Часть третья

19

Тяжело с гипсом на ноге, но хорошо, что нога есть. А вот отхватило б ногу — стал бы одноногим. Тогда что? Стараюсь представить себя калекой. Это сложно и пустая трата времени. Хотя время еще есть, недели две. После снимут оковы, и забот прибавится. Пальцами я, конечно, шевелю, но так мышцы не натренируешь.

Но больше всего мне не нравится моя голова. Словно была целая ваза, стояла себе, а ее взяли и разбили. Так и в голове у меня одни осколки. Доктор говорит всякий раз, чтобы я не беспокоился — до свадьбы заживет. Но мозги — это не нога, не член даже. Свадьба здесь ни при чем!..

Парень мордатый со шрамом приходит часто и говорит мне:

— Здравствуйте, босс.

А я отвечаю:

— Здравствуйте, — хотя имени его и не помню.

Что-то он мне все время говорит про Харьков. Надо понимать — это город на Украине. Украину я помню, а Харькова — нет. Откуда вообще Украина взялась, если я сам из Питера? Неву помню, лед на Неве и себя с красивой девушкой на мосту; Артиллерийский музей помню с пушками и танкетками во дворе, с мушкетами и дуэльными пистолетами в витринах…

Кстати, о дуэльных пистолетах. Не дает мне покоя книжка о «Правилах поединка». Я ее почти наизусть выучил. Ее я помню очень хорошо. Не все мне понятно, хотя все интересно.

«11. Всякое слово, письмо, движение, всякий жест, рисунок, которые задевают самолюбие, чувство собственного достоинства и честь другого — есть оскорбление.

12. Оскорбления могут быть умышленные и неумышленные.

13. Нанесения оскорбления по способам бывают трех родов: I — словесные; II — письменные и III — оскорбления действием.

14. По тяжести своей различаются: оскорбления I степени; оскорбления II степени и оскорбления III степени.

15. К оскорблениям первой степени причисляются: несоблюдение общепринятой вежливости и неумышленное оскорбление чести при смягчающих обстоятельствах.

16. Второй степени суть: умышленное оскорбление чести, клевета и оскорбительные жесты на расстоянии.

17. К оскорблениям третьей степени относятся оскорбления действием, слова и угрозы и намерения нанести оскорбление действием, бросанием предметов в лицо.

18. Ответ на оскорбление одинаковым оскорблением не может считаться за удовлетворение…

26. Дуэль из-за женщины допустима лишь при честном и нравственном поведении женщины.

27. Если женщина оскорблена заочно, то любой из присутствующих мужчин имеет право вступиться за оскорбленную.

28. Каждое лицо, узнавшее впоследствии, что никто не вступился за оскорбленную женщину, имеет право требовать от любого из присутствовавших удовлетворения, являясь в таком случае ее естественным защитником…

42. Законной дуэлью признаются только дуэли на пистолетах, на шпагах и на саблях…

58. Неумение пользоваться оружием не может служить основанием к отказу от дуэли…»

Да, все интересно и не все понятно. При мне разных девушек оскорбляли, рассказывая, как они трахаются и с кем, а я не заступался никогда. Слушать, правда, не любил. Но были ли они женщинами честного и нравственного поведения? Нет, однажды по пьянке дрался из-за малознакомой девки сразу с толпой и получил по тыкве. А она вроде блядь была… А если президент тебя оскорбил или член Верховного совета? А если менты на зоне только тем и занимались? Кто там тебе даст пистолет, шпагу или саблю?

Интересно читать, но теперь такого не бывает.

Листаю книжку, лежа на диване. Открываю на той странице, где речь идет о самой перестрелке.

«ЧАСТЬ III

1. Бой при дуэли должен быть поставлен в условия, обеспечивающие каждому противнику возможно полное приложение необходимой силы, энергии и ловкости…

3. Каждой стороне должно быть предоставлено абсолютное равенство средств нападения и защиты, то есть пистолеты должны быть одинакового калибра, заряженные одинаковым порохом и одинаковыми пулями.

4. Противники должны подвергаться одинаковому риску. Поэтому если, например, один из противников тайно наденет панцирь, то такая дуэль считается изменнической и влечет за собой ответственность, как за умышленное убийство…»

Что ж, наши российские парни сейчас вооружены приблизительно одинаковым оружием — АКМ, ТТ, «Макаровы», «стечкины», — да и бронежилеты, когда идут на дело, не надевают.

«ЧАСТЬ IV. Общие правила. Дуэль на пистолетах.

1. Прибыв на место поединка, противные стороны отдают друг другу поклон…

5. Расстояние между противниками в дуэли на пистолетах колеблется между сорока и пятнадцатью шагами. Дуэль на расстоянии менее пятнадцати шагов недопустима и считается незаконной.

6. Одежда дуэлянтов должна быть как можно проще. Все предметы, могущие служить хорошим местом прицеливания, как-то: воротнички, выпускная грудь рубашки, кончики платка из кармана, яркие галстуки и т. п. — должны быть скрыты или сняты.

7. Стоять при дуэли на пистолетах разрешается боком, чтобы представлять для своего противника возможно меньшую площадь прицеливания.

8. Дуэль на многозарядных пистолетах (автоматических револьверах) ни в коем случае не допустима…

9. Разрешается пистолетом прикрыть голову, подняв его вертикально, дулом вверх…»

Вот это «дулом вверх» меня изумляет больше всего! Бабахнул ты, допустим, и промазал, и тот, в кого стрелял, целится в ответ. Ты же стоишь, трясешься от страха и стараешься свой висок хотя бы прикрыть. «Дулом вверх»! Если прикроешь «дулом вниз», тебя из общества выгонят и в театр не пустят!

Мне лежать еще две недели в гипсе. Что бы такое повспоминать, что я не помню? Случилась бы дуэль в моей жизни — ее бы повспоминал.

И тут словно взорвалась в мозгу атомная бомба воспоминаний. Случилась тогда в тайге дуэль по правилам. Настоящая дуэль — с птицей!..

В девятом часу утра проезжаем Старонижестеблиевскую станицу. Тучи разнесло ветром, и сейчас загорится солнце. Грязная тачка летит по дороге весело. В станице несколько блочных домов и серебряный Ленин стоит в центре. Со словом «станица» связывается нечто казацкое, вольное. Я и сам казак по прадеду. У мамы сохранилась старинная картонная фотка. На ней несколько казаков с окаменевшими лицами сидят на стульях, выкатив грудь колесом. Шашки достали из ножен и держат острыми концами вверх. У каждого на груди Георгиевский крест. Один из казаков — мой прадед. Вот и все, что я знаю о нем… Станица же, которую мы проехали, скорее похожа на поселок городского типа. Ни один казацкий ген во мне не дрогнул.

Мы летим дальше. Солнце уже вовсю поливает нам с Лехой в лица, когда подъезжаем к станице Красноармейской. Что-то вроде районного центра. Бабулька в длинной юбке и ватнике бредет по тротуару. Велю Лехе остановиться.

— Бабушка, — спрашиваю, — не знаете, кто дома сдает в станице?

Бабулька останавливается, шамкает беззубым ртом и советует доехать до рынка и там спросить. Объясняет, как доехать. Мы пересекаем площадь, и возле местной почты нас тормозит мент в форме. Я велю Лехе выйти и поговорить вежливо. Леха двигатель не глушит, открывает дверцу и поднимается навстречу стражу порядка.

— Нарушаете, — доносится до меня.

— А что такое? — Леха под простака косит. — Мы шли аккуратно за автобусом.

— Перед площадью знак висит — проезд для легковых машин, мотоциклов и грузового транспорта запрещен.

— Не заметили. Извините, — корит себя Леха и шуршит в карманах, достает деньги.

Мент берет и шуршит уже в своих.

— Машину помойте, — говорит и отворачивается.

Леха садится обратно и отдувается. Отжимает педаль, и тачка трогается.

— Пять баксов, — говорит бодигард. — Казаки тоже на баксы перешли.

— Недорого, — отвечаю я.

Через пять минут подъезжаем к рынку. Все рынки одинаковы — яблоки, груши, арбузы, картошка, рыба. Новости и сплетни. Молодежи на рынке немного, народ в основном пожилой. Казачья молодежь вся в рэкет небось пошла. Нас, наверное, на границе ночью казачьи дети ловили. Тоже мне, погранцы херовы!.. Мы ходим с полчаса между прилавками и прицениваемся к товару. Спрашиваем наконец у мужичины, торгующего рыбой, про жилье.

— Так я вам и сдам, — радуется рыбак возможности покалякать. — Один дом все одно пустой стоит. Сын, когда вернется из армии и жениться соберется, тогда там станет жить. Сад там больно хорош…

Сад нас не интересует, но я улыбаюсь и киваю, поддерживаю разговор.

— А рыба откуда такая здоровенная? — спрашиваю.

— Ага! — счастливо восклицает рыбак. — Заметили! Это с прудов. «Белый амур» называется.

— Вы еще долго торговать будете? — интересуюсь я.

— Не знаю. Как дело пойдет! Вы по рынку пока походите, а я поторгую.

У него на лотке четыре рыбины всего.

— А сколько за месяц возьмете? — спрашивает Леха.

Рыбак пожимает плечами, усмехается по-доброму:

— Черт его знает? Посмотрим, что вы за люди такие.

По второму разу обходим рынок. Сколько еще так ходить после бессонной ночи и стрельбы!

— Купим у него рыбу, всех-то дел! — говорю я, а Леха соглашается:

— Да, босс! Проще купить. Для здоровья дешевле.

Возвращаемся к рыбаку и сообщаем о своем решении рыбки отведать. Мужик обрадованно начинает взвешивать, выходит всего шестнадцать килограммов; есть нам теперь эту рыбу не переесть. Леха перекидывает мешок через плечо, и мы идем в сторону машины. Я даю рыбаку двадцать долларов, и тот, быстро сосчитав про себя, соглашается. Мужик садится на мотоцикл и велит нам ехать следом. Мы просим рыбку подвезти.

— Почему нет? — Рыбак кладет ее в металлический короб, укрепленный в коляске. — И то верно. Багажник ваш пропахнет рыбой.

Проезжаем несколько улиц и останавливаемся возле одноэтажного низенького дома. Наш новый знакомый отворяет ворота и велит въезжать. Леха заруливает во двор, и мы бегло осматриваем хозяйство. Снаружи дом обшарпан, но внутри очень даже уютно. Старомодная мебель, вышитые коврики на стенах и фотографии в рамках. Только на кухне, как след молодежной жизни, висит плакат «АС/ДС» с чумазо-волосатыми рожами гитаристов. Туалет, конечно, во дворе. Гаража нет.

— Подходит, короче, — соглашаюсь я.

— Так меня Денисычем зовут. — Рыбак протягивает руку, я пожимаю ее, отвечаю:

— Вот и отлично. Знакомы будем.

Леха достает стодолларовую бумажку и отдает Денисычу.

— За месяц хватит? — интересуюсь у хозяина.

Он старательно считает в уме.

— Даже много, парни! — соображает все-таки. — Я меньше хотел.

— Нас такая цена устраивает.

— Что гаража нет, плохо. Но у нас, парни, никто не ворует. Не научились еще.

Мы прощаемся, и Денисыч уезжает. Еще долго слышен убывающий звук его мотоцикла.

— Я, босс, посплю часок. И обратно за парнями поеду. Тут все в порядке вроде.

— Нет, Леха, — не соглашаюсь я. — После такой ночи я тебя одного не отпущу. Граница больно крутая оказалась. Вдруг кто-нибудь остался, когда нашу машину засекали. Могли не все поехать. Мы просто позвоним Андрею и скажем адрес. Парни сами доберутся. Не маленькие.

Неожиданно возникает в пространстве звук знакомого мотоцикла, и скоро на пороге возникает Денисыч с мешком.

— Рыбу-то, а! Забыли!

— Точно! Совсем про рыбу забыли, — соглашаюсь я и велю Лехе забрать парочку рыбин.

— А остальные? — удивляется рыбак. — Вы ведь за все заплатили!

— Нам всего не съесть. Мы их вам дарим. Или кошкам вашим.

— «Белым амуром» кошек кормить? А вы, ребята, видать, настоящие бизнесмены! Интересно будет поговорить при случае.

Я ему вру в ответ о том, что приехали мы, мол, подписывать договора о покупке риса. Выйти, значит, хотим на местные элеваторы. Денисыч отвечает, что это дело хорошее. Обещает свозить поохотиться на рисовые чеки. Уток там навалом, и скоро охотничий сезон начнется… Леха спит стоя. Я сейчас тоже засну…

— К нам еще на помощь парни приедут. Если работу быстро закончим, то на охоту можем не успеть.

Наконец Денисыч уматывает, а мы падаем спать. Спим часа три, просыпаемся с трудом. Бросаем в лицо холодную воду из-под крана. Одеваемся и едем на почту звонить в Харьков. На почте пусто. Связь отвратительная. В разговор несколько раз влезает телефонистка, но Лехе все же удается объяснить Андрею, куда присылать бригаду. Те сами доберутся до Краснодара и остановятся в гостинице. После мы перезвоним в Харьков, и Андрей скажет, где их найти. Всего трое парней явятся. Выедут они сегодня вечером. Поездом. Леха разговаривает с Андреем, используя условные слова. Никто его не поймет. Сложно все это, зато надежно.

До Краснодара рукой подать. Решаем прокатиться, и скоро уже въезжаем в город — большой и обычный, южный, с Лениным посредине. По выходным в Краснодаре работает автомобильный рынок, и мы сговариваемся с Лехой посетить его, присмотреть мне тачку. Я помню, что в Киеве оттраханная вдова сейф с моими деньгами охраняет, поэтому деньги следует тратить… Мы паркуемся в центре и нанимаем таксиста показать город. За хорошие деньги таксист возит нас и показывает местные достопримечательности. Малоразговорчивый, но толковый дядька в кепке… Когда мы возвращаемся вечером домой, то нам уже ясно, как объехать посты ГАИ у Елизаветинской и Красноармейской станиц. Можно легко проехать через Ивановскую на Старонижестеблиевскую. Да и сами посты, не мудрствуя, объезжаются садами, если припрет. А если выйти на водосистему рисовых полей-чеков, то по ним проедешь пол Краснодарского края… Такую информацию мы получили от таксиста. С ними нужно просто умело поддерживать разговор. И платить деньги сверх счетчика, конечно.

Рано утром выхожу на крыльцо и смотрю в небо. Оно пустое. Только серый рассвет без облаков. Солнце спит еще. Слышно, как у соседей ворчат куры, но куры — почти не птицы… Делаю несколько приседаний, разминаю руки и спину, затекшую от спанья на жестком матраце. Бегу в сортир, бегу обратно. Леха чай кипятит и говорит, что надо бы не забыть заправиться на выезде из станицы. На столе у нас сухой батон, и мы шутим по поводу батона. Раздается тарахтение мотоцикла, и в доме появляется Денисыч с трехлитровой банкой парного молока и дюжиной яиц в кошелке.

— Решил побаловать вас, — улыбается рыбак и присаживается к столу. — Парни вы холостые.

— Спасибо, батя! — Мы благодарим и пьем молоко из больших глиняных кружек. Теплый забытый запах.

— Городские все едят всухомятку. Вот и худые. Вроде вас, — делает вывод Денисыч.

— Не такие уж мы и худые, — отвечаю я, посматривая на дюжего Леху.

— Тогда завтракайте и во двор выходите! — смеется рыбак и оставляет нас одних.

Расправляемся с молоком и яйцами. Выходим во двор посмотреть, что хозяин затеял. Тот уже приволок из сараюги двухпудовую ржавую гирю и предлагает помериться. Леха ухмыляется и начинает выжимать. Выжал пять раз и бросил на землю.

— Я теперь. — Рыбак ухватывает гирю поудобней, громко вдыхает воздух и начинает поднимать. Пять раз на одном дыхании. Опускает, переводит дух, отжимает еще три раза на одном мизинце. Мизинец у Денисыча, правда, как мое запястье.

— Сколько вам лет, батя? — удивляюсь я.

— Пятьдесят пять, — отвечает рыбак, а мы только руки разводим.

Денисыч отваливает. Заправляемся на выезде из станицы и гоним в Краснодар.

Осень дарит еще один сухой и солнечный день. Редко что приходится получать в жизни даром.

О том, что скоро авторынок, узнаем издалека по скоплению легковушек, припаркованных где попало. Толпы народа бродят, словно на салюте. Рыночная экономика не должна быть экономной. Поэтому прилавков, киосков и металлических контейнеров — до горизонта. Вот и ряды машин на продажу. Ходим и прицениваемся. Иномарок в Краснодаре не признают покуда. Ценятся «копейки», «четверки», «тройки» и «шестерки». Все остальное не для станичников, использующих машину вместо вьючных животных. Должны тачки таскать прицепы и лазать по проселочным дорогам. Трассы в области вылизанные для правительственных прогулок в Сочи и обратно, но чуть в сторону отъедешь — и настоящая Россия начинается. В итоге цены на «Жигули» в Краснодаре выше, чем в Питере.

…Я сперва на нее издали поглядел, походил кругами, подошел ближе и разглядел хозяина. Рослый, лет тридцати, с загорелым лицом и цепким взглядом. Похож на моряка. Продает «моряк» «БМВ-535». Черная машина сверкает на солнце, словно откормленная птица.

— Почем удовольствие? — спрашиваю небрежно и получаю такой же короткий ответ:

— Восемь тысяч «зеленых».

— Понятно. — Я уже влюбился в «птицу», но виду не показываю. — Мы сможем проверить ее на предмет угона?

— С угоном просто, — серьезно отвечает «моряк». — Надо в ГАИ заплатить, и они все сделают. Выпишут ксиву о том, что проверяли.

— Тогда давай торговаться, — предлагаю я.

— Попробуй, — проговаривает «моряк».

Пробую, и у меня получается. Сбиваю цену до семи тысяч, и мы бьем по рукам. Леха тем временем залезает под БМВ — только ноги торчат. Он и в двигатель забирается с головой. Исследует салон.

— Коробка-автомат, — докладывает после. — Два компьютера, ABC, кондишен. Кое-какие еще навороты.

Я сажусь за руль и говорю «моряку»:

— Поехали в ГАИ. В дороге тачку попробую.

«Моряк» молча садится рядом, и мы едем. В ГАИ сверяют номера движка и кузова с данными компьютера. Все чисто. Едем к нотариусу, и я получаю от того доверенность на три года. А «моряк» получает семь тысяч баксов.

— Машина такая большая, а деньги такие маленькие, — хмуро шутит бывший хозяин.

— Всегда так, — соглашаюсь с ним.

К авторынку возвращаемся в черном БМВ на зависть знатокам, хотя таковых здесь немного.

— Класс, босс! — восторгается бодигард по пути. — Такая машина! Два года можно в мотор не заглядывать! Зачем только наши тачки покупают? Только и ремонтируй их. Я тоже хочу фирменную.

— Тебе пока светиться не надо. — Торможу БМВ возле Лехиных «Жигулей». — Ты же бизнесмен. Возглавляешь филиал. Хочешь весь хохляцкий рэкет на себя вызвать?

— Не хочу, — отказывается бодигард.

На обратном пути пробую «рысака» на скорость. Шоссе сухое и ровное — жму на акселератор. Сто сорок километров набирает без напряга, может и за двести пойти. Леха безнадежно отстает сзади. Впереди же неожиданно выворачивает на шоссе с обочины какой-то козлище на «Беларуси» с прицепом. Козлище, похоже, везет говнище. Коровьи лепешки на асфальт так и вываливаются. Торможу аккуратно, стараясь, чтобы на говнище не занесло. Козлище едет посреди трассы, и, пока я соображаю, как объехать, Леха выскакивает из-за спины и, гуднув, обгоняет.

Так, в молодежных забавах, добираемся до станицы. Куры и гуси машут крыльями в ужасе, разбегаются.

Заодно мы накупили в Краснодаре всякой жрачки. Леха начинает стряпать, а я сажусь на крыльцо и курю. Пускаю дым в вечернее небо и решаю позвонить Андрею в Харьков утром, когда бригада уже прибудет на условленное место. И еще я решаю устроить серьезную выволочку Лехе. Оружие ему не велели с собой брать, ведь смысл поездки в этом и состоял — мы и оружие добираются раздельно. Но, похоже, плохо объяснил. Может, он подумал, что для акции будет другое оружие, а свое не в счет? Лишняя выволочка еще никому не повредила! Следует учесть, однако, наши спасенные оружием жизни…

Из сумерек возникает Денисыч. Хороший он мужик! Что он — так и станет у нас болтаться целыми днями?

— Привет, батя!

— Вот это, я понимаю, бизнесмены. — Денисыч аккуратно поглаживает черный капот БМВ. — Ваша или кто приехал из Краснодара? Номера-то областные.

— Товарищ по бизнесу подарил, — отвечаю я. — Только сегодня удалось оформить.

— Да, — удивленно качает головой наш хозяин и вдыхает воздух. — Откуда только так говном пахнет?

— Перед нами на обратном пути какой-то дурень прицеп навоза потерял! — смеюсь я на замечание Денисыча.

— Бывает и такое, босс. Босс? Так тебя вроде величают?

— Это неофициально.

Денисыч прощается и уходит. Он работает на прудах, где разводят рыбу, и иногда прихватывает рыбины на рынок. Смелый казак! Леха накрывает на стол, обещает сделать в багажнике БМВ тайники. После сидим за столом лениво.

За окнами темно, вечер. Решаем прогуляться по станице и скоро возвращаемся, не найдя особых достопримечательностей. Только черные улицы да желтые окна в домах. Ближе к ночи возникает неугомонный Денисыч, и я начинаю подозревать, что он следит за нами по приказу местных ментов или рэкетиров, если таковые здесь имеются. Но — отмахиваюсь мысленно; нельзя так думать о людях; мания преследования разовьется… Денисыч приносит банку парного молока и горячих пирожков, которые его жена испекла. Предлагает выпить, но мы, к его удивлению, отказываемся. Выходим на крыльцо поболтать. Холодно. Застегиваем куртки и поднимаем воротники. Денисыч начинает пространно рассказывать об истории здешних мест, о станице, о том, что стали возрождать казачество и его собирались атаманом выбрать. Отказался он. Смешно, мол, в шароварах с лампасами ходить и креститься на хоругви. А без царя, мол, какие казаки? Оказывается, до революции станица называлась Елизаветинской и скоро ей, как и соседним, двести лет исполнится. Мы соглашаемся: да, двести лет возраст серьезный. Я тоже пускаюсь в воспоминания. Правда, мало что могу сказать. Прадед тоже казак с Дона. Есть фотография. А деда расстреляли в тридцать восьмом. Но об этой истории я почти ничего не знаю, мать не распространялась особо. Про прадеда я еще помню, будто бы он являлся атаманом в Таганроге… Денисыч обрадовался, стал говорить — казака всегда видно по лицу, лицо ему мое нравится, острое, так он сказал, лицо. «Лицо казацкой национальности!» — пошутил рыбак. Он начинает спрашивать про отцовскую линию, и я чуть не проговариваюсь Лехе — морские офицеры, говорю, из Питера. Я же всем в Джанкое говорил о пригороде Москвы! С другой стороны, мало ли кто и где жил!.. Леха в итоге внимания не обращает, а Денисыч только хвалит: «Хорошая в тебе кровь. Острая!»

Посреди задушевной беседы возникает на улице тачка и тормозит возле наших ворот. Леха моментально достает ключи и бросается к своей машине, в багажнике которой еще есть АКМ с гранатами. И тут под фонарем возникает… Вика. Мать честная! Возникает посреди ночи с сумкой через плечо и машет радостно мне.

Обнимаемся. Влажный поцелуй на щеке. Бонни и Клайд в станице Красноармейской. Представляю девушку Денисычу как невесту. Денисыч сваливает. Вика вертится возле БМВ и счастливо хлопает в ладоши. Веду ее в дом и велю Лехе накормить.

— Ты откуда взялась, малышка? — спрашиваю ее, а она отвечает так, словно ничего не случилось:

— Если б ты знал, как мне пришлось с Андреем повоевать! Никак не хотел давать адрес. Я сперва телефонный разговор услышала. Название станицы. После ему пришлось рассказать подробно.

— Мы же здесь не детскими шалостями собираемся заниматься.

— Догадываюсь.

— Я с Андреем… Не знаю, что с ним сделаю!

— Перестань, босс. Это я виновата. Можешь со мной что-нибудь сделать!

— И с тобой тоже. Проще пулю в висок пустить, все равно от такой самопальщины станешь трупом. Только для трупа я еще не созрел…

Это я вру. Через час я труп. Лежу на полу и не дышу совсем. Обещал с Викой что-нибудь сделать, а сделал сам с собой. То есть Вика сделала со мной. Нет, мы друг с другом сделали… Мысли путаются, как девки, слабые на передок…

Я лежу на полу рядом с Викой. Мы сползли на пол, поскольку кровать начала люто скрипеть, а в соседней комнате Леха. Хоть и бодигард он, но от инстинкта тело не спасешь. А завтра парню в дело… Мысли — девки слабые… Сильный передок у Вики; она меня заломала, размазала, расплавила, укатала, раскромсала, ухайдакала, уделала, уебла всмятку, в дым, в блин коровий… Мысли — девки.

Ночь. Сон. Луна. БМВ. Лика в тумане с исчезнувшим лицом. Женская грудь в руке. Холодный сквознячок по голой жопе. Укрываюсь одеялом. Утро…

Тихо пьем молоко, и каждый думает о своем. На скатерти крошки хлеба. Очень похоже на фотографию Луны, которую видел когда-то в детстве. У Вики белая струйка пробежала по подбородку. Она весело вскрикивает и тянется за полотенцем.

Я отправляю Леху на почту. Велю ему позвонить в Краснодар и уточнить адреса парней, которые должны уже были приехать из Харькова и разместиться в гостинице. Леха скоро возвращается — он все узнал. Леха — молодец. Велю ему ехать, сказав, что догоню на трассе. Парень усмехается и тычет пальцем в говнище, которое налипло на колеса БМВ.

Леха уезжает. Скоро и мы с Викой трогаемся. Бонни и Клайд поехали на рынок за морковкой. Скорость на трассе держу под сто восемьдесят километров, а на поворотах сбрасываю до ста сорока. Машина держится на сухом и цепком асфальте идеально. На Вике короткое платье не по погоде, и ветер задувает подол. Я там был, под подолом, недавно и стал трупом. Ее подподол равен двум АКМ, гранате Ф-1 и «вальтеру». Она вооружена до зубов, тайников в ней навалом.

Останавливаемся на вокзальной площади, и я велю Лехе идти в гостиницу и привезти парней в сквер. Там, где памятник. Едем с Викой в сквер. Холодновато, но красиво от осенних ломких листьев. Скоро появляется Леха с анверовской бригадой. Здороваемся и располагаемся на скамейках. Леха ходит чуть в сторонке, сечет обстановку.

— Надо было, конечно, сразу, — говорю я. — Но ничего. Из гостиницы надо свалить и снять квартиру. Или дом в частном секторе.

— Мы тоже так подумали, — отвечает один из анверовских бугаев. — Я только один прописался.

— Отлично. Где оружие?

— На вокзале в камере хранения.

— Мы заберем несколько стволов. Пусть кто-нибудь из вас возьмет сумку и доедет с ней на автобусе до станицы Красноармейской.

Все тот же парень кивает понимающе, и один из его напарников отправляется на вокзал прямо из сквера. Двое других уходят искать жилье. Лехе я велю немедленно выезжать в Сочи и снять на «Полароид» дом моего сочинского клиента, все, что дом окружает, — подходы, подъезды. Все дистанции самому пройти и засечь время.

— Да, босс! — отвечает Леха. — Вопрос можно?

— Давай вопрос и вали.

— Где «Полароид» взять?

Я оборачиваюсь к Вике и спрашиваю ее:

— Где, Вика, «Полароид» взять?

— Купить, — подсказывает девушка.

Леха сваливает.

Мы возвращаемся к БМВ, я открываю багажник и достаю Викин плащ. Вика благодарит за то, что взял. Надевает. Другое дело. Теплее будет. Мужики не станут смотреть на коленки. Нечего нам к себе внимание привлекать. Садимся в тачку и едем по городу, сверкаем черным кузовом. Петляем по улицам, ошибаемся и находим все-таки скромный такой домишко в три этажа за высоким забором. Проезжаем по улице мимо. Вся улица состоит из подобных особняков, поэтому дорогая машина не привлечет внимания. Хотя из машины ничего не высмотришь, а походить-побродить здесь не получится. Сразу засекут. Прохожих нет совсем. Дорогой район…

Я нажимаю на газ, и скоро мы уже выезжаем на трассу. Вика щебечет справа, нахваливает обновку, но я ее не слышу. Слышу себя, свой голос внутри. А он говорит о том, что это только в книгах и фильмах все всё знают заранее — расписание жизни жертвы и прочее. А на самом деле никогда почти не выходит, чтобы все знать. Если самому отслеживать, то можно засветиться элементарно или даже нарваться на охрану. Поэтому, когда нет возможности получить максимум информации, следует действовать стремительно и нагло, не оставляя свидетелей. Если останутся свидетели, то провал обеспечен. Профессионализм, думаю, в том и заключается — быстрая атака, мощный удар на поражение и максимально быстрый уход. Обычная тактика партизанской войны. И цель всегда одна — нажива или личная месть. Исключение — спецслужбы, получающие заказы от государства, преследующие политические цели, оплачиваемые казной… Странный голос говорит во мне. Откуда знает все и так спокоен, будто учитель математики? Еще недавно я и думать об этом не думал, сидел у себя в магазине и плевал в потолок. Хотя на зоне приходилось и кровью плеваться. Не хотел я эту зону никогда больше в жизни вспоминать… Голос во мне все-таки мой. Он молчал до поры, но всегда был…

— Босс! В море еще можно купаться? — доносится до моего сознания голос девушки.

— В море?

— Да, босс, в Черном море? Ведь мы поедем в Сочи.

— У нас времени может не быть.

— Жаль. А то я в этом году почти не купалась.

Казацкие поля вокруг и лесополосы переливаются октябрьскими пожарами. Бонни энд Клайд на трассе.

Вика пихает кассету в магнитофон, и мы летим с музыкой. Вика откидывает спинку кресла, и мне хорошо видны ее шелковые колени. У бабы в башке даже в БМВ — койка.

Смотрю на дорогу, чтобы не напороться опять на сельскохозяйственное говнище и не улететь в кювет. Дорога пуста. До станицы доезжаем мгновенно. Заезжаем на рынок, где, как добропорядочные жених и невеста, покупаем продовольствие. Вика игриво торгуется с продавцами, и те, тая, сбрасывают цены. Тащу зелень и охапку фруктов в машину. Несколько виноградин лопается, и спелая мякоть размазывается на сиденье. Вика приносит арбуз и дыню.

Возле дома уже ждет анверовский парень с сумкой. Парень на вид тихий, а когда говорит — заикается чуть-чуть. Плечи, правда, покатые и тугие, как у штангиста. На голове бандитский ежик. Чего это они все так стригутся? За километр видно, что за фрукт! Велю Вике заняться обедом. С парнем, которого зовут Сережей, уходим в сараюгу и начинаем разбираться с оружием. С Украины в Россию прибыли два «Макарова» с глушителями, один короткоствольный АКМ. Сережа достает из сумки два махоньких «вальтера» и говорит:

— А-андрей сказал — вы-ы просили «ва-альтеры».

— Спасибо, — отвечаю я и разглядываю то, что я действительно очень просил достать.

Такое оружие можно носить в рукаве, и оно очень удобно для использования в неожиданных ситуациях и в людных местах. Еще я обнаруживаю в сумках кучу обойм и просто патронов без обойм.

— Еще така-ая же сумка осталась в го-ороде, — поясняет Сережа.

— Все отлично, — говорю я.

Велю парню садиться в БМВ и отвожу его в Славянск, где тот пересаживается в такси до Краснодара. Хорошо, что сухо сегодня. Сухо. Светло. Тепло…

Ночью возвращается из Сочи Леха. Я еще не труп, поскольку отправил Вику спать на панцирную койку, шутливо пожелав ей поскрипеть в одиночестве. Она поняла юмор правильно и теперь спит.

— Как там всесоюзная здравница? — интересуюсь, а парень отвечает невпопад:

— Здоровеньки булы!

Он достает из сумки новенький «Полароид» и фотографии, которые сделал в Сочи. Пока бодигард ест, рассматриваю их. Несколько видов дома с улицы, еще пара снимков сделаны из какого-то бокового проезда. Информация почти нулевая, но и это лучше, чем ничего.

Леха отваливается от стола, начинает рассказывать подробности, вынимает из карманов джинсов сложенный вчетверо листок с записями, читает их вслух. Это он выполнял инструкцию и добыл все параметры — в секундах, шагах, в сантиметрах. Ширина бокового прохода. Размеры голубятни в дальнем углу участка. Сколько секундо-шагов до перекрестка. Величина вырытой ямы в проулке за перекрестком…

— Тебя там не засекли хоть?

— Нет, босс, все делалось моментально под видом пьяного туриста. Я даже себе панаму купил.

— Панаму? Покажи.

— Я ее, босс, выкинул после.

— И это ты правильно сделал. Всякий, кто видел твою физиономию в панаме, запомнил ее навеки.

— Это вы шутите, босс?

— Это я шучу.

Так мы шутим. И еще курим. И еще выходим на крыльцо посидеть, как мирные селяне. Ночь пялится многоглазая. Тихо так. Только махонький ветерок переворачивает опавшие листья, шуршит ими почти неслышно.

— Я сперва сделаю краснодарского банкира, — говорю Лехе. — Самый сложный заказ.

Леха соглашается. Мы еще раз обговариваем детали и расходимся спать. Я в свою комнату вхожу на цыпочках. Так на цыпочках я людей мочу. Здесь, если Вика проснется, меня самого грохнут, грохнут-трахнут элементарно. Нахожу под кроватью второй матрац, раскатываю и засыпаю так стремительно, что даже не успеваю почувствовать, как во мне просыпается хищная птица…

Просыпаюсь я поздним утром и почему-то на кровати. Услышав мои шевеления, в комнату заглядывает Вика. Она наклоняется ко мне и смотрит с интересом.

— Почему ты раньше такого не делал? Это просто восхитительно! Я с раннего утра как на крыльях!

Отнекиваюсь, не понимая, о чем она толкует, встаю.

— Обещаешь еще раз так сделать? — настаивает Вика.

— Обещаю, малышка, — отмахиваюсь я, и Вика убегает на кухню.

Доносится шкворчание сковородок и уйма вкусных запахов. Леха пробегает в сортир. Вижу в окно, как он несется в трусах по двору. Я тоже встаю. Мы завтракаем и хвалим Вику. Она рада, а мы сыты. Скоро Леха собирается и уезжает в Краснодар первым. У него там своя кухня.

Вика садится мне на колени и начинает ласкаться, но ночная птица уже заснула.

— Утром у рынка прицепились местные, кажется, парни. Тащились до самого дома. Ехали за мной на машине. Ржали, как ненормальные, — шепчет девушка в ухо, и мне щекотно.

Я освобождаюсь от ее объятий и приношу из сараюги «вальтер». Показываю, как обращаться с этим удобным оружием, и советую:

— Еще раз пристанут, бей прямо в лоб.

А она шепчет-шутит в ответ:

— Нет, в лоб — это покойник. Стану стрелять в член.

Вижу — ей нравится оружие. Она ласкает ствол, будто пенис.

— Никогда не стреляла, — говорит Вика.

— Дело нехитрое, — отвечаю. — Я тоже когда-то не стрелял…

В Краснодаре я нахожу бригаду в полном сборе, и мы долго сидим в ресторане, где я угощаю парней обильным ужином и легкой выпивкой. Объясняю им, что план изменился и теперь они могут возвращаться на Украину. Действительно, если пойти на банкира всей толпой, то получится серьезное сражение, в котором уже станут действовать законы войны. А на войне нападающие теряют значительно больше, чем обороняющиеся. Если учесть, что обороняющихся, скорее всего, окажется больше, чем нападающих, то из этого следует — нас всех там замочат… Всех своих соображений не проговариваю вслух, просто благодарю анверовцев за привезенное оружие и желаю удачи.

Сидим в ресторане допоздна. Последним автобусом бригада уедет в Ростов. Уезжают. Мы остаемся с Лехой, но и его я отправляю на квартиру, снятую накануне. И Лехе я ничего не рассказываю. Рассказывать тут нечего. Просто одного человека замочить труднее, чем двух. А пользы от Лехи будет мало. Я только на него стану отвлекаться. Тут-то мы по пуле и схлопочем…

Разъезжаемся. Пустынная ночь. Делаю несколько кругов, чтобы убедиться — бодигард не рулит за мной. Нет, не рулит. Научился выполнять приказы.

Редкие фонари светят. Светят, но не греют. А в тачке тепло, можно нагреть и сделать сауну. Классная тачка БМВ. А вот и она — богатая улица. Проезжаю по ней медленно и выключив фары. Во многих домах горят огни, но больше всего огней в доме банкира, которого я планирую посетить. Весело, бля, живет русская буржуазия!

Делаю еще круг и останавливаюсь на соседней улице за грузовичком. Здесь, похоже, бедняки живут — темно, голодно и уныло. Сижу в машине и прислушиваюсь. Прислушиваюсь к пространству вокруг и к тому, что делается внутри. Что-то знакомое начинает шевелиться, чистить перышки. Ночная дикая птица расправляет наконец крылья с шумом, и я ступаю в ночь, как в родную избу. Вижу в ночи отлично, с каждым днем вижу все лучше и все четче. Иду туда, где веселится буржуазия. На мне черный спортивный костюм, в который я переоделся в машине, кроссовки и перчатки. Маску надену позже. В специальном поясе на животе два «Макаровых» с глушителями, двенадцать полных обойм и три гранаты.

Улица освещена прилично, но много деревьев. В тени их легко оставаться незамеченным. Бесшумно скольжу вдоль забора, убеждаясь с каким-то противоестественным удовлетворением, что на него фиг заберешься. Так и есть на самом деле — но только с фасада. А там, где сад, — можно. Не каменные вовсе преграды, а обычная деревянная гнилушка. Вставляю ногу в щель и прыгаю, подтягиваюсь на руках. Сижу скрючившись наверху, всматриваюсь и вслушиваюсь. Перелетаю на мягкую землю и крадусь садом. Рукастые деревья вокруг. Сдаются, будто плененные немцы. Перед самым домом освещенная лужайка, но на фасаде здания следящих камер не видно. От допотопных собак ушли, до электроники еще не дотопали. Молодец, русская буржуазия, долго жить будешь!

Итак, во дворе светло, но пусто. Только микроавтобус стоит боком к дверям. БМВ этот «форд» сделает на трассе элементарно! Значит, гости. Плохо гостям. Ничего гости не изменят. Буржуазия знает правила игра. Наркобуржуазия — и подавно. Не хера гостей созывать…

Мысли пролетают как пули. Несколько мягких прыжков — и я у дверей. Не двери даже, а целый подъезд. Хотя бы план дома знать! План дома не поможет, когда нет концепции. Она же простая, как металлолом, — свидетелей не оставлять. Мы же не в шпионов играем… Один ствол оставляю за поясом. Теперь в правой «Макаров», в левой — запасная обойма. Вдох-выдох, вдох-выдох. Побольше кислорода в кровь. Кислород нужен. Три ступеньки и дверь. Ну-ка, ну-ка, ну-ка! Открыта дверь. Мудаки за ней девяностодевятипроцентные! А мудак — это не Буревестник… Даже дверь не скрипит!

Большая прихожая похожа на зал. На стенах бра. Или как их там. На стенах гравюры в рамах. Или как их там. Столик и кресло. Телефонный аппарат под старину.

Делаю шаги. Прихожая — это не зал. Сам зал чуть дальше. Баскетбольная площадка с диванами и подушками для, бля, коктейлей! Квадратные окна и белые гардины с вензелями. Жалко пачкать ковры кроссовками. Спиной ко мне в кресле кто-то. Захожу боком и вижу спящего. Утонул в кресле и храпит бугай с ежиком на башке… В правой руке «Макаров», в левой — обойма. Бугай открывает глаза, и дотоле расслабленные мышцы его лица начинают что-то выражать — удивление, испуг и еще желание убить. У меня такого желания нет, но надо. Делаю то, что надо. «Пук» всего. Мозги вдребезги…

Каждый раз одно и то же. Дома, лестницы, верхние этажи. Даже рожи одинаковые. Только разные адреса… Перепрыгиваю ступеньки и на втором этаже натыкаюсь на двух парней, курящих в дверях комнаты слева. Они почти успевают достать оружие, но почти — не считается. «Пук» одному, «пук» другому. И еще «пук-пук» контрольные выстрелы. Меняю обойму. Оглядываюсь. Дом богатый, и света навалом. Людей до фига шебуршит по комнатам, хотя честные люди ночью должны спать. Я не сплю, и они не спят — так честно.

Пробегаю коридором второго этажа и толкаю дверь комнаты в — конце коридора. Женщина сидит в кресле, закинув ногу на ногу, и курит длинную тонкую сигарету. Возле нее сидит мужчина в твидовом пиджаке и галстуке-бабочке. Прямо так на ковре и сидит, гладит женщине коленку. Даю догладить. «Пук» ей, «пук» ему. «Пук-пук» — контрольные пули. Две следующие комнаты пусты. Оказывается, коридор не кончился, просто сделал странную загогулину. Отлично! Если что — убегу от автоматной очереди. Вот и последняя комната на этаже, из нее музыка доносится. Пусть доносится покуда. Я еще вернусь сюда…

Роскошная мансарда наверху и слева открытая дверь, за которой трое мужчин смотрят видик. На экране тоже трое мужчин сидят с фужерами в руках и смотрят в комнату. У смотрящих опять же фужеры в руках. Зеркало? Не зеркало. Надо было не с фужерами сидеть, а с гранатометами лежать в засаде. «Пук, пук, пук» в затылок им. Дергаются, словно в кукольном театре. «Звяк, звяк, звяк» — падают и ломаются фужеры один за одним. Здесь контрольных пуль не надо. Мозги и так вдребезги.

Меняю обойму. Бегу на цыпочках в смежные комнаты и не нахожу в них никого. За смежными комнатами в закутке девица скачет на парне с ежиком. В свете ночника лоснится девичья задница. Дал бы кончить, да ей еще далеко. Кончаю обоих. Девица еще дернулась несколько раз, но теперь это не секс, а просто агония. Ищу по углам и никого больше не нахожу. Бегу обратно на второй этаж и подкрадываюсь к комнате с музыкой. Вламываюсь в дверь и вижу девицу на кровати без всего. Рядом приемник на тумбочке. Мне же не баб заказали, а банкира, мать его!

— Ой! — вскрикивает.

— Лежать тихо! — приказываю и навожу на девицу «Макарова».

— Где хозяин? — спрашиваю.

— Папа еще не приехал. Что вам нужно от папы?

Дочь, значит. Папа, значит. Хреново получается.

— Какая у папы машина?

— У папы серая машина, — испуганно бормочет девица, не сводя глаз со ствола. — А это глушитель? — неожиданно спрашивает она.

— Это глушитель. Какая марка машины у папы? Цвет я уже знаю.

— У папы «мерседес». Вы денег хотите? Папа отдаст. Не стреляйте.

— Договоримся, — вру ей.

Достаю из пояса липкую ленту, намотанную заранее на карандаш. Несколько быстрых оборотов — и девица теперь фиг убежит. Заклеиваю и рот.

— Насморка нет? — спрашиваю.

Девица отрицательно мотает головой.

Отваливаю. Обрываю телефонные провода и выключаю везде свет. Заглядываю в комнату к заклеенной, но та лежит тихо. А музыка орет громко. Убавляю громкость, но свет не выключаю. Стаскиваю девицу с кровати и приковываю наручниками к батарее. Батарея теплая. Холодно по вечерам, и уже топят.

Сбегаю вниз и жду. Дом я захватил. Или дом захватил меня. Планировал быстро атаковать и быстро отвалить, но жизнь планирует по-своему. Сижу нахохлившись возле окна, словно пойманная птица в клетке. Если хочешь выбраться из клетки — умей ждать. Секунда, минута, двадцать одна минута и сорок секунд…

Ворота распахиваются, и во двор въезжает «мерседес». Черт его разберет — какого он цвета! Ночью все кошки серые, а птицы — черные… «Мерседес» подкатывает к ступенькам, и сперва из него выходит водитель-охранник, открывает правую переднюю дверцу. Все повторяется. Дома, машины, охранники. Хоть бы они на парашютах начали летать, а так становится неинтересно. Еще один охранник идет от ворот. Двое, значит… Банкир смотрит на окна. Да, это он, заказанный тип с фотографии! Банкиру не нравятся темные окна, тем более микроавтобус еще не уехал. Мудак заказанный что-то говорит мудаку-водиле и спешит к дверям. Открывает в темноту прихожей. Пропускаю его и водилу. Я-то вижу в темноте, а они не видят. «Пук» всего мудаку-водиле в лоб — мозги вдребезги. Банкиру рано еще — бью ему в тыкву рукояткой. Тыква крепкая и выдерживает, а банкир — нет. Падает на коврик. Смотрю в окно на второго охранника. Но тот не засек ничего. Ему же хуже. Поскольку я выскакиваю на крыльцо — и «пук, пук, пук, пук», бью в упор, чтобы замочить наверняка.

Бегу обратно в дом, полный мяса. Банкир лежит живой и ножками не дрыгает. Под него кровища ползет от водилы-мудилы. Волоку банкира в зал с белыми гардинами и впихиваю в кресло напротив первого покойника. Мужичина тяжелый и животастый — так можно и грыжу заработать… Чтобы не пугать еще человека раньше срока мертвецами, выкатываю кресло с покойником в прихожую. Возвращаюсь и зажигаю настольную лампу, направив ее свет прямо в лицо хозяину дома и «мерседеса». Меняю обойму на всякий случай. Начинаю хлопать мудилу-банкира по щекам, и делаю это довольно долго, пока тот не начинает соображать.

— Быстро, говнюк, всю информацию по наркодельцам!

— Что, что такое? — Мужичина пытается подняться, но я приставляю ему ко лбу «Макарова», и он больше не рыпается; только глаза в глазницах вращаются бешено.

— Гляди, говнюк! — Я достаю фотографию с его рожей и координатами на обратной стороне. — Узнаешь себя?

— Узнаю, — выдыхает банкир.

— Кто тебя заказал? Мне нужна вся информация!

— Сколько тебе заплатили, парень?

— Мне заплатили хорошо, — рычу на банкира. — Даешь информацию? Или ты покойник сразу! Из-за тебя и так полный дом трупов.

Держу его под дулом и пячусь. До кресла с покойником всего четыре шага. Вкатываю кресло и продолжаю давить на психику.

— Смотри, говнюк, что приходится из-за тебя делать!

— А-а… — начинает заикаться.

— Дочь твоя в порядке пока. — А у самого мысль в башке пищит: главное, чтобы тут его сыновей не оказалось! Но про сыновей нет вопросов — значит, нет сыновей у говнюка.

— Я хочу видеть дочь!

Я соглашаюсь, потому что его желание справедливо. Мы поднимаемся на второй этаж. Свет я включил заранее. Говнюк видит покойников в кровище и мозги вдребезги. Он только охает и стонет. Мы проходим в комнату дочери — та радостно мычит. Я говорю, что рано развязывать девицу, и велю говнюку вести в свой кабинет. Он сломался окончательно и бредет понуро по коридору, открывает дверь за углом, которую я ранее не заметил. Из этой двери меня могли замочить запросто. Просто мне повезло, что там никого из охраны не оказалось.

Комната не такая уж большая, но все в ней на месте и все вещи подобраны по цвету. Темно-малиновый ковер и стол красного дерева со старинной лампой под зеленым абажуром. Несколько книжных полок со старинными томами. Корешки у них из потертой кожи. В углу ломберный столик. На нем нарисована пастушка. Все это глаза читают автоматически, главное же — мужичина.

Палец готов спустить курок в любую минуту… Сейф в углу. Сейф серый. Не вписывается он в комнату. Только я не дизайнер, мне все равно.

Мудила-банкир поднимает книгу с полки и достает из-за книги ключи, а затем ковыряется ими в пупке сейфа. Дверца распахивается, и в руках у хозяина появляются папки с бумагами. Он оставляет в руках одну и садится за стол. «Макаров» смотрит мудиле в лоб. А я смотрю на то, что мудила вынимает из папки. Папка такая смехотворная, на тесемочках, за двадцать две копейки. А дел в ней, наверное, на десятки миллионов долларов! Мог бы, жмот, и на оргтехнику потратиться.

— Здесь все схемы и ключевые фигуры, — начинает банкир, но у меня нет времени слушать его. Я встаю за спиной. «Макаров» ласкает затылок мудилы. Пробегаю глазами бумаги, отмечая обширность географии. Весь Советский Союз! По наркомеркам Союз вовсе не развалился, а стал даже крепче. Забираю папку и сажусь в кресло напротив стола. Теперь только появляется возможность разглядеть заказного. Какие-то рожи у них одинаковые — розовые, бритые, с налитыми подбородками, широкие лбы и благородные морщины…

— Мой контракт, — говорю, — двадцать тысяч долларов.

— Перекупаю за тридцать пять, — проговаривает хозяин, и в его голосе я слышу отзвук надежды.

— Принято, — соглашаюсь без жмотства и опускаю пистолет.

Банкир начинает суетиться. Предлагает выпить, обмыть сделку. Я говорю — рано сделку обмывать, поскольку еще нет денег, а вот трупов — полный дом. Банкир затыкается, начинает ковыряться в открытом сейфе, в котором оказывается что-то вроде двойного дна. Я поднимаюсь и встаю за спиной. На всякий случай. Появляются пачки с деньгами. Банкир так и не успевает обернуться, «пук, пук» ему в тыкву — и тыква раскалывается. Деньги теперь у меня, а Страшный суд у покойника.

Тушу свет и сваливаю. Бегу по коридору. Подошвы я все же вымазал в крови, и теперь скользко. Забегаю к девице и оставляю ее живой. Делаю ошибку, но надоели трупы. Она чем-то на Вику похожа, и поэтому ей повезло. Отстегиваю наручники от батареи, а от ленты она сама освободится. К тому времени я уже буду далеко.

Выбегаю из дома с папкой под мышкой, как студент от профессора. Пролетаю темным садом к забору и перебираюсь через него, стараясь не издавать звуков, поскольку глухая ночь вокруг и каждый шорох слышен и может привлечь внимание. На богатой улице света много, а людей и машин нет, слава Богу. Срываю маску и лечу дальше по переулку искать БМВ. Лечу и разбрасываю по канавам и участкам оружие. Глушитель — влево, «Макаров» — вправо. Запал — влево, граната — вправо. Черная птица во мне складывает крылья, а я складываю черный костюм в сумку, превращаясь в обычного добропорядочного гражданина. Маску забыл выбросить! Оборачиваю ею камень, подобранный на обочине, и топлю в мокрой канаве.

Теперь БМВ моя черная птица. Летит по Ростовской трассе в сторону станицы.

Леха все понимает сразу и улыбается. Вика предлагает есть. Полночи прошло, но аппетит зверский. После Вика в кровати предлагает повторить прошлую ночь, но я не знаю, о чем речь. Тогда она делает сама.

20

Если правильно размышлять, то все мои действия последнего времени можно расценить как самоубийственную небрежность, конечной точкой которой станет моя гибель…

Такое длинное предложение прозвучало в мозгу, не лопнувшем еще, слава Богу, вдребезги, когда я проснулся. С кухни доносится стук сковородок. Леха что-то бубнит, а Вика ему отвечает. Вставать не хочется. Как встанешь, так и начнешь снова думать короткими автоматными фразами, поскольку некогда составлять большие, думает больше инстинкт. Утреннее же одинокое лежание в постели предоставляет редкую возможность предаваться праздным рассуждениям…

Итак, все началось с того печального дня, когда я попал на большие деньги с пиломатериалами и мне пришлось кидать «черных», чтобы вернуть долг. «Черных» я кинул, и кидалово обернулось для меня массой хлопот, связанных с необходимостью прятаться, готовить ответный удар из рогатки, будь она неладна! После убежал я в Крым и нарвался на кейс с кокаином, совершенно не желая того, не предполагая вовсе, что окажусь на пути у наркомафии. Затем Джанкой и Лика. К ней я проникся глубоким чувством, которое так и не обернулось физической близостью. Цель, то есть первоначальная цель моих акций, — убрать верхушку мафии, которая ищет меня и кокаин. Проще было свалить в Россию, где меня бы фиг кто нашел, но я не уехал, рассчитывая после окончания дел воссоединиться с Ликой. Правда, в результате хитрых комбинаций я как бы убит… Лика, вполне возможно, уже утешилась или скоро утешится другим. Сам я кувыркаюсь всеми невозможными способами с Викой — девушкой из Харькова. И мне это нравится. Получается, что первоначальной цели более не существует, а существует некая безжалостная машина для убийств, и, что интересно, пока что от этих убийств выигрывают именно те люди, которые меня ищут и сами хотят меня убить. А вот еще вопрос — так ли уж они меня ищут? Они ищут скорее кокаин, а кокаин сейчас в Джанкое. Самое интересное заключается в том, что я просто вошел в игру, просто испытываю дикий азарт. Деньги меня интересуют мало, Лику я начал забывать… Просто жжет в груди — и все. Жутко дикий азарт — вот повод, смысл и цель…

Мне нравится лежать и думать. Только разве подумаешь тут? В комнату вваливается Леха с приемником в руках.

— Послушайте, босс.

— «…в живых осталась только его дочь», — заканчивает диктор криминальные новости.

— Что еще говорили? — спрашиваю, а Леха пересказывает своими словами:

— В Краснодаре убили известного банкира и перестреляли всех гостей, включая женщин. Заведено уголовное дело и ведется следствие… А женщин зачем, босс?

Я стараюсь найти слова для ответа, только это сложно сделать. Проще навинчивать глушитель и бегать по этажам в маске. Хотя и это сложно.

— Тут такая, Леха, игра идет, — начинаю объяснять ему то, в чем и сам не разобрался. — Это же не разборки в поле с проезжими бандюками. Мы их тоже всех замочили.

— Но женщины…

— Подожди! Женщины, ты говоришь? Все, кто там находился, все кормятся от наркотиков. Наркотики уже угробили сотни людей. И еще угробят. Наркобизнес — этот как мировая война. Нет правил! Я дочь его просто пожалел… Зря.

— Иногда мне страшно становится. Как-то дико…

— Ты, когда первый раз стрелять начинал, думал — это в тире? Стрелять по живым людям?

— Я, босс, если честно, вообще не думал.

— Теперь думай. Если жить хочешь. Сам вписался. — И тут я решаю парня несколько успокоить. — Ты, главное, не дергайся. Рано или поздно все это кончится. Пройдемся по верхам — станем жить спокойно.

— Да, — кивает бодигард и начинает наконец улыбаться. — Жить-то хочется…

Вика уговорила, и Леха согласился прокатиться на рисовые чеки. Так здесь называются рисовые поля. Мы словно во Вьетнам попали. Долго колбасились по пыльным дорожкам, стараясь забраться в самую глушь.

— Обратно выберешься? — спрашиваю я бодигарда, когда мы заруливаем в тупик.

— Элементарно, босс! — бодро отвечает он.

Я прихватил из дома полный пакет баночек из-под майонеза, и теперь Вика расстреливает их из «вальтера». У нее получается — она крепкая девушка и, похоже, жестокая. Ее фигурка в узких джинсах и короткой кожаной куртке смотрится замечательно на фоне убранных полей. Вика бьет с десяти шагов — с одной руки, с двух, с поворота. Почти каждый раз «бац» — и баночка разлетается вдребезги, как мозги.

— Хватит, Вика, — наконец кричу ей. — У меня к «вальтеру» патронов мало.

Вика засовывает оружие за пояс джинсов и идет ко мне. Мы стоим друг против друга, и девушка кладет мне руки на плечи.

— Я люблю тебя, босс, — шепчет в самое ухо.

— Нет, правда, — повторяю я как могу нежно. — У меня патронов мало.

— Теперь ты возьмешь меня с собой в следующий раз?

— Куда? — не понимаю вопроса.

— С собой. — Вика смотрит в упор, и лицо ее… Так выглядит лицо женщины при желанном соитии. — Возьмешь, босс, с собой, когда опять пойдешь стрелять? — повторяет Вика вопрос.

У меня нет правильных слов для ответа.

— Я и Леху-то не беру, — отнекиваюсь. — Это тебе не баночки из-под майонеза…

Сегодня у нас банно-прачечный день. Приводим себя в порядок, а вечером отправляемся гулять по станице. Леха вдруг заявляет, что познакомился с местной девчонкой и обещал ей прийти на танцы. Есть, мол, в станице клуб.

— Ты что, колом в лоб давно не получал? — взвиваюсь я. — Мы сюда твисты и шейки давить приехали, да?!

Леха виновато хмурится, а Вика говорит, посмеиваясь:

— Ладно тебе, босс. У человека, может, любовь! Это ты никого не любишь.

— Любишь — не любишь… Надеюсь, оружие не взял? — спрашиваю бодигарда.

— Не взял, — виновато отвечает парень.

— И я не взял. Так и быть, вместе сходим. Пиздюлей на всех получим. Тебе меньше достанется.

Клуб оказался новым зданием, добродушным на вид. На фронтоне художник нарисовал каких-то старцев, евреев с книгами. То ли эта роспись должна намекать на библиотеку в клубе, то ли на евреев в станице. Оставляем Лехицу тачку чуть в стороне от клуба и отправляемся танцевать.

По стенам кубообразного зала бегают лучи прожекторов, а из колонок летят забойные ритмы. Пока мы с Викой разглядываем местную публику, Леха исчезает и скоро возвращается с девушкой. Знакомит нас. У девчушки круглое лицо и прямой взгляд. Вся она состоит из круглых частей. Симпатичная и какая-то домашняя. А длинные волосы лежат на плечах, словно у русалки.

— Ты, Леха, держись рядом, — ворчу. — Таких без махаловки не отдают.

Бодигард отваливает танцевать, а я оборачиваюсь и говорю Вике:

— Все равно ты лучше.

Музыка изменилась. Заиграли скрипочки, и началась лирика. Не успел я Вику пригласить, как из разноцветной танцевальной тьмы возник здоровяк и попытался ее увести. Он даже взял Вику за локоть, но я попросил оставить нас в покое, и здоровяк ретировался.

— Скоро начнутся заморочки. Давай хоть потанцуем чуть-чуть.

— Давай потанцуем. — Вика обняла меня, и мы стали шевелиться, стоя на месте. — Тупые деревенские быки! Только настроение испортят.

Но заморочки начались не сразу. Нам дали дотанцевать до конца. Леха предложил русалке проводить ее до дому, и та согласилась. На улице глухая ночь. Мы с Викой идем несколько сзади, и я стараюсь удержать неожиданное ощущение остановившегося времени, когда вчерашнее уже ушло — значит, его и не было, а то, что придет завтра… Может быть, и не придет оно никогда. Останется только эта пустая ночь и теплое Викино тело рядом…

Ночь кончается быстро. Сзади раздается сперва шелест шин и скрип тормозов. Потом вспыхивают фары. Я оборачиваюсь и вижу сразу четыре машины, остановившиеся за спиной, и ораву парней, выпрыгивающих из них на улицу.

— Забирай Лехину деву и валите в сторону! — приказываю я, и Вика подчиняется, исчезает, говоря укоризненно:

— Разрешил бы «вальтера» взять! Попробовала бы по ногам выстрелить!

Леха выныривает из темноты.

— Ну что, Отелло, дотанцевался? Прикрой спину. Газовый-то баллончик взял?

— Почему — Отелло? — спрашивает Леха, а я не знаю.

Мы достаем по баллончику, но против лома, как говорится, нет приема. Ломов покуда не видно. Толпа сгущается. Сперва раздаются связные вопли о том, что, мол, видели они таких залетных фраеров и с ними разобрались, теперь и с нами разберутся. Будем мы, мол, знать, как танцевать тут с их девицами, которых они трахать должны, а мы не должны. Далее следуют общеупотребительные матюги, а я велю Лехе от меня не отрываться и сечь ветер, чтобы себе в лицо не набрызгать газом. Мы сечем ветер и, когда толпа оказывается совсем рядом, разряжаем в станичников баллончики. Часть из них хватается за лица, орет благим матом. Те, кому не досталось, ошеломлены. Перед моими глазами возникает жесткое лицо учителя в клубе «Олимп». Владимир Илларионов объясняет, как бить врагу по яйцам и кадыкам… Я был хорошим учеником. Бью ошеломленным станичникам по яйцам, кадыкам, по вискам, ключицам и коленям. Бью кулаками, локтями, ногами. Леха тоже метелит направо и налево…

Откуда-то вываливает ментовский «уазик» и останавливается возле побоища. Я командую Лехе остановиться и зову из темноты девушек. Когда к нам подходит капитан в расстегнутом мундире, то мы уже возвращаемся в прежний облик — добропорядочные предприниматели, будущее возрождающейся России. С капитаном двое сержантов, но они остались разбираться с побитыми станичниками.

— Что здесь происходит? — спрашивает капитан грозно, но, увидев русалку, сбавляет тон. — А, Инна! Ты видела все?

Русалка объясняет капитану обстоятельства махача, и капитан понимающе поддакивает. Он даже приносит нам свои извинения за местных шалопаев, пеняя на то, что традиции казачества утеряны, а вот хулиганские — приобретены.

— А я вас видел, — добавляет мент, добрый, похоже, малый. — Ваши машины стоят во дворе у Денисыча.

— Да, — отвечаю я капитану озабоченно. — Мы представляем одну украинскую фирму. Хотим заключить договор на поставку риса. Приехали оглядеться, завести знакомства. А тут такое.

— Ну, ребята, бывает. Вы ж их отделали. Как это у вас получилось?

— Занимался спортом раньше, — отвечаю менту. — Теперь вот пригодилось.

Из короткой беседы выясняется, что русалка Инна — дочь председателя колхоза, уважаемого в районе человека. С ним нам и предстоят переговоры о рисе. Сам же мент тоже может посодействовать в плане защиты от местных хулиганов, которых, к сожалению, развелось в последнее время… Я поддакиваю капитану, а сам потираю бедро — кто-то из «бакланов» все-таки зацепил ногой. На этом и расходимся.

Утром с молоком заявляется Денисыч. Вся станица уже в курсе посттанцевального махача, каждый комментирует по-своему. Большинство радуется — наконец братьям Мелиховым и их гоп-компании дали по рогам.

— Как это вы их уделали! — хохочет рыбак. — Молодцы, ребята.

А меня хлопает по плечу и хвалит персонально:

— Сразу понял — казак приехал! Наша кровь!

Когда Денисыч отваливает, я говорю Лехе:

— Придется тебе, парень, заняться этими самыми договорами. Мне твоя помощь пока не нужна, а вот этот дом, станица как база пока необходимы. Если ты не займешься рисом после драки, то начнутся подозрения. А бизнес хороший!

Я отстегиваю бодигарду пару тысяч «зеленых» на представительские расходы, велю купить костюм и прочее барахло, чтобы выглядеть солидно.

— Будешь коммерсантом. Прическу другую заведи. Хватит этих бандитских ежиков.

Леха, вижу, доволен. После сотни покойников у него в башке какие-то мысли завелись. И это хорошо — хорошо для дела, для бизнеса; когда стреляешь, лучше не думать — дорогая игрушка выходит.

Я отдаю парню все газовые баллончики, купленные на всякий случай в Краснодаре, и прошу тут стрельбу не устраивать. Леха обещает обойтись без убийств. Я забираю Вику, и мы уезжаем в Сочи.

Надоело хвалить БМВ, но не могу удержаться. Тачка летит по трассе со страшной скоростью, а ощущение такое, будто едет не более сорока километров в час. Летит ровно — почти не надо рулем шевелить.

Понимаешь близость моря по тому, как быстро меняется природа вокруг: кончаются казацкие поля и лесополосы, новая растительность подступает к дороге. Когда мы остановились в Туапсе, чтобы купить на рынке какой-нибудь еды, то, выйдя из машины, сразу почувствовали, насколько здесь теплее. Черное море нагрелось за лето и теперь поддерживает тепло на побережье, словно батарея.

Хотя сезон и кончился, на рынке торговля идет бойко. Мы съели с Викой по паре шашлыков и прихватили с собой горячий лаваш, большую желто-восковую дыню и килограммовую гроздь винограда.

Равнина заканчивается, и постепенно дорога начинает петлять по горам. Опыта такой езды у меня нет, приходится придерживать БМВ и даже пропускать вперед местных водил, которые носятся по горной трассе, ничего не боясь. С правой стороны дороги горы не очень высокие, но крутые, поросшие густо деревьями, листья которых семафорят всеми цветами осени. Вика пытается завести беседу — мне не до разговоров. Добраться бы побыстрее и живыми до Сочи. Вот и сама всероссийская здравница. Шоссе постепенно обрастает домами. Слева хорошо видна сероватая гладь моря. Солнце висит в послеобеденной дымке.

Ориентируюсь по указателям, сворачиваю к гостинице «Ленинград» и паркуюсь возле нее. Чуть впереди пляж, и я велю Вике отправляться туда, посидеть на камушках или в шезлонге. Или, если станет холодно, зайти в гостиницу и погреться в баре. Обещаю скоро вернуться.

Называю таксисту, скучающему возле гостиницы, адрес, и тот лениво начинает заряжать. Не торгуюсь и еду. Я ему даже не адрес назвал, а только улицу. Выхожу загодя и быстро обегаю нужный дом. Сразу его узнаю по Лехиным фотографиям. Ничего нового, но все равно лучше самому посмотреть. Отмечаю про себя места на заборе, которыми можно воспользоваться, перебираюсь во двор. Глаза сами фотографируют детали, и через несколько минут я свободен. Дома, заборы, собаки, двери и форточки — все везде одно и то же!

Возвращаюсь к гостинице и иду на пляж. Вику видно издалека. Ее светло-коричневый плащ. Ее волосы — светлые, чуть вьющиеся на ветру. Она лежит, развалившись в шезлонге и закрыв глаза. Подхожу и сажусь на гальку рядом.

— Босс, это ты?

— Это я.

— Ты так быстро вернулся. Я тут почти заснула. Так приятно полежать возле моря.

— Я тоже полежу.

— Возьми шезлонг и устраивайся рядом.

— Нет, мне и так хорошо.

Ложусь на гальку спиной, подложив руки под затылок. Телу не очень-то удобно, но приятно. От моря тянет сырым, соленым запахом, и скоро действительно начинает подкатывать сон.

— Мы сегодня вернемся обратно? — раздается сквозь дрему вопрос девушки.

— Нужно будет вернуться к ночи, — отвечаю ей.

Улизнув от секса и дождавшись, когда Вика заснет, я достаю ту папку на тесемочках, добытую в Краснодаре, и начинаю ее изучать внимательно. Рисую свою схему, чтобы лучше связать концы с концами. Так выходит: из Афганистана и Пакистана наркота идет в Таджикистан; из Таджикистана — в Узбекистан, там основная перевалочная база; через Абакан же идет монгольское зелье, а в Красноярск ведет тропа с Дальнего Востока. Координируются все эти потоки, понятно, из Москвы. Осталось только к стрелкам приписать известные уже адреса и фамилии… По стрелкам получается все очень даже просто. Анверу лишь нужно узнать того или тех, кто ему непосредственно дает задания. Его или их и нужно будет ликвидировать, поскольку именно он или они непосредственно заинтересованы в возвращении того злосчастного чемоданчика с кокаином, на который я напоролся в Симферополе. Всю схему я завалить не смогу, да и ни к чему. Глушители, конечно, дело хорошее. Ф-1 — гранаты — тоже рвут на части. Но всю наркомафию мне не переколошматить. Нет у меня такой неуёмной гордыни! В народные мстители я не заделывался! То, что я сейчас вытворяю, — необходимость. Отрабатываю задания, получаемые Анвером, стараюсь выйти на своих гонителей. Своеобразный инстинкт самосохранения…

Я еще сижу с полчаса, запоминаю схему с адресами, а после в печурке сжигаю и саму схему, и краснодарскую папочку с тесемками.

Из оружия я взял только «вальтер» — хватит изображать Рембо с гранатами и устраивать мясорубку. Вика его спрятала, как всегда, под платье, и мы летим теперь в сторону Сочи. Вика сидит, откинувшись в кресле, закрыв глаза. Я тоже не рвусь в разговор — репетирую мысленно сегодняшнюю акцию. Проделываю все, отматываю сцену, словно пленку на видеокассете, повторяю.

— Знаю, кто банкира в Краснодаре убил, — доносится до меня неожиданно голос девушки.

Как-то я должен среагировать, но не знаю как.

— Кто? — спрашиваю.

В динамиках кончилась музыка — Вика меняет кассету в магнитофоне. Начинают скрипки, после присоединяются виолончели. Вика поставила кассету с музыкой Вивальди. Я совсем не разбираюсь в классике, но Вивальди знаю, у мамы была такая пластинка. Я ее тысячу раз слушал в детстве.

— Ты, — просто отвечает на мой вопрос девушка.

Передо мной дорога, и я должен следить за ней. Нужно ехать спокойно и быстро. Нужно ответить что-то…

— Какие будут возражения? — спрашиваю. — Даже если это и я.

— Никаких. — Вика поднимает кресло и поворачивается ко мне. — Почему так много?

— Меньше не получилось, — ухожу от ответа.

— А сегодня сколько планируешь?

Впереди ехал рейсовый автобус со скоростью черепахи. Ехал и ехал. БМВ не для того, чтобы сидеть у советских развалюх на хвосте. Я резко иду на обгон и чуть не врезаюсь в выкативший неизвестно откуда грузовик. Успев проскользнуть в щелку между автобусом и грузовиком, я отвечаю Вике:

— Я всегда планирую одного.

Вика замолкает, и теперь мы летим по шоссе молча. На двадцатой минуте молчания я не выдерживаю.

— Это же наркомафия! — завожусь и повышаю голос. — Вы меня с Лехой за людоеда держите! Ты знаешь, что такое наркомафия?!

— Знаю, — неожиданно спокойно отвечает девушка.

Я только кошусь на нее, затыкаюсь и качу в Сочи.

Остановившись, как и в прошлый раз, возле гостиницы «Ленинград», я велю Вике снять номер и вернуться к машине. Пока она отсутствует, курю и стараюсь не думать. «Море, море», — повторяю, и не думать легко, поскольку море совсем рядом. Появляется Вика, и мы не сговариваясь идем на пляж, где лежим в шезлонгах и не думаем каждый о своем.

Долго сидим в ресторане гостиницы. За окнами уже вечер. Вика пьет шампанское мелкими глоточками. Она смотрит на меня по-новому и наконец задает вопрос:

— А в Киеве?

Надоели мне ее вопросы.

— Что в Киеве? — отвечаю вопросом на вопрос.

— В Киеве то же самое было?

— Всегда происходит одно и то же, — отвечаю уклончиво.

Мы выходим из ресторана и какое-то время гуляем вокруг гостиницы. Вечер вовсе не холодный, но меня пробивает озноб. Я начинаю что-то бормотать по поводу всей этой истории. Чувствую в своем бормотании нотки оправдания, злюсь, заявляю зло:

— Если ты в чем-то прозрела… Короче, можешь лететь домой. Я делаю свое дело, и меня только пуля остановит. Возможно, ты винишь себя. Ты ведь провозила оружие. И теперь провезла. Можешь уехать. Только у меня мало времени на разговоры.

— А кто он? — раздается вопрос, и я сперва не понимаю.

— Ты о ком? — переспрашиваю удивленно.

— Тот, кто сегодня?

— Не знаю, — отвечаю. — Просто мужик.

— Почему его решили так…

— Он того заслужил! Был в доле, получал деньги, стал мешать. Это наркотики! Здесь других аргументов нет!

Вика неожиданно обнимает меня, и мы долго стоим так в темноте. Я слышу ее дыхание и тонкий запах духов.

— Они же могут потом и тебя убить.

Я соглашаюсь.

— Меня тоже могут убить, поскольку я много знаю.

Предположение Вики мне кажется чудовищным только первые секунды. Но она права. Я об этом просто не думал, подонок. Анвер знает о Вике, но он… нет, он не должен. С ним я разберусь.

— Ты не представляешь интереса, — стараюсь успокоить девушку, но она не успокаивается.

— А ты сам? Просто так меня отпустишь?

Становится смешно, и я смеюсь:

— Сегодня же отправлю тебя в Харьков!

— Я лучше с тобой пойду.

— Куда ты со мной пойдешь-то! — продолжаю смеяться и тут же замолкаю.

— Я пойду с тобой стрелять их.

— Дура! — выкрикиваю я.

В темноте я вижу прекрасно. Неожиданно милое девичье лицо начинает менять формы — щеки несколько западают, волосы становятся жесткими, а нос изгибается, и в нем угадывается что-то дикое, птичье. Я хватаю девушку за руку и тащу ее туда, где светят фонари. В желтоватых лучах я снова вижу знакомое лицо и несколько успокаиваюсь. Мы сидим полчаса в баре и пьем кофе. Кофе со сливками. В полупустом баре играет в динамиках Вивальди.

— Ты уезжаешь, малыш, или остаешься?

— Я с тобой, босс.

— Ты мои просьбы можешь не выполнять, но если я приказываю, то ты выполняешь.

— Есть, босс.

— Возьми ключи от машины, сядь в нее, достань «вальтер», обоймы, положи под сиденье, закрой машину и принеси ключи в бар.

— Да, босс.

Вика выходит и скоро возвращается. Я отправляю ее в номер, а сам еду на БМВ в сторону нужного дома. Улицы здесь темные, и машину под кустами практически не видно. Все уже делано-переделано много раз — черный костюм, маска, «вальтер», обоймы…

Перебегаю темным перекрестком и нахожу дом. Натягиваю перчатки и цепляюсь за забор. Собака в доме есть. Но не во дворе. Повезло псу. И мне повезло. На «вальтер» глушителя нет. Он тихо бьет, но все равно громко. Все время «Макаровых» использовать — вычислят, свяжут покойников в одно дело… Домик попроще, без наворотов и «мерседесов». Сад густой и подходит вплотную к окнам. Окна темные. Здесь темные, тут темные и там темные. Обхожу дом на цыпочках. В воздухе висит запах прелой листвы и чуть-чуть гарью несет. Вот еще два окна возникают на уровне моего горла. Синий свет освещает комнату. В кресле напротив телевизора сидит мужик, тот самый, и смотрит. Кажется, он смотрит прямо на меня. Я-то на него точно смотрю. Да, это та морда с фотографии… Навожу «вальтер» и любуюсь мгновение. Черный силуэт руки с пистолетом красиво возник в голубом свечении… Вот сейчас звону будет! Нажимаю — бац, бац! Мозги вдребезги. Сперва стекла вдребезги, а потом уже мозги. Стекла вывалились, и за ними все тот же голубой телевизионный свет, а в кресле возле телевизора теперь уже — мясо…

21

Если не трахаться по ночам, как злой беркут со злой беркутицей, то быстрее придет правильное, человеческое решение. Мы и не трахаемся уже двое суток.

Вика спит покуда, а я выхожу на крыльцо, сажусь на ступеньки и ежусь от холода. Время обеденное, а для меня утро. Солнце холодно висит за облаками. Висит, не падает. Подъезжает Лехина тачка, а вот и сам бодигард в бизнес-костюме и с кожаной папочкой в руке вбегает во двор.

— Как, босс?

— Что — как?

— Как вчера все прошло? Нормально?

Я что-то бурчу в ответ о том, что все и всегда проходит нормально, если не мудак. Леха выдыхает облегченно и начинает хвастать, достает из папки листок с печатями, объясняет, какой выгодный контракт заключил.

— Рис только убрали — море! Бери — не хочу!

Новый костюм на парне смотрится потешно. Леха такой отутюженный, бритый, каким я его никогда не видел раньше.

— Как там невеста-русалка поживает?

— Да хорошо… — Леха, бодигард, лихой наездник и стрелок по живым мишеням; он отводит глаза и даже начинает краснеть. — Хорошая девушка. Ее отец, он же председатель колхоза, и подписал контракт… Обедать будем, босс?

— Да, — соглашаюсь. — Голоден, как сто китайцев.

Следующий адрес на Кубани — на БМВ рукой подать. То есть колесом. Лечу по трассе и мысленно хвалю себя и Леху — отличное место выбрали для базы. Краснодар, Сочи, Кубань — всего день уходит на акцию с поездкой туда и обратно.

Моя цель — город Славянск. Будущий покойник, похоже, тоже славянин, как и я. Мочат славяне друг друга за кашгарскую наркоту. Нормальный капитализм, мать его!

На залепленном грязью указателе читаю название населенного пункта. Проезжаю насквозь. Поселок чистый, дома с белыми стенами. За поселком снова шоссе. Поглядываю на карту и на указатели, торчащие на обочине.

Все правильно — вот мост, за мостом рынок. Славянский базар. Бабки на тележках катят дары полей, из грузовика два худющих кавказца выгружают дыни. Обычная ленивая послеобеденная торговля. Я паркуюсь возле рынка между двумя «Нивами» и несколько минут сижу осматриваюсь. Все тихо. Нет, все вокруг громко — матерятся грузчики, торгуются тетки, несколько пьяных валяются возле кривого забора. На меня и мою машину никто вроде не обращает внимания.

Я покупаю стакан семечек у болтливой тетки и спрашиваю, как проехать к нужной мне улице. Тетка, грудастая, словно Мэрилин Монро, скручивает из газетного обрезка кулечек, пересыпает туда семечки из стакана, протягивает, забирает деньги и минут пять рассказывает мне о неизвестной мне Клавке, дала ей, мол, мешок семечек, поскольку сама картошку копала, а та, зараза, продала, а денег не вернула… Клавка живет, оказывается, на той улице, о которой я спросил. Пришлось выслушать историю до конца.

Забираюсь в машину и продолжаю лузгать семечки. Лузгаю и лузгаю, никак не остановиться. Вот она, моя казацкая кровь. Открываю дверь и выбрасываю кулечек. Врубаю двигатель и еду к менту.

Проезжаю улицу и паркуюсь. Для парковки приходится отъехать далеко, за несколько перекрестков. Это не Краснодар или Сочи, тут новые машины и новых людей запоминают. Полгорода, наверное, вроде той тетки с семечками. Наконец я решаюсь выйти из машины. На мне кожаная куртка — таких тысячи, джинсы — таких миллионы, кроссовки — таких хоть жопой ешь. Смотрюсь в зеркальце на прощание. Лицо загорелое — такие у всех, щеки впали, а скулы заострились, — тут все мордатые, но ничего. Волосы почти черные, топорщатся по-птичьи — обычные волосы. Непонятно то, о чем не хочется думать, — я же светлый шатен; чего это почернел? Но волосы — дело пятое. Если не нравятся, их можно и состричь. Главное — это мое лицо, похожее на любое другое мужское лицо славянской, южнославянской национальности.

Иду по улице, засунув руки в карманы куртки. Жаль, семечки выбросил. Кой-где в садах возятся люди, сгребают листья, жгут их. Дома низенькие за заборами, крепкие. Кое-где из труб поднимается дымок.

Иду вдоль заборов по глинистой дорожке. Скользкие лопухи растут у канав и вялая трава.

Прохожу мимо ментовского домика. Такой же, как и другие, но не совсем такой. Богатое крыльцо и новые кирпичные пристройки говорят о материальном благополучии. «Новый русский». Новый русский наркомент. Одна из пристроек во дворе — гараж. У мента машина есть. Но и жена, и двое шкетов дошкольного возраста. В доме я его делать не стану. У других славян тоже дети имеются, их наркотой начинают теперь травить со школьной скамьи с помощью таких наркоментов…

У меня на ментов аллергия. Кайфуют, гады, от власти над людьми. Есть, наверное, и среди них люди с понятиями, только я таких не встречал…

Фасад у мента классный, а задами прошел мимо дома — там гнилая калиточка. В самый раз. Улочки здесь тесные, все знают друг друга. Если засесть в тачке и начать отслеживать мента, то через полчаса полроты теток соберется. А это хуже спецназа…

Думать, короче, надо. Для того башня, то есть башка, и дана мне. Лечу по трассе домой — и думаю…

Вика встречает меня на крыльце с «вальтером» в руке.

— С ума сошла! — сержусь я. — Денисыч зайдет. Или местный мент!

— Ты мне его сам дал, — отвечает Вика. В лице ее снова загорелась знакомая по Сочи птица. — Тебя нет, Лехи нет. Вокруг дома «Жигули» ездят, высматривают.

Мозг работает не хуже движка БМВ. Мне двадцати секунд хватит, чтобы достать из тайника пистолеты и пару гранат.

— Какая модель «Жигулей» крутилась?

— Я в моделях плохо разбираюсь.

— Что делали? Останавливались? Выходили? Лица запомнила? Возраст, национальность, одежда?

Вика пожимает плечами, отвечает даже весело:

— Нет, не выходил никто. А то бы я им вмазала!

Точно — Бонни и Клайд. Вике, в общем-то, идет оружие. Я забираю у нее «вальтер» и говорю как можно вежливей:

— У тебя пистолет не заряжен. Обоймы нет.

Она обиженно выхватывает пистолет, а я и не сопротивляюсь.

— Почему нет? Ты меня безоружной оставил! — злится Вика и вытягивает руку, целясь в петуха, который важно, как наркомент, подходит к крыльцу. — Они могли меня убить! Или даже изнасиловать!

Она нажимает на курок, и неожиданно раздается негромкий, но хлесткий короткий выстрел, и петух валится на землю. Он судорожно скребет грязно-желтыми лапами и бьет крыльями.

— Блядь! — ору я. — Что ты делаешь, дура! В стволе же патрон был!

Я прыгаю на петуха и сворачиваю ему голову. Заметаю следы и ругаю Вику. Кажется, выстрела никто не слышал — «вальтер» бьет тихо. Но соседи петуха, конечно, хватятся. Вика нервно смеется, уткнувшись головой в подушку. Первое убийство она совершила. Я вхожу в спальню и ложусь рядом с ней. Она перестает плакать и начинает дышать. Дышим вместе и вяжем узлы из рук и ног. Теперь мы одно и то же.

— Ну что, бизнесмен хренов, — говорю я Лехе, когда тот появляется в доме, — фермером скоро станешь!

С ним и Инна-русалка. Стоит, стесняясь и опустив глаза.

— А что, — смеется бодигард, — может, и ты, босс? Поработаем на земле! Как там Абдулла говорил: «Хороший дом, хорошая жена. Что еще надо человеку, чтобы встретить старость?»

Инна-русалка краснеет и дергает парня за рукав пиджака.

— Леха, перестань насмехаться, — бормочет она бодигарду, а нам с Викой предлагает: — Мои родители приглашают вас в гости. Папа и мама будут рады познакомиться.

Мы соглашаемся и идем. Вечер холодный и сухой. В станице тихо, только кое-где брешут собаки. Говорливая женщина лет пятидесяти встречает нас и приглашает в дом.

— Надо будет тебя с моими родителями тоже познакомить, — шепчет мне Вика.

Старые песни, думаю я. Старые как мир. Посреди ядерной войны женщины будут ползать между развалин и знакомить уцелевших мужчин с уцелевшими родителями, будут пытаться вить гнезда и откладывать яйца, рыдать будут, но не перестанут высиживать яйца…

Скоро появляется и хозяин дома — степенный дядька с несколько оплывшей фигурой. Мы садимся за стол, и нас потчует хозяйка всякой домашней вкуснятиной, а хозяин заводит скучные разговоры о сельском хозяйстве и о политике. Но эта скучная беседа мне нравится, нет в ней мяса, никто в ней не разлетается вдребезги, все тихо и тепло.

— Вы не пьете, и мне это нравится! — доносится до меня реплика хозяина. — Сейчас молодежь хлещет и среди бела дня. Никаких принципов.

Я соглашаюсь покорно — нет принципов, нет Советского Союза, нет единого экономического пространства, нет уверенности в завтрашнем дне, нет честных людей в столице. Я соглашаюсь покорно — надо работать на земле честно и не обращать внимания, надо ухаживать за могилами отцов и быть человеком…

На следующее утро я забираю Леху с собой, и мы выезжаем в Славянск на «Жигулях». Не стоит пугать жителей городка чернокрылым БМВ. Я велю Лехе остановиться на минуту возле рынка и покупаю кулек семечек. Бодигард рулит дальше, и скоро мы останавливаемся, чуть не доезжая до нужной улицы.

— Семечки возьми, — приказываю, — иди и лузгай. Только иди по другой стороне улицы.

— Понято, босс.

Иду прогулочным шагом великовозрастного бездельника. Наискосок от ментовского дома заброшенный колодец со скамеечкой. Я сажусь на скамейку и начинаю возиться со шнурками. Шнурки на кроссовках, мол, порвались. Вот и присел парень. В поле зрения возникает Леха с семечками, проходит дальше по улице.

Из-за облаков показывается солнце, и становится веселее. А вот мент из дома не выходит. Может быть, прозевали?.. Поднимаюсь со скамейки и начинаю отряхивать джинсы от несуществующей грязи. Иду в сторону Лехи. Останавливаюсь на перекрестке и начинаю разглядывать дома, ища табличку с номером. Ищет, мол, человек нужный дом и сразу найти не может, поскольку строения частные и не все хозяева содержат эти самые таблички в должном порядке… Вижу боковым зрением, как распахивается калитка у мента и он сам, в форме с погонами, вываливает на улицу с мусорным ведром в руке. Сворачивает в проулок и скоро возвращается все с тем же ведром. Тут бы и замочить мента на мусорной куче — секундное дело! Но нет. Пусть поживет наркомент. Мне не жизнь его нужна, а информация. Жизнь мента — это так, приложение…

Медленно возвращаюсь обратно и вижу мента в открытом гараже. У него бежевая «шестерка». Номера мне плохо видны, но несколько цифр я все-таки запоминаю на всякий случай.

Леха знает, что делать. И я знаю. Через несколько минут ментовская тачка появляется на улице и начинает медленно разгоняться по ухабистой улице. Я накануне выяснил, где тут ментовка, и, кажется, не ошибся. «Шестерка» катит в мою сторону, и я делаю несколько шагов, перегораживаю дорогу, поднимаю руку; дурик, короче, я приезжий, запутался в улицах, дома не найти, вот и бумажка в руке с адресом — так хочется выглядеть со стороны.

Мент тормозит, и я, старательно растягивая губы в идиотской улыбке, открываю заднюю дверцу, наклоняюсь, чтобы задать вопрос… Я впрыгиваю на заднее сиденье, и в моей руке уже «вальтер». Я втыкаю его менту в печень и произношу тихо, следя за артикуляцией:

— Поехали, дядя. И без резких движений.

— Вы соображаете?! — начинает было мент, но я затыкаю его теми словами, которые он понимает:

— Заткнись, сучара! Делай, козел, что тебе говорят!

Жаргон он знает. Я велю ему выезжать из города. Он едет. «Вальтер» чувствует ментовскую печень. Вижу, как из ментовской фуражки на висок вытекает струйка пота и набухает большой каплей. Капля срывается и стекает по щеке.

Лехе велено поездить еще по улицам, чтобы те, кто нас видел в городке, не связывали б исчезновение мента с появлением новой тачки. Где после найти меня — бодигард знает.

По моему приказу мент рулит в сторону станицы Красноармейской. Там по дороге есть заброшенные сады, и я велю менту свернуть к ним.

— Зачем? — пугается и так испуганный мент.

— Надо! — Ствол «вальтера» у мента на печени, и он рулит в глубь садов.

Туча птиц на ветках. Что-то клюют, вспархивают, дерутся из-за еды. Вижу эту осеннюю картину, хотя и не хочу. Мент сидит передо мной потный и еще на что-то надеется. Надежду всегда можно использовать с выгодой.

Отнимаю «вальтер» от печени и приставляю менту к затылку.

— Сейчас станешь рассказывать — как, кто, где доставляет и распространяет наркоту в твоем районе. И как ты покрываешь. Сколько получаешь.

Мент дергается затылком, и я слышу его сразу охрипший голос:

— Но я не могу. За это меня… Мою семью…

— Ты и так можешь прямо сейчас масленка в башню схлопотать! — повышаю я голос. — Но так просто не отделаешься! Я тебе буду стрелять сначала по ногам, затем по рукам!

Мент понимает, что сразу не умрет, и еле шепчет в ответ:

— Хорошо.

У меня блокнот заготовлен. Достаю его левой рукой и протягиваю на переднее сиденье.

— Пиши, — приказываю. — Кто? Где? Рисуй схемы. Делай, как тебя учили в ментовской школе.

Мент начинает чиркать, и рука у него дрожит.

— Пиши аккуратней, — говорю я.

— Хорошо, — соглашается он и старается.

Я вижу его затылок, ухо и часть щеки. Не хочу видеть все лицо. Когда видишь лицо человека, то и начинаешь думать как о человеке. Всплывет в голове дом, мусорное ведро, жена в окошке… Можно рассопливиться, а надо думать о менте как о будущем мясе.

— Теперь поставь число и подпись.

Мент выводит число и криво подписывается. Он протягивает через плечо блокнот. Я забираю его и говорю:

— Теперь ты предал и своих, и чужих!

Прикрываю ствол ладонью и спускаю курок. Перчатки после вымою или выброшу. Лучше выбросить — противно отмывать чужие мозги. Которые вдребезги… Нет, в лицо не попало. Только стекла чуть-чуть измазаны… Достаю из кармана матерчатые чехлы для кроссовок. Надеваю прямо в машине и открываю дверцу. Ступаю на сухую землю — следов нет почти. Теперь открываю водительскую дверцу и усаживаю мента-водителя поровнее. Надоели мне покойники! Проку от них никакого! Под креслом приматываю гранату — проволоку от чеки присоединяю к дверце. Остальные дверцы будут закрыты на защелки. Разжимаю усики чеки и слегка подтягиваю кольцо. Все. Захлопываю дверь… Земля сухая, но в пыли моих следов никто не разберет. А может еще и дождь пойти. На всякий случай сыплю на следы табак и иду прочь.

Надоели покойники!

Смотрю по сторонам и стараюсь забыть. Сад вокруг, и птицы в саду. Пустые ветви похожи на карандашные рисунки. Иду садами до развилки, за которой должен меня ждать Леха. Он ждет. И мы едем.

Парень рулит молча, только копится на меня. Возле станицы не выдерживает и спрашивает:

— Теперь все? Скоро уедем?

Я его понимаю. Мне и самому покойники надоели. Тем более девушка-русалка и ее папа — председатель местного риса. Но мне пока нужен такой помощник — водила и сорвиголова. Я его подставлять не буду. Под пули сам хожу. Но он мне нужен… Главное — аккуратно свинтить из станицы, чтобы не выглядел отъезд как бегство… Ничего, посмотрим на реакцию в районе. Все-таки мент. Наркомент, но мент. Жаль, никто не узнает про наркоту. Хотя и это хорошо. Пусть для детей останется героем, погибшим на боевом посту…

Мента нашел тракторист, работавший в садах, и у него хватило ума не лезть в машину. А вот у опергруппы мозгов оказалось поменьше — они заподозрили неладное, но все-таки умудрились гранату подорвать вместе с покойником, чудом сами уцелели. Кое-кто все-таки угодил в больницу с рваными и нерваными ранами. Раны им, конечно, зашьют. Ходят слухи, будто менту отомстили братья Тимофеевы. Их старшего брата мент недавно посадил. Сами братья исчезли с неделю назад, и их теперь ловят по всему краю. В Славянск никто из милицейских чинов не наведывался. Можно расслабиться. Я расслабляюсь. Леха целыми днями где-то бродит с русалкой, а Вика лезет трахаться. Чем больше крови проливается, тем больше ей хочется. Такова природа инстинктов. Но я отбиваюсь, когда хватает сил. Отбившись, забираюсь в сараюгу и перечитываю то, что наркомент написал в блокноте. Стараюсь выучить наизусть.

Дела обстоят так. Часть наркоты отсюда уходит на Украину через Азов. Мент нарисовал схему, из которой ясно — наркоту катером доставляют на Арабатскую стрелку в Сиваш, принимают ее недалеко от Джанкоя. Оказывается, у Анвера и его бригады под носом крутятся такие деньги! Через несколько дней состоится одна из таких передач наркотиков.

Я сижу в сараюге на куче сырых опилок, и в моей голове зарождается новый план. Может быть, стоит попробовать и перехватить товар на российском берегу? Товар прибудет в район приморского селения Ачуево. Первый раз о таком слышу! Но место мент обозначил очень точно на самодельной карте, с ориентирами. Надеялся жизнь заработать… Если и наркодельцы посчитают, что их наркомента грохнули братаны Тимофеевы, и если тех не найдут в ближайшие три дня, то время и место передачи товара может не измениться… Остается только додумать — зачем мне это надо?

Я сижу на стружках, а Вика зовет меня. Не откликаюсь. Между досок, из которых сбита стенка, широкие щели. Смотрю в щель — вижу во дворе анверовского парня. Придется выходить.

Выхожу и здороваюсь. Его, кажется, Денисом зовут. У парня белые брови, волосы и красные глаза. Таких альбиносами зовут. Жуткое зрелище. Наверное, лучший рэкетир в Джанкое.

— Босс, это срочно! — говорит альбинос и протягивает пакет.

— Передай Анверу привет, — отвечаю я и возвращаюсь с пакетом в сараюгу.

Гонец отваливает. Я разрываю пакет — в нем фотографии и адреса тех рож, которые на фотографиях. Что они — с цепи сорвались?! Надо что-то с этим мочиловом делать. Надоели покойники. Нет от них никакого прока.

Гонцу я ничего про наркотропу, проходящую возле Джанкоя, не сказал. И правильно сделал. Еще полезет Анвер, а его вместе с Джанкоем атомной бомбой накроют. Нарко, бля, мафия! У них не заржавеет. Против них нужно бороться партизанскими методами. Индивидуальный террор. Террор, только террор.

Скоро в Харьков пойдет местный рис. Леха, похоже, его целый эшелон закупил, и Хохляндия теперь на рисовый понос изойдет. От любви он станет трусливым, тогда ему жить останется недолго. Инна-русалка — хорошая девушка. Но надо заниматься чем-то одним. Или мертвыми мужиками, или живыми девушками. Заберу мертвых мужиков себе… А Вика так и лезет ко мне, гладит по голове, говорит нежности. Мне становится страшно, и я спрашиваю:

— Ты что, малыш, беременная?

Вика хохочет и начинает с меня сдергивать джинсы. Иногда это ей удается, а когда не удается, то она, продолжая смеяться, заявляет:

— Ну ты и мудак, босс! За что только я тебя люблю?

Я не соглашаюсь и отвечаю:

— Мудак, малыш, — это не Буревестник, это труп. А я живой.

— Посмотрим, какой ты живой, — смеется Вика и сбрасывает платье.

Несколько раз брал Вику на прогулку. Летали на БМВ в сторону этого самого села Агуева и обратно. Гуляли вдоль берега. Море грязное и холодное. А может быть, это такое у меня настроение. Я изучил все возможные подходы, подобрал место, где можно спрятать машины… Вика так ничего и не поняла.

Опять мы идем в гости к Инниным родителям. Любопытно наблюдать за Лехой, который ведет себя как заправский и покладистый жених. Чинно рассуждает о рисовом будущем края, а Иннина матушка смотрит на парня влюбленными глазами и не нарадуется. За ужином сообщаю между делом, что завтра по делам отправляюсь в Ставропольский край.

— Да, — говорю я в конце сообщения серьезно, — надо возрождать Россию.

Ночью я прячу оружие в тайники Лехиной машины, и мы с Викой уезжаем. Дорога выучена по карте, и скоро мы добираемся до Тимашевска — невзрачного городишки. Я торможу тачку чуть не доезжая до города, и пару предутренних часов мы с Викой спим в машине. Возможно, наша машина и видна с дороги, возможно — нет. Кустарник, в который я свернул, густой, но листья почти опали.

Утром едем на местный рынок, и я с трудом нахожу и покупаю здоровенный кусок брезента. Черного, словно вороново крыло. День болтаемся по лавчонкам, едим в кафе возле рынка, а ближе к вечеру едем к Азову.

Серый песчаный пляж вечером выглядит в сумерках по-сиротски покинутым. Берега заросли камышом, кустарником. Много троп и дорожек ведут к воде. Укромное место я приглядел заранее. Загоняю машину в сторону от глухой дорожки и маскирую ее купленным брезентом. Достаю из багажника сумку с оружием и перекладываю в салон. Вика сидит там нахохлившись и курит «Пелл Мелл». Я достаю из сумки «Макарова», навинчиваю глушитель и протягиваю Вике.

— Побалуйся, — говорю. — Не заряжено.

Она выбрасывает сигарету и с любопытством начинает разглядывать пистолет.

Делаю дырки по углам брезента и, продев в дырки медную проволоку, привязываю к бамперам. Делаю надрез возле водительской двери, отрезаю узкую полосу на лобовом стекле и на фарах. Теперь, если что-нибудь случится, можно валить, не отвязывая брезента. Далеко не уедешь, но ужаса навести можно и на ментов, и на бандитов…

— Дай стрельнуть, — говорит Вика, выбираясь из тачки.

В ее глазах диковатые огоньки зажглись, а лицо заострилось. Я смотрю на часы — они у меня с фосфорными стрелками. Достаю обойму, и мы идем к камышам. Пара уток, матерясь, взвивается от воды, и Вика, вскинув руку, нажимает на курок несколько раз. «Пук, пук, пук» — мимо.

— Тебе надо держать двумя руками, — советую ей и показываю, как это делается.

— Я сама! — Вика целится в небо и расстреливает обойму до конца.

Мы возвращаемся в машину, и теперь мне никуда от нее не деться. Мне и не хочется. Кажется, что последний раз в жизни. Дикие и злые беркуты. Делаем друг с другом ужасные вещи прямо в тачке. После замираем на долгие несколько минут.

— Есть хочу, босс, — говорит Вика, и я достаю с заднего сиденья пакет с чебуреками. Чебуреки холодные, и вкуснее их ничего нет.

Смотрю на часы — осталось полтора часа. Начинаю готовиться. Натягиваю прорезиненный костюм и кроссовки. Одного «Макарова» засовываю за пояс костюма. Через плечи перебрасываю ремни специального пояса для обойм, двух гранат и нескольких рожков к АКМу. Ошибаться мне нельзя, а спешить пока некуда. Проверяю снаряжение несколько раз.

Тусклая лампочка горит в салоне. Вижу Викино лицо — заостренное, дикое.

— Давай еще раз, — говорит девушка. — Я хочу тебя таким. Смертельным.

— Уже поздно, — отвечаю ей, — но мне тоже хочется.

Она только вздыхает.

— Что бы ни случилось — сиди, малыш, тихо. Чужие полезут — стреляй. Если менты нагрянут, постарайся выбросить пистолет подальше… Все. Я ушел.

— Сделай их всех, босс…

Пробираюсь загодя к нужному месту и затаиваюсь. Берег зарос камышом, и я в камыше. Дико хочется курить, но я знаю, что это нервы просят успокаивающего наркотика. Надо просто не думать. «Море, море». Вот оно — мелкий Азов. В пустой темноте звук прилетает издалека. Издалека доносится шум мотора, катер приближается к берегу. Идут на малых оборотах, но идут. Плевать им на застреленного мента. Наркоконвейер не может останавливаться. И мой конвейер — тоже.

Камыши подходят почти вплотную к деревянным мосткам, протянувшимся в море метров на двадцать. От меня же до мостков шагов десять — пятнадцать. Не больше. Сперва из темноты выплывает мутный прожектор, затем становится виден силуэт небольшого суденышка. Рыбаки херовы! В катере я вижу троих. Один в дождевике с капюшоном, наброшенном на голову. Из-под капюшона торчит козырек. Но не ментовский. Под рыбнадзор косит, зараза.

Катерок причаливает к мосткам, и в темноте загораются три красных огонька. Курят и ждут. Я стою в камышах возле воды, и мне тоже хочется. «Море, море», — шепчу про себя и делаю несколько шагов по берегу, стараясь не шуршать камышом. Ноги затекли от долгого стояния, пальцам даже в перчатках холодно. Сжимаю и разжимаю пальцы, чтобы согреть.

Пролетает бесконечность нескольких секунд, и со стороны берега теперь доносится ворчание мотора. Это легковая машина проселком пробирается к мосткам. Я вижу свет фар. Фары освещают катер, и машина, одна из старых моделей «Жигулей», останавливается у самой воды.

Я снимаю АКМ с предохранителя и то же самое делаю с пистолетом. Гнилой прожектор с катера слегка освещает машину, и я вижу «шестерку». Также я вижу, как из этой «шестерки» выползают Четверо ментов с погонами. Понятно, с наркоментами тут у них полный порядок. Одним больше — одним меньше, какая им разница!.. У ментов автоматы в руках. У троих. У четвертого вместо АКМа тугой кейс в руке. С катера на мостки спускается один из «рыбаков» и делает несколько шагов навстречу. Слышно, как скрипят сырые доски. На плече у «рыбака» сумка. Кейс меняется на сумку. Теперь сумка у мента, а кейс у «рыбака». Прицеливаюсь из «Макарова» в район сумки, поближе к сердцу. Не так уж и темно ночью. По крайней мере, для меня. Нажимаю два раза на курок и отпрыгиваю в сторону. Некогда мне разглядывать, как служивый падает мордой в доски. Пробегаю по берегу и расстреливаю обойму до конца. Еще одному менту, вижу, конец пришел…

Начинается не мое время. По тому месту, где меня уже нет, поливают из АКМов безостановочными очередями… Это менты обосрались и расстреливают по целому рожку.

Я опять в камышах, почти рядом с мостками. «Макаров» улетает в воду. С катера никто не пуляет. «Рыбаки» мотор заводят. Тот начинает тарахтеть, но, как говорится, «еще польска не сгинела» — достаю гранаты, срываю чеку, бросаю, вижу: траектория красивая и точная. Граната залетает в катер и взрывается там так, как надо.

Срываю с плеча АКМ и прыгаю к мосткам. Менты лупят по берегу, а я от воды луплю по ментам. Нет ментов больше. Пардон, ошибка. Ядовитая очередь пропарывает доски, и я падаю грудью на берег. Камень врезается в ребро. Но сперва подумал — убили. Оказалось — живой. Слушаю, слышу. Один автомат лупит всего. Приподнимаю голову и вижу красно-желтые вспышки чуть в стороне от «шестерки». Мент, похоже, валить хочет, забыв про машину. Не выйдет, сучара!.. Срываю чеку со второй гранаты и бросаю ее в сторону огоньков. Так бросают штрафные в баскетболе. Сосредоточенно и несильно. Штрафной еще не долетел, а я уже упал, вжавшись в землю.

Нет, с глушаком работать лучше и легче, интеллигентней. А тут грохот сумасшедший, осколки летят, самого могут… Порция осколков угодила в бензобак легковухи, и та взорвалась с жутким грохотом. Светло теперь. Не нужно быть птицей, чтобы разглядеть сцену побоища. Я и не разглядываю. Лечу к Вике. Подлетаю к ней. Она дрожит. Думаю — от страха. Оказывается — трахаться хочет посреди покойников. Дикая девица. Ору и матерюсь. Хотя — хочу. Но — мозги. Но — не мудак еще. Потому и Буревестник почти.

— Валим, блядь! — ору, и мы валим по проселку на шоссе.

Надо быстро проскочить лиманы и долететь до станицы. Летим. Снимать брезент было некогда, летим в брезенте, как ночной кошмар.

Станицу Петровскую объезжаю стороной, окраинами Беликова ухожу по водосистеме к Староджерелиевской. Ближе к Стеблиевской съезжаю к каналу и топлю брезент в воде. Теперь можно ехать по трассе без экстаза. Едем, точнее, летим, как ночные влюбленные. Дорогу я обкатал загодя — и правильно сделал.

Не доезжая Тимашевска, сворачиваем в лесополосу, где и проводим остаток ночи в машине. Трахаемся, трахаемся, трахаемся. Как злые беркуты.

Утро ровное и пустое, как предстательная железа. Сумку ментовскую я все-таки прихватил и теперь сижу на земле и считаю деньги, поеживаясь от холода. Пятьдесят тысяч долларов — тоже деньги. Вика спит, укрывшись пледом, только милый носик, уже не птичий, дикий, а просто загорелый курносый носик торчит из-под пледа.

Последние листья летят по ветру. Со стороны шоссе доносятся редкие звуки машин. Солнце вот-вот появится над макушкой рощи, и станет тепло.

Вика просыпается и вылезает из машины с пледом на плечах.

— Привет, босс, — говорит, позевывая. — Где тут помыться?

— Привет, малыш, — отвечаю. — В багажнике термос с водой. Дома домоемся.

Она достает термос, и я поливаю ей на ладони. Вика бросает пригоршни в лицо, просыпается окончательно, достает пачку «Пелл Мелл» и пытается курить. Выбрасывает недокуренную сигарету и заглядывает в сумку. Достает пачку «зеленых» и спрашивает:

— Это все из-за денег?

— Это, малыш, наши трофеи. Стрельба была с перевозчиками наркоты.

— Я чуть не умерла со страха. А потом мне тоже захотелось стрелять.

— Выкинь глупости из головы. Если стрелять начнешь, то уже никогда не остановишься.

— А ты?

— Что — я? — не понимаю ее вопроса. — Убрав нескольких плохих людей, мы сохранили жизнь сотне хороших. Наркотики — это же смерть. За смерть платить смертью — это честно.

Вика садится на сумку с долларами и сидит так долго, пока я привожу машину в порядок. То есть зарываю одежду, в которой работал возле моря. Вытираю тряпкой полы в машине, выбрасываю подальше коврики, на которых может остаться почва, принесенная на обуви…

— Я знаю, — говорит Вика за спиной, — ты работаешь на спецслужбы.

Поворачиваюсь и смотрю удивленно:

— С чего ты взяла?

— Да так. Другого объяснения нет.

— Есть, — отвечаю, чуть помедлив. — У меня другая задача. Я на себя работаю. Но наркота мне не нравится. Не нравятся мне эти наркоменты и банкиры. Это я так. Между делом.

— Сколько их еще? Много?

— Выше крыши, — стараюсь улыбнуться я.

— Я тоже хочу кого-нибудь… У меня подруга школьная умерла от наркотиков. Я тоже хочу кого-нибудь застрелить.

— Выкинь из головы! — повторяю я. — Кстати, отдай-ка пистолет, у тебя «вальтер» уже есть. Твой надо в тайник спрятать, а то нас могут и замести по дороге.

Нехотя, но Вика отдает.

Солнце над головой, и пустые поля вокруг. Только птицы, словно жирные кавычки, возникают над полями. Летим на Ростов. «Наташа Ростова», — возникает в башне, но не помню, откуда она. За бензоколонкой что-то вроде авторынка на обочине. Покупаю на рынке сразу четыре новых колеса на радость свободному предпринимательству. Еду вперед и через пару километров съезжаю с дороги и меняю все четыре колеса. Старые выбрасываю. Вика спит. Перед Ростовом нахожу мойку и загоняю тачку, прошу мойщика и дно промыть. Лечу окраинами и вижу на стене доску с объявлением «Мойка машин». Сворачиваю за заборчик, сложенный из силикатного кирпича, и еще раз мою тачку. Ничего, чище будет. А Вика спит. Так и проспала всю обратную дорогу. Просыпается только ночью, когда я уже подкатываю к родной станице.

— Где это я? — спрашивает.

— Ты дома, — отвечаю.

Так оно и есть. Один, другой поворот — и мы дома.

Леха и Инна встречают нас. Сдаю чистую машину хозяину, и Леха отвозит русалку домой. Вика сонно возится на кухне и, сославшись на головную боль, скоро уходит спать. Возвращается Леха и заговорщицки начинает шептать о том, что по станице проползли слухи о бойне у моря. Но никто ничего толком не знает. Говорят про каких-то осетин.

— При чем здесь осетины? — удивляюсь я.

— Вот и я думаю — при чем тут осетины! Надо было меня взять, босс. Ведь я телохранитель. А она как? — Леха кивает головой в сторону спальни. — Вика тоже, того? — Парень сгибает несколько раз указательный палец, словно нажимает на курок.

— Не говори глупостей, — обрезаю я. — Вики близко не было. А ты теперь человек почти семейный.

Стараюсь улыбаться, и чуть-чуть получается. Достаю из сумки пачку «зеленых» и протягиваю парню.

— Здесь десять штук. Твоя доля. За аренду машины.

Леха деньги не берет, и я кладу пачку на стол.

— Чего смотришь так внимательно? Проблемы со зрением? Ешь тертую морковь, и все пройдет. Твои деньги, бери.

Леха берет наконец деньги и засовывает в нагрудный карман куртки. Пачка толстая и влезает с трудом. Мы выходим на холодное крыльцо и молча курим, пуская табачные облака в ночное небо.

— Не знаю, босс, что делать. Жениться?

— Женись, — разрешаю я. — Все равно когда-нибудь женишься. Почему не сейчас?

Ухожу к себе в комнату и достаю из-под матраца, стараясь не потревожить Вику, фотографии, привезенные анверовским заикой. На одной фотографии изображение размытое, но это лицо мне чем-то знакомо. Вспоминаю фотографии и адреса, которые сам добыл. Нет, не то лицо…

Просыпается Вика и тянется за своим вонючим «Пелл Меллом».

— Как дела, малыш? — спрашиваю. — Отошла?

— Да, — отвечает она. — Тяжелая у тебя работа.

Я достаю сумку, которую перед тем засунул под кровать, и вынимаю из нее толстую пачку. «зеленых». Еще десять штук. Протягиваю Вике, объясняя — это ее гонорар, она серьезно помогла и по-настоящему рисковала…

— Надоем тебе скоро, — пытаюсь шутить. — Сбежишь от босса с приданым и найдешь жениха без пулемета.

Вика что-то бормочет в том смысле, будто я ей дорог не за деньги и дорогие машины, а сам по себе. Будто такой я человек, с которым она готова и пешком ходить, и в шалаше…

Она так думает сейчас, и я ей верю, но я не верю ей в принципе. В скрытом или явном виде женщина всегда тянется к силе, даже к насилию, а сегодня сила и насилие выражаются в деньгах и оружии. Вчера выражалось в партийной должности или еще в чем-то подобном. Перед моими глазами возникает Викино лицо в тот момент, когда она стреляла из «Макарова». Как ей сладко было побывать на мужской территории… За женской же тягой к силе и насилию стоит опять же безбрежное желание вить гнезда и сидеть на яйцах, а после выхаживать птенцов…

— Был бы я потертый юноша в шляпе. Без миномета и мешка с деньгами. Тебя, Вика, рядом со мной и с фонарями б не нашли.

Девушка обижается, выпрыгивает из кровати и идет нагишом на кухню. На загорелой заднице белая полоска от бикини.

— Эй! — пытаюсь я ее остановить, но вспоминаю, что Леха уже отправился спать.

Догоняю ее, ласкаю. Она сидит голая за кухонным столом, а я сижу одетый. Глухая ночь на дворе. Вдруг ощущаю внутри слабую вибрацию. Она тут же становится сильней, становится сильной. Вырастают крылья и с шумом расправляются за спиной… Опять не человек, отгороженный мыслью, а сама часть пространства, ее дикая часть. Вика — такая же, взъерошенная, с высоким, но узким черным клювом, желтоватыми лапами, бурая сверху, кремового цвета живот и бедра, на охристой с темными пестринками голове хохолок из удлиненных перьев, настоящая филиппинская орлица. Питекофага Джеффера — орлица-обезьяноед!.. Мы летим в спальню, и я выхватываю из-под шкафа завернутый в тряпку пистолет «Макарова» и любимую гранату Ф-1. Бросаю пистолет Вике, и та жадно хватает его…

Еще нет ни одной мысли, ни одного звука. Наконец звук раздается — по улице медленно движется машина. В чернокрылой ночи возникает белая полоска света фар. Машина чуть притормаживает возле наших ворот, я хватаю Вику и валю ее на пол. Тут же начинается пальба. Отчего-то бьют только по двери, но и это получается выразительно. Щепки летят во все стороны, и отчетливо слышно, как пули вонзаются в побеленные стены. Все дело занимает секунд десять, и машина уезжает. В коридоре матерится Леха, он влетает в спальню с ножом в руке и орет, глядя на голую Вику и на меня одетого, лежащих на полу:

— Козлов порежу! Это козлы местные, которых мы после танцев пиздили!

— Не ори, Леха, — стараюсь я успокоить парня. — Здесь голая девушка.

— Да. Голая, — соглашается бодигард и выходит на кухню.

Вика одевается, а мы изучаем следы от выстрелов. Ничего особенного. Стреляли, видимо, жаканом и сразу из двух ружей. Если таким в лоб закатают, то лба больше не будет.

Опять доносится с улицы звук. Но это не атака, а Денисыч прилетел на мотоцикле. Он вбегает на крыльцо с карабином в руках и начинает ругаться:

— Гады. Вот гады! Не жизнь, а война. И на Азове семь человек поубивали. Тут теперь палят! Это я знаю кто! Завтра будет им!

Денисыч рассматривает расстрелянную дверь и продолжает грозить неизвестно кому.

— Леха, может, это как-то с рисом связано? — спрашиваю я. — Местный рэкет?

— Какой рэкет? — вмешивается хозяин. — Двери вон испортили!

— Нет, — отрицательно мотает Леха головой. — Они еще не созрели. Но быстро прогрессируют.

— Я услышал — стреляют! Сразу понял, что по вам палят. Сразу сюда. Вы не бойтесь — это они так пугают. На большее у них еще писька не выросла…

Так успокаивает нас Денисыч, и я соглашаюсь с ним, поскольку могли и машины расстрелять, но духу не хватило.

— И вообще, — подвожу я черту. — Мы будем сегодня спать или нет?

С утра пораньше в доме появляется местный мент. Мы с ним уже общались после танцев. Я в разговор не ввязываюсь, а Леха с ним что-то активно перетирает за чашкой чая.

— Все вопросы решим! — обещает капитан. — А то черт знает что творится. Слышали, что произошло в Славянске и возле моря тоже?

— Да как-то так, — неопределенно отвечаю ему. — Ходят по станице слухи.

— Слухи! Убивают милиционеров! В двери мирным людям палят. Я за Россию не отвечаю, но у себя в станице порядок наведу! — Капитан допивает чай, пожимает нам руки и уходит.

И я тоже собираюсь.

— Куда ты? — спрашивает Вика, а я отвечаю, что надо сигарет купить.

Завожу БМВ и еду на рынок. Рынок в станице — это и дом культуры, и политбюро одновременно. Ставлю тачку чуть в стороне, чтобы раньше времени в глаза не бросаться, и иду вдоль овощных рядов. Покупаю пачку «Космоса». Если их высушить, отличные сигареты получаются. Когда мы с Лехой махались с местными после танцев, то я их машины запомнил. Время было темное, но узнать можно. Перед рынком одна из тех машин стояла. Не знаю, чего Денисыч и капитан руками машут: приехали б на рынок и сразу разобрались… Дрались мы с парнями не в картофельном поле, а почти под музыку. Вижу — парень торгует кассетами с лотка. На нем потертый ватник и модная клетчатая кепка. Покупаю у него кассету и спрашиваю:

— Где хозяин? «Шестерка» его стоит у ворот. А сам-то где?

— Мишка, что ли? — переспрашивает продавец.

— Мишка, Мишка, — улыбаюсь я.

— Он в ларьке всегда.

Ларек новенький, чистый. Сбоку дверь. Открываю ее. Там трое умеренно молодых местных дебилов.

— Простите, — произношу вежливо. — Кто из вас будет Михаил?

Тот, что сидит на ящике спиной ко мне, начинает поворачиваться и произносит:

— Ну, я…

Больше я слушать не хочу и, вспоминая клуб «Олимп» на Моховой улице, вонзаю ребро ладони в его мясистую наетую шею. На пару минут он свободен. Двое других вскакивают, мешая друг другу в тесном ларьке. Ближнего достаю ногой в солнечное сплетение. Специально надел кожаные крепкие ботинки. Парень скрючивается, словно гусеница. Ему больно. Так бы и склевал его… Третий дебил забивается в угол. Зеленая сопля от страха вылезла из ноздри. Перешагиваю через первого и второго и говорю третьему:

— Сопли вытри, щенок.

Он вытирает рукавом и смотрит на меня, моргая от страха.

— Милый мой, — начинаю говорить очень спокойно и следя за дикцией. Спокойная и четкая речь до дебилов часто доходит лучше, чем матюги. — Милый мой, если ты, твои друзья или кто-нибудь еще из местных сделают что-либо подобное, то мне придется — я это говорю с сожалением и печалью, — мне придется вырезать всю вашу долбаную команду, как кур. Ты понял?

Парень кивает, он понял.

— С сегодняшнего дня, — продолжаю все так же вежливо и четко, — ты и твои приятели будут мне лично отчитываться об обстановке в станице.

Парень кивает, он понял. Его приятели начинают шевелиться, потому что они еще живые. А покойники мне надоели. Нет от них никакого прока.

— А Денисычу привезете новую дверь. Иначе он на вас всех ментов спустит. Менты нынче злые.

Парень кивает, он понял. Его приятели продолжают шевелиться. Легонечко провожу прямой удар парню в то место, которое называется пахом. Глаза у него выкатываются, сопли вываливаются, слюна изо рта вытекает. Он сползает на пол ларька и шевелится там вместе с приятелями.

Днем я отправляюсь в Славянск вместе с Викой. Больше я здесь никого мочить не собираюсь, просто надо как-то скоротать время. В Славянске имеется своеобразный центр с несколькими старинными домами купеческого вида. На реке есть набережная, гуляя по которой под руку с Викой, я вспоминаю Неву и Питер — далекие воспоминания, словно из чужой, прожитой кем-то другим жизни.

С утра накрапывал дождь, но теперь сухо. Медленное умирание природы вокруг. Времена года — это не Ф-1, когда все сразу и скучно разлетается в кровавые клочья. Осень — естественная и желанная смерть, к ней нет претензий. За жизнь человек переживает много таких справедливых кончин, за это осень и любят… Постепенно мои мысли переходят на более конкретную тему, точнее, на Анвера. Он, конечно, крайне занят, работа (если это можно назвать работой) рисковая, но хотелось бы знать, как мы продвигаемся к цели и сколько мне еще выполнять функции штатного киллера. Хотелось бы, как и другим людям, побольше осеней пережить. А так я могу и до ближайшей зимы не добраться. У меня к Анверу вопрос — подбираемся ли мы к верхушке, убрав которую я сам смогу спокойно убраться или, наоборот, остаться, но без этой регулярной стрельбы. Есть и второй вопрос к Анверу, брату, — выполняя моими руками заказы наркодельцов, он, видимо, получает за покойников приличные суммы; деньги меня мало волнуют, но я должен обновлять снаряжение и платить тем, кто мне помогает, рискуя жизнью… Грабить жертвы я не могу. Вопрос к Анверу звучит так — сколько он получает за мою работу? Мы, правда, далеко друг от друга. При встрече все разъяснится.

Вика рядом со мной — классная, дикая девушка. Я смотрю на ее мягкий профиль и вспоминаю, какая она бывает в постели и какое у нее лицо, когда она держит оружие. Такая же дикая, как и я. Только ей хочется крови, а я уже устал… Я смотрю на нее и вспоминаю Лику, которую забыл совсем за последние недели смертоубийства и злого секса. Она для меня — как Нева и Питер, часть другой, часть чужой жизни.

Ближе к ночи подъехал Денисыч на своем мотоцикле с коляской. Он долго возился возле ворот, и Леха уже собрался идти ему помогать, но тут хозяин все-таки появился во дворе с огромной дверью на спине. Он тащил ее, словно Иисус — крест. Только Денисыч здоровее и тащить поближе.

Дверь мне безразлична. Вика сидит рядом со мной на ступеньках, и я предлагаю ей:

— Давай завтра поедем в Краснодар? Может, в театр сходим?

Вика обрадованно соглашается. До меня доносится голос Лехи-бодигарда:

— …Вы себе можете представить — двадцать пять тонн настоящего краснодарского риса! В сто раз лучше вьетнамского!

— Я рис вообще не ем. Я картошку люблю с жареной рыбой, — говорит Денисыч.

Назад: Часть вторая

Дальше: Часть четвертая