Чистилище

Вернувшись в гостиницу вечером, Пуляев в комнате никого не застал. Даже вещичек любителей полярной сельди не оказалось. Последующие поиски подтвердили простейшее предположение — Ивана с Колюном вычистили за нарушение режима. А жаль. Он искренне хотел послушать продолжение фантастической эпопеи двоих товарищей.

Сегодня он не пошел в демократический душ. Деньги некоторые имелись, и он отправился в сауну на Маяковке. Взял кабинет, долго отдыхал, вышел чистым и звонким. Попив пивка возле бани, отправился на свою лежанку. Наломавшись на чистке чердака и оттянувшись в бане, уснул мгновенно, держа в уме такую мысль: вот поспит полчасика, оклемается и увидит снова Ивана с Колюном. Больно крутые получались здесь законы внутреннего распорядка. Или, точнее, не совсем обычные для таких заведений.

Проснулся он часов около десяти вечера. Свет в комнате не горел, но все же различался новый постоялец на койке Колюна. Пуляев встал, сходил в туалет, вернулся. Новая персона оказалась мужчиной неприметной внешности, без признаков бытового пьянства и какой-либо степени ожирения. Одет он был в спортивный костюм, хороший, но не новый. Видимо, давно носил его.

— А где два товарища? — поинтересовался Пуляев у мужика, назвавшегося странно, Охотоведом. — Не вернутся уже?

— Увы. Шанс не использован. Чаю выпьем?

— Конечно.

Охотовед оказался парнем смышленым. Как бы и не расспрашивал ничего, но Пуляев неожиданно заметил, что рассказал про себя все, в рамках дозволенного Зверевым и собственным разумением. Про себя же новенький не сказал почти ничего. Охотовед да Охотовед. В тюрьме не сидел, как сюда попал — сам не понимает.

Вначале они обсудили проблемы футбола. Охотовед выведал эту слабую струнку Пуляева, и часа полтора они перемывали кости первому составу сборной, потом «Зениту», потом углубились в страны и дебри.

Затем прошлись по реформаторам. Тема эта была скользкой, и Пуляев раскрывать душу остерегся. Охотовед же проявил завидную эрудицию, так и сыпал персоналиями и событиями. При этом невозможно было понять, на чьей он стороне, и если случатся баррикады, то на какой половине игрового поля он окажется.

Разговор этот Пуляева разбередил. Он мысленно проделал весь путь от достопамятной даты в Пулкове до договора со Зверевым и сегодняшнего вечера. Ему стало себя жаль. И Охотовед заметил и эту перемену в нем.

— Я вообще-то здесь с инспекцией.

— То есть?

— Моя фамилия Бухтояров. Я директор этого заведения.

Пуляев рефлекторно поправил одеяло под собой, сел ровнее.

— Не переживай. Мне утром уходить отсюда. Дел полно. Начальник должен все знать досконально. Так ведь?

— Естественно. Меня-то тоже вычистите? — спросил Пуляев с надеждой.

— Тебя-то за что? Ты водку здесь не пьешь, с кухни селедку не воруешь.

— Какую селедку?

— Представляешь, они ночью пошли закуску искать. Не хватило им. Вспомнили, что на ужин давали сельдь. Умудрились на кухню пробраться. Взяли только две полуторакилограммовые банки. Больше ничего. Гуманисты.

— С селедкой связано для них такое слово, как счастье… Вчера излагали.

— То было вчера.

— Так было у тебя счастье в жизни? Хоть несколько дней?

Пуляев призадумался. Он догадывался, что вопрос этот не праздный и от того, как он сейчас ответит на него, зависит, может быть, дальнейшее продвижение его по Дну. Наслушавшись всякого за время своего внедрения в тонкий и чуткий мир бомжей, он мог бы легко сымпровизировать, сочинить такую историю, что задавший столь простой и вместе с тем печальный вопрос долго бы переваривал байку, просчитывал, что в ней правда, а что присказка. Но он решил говорить правду, и ничего, кроме нее. После того как Колюна с Иваном «интернировали», а уж какова была история, сколько поэзии, слез и ликования, а всего-то распитие, да и Бог с ним, и мелкая кража, а иначе как же назвать несколько банок с селедкой, и только исключительно по прихоти ностальгии, Пуляев чувствовал внимание к себе уже не кожей и шестым чувством, а хребтом.

— Ну, слушай. Тебе вставать-то завтра раненько?

— Ну, все относительно. Ты начинай, а я чайку сделаю. Излагай про свое счастье.

— …Это же и впрямь счастье. В командировку, на юг, летом. Правда, всего на пять дней. Но ведь никто еще не стреляет и не бомбит города. Будущие полевые командиры ходят на службу в потребкооперацию, а то и просто торгуют шашлыками на пляже.

Полтора дня туда, полтора обратно, два на месте и в пятницу вечером как штык обратно. Красивое слово — штык. Отчетливое. А раз так, значит — придется. Я не страдал от собственной неисполнительности, будучи тогда инженером. Велено — будем. Скажут — сделаем. А билет есть и туда, и обратно, так как сам шеф звонил в Аэрофлот. Чего ж не успеть? От Майкопа до Туапсе три часа автобусом. Но автобус утром. Есть еще один, в час дня, но на нем уже не имеет смысла. Так вот. План был такой: в Майкопе за день управиться, и утром…

Я купил новые плавки, майку и другое полезное барахло. Дело же в Майкопе было несложным. Поговорить по пустякам, взять чертежи, оставить письма и прийти в штыкообразное состояние.

В субботу я купил бутылку водки.

— Ну, начинается. Если и дальше про закуски и вино, ты мне неинтересен.

— Дальше и про то, и про это. Но мне кажется, что я как раз интересен тебе, мастер. Закон был полусухим, и кто знает, что там за ситуация? А после дня на пляже, намаявшись, накупавшись, обалдев после длинного дня, около полуночи, в номере… Беседа за жизнь с соседом. Примерно таким, как ты. Все обсудить в галактике. Все оспорить. А вот одному оставаться в номере не хотелось. Не любил я этого никогда. Но вот только чтоб сосед не храпел. Возможны были также всякие варианты. Знакомства… Тогда отдельный номер все же предпочтительней. А номер будет. До меня в Майкоп Трунов ездил много раз, и ситуация находилась под контролем.

И я полетел. В Краснодар самолет прибыл в четыре часа утра и совершенно благополучно сел, что тогда происходило сплошь и рядом. Ожидая автобуса, я купил кулек черешни за сорок копеек, а потом еще один. И потом при малейшей возможности покупал то клубнику, то яблоки, то груши. Что видел, то и покупал. Дорвался.

Накануне я бегал по Москве. Сумку сдал в камеру хранения. Но так как камера была не автоматическая, водку свою положил в пакет и забрал с собой, так как случалось, что изымали из сумок лишнее, а хлебное вино чаще всего. Ходить по городу с водкой в пакете нужно было осторожно, чтобы не пристукнуть о парапет или другое препятствие. Это было несколько утомительно. Я два раза сходил в кино, послонялся по ВДНХ, потом оказался в Сокольниках. Уже по инерции, выполняя программу, встал в очередь в «Жигули», но, не успевая, бросил.

Теперь я был в Краснодаре, водка осталась цела, лежала в сумке, и черешни временно не хотелось. Потом подошел автобус на Майкоп. Через три с половиной часа я был там.

В столице Советской Адыгеи все пело. Государственные катаклизмы пока ее не коснулись. Люди были, по-видимому, счастливы. Из громкоговорителей, бывших совершенно всюду и работавших на все сто, лились военные марши. Как будто Адыгейское государство готовилось к войне. Так мне тогда подумалось — и я рассмеялся. До гостиницы по прямой главной улице с полкилометра или три четверти. Марши не утихали. Я улыбался всем прохожим. Они не отворачивались.

В гостинице над моими рекомендательными письмами посмеялись. Случалось и такое. Или Трунов тут в последний раз напакостил. После долгих мытарств и унижений я поселился в небольшой окраинной гостинице, нигде не указанной и не значащейся. Было далеко за полдень. Все постояльцы комнаты находились на месте и недавно закончили пить одеколон, что я безошибочно определил. В комнате находились еще трое, и все смотрели на меня красными глазами. Оставлять в номере свою бутылку было бы самоубийственным поступком. Никакой камеры хранения в гостинице не было в понимании этого смысла. Комнатка за спиной администраторши. Из нее бутылка исчезнет так же блистательно, как и из механической камеры на вокзале. Плановая проверка, поиски левых джинсов для местной фарцы и прочее. За командированными нужен глаз да глаз. И я, прикрывая сумку телом, переложил бутылку в пакет. Красноглазые конечно же отследили манипуляцию, но не решили, как быть дальше.

На заводе в этот час был обеденный перерыв, и я решил пока послоняться по городу, потом быстренько сделать дело, а уже после пообедать. Меня совершенно поразил магазин с вывеской «Хлеб». Здесь можно было ткнуть пальцем в булку или другой какой лаваш — и получить точно такой же, но горячий, через несколько минут. И не из печи СВЧ, тепло которой мертвое и противоестественное, а из нормальной электропечи, где этот хлеб и выпекался. Я порадовался, купил лепешку и, покусывая ее на ходу, отправился далее. По пути увидел персики, купил полкило за рубль с чем-то и съел, даже не помыв. Единственное, что можно было в те времена получить от такого приключения, — легкое расстройство желудка. Но он у меня еще не был испорчен импортными консервами. И тут я увидел книжный магазин. От мысли, что здесь стоит какой-нибудь нечитаный Саймак, я весь затрясся. Трястись-то следовало не от этого. Сейчас я при виде шизофантазмов на развалах лишь недоуменно улыбаюсь. Тот Саймак был лучше.

Я вошел в магазин, порадовался обилию полок, приметил что-то наверху и потянулся к переплету. Тогда-то я и услышал характерно скорбный звук, которым завершилось печальное и краткое падение на мраморный пол пакета с заветным и долготерпеливым сосудом.

Я обмер. Все замолчали вокруг. Тогда я нагнулся и медленно поднял пакет. Сбоку, почти снизу, ударила тонкая упругая струйка, и я попробовал зажать ее пальцами.

Стакан мне был нужен, тара, банка… До ближайшего гастронома пятьдесят метров. Я зашагал туда широченными шагами. Тем временем осколок прорезал пакет в другом месте, сантиметрах в десяти от первого.

«У, правительство проклятое», — проговорил я отчетливо, но правительство-то по большому счету было ни при чем, а в гастрономе оказался перерыв. На заводе перерыв, в гастрономе, везде и всюду. Только вот водка истекала на асфальт, сворачиваясь в компактные лужицы. Я озирался, как зверь. И вот оно! Автомат газводы.

«А вот бросить его. На хрена мне все это? Не ко времени. Но как же бросить, когда вез столько и берег так».

Я выждал очередь, короткую, но все же невыносимо долгую, получил в руки единственный стакан, поставил его на асфальт и начал медленно сцеживать водку.

«Ох!» — выдохнули окружающие. Я нацедил полный стакан. Сверху плавали охвостья черешни и хлебные крошки.

«Да зачем я тебя покупал-то?!» — заорал я на лепешку, еще теплую, но уже напитавшуюся с краю водкой. Я поднял стакан.

— …Так ты все-таки алкаш!

— Я сейчас рассказывать перестану. А между тем счастье так близко…

Я посмотрел стакан на свет. «А фабрика? Как же я пьяный пойду? А вез сколько! А берег!» И я с отвращением победителя выпил стакан — медленно и тошнотворно. Было жарко. Пот на мгновение перестал выступать на лице, но тут же брызнул изо всех пор. Пожалел, что выбросил лепешку. Сейчас бы откусил с сухого края. Еще, наверное, теплого.

«Ну, не оплошал», — заговорили окружающие.

«Такой оплошает. Как же».

«Стакан давай назад! Тут воды выпить не из чего». — Очередь сглотнула одновременно со мной. И одновременно поморщилась. Я наклонил пакет еще раз и нацедил еще с полстакана, мутных и горьких. Я глубоко вдохнул, выдохнул, зажмурился и теперь уже совершенно через силу, ненавистный сам себе, «дожал». Водка стояла в горле и норовила выплеснуться обратно. Я перетерпел, но тут зааплодировал мужчина, стоящий крайним и, очевидно, завидовавший. Его поддержали. Не часто же случается такое.

«Героям слава!»

«Слава героям!»

«Пойди, мужик, закуси скорей, оплошаешь».

Плошать не следовало.

Я свернул за угол, дабы сразу покинуть место происшествия, а свернув, тут же выбросил пакет, который зачем-то все продолжал нести. Тот упал с шелестом и всхлипом, будто живой.

«Странно, — подумал я, — ни в одном глазу». Но пока брал в столовке суп, утку и еще что-то, в одном глазу появилось нечто, потом в другом. А потом я стал стремительно пьянеть.

Очнулся я в гостинице от боли в голове, мерзости во рту и членах, но более всего — от ощущения неминуемого несчастья.

— …А говорил — счастье. А теперь про несчастье.

— А ты можешь отличить добро от зла? Счастье от его антипода? Ну вот. Слушай дальше… Комната была прокурена. Я спал одетым поверх одеяла, встал и без помех вышел в коридор.

«Чего, сынок?» — встрепенулась коридорная.

«Чего, чего. Пить хочется».

«Там», — махнула она рукой.

Я побрел. В мужской, как она называлась, комнате все было совмещено и нечисто. Пересилив себя, я наклонился к крану, но тут же проворный таракан пробежал перед носом. Я плюнул и не попал в таракана, пить не стал, спустился вниз. Рядом с гостиницей, кажется, был еще один спасительный автомат.

«Куда вы ночью? Чего не сидится?»

«Прогуляться хочу».

Злобная и заспанная дежурная вышла к двери и отодвинула задвижку.

«Постучишь потом».

Я сразу же увидел автомат и так, словно от этого зависело, жить или не жить, поспешил к нему.

Стаканов было даже три, но вот монеток — ни одной.

Здесь я оплошал. Были двугривенные, были пятаки и прочая мелочь. Бумажные деньги были. Но ни копеечки, ни троячка. А вокруг — ни души. Только черная адыгейская ночь и предчувствие гражданской войны. Я помыл стакан над хлипкой струйкой, поставил его в стаканоприемник и ударил по автомату кулаком в то место, о котором знал с детства. Не вышло. Тогда подумал немного и ударил в режиме второго варианта — сразу в двух местах и с оттягом. Автомат сработал и выдал то, что требовалось. Без сиропа. Как и нужно, чего и хотелось. Втянул в себя великолепную холодную воду, щекочущую горло. — Уверенно поставил стакан под трубочку и повторил удары. Теперь, выпив уже медленно, пришел в себя. Только теперь посмотрел на часы. Без четверти три. Так долго спал и не помнил себя! Прошелся по улице, вернулся было к «отелю», но это было противоестественно, и остаток ночи я провел на вокзале.

А с утра началось! Дела на заводе сладились как нельзя лучше. К пятнадцати часам. И вообще все переменилось. В гастрономе за городским парком отыскалось пиво. Я купил три бутылки и одну выпил тут же. Естественно, пляж уже накрылся. «Ну что, попил водочки?» — спросил я себя, ненавистного. Чтобы лишить себя возможности нехороших ассоциаций, забрал из гостиницы сумку. Решив поехать в Краснодар другим путем, чтобы больше в этом мире увидеть, я отправился туда поездом. Самолет, возвратный и надежный, вылетал на следующий день в одиннадцать. Значит, оставалось еще некоторое время. Выбирая поезд, а большого выбора не было, увидел над кассой: «Туапсе 17.05». То есть через семь минут. И, ни о чем более не думая, купил билет.

Поезд шел по горам и ущельям, туннелям, другим невообразимым ранее местам, диким и прекрасным. Когда поезд остановился, пришел миг превращения дневного бытия в сумерки. Я сошел на перрон, и тут же начался мелкий курортный дождь.

Чудесное странствие мое по вечернему, а после по ночному городу, сидение на волнорезе, кофе в полуночной забегаловке, морской вокзал, промокшие ноги, опять волнорез… Неожиданно для себя я купил открытку с видом местного пляжа и написал что-то женщине, с которой не виделся уже лет десять. Потом я разулся и шел по кромке прибоя так долго, как смог, потом нашел сухой угол под навесом и долго лежал, закинув руки за голову.

Я с трудом заставил себя сесть в краснодарский поезд. Подумать только, не приедь я тогда в Туапсе или приедь утром, когда пляж и толпы, а после непременно уехал бы в семнадцать часов, так вот, в этом случае ничего этого не было бы никогда. Поезд тронулся…

Охотовед привел их к кирпичной стене мертвого механического завода. Только в конторе еще блуждали тени забытых предков. Десяток служащих, бухгалтер, директор. Оборудование в цехах было большей частью демонтировано и вывезено. После того, как ловцы удачи завершили «демонтаж»: срезали остатки кабеля, унесли посильное, после того, как ночью кто-то попытался с помощью автокрана забрать и вывезти последнее на «КамАЗах», на территории появилась-вооруженная охрана.

— Я тут бывал раньше. Так что вы у меня в гостях.

— Что за работа-то? Робу дашь? — поторопился выяснить обстановку рыжий.

— Все дам, что потребуется. Куда лезешь в дыру? Нам вот туда.

Охотовед указывал на заводской стадиончик. Трибуна человек на пятьсот, стойки футбольных ворот, невесть как уцелевшие, поземка на гаревой дорожке, уже в отметинах времени. Прошли к подсобке. Раньше здесь переодевались футболисты. Охотовед открыл дверь своим ключом. Вошли.

— Перед работой, может, нальешь? Хорошо бы. Работа шепчет. То есть погода подсказывает.

— Переодевайтесь пока. — Охотовед раскрыл свой баул и стал вынимать оттуда спортивную форму. Застиранные майки с номерами во всю спину, трико, разбитые, но все еще живые кроссовки и кеды. Размеры соответствовали, недаром в ночлежке записывали габариты. Даже шерстяные носки дал Охотовед. Тонкие, но настоящие. Как будто целую команду раздел. Команда давно перестала существовать. Как и завод. Форма же осталась.

— Лихо! Смело! — загоготали бомжи. Из второго баула появились хоккейные свитера.

— Это чтобы не простудиться. А можно и телогрейки. Кто хочет телогрейку?

Захотели трое. Затем Охотовед выдал всем спортивные шапочки, тоже тронутые молью и временем, но для работы вполне годные.

— Пошли на выход.

Зрелище впечатляло. Бомжи оглядывали друг друга, показывали пальцами, покатывались со смеху.

— Построиться! — приказал Охотовед.

Семеро страждущих мужчин построились в шеренгу по одному и даже были рады происходившему. Возвращалось забытое, заворочалось внутри сокровенное и необъяснимое. Каждый вспоминал, как и когда последний раз бил по мячу. Никакого мяча сейчас, однако, не было.

— Я обещал заплатить за работу. Я заплачу. Работа такая. Сейчас вы пробежите десять километров по гаревой дорожке. Времени на все про все час. Тот, кто уложится в пятьдесят минут, положит в карман приз.

— Чего? — завопили бомжи. — Бежать? Куда бежать? Чего?

Охотовед, предполагая и зная, что сейчас должно произойти, вынул и показал пачку денег и ведомость. В ней черным по белому были перечислены фамилии, свою Пуляев нашел под номером пятым, и проставлены суммы. По сто тысяч рублей.

— Что, просто пробежать? — не верила «команда»…

— Не просто. Первые три места призовые. За третье еще сто тысяч. За второе плюс двести. За третье четыреста. Вот ведомость на премии. Подпись, печать. Фамилии сейчас проставим. Вернее — через час.

— А зачем это?

— Чтоб вы не переживали, это для науки. Я вам измерю давление, пульс, занесу в протокол. Создается реабилитационный центр для вашего брата. Это как бы тест.

— А что, если мы сейчас тебя свяжем, а потом деньги заберем и гудеть? Тогда как?

— А вот кто это идет к нам? Вон, от дыры в заборе?

Это шел хранитель заводской недвижимости с самым настоящим автоматом «Калашников», в сапогах и полувоенной форме.

— Здорово, бойцы!

Рот до ушей, с Охотоведом за руку, присел на трибуну, готовится представление смотреть. Потом еще один подошел. Без оружия.

— Ну как сегодня? Играем? Я вот на того ставлю, хитрого. — И обладатель автомата указал на Пуляева.

Смех сам собой прекратился. Тем более что такие деньги на дороге не валяются. Многое можно прикупить. Особенно если выиграть.

И Охотовед дал старт.

Пропитанные водкой и консервантами, мужики побежали. Пуляев решил не усердствовать вначале. Впрочем, как почти и все. Только рыжий рванул, вышел вперед, засучил ножками. Охотовед отобрал самых непропащих мужиков. Тех, что имели шанс выпутаться. Пуляев знал здесь почти всех. Инженер, сварщик, наладчик оборудования, снабженец, офицер. Когда-то они были маленькими, им дарили подарки на дни рождения, ставили в домах, которых теперь нет, елки к Новому году. Теперь они в неуклюжей списанной форме и плохо подобранных кедах бежали по кругу забытого Богом стадиона за деньги. Круг здесь оказался в четыреста метров, как определил Пуляев после первого же. Значит, оставалось еще двадцать четыре. Он и время прикинул, доводилось раньше бегать. И понял, что темпа этого, кроссово-спокойного, ему не выдержать. Но чтобы продолжить путешествие по этому невозможному полигону, он должен был добежать. И оказаться при этом не последним.

Через семь кругов остановился снабженец. Встал, тяжело задышал, замахал руками, медленно пошел с дорожки.

— Я забыл сказать, — объявил в откуда-то взявшийся мегафон Охотовед, — что доля сошедших с дистанции делится на всех. Всем поровну, независимо от занятого места.

Снабженец дернулся, засуетился, поднял голову. Он отставал уже на круг, но все же вернулся и опять побежал.

Пуляев вошел в дыхание на пятнадцатом кругу, оглянулся и увидел, что бегут они уже впятером. Пот, едкий и спасительный, заливал глаза. Он бежал третьим. Впереди теперь инженер, за ним рыжий бомж. Немного ускорившись и поравнявшись с ним, Пуляев понял, что никто из них не получит большого приза. Легко и размеренно бежал рыжий, дыхание его, поставленное и глубокое, не вызывало сомнений в том, что это просто-напросто подставка. Охотовед красиво провел их. Оставалась надежда на второй приз. Он оглянулся. Наладчик отставал метров на тридцать. Между ними топотал офицер. Лицо его, совершенно багровое, сочащееся уже не потом, а какой-то сокровенной жижицей, было перекошено. Старший лейтенант, артиллерист, после училища попал на настоящую войну, видел всякое, семью потерял, натворил что-то, из армии вылетел, спился. В «Соломинке» его просвечивали дольше всех, все не верили в такую судьбу. Он был плотным, кривоногим, невысоким. Таким представлял Пуляев себе капитана Тушина. За пять кругов до финиша рыжий вышел вперед, не отрываясь особенно. Он мог бы легко дожать дистанцию, но нужно было соблюдать правила игры. Вторым бежал Пуляев, бежал уже на автопилоте, дыша часто и редко. Вот уже и розовые круги перед глазами показались. Они то утончались, то становились широкими и толстыми, словно бублики. Третьим шел Офицер, но Пуляев не видел этого, так как не мог оглянуться. Вернее, не хотел рисковать. Деньги эти были ему и не нужны вовсе. Ему нужен был ход на Дно. И между этой дверкой и ним оказывался фальшивый бомж, бегун, беглец рыжий и ненавистный. И тут Пуляев услышал тяжелое дыхание Офицера слева. Тот втерся между ним и бровкой, протолкнулся, отвел Пуляева плечом и рванулся вперед. Бедняга. Он, видимо, ошибся в счете. Бежать-то оставалось два с половиной круга. И когда остался всего один, Офицер сошел. Он стоял на карачках и плакал. Воздух с хрипом проникал в его легкие, с посвистом уходил. Офицер плакал. Рыжий начал ускорение слишком поздно. Видимо, заигрался или надеялся на скорость свою. И тогда Пуляев вдруг ощутил надежду. Если бы рыжий вот сейчас побежал в полную силу, ничего бы не произошло. Но он продолжал подыгрывать, держал «шишку». И за сто пятьдесят метров до финиша Пуляев начал свой спурт. Это получилось так неожиданно, что рыжий разрешил ему убежать метров на двадцать и все ждал, когда же Пуляев сломается. У Пуляева не было сил. Но в нем ожила ненависть. Рыжий ускорился по-настоящему, когда до конца оставалось метров сорок, и с недоумением обнаружил, что расстояние между ним и Пуляевым не сокращается. Так они и закончили. Недоуменный бегун на средние дистанции и Пуляев, не видевший уже ничего, кроме красной точки — маяка, на который он бежал, и тот все приближался, пока не раскололся на миллион горячих брызг. Он выиграл.

Горячий душ сделал свое дело. Пуляев словно заново родился. Когда лег на чистые простыни на спину — почувствовал позабытую мышечную радость. Он знал, что немного погодя, через час примерно, почувствует голод. Такой, какого давно не чувствовал. Он купил полуторалитровый баллон лимонада и уже выпил почти весь. Следующей покупкой стал радиоприемник «Сони», чуть больше спичечного коробка, с наушниками. Всего сорок восемь тысяч. Теперь он слушал музыку, отходил от неожиданного забега на выживание, ждал возвращения Охотоведа. Колюна и Ивана больше в гостинице не было. Они нарушили закон. Теперь Иван проявляет воровской артистизм где-то в городе.

Пуляев собрался было выйти за кефиром, тушенкой и чаем, но наконец вернулся Охотовед. И не один. Офицер, сегодняшний неудачливый бегун, был с ним.

— Чемпионам физкультпривет! — объявил Охотовед.

— Шутите, господин администратор.

— А вот этого не нужно. Не господин, а товарищ.

— Чему был посвящен забег?

— Какой торжественной дате? Выберите сами.

— Я вообще-то ужинать собрался. За кефиром пойти.

— Вот это отлично придумано. Но кефир сам пришел. — Охотовед стал вынимать из сумки бананы, макароны, пакеты с соком, еще какие-то свертки и действительно — кефир. — Садись, старлей. Твоя койка вот та. Он сегодня с нами переночует, не возражаешь, чемпион?

— А кто четвертым будет?

— А вот четвертого не нашлось сегодня. На троих разольем. Садись к столу, команда молодости нашей. Эликсир жизни ждет. Белый и животворный.

Разговор, которого так долго ждал Пуляев, состоялся около полуночи. Охотовед предложил работу и жилье. Работа в области. Деньги каждую пятницу. Работать руками и головой. Жить в отапливаемых коттеджах. Тем, у кого сохранились трудовые книжки, можно сделать запись. Что за работа? Работа серьезная и для массового бомжа не годится. Нужно, чтобы руки не тряслись и голова была светлая. Во время работы сухой закон. Питание трехразовое, горячее. Офицер — Семен Ильич — за предложение ухватился сразу. Пуляев как бы раздумывал.

— Я город люблю. Меня учил один мужик, три ходки: не люби деревню. Люби город.

— А ты в город еще вернешься, — пообещал Охотовед.

— А чего ты себя так зовешь? Ты действительно в зверях разбираешься? Или стеб такой?

Охотовед смотрел в глаза Пуляеву долго.

— Позже, позже…

— Позже — это как? Завтра?

— Красивое слово — «завтра». Но не совсем точное. Нужно говорить точнее. А вот как — трудно сообразить. Так что завтра утром выезжаем. Койки сдадим — и на Московский. На электричку.

— А потом куда?

— А о маршруте объявлю дополнительным образом.

Пуляев уснул около часа ночи. Только тогда совсем «отстоялся» пульс. Отлегло от сердца.

В восемь утра Охотовед разбудил их. На столе уже ждал заваренный чай, бутерброды с докторской колбасой, сметана.

— Сколько мы тебе должны? Это же не от ночлежки? — спросил Пуляев.

— Это от спортобщества. Входит в условия контракта.

В метро, когда они с Семеном Ильичом решили было перейти на другую ветку, там, где Московский вокзал, Охотовед придержал их, и они вышли на «Литовской».

— На Обводный нам. На автостанцию.

— А говорил про электричку.

— Будет вам и электричка, будет и паровоз с запасных путей. Немного погодя.

В автобусе им суждено было ехать недолго, часа полтора. Вышли на шоссе, у поворота. Слева Ладожское озеро, справа нитка электрички, как они смогли сообразить с Ильичом. Подождали недолго попутного автобуса, и действительно, минут через пятнадцать показался «пазик». Доехали до большого поселка. Там Охотовед засуетился, закружил по привокзальной площади. К нему подошел мужик в советской полевой военной форме, но без погон. Пожал всем руки, пригласил в кузов вечного странника дорог — «ГАЗ-53».

— Может, вернемся, Семен? — толкнул Пуляев старлея в бок.

— Иди ты. Вернуться всегда сумеем. Посмотрим, куда нас привезут.

— Ну гляди, Суворов. Не оплошай.

Дорога, когда-то крепкая, «функциональная», знала, как видно, лучшие времена. Слева и справа возникали забытые Богом домики. Рабочие поселки бывших торфоразработок. Кое-где, поближе к шоссе, еще наблюдался дымок над крышей и призрачное перемещение жителей. Начиная с третьего поселка — полное запустение.

Остановились в пятом. Десяток бараков, бывших когда-то жилыми. Это скорбное путешествие по местам, когда-то обжитым и веселым, по местам, где жили молодые люди, ходили бодрые парторги и председатели, жила надежда и крутились радиолы на танцах, бегали дети и шли утром мужики с удочками к озерам, привело и Пуляева, и Семена в философское расположение духа. Мертвые города страшны. Мертвые поселки гораздо страшней. Это убитая надежда. Город, пустой и слезоточивый, пережил радость новоселий. Люди уже успели пожить, купить диваны и телевизоры. А те, что жили в поселках, может быть, и входили после в новую квартиру, переступали порог, а чаще разлетались, как пыль на ветру. По городам и весям. И ни один город не стал для них своим. А тот, где они родились, не принимал их.

Шли еще около часа по лесной дороге.

— «Собаку Баскервилей» читали? Говорят, воют по ночам. Кругом болотина.

— Ты куда нас привез, командир? — продолжал недоумевать Пуляев, да и старлей настороженно вертел головой, был недоволен.

— А мы и пришли — уже. Вот пост.

— Какой еще пост?

— Обыкновенный. Часовые с ружьями. Ну ладно, ладно. Ружья не про вас. Акционерное общество «Трансформер». Прошу!

Они увидели ограду из аккуратной свежей сетки без разрывов, покрашенные в серый цвет стойки, ворота, будку КПП, а в ней мужика в такой же форме, какая была у водителя возле автостанции. Только этот был в шинели офицерской, но также без погон, и в фуражке, где только звездочка пятиконечная и никакого двуглавого орла. А на плече — ремень автомата.

— А почему оружие? Бутафория?

— Оружие настоящее. Есть лицензия. Это частное владение. Охрану любезно согласилось взять на себя предприятие «Андрис».

— Что-то не слыхал о таком, — усомнился Пуляев. — Ты-то что молчишь, Семен? Хочешь ты на частную территорию?

— Не хочешь — не ходи! — взвился старлей. — Хочешь по кругу бегать — бегай. Я жрать хочу и работать.

— Ты не жрать должен хотеть, а защищать Родину. А потом уже думать о социальной защите. А если надо — жить в палатке посреди чистого поля и там подохнуть. Вы же, суки, присягу нарушили! У вас же оружие было. Надо было этого, с отметиной, тогда на фонаре повесить. Тогда бы и Наджибулла был сейчас жив, а мы сидели в Исламабаде, дальше бы думали, куда двигаться.

— Вы чего распалились? Будет вам и Исламабад, и меченый на фонаре. Шучу, конечно…

Они вошли на территорию «Трансформера». Три чистых, свежевыкрашенных щитовых домика. За ними — котлован, залитый уже бетоном, с торчащими отростками анкерных болтов, арматуры, бетономешалка. Под навесом сложены трубы, ящики, на которых номера комплектации, названия узлов.

— Компактная котельная, финская. Будем собирать.

— Зачем? — поинтересовался Пуляев.

— А чтобы тепло было. Зима-то холодная ожидается.

— Ты, Семен, котел паровой видел когда?

— Пошел ты… бегун.

— Бегун, беглец, искатель славы… Не переживай, Сема. Жрать нам здесь дадут. Только вот выпить не позволят.

— Ну, пошли, — прервал становящуюся уже традиционной дискуссию двух оппонентов Охотовед. — Дело ждет. Или не может ждать. Как правильно, философ? Чемпион, как правильно?

— Дело не ждет. Оно мастера боится.

— Что верно, то верно. Вот в тот домик, крайний.

— «Трансформер» — это акционерное общество. Функция — военно-патриотический, вернее, исторический клуб. Изучаем историю, участвуем в играх. Отсюда и форма. У нас всякая есть. Советская, финская, немецкая, американская. Ну, всякая. Та, которой нет, будет сшита в нашей мастерской. Игры, учения, хроники, учебники, праздники. Теперь ни один праздник не обходится без штыковой атаки и водружения знамени. Здесь, в этом бывшем рабочем поселке, а точнее, недалеко от поселка номер пять, находится официально взятый в аренду участок, где мы занимаемся скромным строительством. Здесь будем базироваться, проводить учения, отсюда будем выезжать на праздники.

— Кто это «мы»? — наконец решил спросить Семен Ильич.

— Члены клуба. Сейчас подпишите заявления с просьбой о приеме.

— А где остальные члены клуба?

— На одном из праздников. Вернутся на днях. А мы пока начнем котельную ставить. Мастера привезли уже. Спит пока. В домике. Вы с ним вместе поживете. На троих один домик. Две комнаты и предбанник. Да, кстати, деньги можете сдать на сохранение. Положу в сейф. Мой домик командирский. В середине. Пошли, выдам обмундирование. Спецуху. Постельные принадлежности в домике. Мастера звать Ринат. Он татарин. Молиться не молится, но водки не пьет. Поскольку обещал. Питаемся в хозяйственном домике. Есть повариха Феня. Прошу дуэлей не устраивать. Жду вас через два часа на ужин. А потом начнем работать.

— В темноте? — спросил Пуляев.

— А на что нам дизель-генератор и цистерна соляры? Посмотри внимательно. Что там виднеется между молодых осин?

Между молодых осин действительно виднелась цистерна. Кажется, намерения «Трансформера» были серьезными.

Пуляев искал полудюймовый сгон. Шестой домик все еще был без тепла, температура съезжала к нулю, а «шестерку» как заколодило. Трижды запитывали обратку и трижды падало давление в котельной. Ринат, вечно молчащий, которого он видел здесь только работавшим и спящим, то есть по двенадцать часов на оба состояния в сутки, ругался и снова перебирал систему. Пуляев постигал премудрости сантехнического ремесла быстро, пререкаясь с товарищами, свободно манипулировал дюймами и номерами стояков. «Сделаем дело — пошли к нам в ЖЭК», — предложил Ринат. Это было уже серьезно. Кого попало он бы не позвал, а работали здесь мужики крепкие. За две недели никто не принял ни стопки, хотя в принципе уйти с территории «Трансформера» было можно. А в поселках водка была. Ведь жили же там люди. Значит, была и водка. Деньги каждый сдал на пороге этого странного мира Охотоведу, и тот положил их в сейф в командирском домике. Но были и заначки, и инструменты, и другое полезное в хозяйстве, годное к натуральному обмену. Так и поступил Витек, бомж, прибывший со второй партией десять дней назад. Охотовед, обнаружив криминал, без слов вернул Витьку имущество, карманную сумму, с которой тот пришел сюда, болоньевую сумку с набором детективов и посадил в машину, отправлявшуюся на «Большую землю». Все вышли его провожать и потом долго стояли у КПП, пока не стих где-то на лесной дороге голос двигателя.

Они не знали, что ни в какой Питер машина не пойдет, а на Мурманской дороге повернет направо, а в кузове вместе с Витьком будут уже два других мужика, и они попросят его не волноваться. Витька не утопят в болоте и не зароют в землю, там, где старые окопы и тщета времени победителей. Он окажется в отстойнике, где уже настоящая охрана и работа посерьезней, чем в «Трансформере».

— Почему «Трансформер»? — спрашивали они у Охотоведа.

— Не верьте буржуазным анекдотам. Товарищ Нетте, человек-пароход, вовсе не первый представитель этого искусства. Первым был Гуинплен. Человек, который смеется. Ничего смешного. Вы трансформируетесь здесь в людей, обретаете достоинство. Поскольку главное для человека — это свобода. Но нет свободы без труда.

— А работа разве не делает свободным? — спросил Офицер.

— Есть только одна свобода, свобода полета. И кому, как не тебе, знать это, бывший командир Пусковой установки оперативно-тактических ракет. Свобода поиска, свобода пуска.

— На «Большую землю» когда?

— Да когда хотите. Вот только запустите шестой домик. Потом встретим пациентов. И все. На Родину. Хотите — туда, хотите — сюда. А есть еще одна работенка, недалеко отсюда. Кто желает, может подряжаться. Работа с механикой. Я думаю, тебе понравится, офицер Семен Ильич.

Были опасения, что никаких денег Охотовед не заплатит. Но настал час расчета, и Охотовед достал бланки нарядов, которые он, оказывается, закрывал на все операции, табель, пощелкал машинкой, заполнил ведомость и пригласил всех в командирский домик.

— Может быть, кто-нибудь хочет остаться? Ринат вот остается. На всю зиму. Ему здесь нравится. Кто-нибудь хочет вторым номером? Хлопот почти никаких, трубы новенькие. Котельная с иголочки.

Заплатил Охотовед щедро. Более чем щедро. И тогда нашлись желающие остаться.

Уезжать должны были пятеро.

— А кто хочет еще работу, поинтересней этой?

Предлагаемая работа была следующим уровнем, который приближал, по всей видимости, к конечной цели. Пуляев ждал, когда кто-нибудь примет предложение Охотоведа первым. Но не дождался.

— Я предлагаю тебе и тебе. Вы больше всего соответствуете. Можете отказаться, но не советую, — захохотал бог и повелитель.

— Я иду, — согласился Офицер. — Только вот с деньгами как?

— Хочешь гарантий? Это естественно. Заедем в любой населенный пункт на трассе, положишь деньги в сберкассу. Оставишь себе на прожитье. А ты, Пуля?

— А я тебе доверяю.

— Слышишь, Офицер? Пуля доверяет.

— А я лучше положу.

— На меня?

— На счет в сберкассе.

— Дело хозяйское.

— А для кого мы это все делали, начальник? Кто тут будет жить-то? Богатые люди, чтобы слушать вой собак на болоте и медитировать?

— Здесь будут жить просто люди. Те, кому нужно выжить. А медитации у них — дело прошлое.

Первая машина с «отдыхающими» появилась под вечер. Из кузова спрыгивали на землю, подавая друг другу руки, обитатели дна. Пуляев не раз видел их в городе. Они были все на одно лицо, но ему казалось, что кого-то он встречал, кому-то отдавал пустую бутылку из-под пива. Опасливо озираясь и перешептываясь, они разбредались по указанным помощниками Охотоведа домикам, получали постельное белье, шли в баню и столовую. Мелькнула голова рыжего бегуна.

— Кто-нибудь что-нибудь понимает?

— Чего тут понимать. Топка есть. Мыловарню смонтируют. Хороший бизнес. Мыло, удобрения, скелеты можно медикам отдавать. С внутренними органами напряженка, они токсичны, медики не возьмут. Хотя можно просто на фарш.

— Ценю здоровый юмор, — появился из-за спины говорившего сменщика Охотовед. — Сейчас вторая машина придет, разгрузится, на ней и поедем.

Первым из второй машины выбрался Ефимов…

Пуляев было расплылся в улыбке, шагнул навстречу товарищу по празднику жизни, но осекся. Ефимов прошел мимо, не узнавая его, не оборачиваясь, и вскоре скрылся в хозяйственном домике.