей вспомнил. Ты зачем артиста убил?

— Которого?

— А которого убил, за того и отвечай. Ну, Магазинник — твоя прямая специализация. А Иоаннов? С Соней ты работал?

— Соня — это кто?

— Крыса, конечно.

— С Соней не я. — Я работал по другому варианту. Со штанкетом.

— С каким штанкетом?

— Который особист высчитал.

— Так и что? Что штанкет?

— Я декорации точно по линии падения выстроил. Точнее, передвинул немного трон Иоаннова.

— Неужели попал бы?

— Я бы и таракана штанкетом убил. Двадцать лет в этом хозяйстве копаюсь.

— Молодец. А что тебе сделал Иоаннов?

— Это уже вопрос серьезный. На него однозначно ответить не могу. Это за меня сделают другие.

— Если я тебя отпущу?

— Вот именно.

— А если нет?

— Тогда для вас закроется дорога к истине.

— Ты посмотри, какие он слова знает. Какая у него аргументация. Кто начинял крысу?

— Это мне неведомо. Я только впустил ее во дворец.

— Когда впустил?

— В нужное время.

— И откуда впустил?

— Из туннеля. По которому ушел.

— А там кто с ней работал?

— Специалист.

— И много вас там, специалистов?

— Достаточное количество.

— И что, если я тебя отпущу, я смогу с ними поговорить?

— Не только поговорить. Можете рассчитывать на их помощь. В деле постижения ситуации.

— Ситуация — это что? Мое дело?

— Это дело, как бы точнее выразиться, общественное.

— Ага. Это уже интересней. А зачем ты это все делал, Хохряков?

— А вы бы на моем месте сделали то же самое.

Зверев выпил остывший чай, съел сухарик.

— Как тебя выводить?

— Позвоните по телефону. Номер записан у меня на последней странице паспорта. Карандашом и мелко. Подъедет машина. Я выйду.

— А что потом?

— А потом вам сделают коридор.

— Куда коридор?

— Я же сказал — к истине.

— Ты хочешь, Вакулин, обрести истинное знание? Постичь неуловимое и чудесное?

— Отпустишь, что ли, его?

— Уговор дороже денег.

— Ну-ну. Тут я тебе не товарищ.

— Уходишь, что ли?

— Посижу просто. Вдруг ты позвонишь, а тебя тут задушат.

— Ага. Ну сиди.

Зверев набрал номер.

— Я слушаю, — сказала Гражина…

Через тридцать минут Хохряков вышел из квартиры, спустился вниз. Мгновенно подъехавший «Москвич» красного цвета с заляпанными грязью номерами забрал его.