Мистер Энсон встретил Неда Пеннингтона у вокзала Северо-восточной железной дороги на Чейпел-стрит. Он с ужасом уставился на два чемодана и три саквояжа, которые имел при себе молодой человек. Скрывая досаду, мистер Энсон подошел к Эдварду Пеннингтону Третьему:

– Доброе утро, Нед. Надеюсь, ты не обидишься, если я буду называть тебя так, ведь я держал тебя на коленях, когда тебя еще водили в платьицах. Подожди меня здесь, я найму повозку для твоего багажа. А мы с тобой пойдем пешком. Всего квартал по тенистому тротуару.

Однако про себя он размышлял, не посадить ли парня в повозку, – термометр на вокзальной стене показывал девяносто градусов, а на Пеннингтоне был шерстяной костюм и бобровая шляпа. Накрахмаленный воротничок еще не был измят, значит, он сменил его в вагоне. Не минет и часа, как под этим жестким воротником выступит жгучий пот. Парень не выглядел крепышом: длинные светлые бакенбарды подчеркивали бледность рыхлого лица. Нед промокнул блестящий, влажный лоб и подбородок шелковым носовым платком и вежливо согласился подождать. Скрывшись от палящего солнца в тени навеса, Джошуа Энсон с неприязнью размышлял о младшем Пеннингтоне. Маменькин сынок, и вдобавок дурак. Ну да ничего, он здесь долго не задержится. Надо выманить у него бумаги, прежде чем он погибнет от жары.

Но хитрые замыслы мистера Энсона встретили достойное сопротивление. Нед Пеннингтон до тонкости вошел в свои обязанности. Ему впервые доверили роль представителя банка, и он принял ее с удручавшей Джошуа добросовестностью. Нед заявил, что желает знать о фосфатах все, вплоть до химического состава и геологических процессов, в результате которых в Карлингтоне образовалось отложение. Изучив это, он возьмется за учетные книги компании и просмотрит в них каждую запись, а затем проверит, соответствуют ли эти записи действительности. Конечно, ему необходимо понаблюдать за работой в Карлингтоне в течение нескольких дней. Он исследует, насколько карьер богат отложениями, чтобы банк был уверен, что месторождение не истощится за период амортизации. По мнению его отца, необходим месяц работы. Но Нед считает, что, возможно, придется пробыть дольше.

Прежде чем они добрались к Энсонам, у юноши вспотела вся спина и крахмальный воротничок потерял форму. Джошуа, взглянув на Неда, который, обессилев, прислонился к воротам, напомнил себе, что это сын его старого друга.

– В круг своих обязанностей ты должен включить еще одно мероприятие, Нед, – с теплотой в голосе сказал Джошуа. – Завтра я найду портного, который сошьет для тебя несколько льняных костюмов. В наших краях иногда такая жара, что человек может растаять до костей.

– Не представляю, как мы будем его кормить, – сказал мистер Джошуа Эмме после обеда. Неда он отправил в отведенную ему комнату, чтобы юноша отдохнул после путешествия. – Ты заметила, сколько он ест?

– Он будет есть то, что мы ему предложим, – сказала Эмма, – а когда выйдут продукты, будет голодать вместе с нами. Это ему не повредит.

– Эмма, парень не должен терпеть неудобств. От него зависит, дадут ли Пинкни ссуду.

– Тогда пусть его кормит Мэри. Пойду поговорю с ней завтра.

Мэри пришла в восторг. Она не забыла и про Адама Эдвардса.

– У вас свой янки, а у меня свой, Эмма. Никто не должен быть обойден. К тому же дочка мистер Эдвардса такая милашка, юному Пеннингтону она придется по вкусу. Итак, вы с Джошуа, Пинни и Лавиния, Эдвардсы, я и мистер Пеннингтон. Ах, что я говорю. Нужна еще одна дама. Пинни ждет прибытия Симмонса, и еще не будет пары. Но я попрошу Люси. Она такая славная, я знаю, она выручит меня.

После первого званого обеда Энсоны уклонились от дальнейших приглашений. У Неда дела с Пинкни, а не с Джошуа. К тому же они будут видеться с ним каждый вечер. Симмонс и Люси также отказались от визитов, сославшись на занятость. Обеденный стол Трэддов стали неизменно накрывать на шесть персон. Мэри с радостью хлопотала о меню, цветах, своих нарядах и беспокоилась о состоянии салфеток, которые однажды уже подвергались штопке. Она была слишком занята, чтобы заметить, как натянуто ведет себя молодежь. Пруденс мучила себя и Пинкни, касаясь его ног под столом во время беседы с Недом Пеннингтоном об известняковых месторождениях. Нед едва слушал ее, не сводя глаз с ямочки на щеке Лавинии, появлявшейся, когда девушка улыбалась Пинкни и – все чаще – ему самому.

Неду Пеннингтону было двадцать шесть лет. В Филадельфии юные девушки охотно улыбались ему: он получил хорошее воспитание и образование и был единственным сыном богатого банкира. Но никто не улыбался так, как Лавиния Энсон. Ее пухлые губы каким-то чудом образовывали три уголка, когда девушка улыбалась; в них было нечто особенное, как и в ямочке на щеке, и в больших голубых глазах, смотреть в которые было мучительно, – они словно что-то обещали, хотя он не воспринимал это как обещание и даже не задумывался, что за этим кроется. Никогда прежде Нед не слыхал нежного голоса уроженки Юга и не подозревал, как прочны силки обожания, которым юные чарлстонки отвечают на превосходство мужчины. Никогда прежде Эдвард Пеннингтон Третий не отлучался надолго из родного дома. Обучали его домашние учителя, и по Европе он путешествовал с пожилым священником. Его обескураживал образ жизни южан, они казались ему склонными к праздности. Конторы не придерживались постоянного распорядка работы, слишком много внимания уделялось развлечениям. Пинкни извинялся, что они не могут пригласить его на один из вечеров, которые постоянно устраивались в городе, а Лавиния настаивала, что надо устроить собственный праздник специально ради Неда. Однажды Мэри Трэдд села за фортепиано, чтобы молодежь могла потанцевать. Нед был ошеломлен. Он был потрясен собственными мыслями, когда, танцуя с Лавинией, чувствовал под рукой ее тонкую талию и вдыхал аромат мягких волос, тогда как пальцы девушки касались его затылка.

Наконец работа подошла к завершению. Он отослал мисс Эдвардс все книги, которыми та снабдила его, в уверенности, что теперь достаточно знает о фосфатах, чтобы судить об отложениях в Карлингтоне. Ему не терпелось туда поехать. Нед закрыл последнюю книгу учета и взглянул на массивные золотые часы. Он сидел за столом в кабинете Пинкни и ожидал его с минуты на минуту. Им предстояло составить расписание поездок на плантацию. Пинкни предлагал подождать до Четвертого июля. У рабочих в этот день праздник. Отпраздновав, они будут охотнее отвлекаться от работы и отвечать на вопросы Неда. Нед воспринимал эти отговорки как типичную южную медлительность. Сегодня только двадцать девятое июня. Какой смысл ждать еще пять дней? Молодой человек снова взглянул на часы. Пинкни явно опаздывал.

Через два квартала в складской конторе Пинкни также поглядывал на часы. Он досадовал, что Нед опаздывает, но не слишком тревожился. Наверное, заблудился, решил Пинкни. Бедняга усваивает все с таким трудом, наверное, ищет дорогу, ведь он был на складе всего два раза. Он гадал, почему Нед переменил место встречи, ведь они должны были встретиться в конторе в офисе. В записке ничего не объяснялось. Ну да неважно. Пинкни прислонился к стене, непринужденно скрестив длинные ноги. Он старался не думать о Пруденс Эдвардс.

Коляска Джошуа Энсона остановилась у входа в небольшое здание конторы.

– Отнести другую записку, мисс Лавиния? – спросил Джереми.

– Нет, спасибо. Подожди меня немного. Я поднимусь ненадолго к мистеру Трэдду.

– Но мистер Пинкни в Арсенале. Когда я относил письмо, джентльмен у двери сказал, что мистер Пинкни там.

– Предоставь мне самой беспокоиться о том, где сейчас мистер Пинкни, – засмеялась Лавиния. – Твое дело ждать здесь, пока я не вернусь.

– Мисс Эмма будет сердиться, если я вовремя не подъеду с коляской. Она приглашена к чаю. О поездках по конторам ничего не говорилось.

– Помолчи. Мама не будет никого ругать, если ни о чем не узнает. Жди меня и ни о чем не беспокойся.

Лавиния поправила прическу и ступила на мостовую.

Поднимаясь по лестнице к дверям конторы, она стянула с рук митенки. Облизнув губы, девушка открыла дверь.

– Здесь ли мистер Трэдд? Ах, кого я вижу! Мистер Пеннингтон. Какая приятная неожиданность!

Лавиния протянула ему пахнущую духами полуобнаженную руку. Нед принял ее, чувствуя, как лицо у него начинает гореть. Он склонился над маленькими пальчиками, охватившими его руку, затем выпрямился. Лавиния помедлила, и наконец пальцы ее неторопливо разжались. Открыв веер, Лавиния вяло помахала им.

– Здесь, наверное, душно. Не понимаю, отчего я вся горю.

Нед бросился к полуоткрытому окну, больно ударившись ногой об угол стола. Пока он стоял спиной к ней, Лавиния быстро подошла к столу. Теперь девушка была между Недом и стулом для посетителей. Нед повернулся – веер заколыхался сильней.

– Вы так добры, мистер Пеннингтон, – сказала девушка слабым голосом. – Мне необходим глоток свежего воздуха. – Веер плавно колыхался. – Можно, я на минуточку присяду?

Нед ринулся к ней. А вдруг она упадет в обморок? Он чудовище, что сразу не предложил ей сесть. Ему хотелось сказать «пожалуйста», но он только закашлялся и жестом указал на стул. Лавиния повернулась, и рука Неда нечаянно коснулась ее груди. К счастью, девушка ничего не заметила. Шурша нижними юбками, она плавно опустилась на стул и откинулась на спинку. Рука Неда все еще лежала на стуле, который он поддерживал для Лавинии. Девушка вздохнула.

– Простите меня, – пробормотал Нед, – я не думал, что…

Лавиния резко наклонилась, и ему пришлось сделать шаг назад. В руке он чувствовал покалывание. Казалось, она жила своей собственной жизнью: трепетала и жаждала вновь коснуться мягких округлостей, ощущение которых все еще владело им.

– Ах, не извиняйтесь, мистер Пеннингтон. Я сама виновата. Пинкни – мистер Трэдд, я хочу сказать – всегда ругает меня за неловкость.

– Позвольте не согласиться, мисс Энсон. Танцевать с вами все равно что плыть на облаке.

Лавиния взглянула на него, широко раскрыв глаза. Затем она опустила их, глядя на лежащий на коленях веер. Девушка улыбнулась – ее улыбка напоминала изогнутый лук: около рта показалась ямочка. Нед Пеннингтон почувствовал, что у него подкашиваются колени. «О Боже, – подумал он. – Как бы мне хотелось коснуться кончиком языка этой ямочки. Я идиот, должно быть». Смех Лавинии проник сквозь туман его растерянности.

– Не говорите так, мистер Пеннингтон. Вы вскружите мне голову.

Она мельком взглянула на его вспотевшие виски и жаждущие глаза и вновь опустила чуть вздрогнувшие ресницы.

– Если я расскажу мистеру Трэдду, что вы заигрываете со мной, он очень рассердится. – Снова ямочка. – Хотя наша помолвка условна, все же существуют правила, которым необходимо следовать. – Тяжелые ресницы неспешно поднялись: Неду необходимо было дать время, чтобы он усвоил ее слова. И вот глаза ее – огромные, невинно-голубые – пристально взглянули ему в лицо.

– Я… я ничего не слышал… – запинаясь бормотал Нед.

– Вы хотите сказать, что ничего не знаете? Разумеется, откуда вы можете знать? – Глаза Лавинии наполнились слезами. – Шла война. И был один юноша, я была тогда совсем молода, девочка с косичками, но я обожала его. А когда его убили, сердце мое разбилось. Ведь и у молоденьких девушек есть сердце.

Слезы задрожали, и на щеки Лавинии выкатились две крупные капли. Одна медленно скатилась к углу дрожащего рта. Девушка бодро, быстро улыбнулась – и капля оказалась в ямочке. У Неда пересохло во рту.

– Вам кажется, это очень глупо. Да, я была глупа. И все же я надолго перестала смотреть на молодых людей. Когда война закончилась, я была уже слишком стара, чтобы меня представили. И это могло вызвать нежелательные разговоры. Необходимо было их пресечь. Пинкни посочувствовал, он всегда был для меня как отец. – Лавиния, сложив руки, прижала их к груди. – Он оказал мне покровительство. Разумеется, я пообещала освободить его, как только он захочет жениться. Я не думала, что мне захочется замуж.

Подняв руку, Лавиния закусила указательный палец. Нед видел, как блестят ее белые зубы и розовеет за ними язык. Он едва мог дышать. В отчаянии он подыскивал необходимые слова.

Лавиния вздохнула. Слезы хлынули у нее из глаз.

– Пожалуйста, не плачьте.

Он протянул с мольбой к ней руки. Лавиния подалась вперед. Нед машинально обнял дрожащее тело девушки.

– Успокой меня, – шепнула Лавиния прямо ему в ухо.

Нед потерял над собой контроль. Его рот коснулся ямочки, в которой дрожала слеза, и их губы слились. Он гладил ее мокрое лицо, ее волосы и запретные мягкие полушария. Он ничего не понимал, оглушенный своими ощущениями.

– Скажи, что ты любишь меня, Нед.

– Да, да, я люблю тебя.

– Скажи, что ты без ума от меня.

– Да. О Господи, да.

Рот Лавинии, с тремя уголками, коснулся его уха.

– Я так счастлива, – сказала она.

Чуть позже, когда Нед уже ушел, в конторе появился Пинкни. Лавиния с жаром умоляла понять ее и простить. Пинкни ответил ей, как подобает джентльмену. Симмонс, услышав от него, что Нед и Лавиния. собираются пожениться, понимающе кивнул. Однако, когда Пинкни ушел домой, парень хохотал до болей в животе. Во время объяснения он работал в своем кабинете; парочка не заметила его, несмотря на то что дверь была чуть приоткрыта.

– Чисто сработано! – рычал он. – Эта маленькая плутовка должна была родиться политиком. Жирным мошенникам в правительстве есть чему у нее поучиться.

Джошуа Энсон без колебаний согласился дать благословение Лавинии и Неду. С горькой улыбкой признался он жене, что ему не нравится этот парень, да и в Лавинии он разочарован. Ее бессердечное двоедушие было столь вызывающе, что ничем не могло быть оправдано. У Неда еще не перестала кружиться голова от внезапно свалившегося на него счастья, как Адам Эдвардс обвенчал их в гостиной прямо в доме Энсонов на Шарлотт-стрит, и Джошуа, получив чеки на ссуду, проводил молодых на поезд, идущий в Филадельфию.

– А мы, дорогая Эмма, поедем навестить кузена в Саванне. Даже если нам придется остановиться в гостинице. Пусть страсти поулягутся. Наша дочь дала пищу для разговоров не менее чем на месяц.

Мэри не выходила из дома. Она лежала в своей комнате с холодной салфеткой на лбу и никого не принимала. Пинкни отправился в Карлингтон, чтобы выбрать подходящее место у реки для промывочного цеха. Неделю он беспробудно пил.

Папаша Симмонса опять заболел.

Люси Энсон пригласила Пруденс Эдвардс к чаю. Ей хотелось ненавязчиво помочь подруге наладить отношения с Пинкни. Лавиния теперь не стояла у них на пути, и они могли пожениться. Любой из Трэддов вправе жениться хоть на дочери Линкольна, если бы таковая у него имелась, и она будет принята всюду, едва только изменит имя.

Но когда Люси заговорила об этом, Пруденс перебила ее:

– Пинкни и я? Ты сошла с ума.

Пруденс расплакалась. Да, она любит его, призналась девушка. И она открыла Люси всю свою боль и отчаяние.

Ей никогда не верилось, что она кого-нибудь полюбит. Сначала она не любила Пинкни; хотела его, да, но не любила. Она и не подозревала, что такое любовь. А потом уже было поздно.

– Но, Пруденс, Пинкни наверняка любит тебя. Он никогда бы не… То есть, я думаю, если бы не любил, то…

Резкий смех Пруденс прервал сбивчивую речь Люси. Затем она рассказала о своих мужчинах до Пинкни. И после него.

– Я ложусь с каждым рыжеволосым или одноруким, которые хотят меня. Я представляю, что это Пинкни. В один прекрасный день Архангел застанет меня и убьет. Ведь это все происходит в церкви.

Люси ахнула.

Пруденс заметила отвращение, написанное на лице подруги.

– Что бы ты ни подумала про меня, Люси, я думаю о себе еще хуже. Мне с детства внушали, что человек греховен. Все, что бы я ни делала, начиная с убийства собственной матери во время родов, было грехом. Мне присущи все из них – лень, алчность, зависть, чревоугодие, непочтение к отцу, нелюбовь к Богу… Нет ни одного греха, который бы я не совершила. Возможно, со временем я вошла во вкус. Прелюбодеяние явилось естественным итогом списка. Видишь теперь, что, если я люблю кого-то, лучшее, что я могу для него сделать, – это покинуть его. Но я так люблю Пинкни, что не могу решиться на подобный шаг. Что же мне делать?

Люси обняла ее, и подруги заплакали. Когда все слезы были выплаканы, Люси взяла руку Пруденс в свою.

– Ты говорила, что твоя школа пуста, – сказала она. Пруденс кивнула:

– И не только моя. И другие тоже. Мы были уверены, что все знаем наперед. Освободите негров от цепей, и им сразу же захочется учиться. Обучите их, и они станут как мы. И полюбят нас. Что ж, они отправили в школы своих детишек. Но дети перестали ходить, едва мы научили их читать слово «кошка» и писать свои имена. А бандитские шайки на улицах избивают любого белого, даже аболиционистских миссионеров из янки. И что мы только думали, освобождая этих бедолаг? Ведь у нас не было средств о них позаботиться. Мы были преступно глупы. И несправедливы. Даже Архангел стал сомневаться. Чудо, не меньшее, чем переход посуху через Красное море. Ах, Люси, все, за что я ни примусь, дурно. Я так зла. Я бы уничтожила весь мир.

– И Пинкни?

– Его в первую очередь. Потому что он слишком благороден, чтобы снова лечь со мной в постель. Ему бы хотелось, – возможно, не так, как прежде. Но он откажется. Я его ненавижу.

Люси молчала.

– Ну хорошо! – воскликнула Пруденс. – Неправда, что я его ненавижу. Я люблю его, и я хочу его. Но без толку. Что мне делать? Броситься вниз с колокольни, когда этот дурак сторож прокричит: «Все в порядке»?

– Тебе лучше всего уехать. Ты мучишь себя, желая его, пока это возможно. Но когда это будет невозможно и ты осознаешь это, ты вскоре перестанешь его хотеть.

Люси говорила твердым голосом, уверенная в своей правоте.

Пруденс несколько секунд глядела в потолок. Ей неожиданно сделалось стыдно. Ведь она совсем позабыла об Эндрю.

– Как же я могу говорить с тобой об этом, Люси! Прости меня.

Люси улыбнулась:

– Что же тут прощать? Послушай-ка меня. Я очень полюбила тебя, Пруденс. И мне невыносимо видеть, как ты страдаешь. Позаимствуй что-нибудь из моего опыта. Пусть он не пропадет напрасно. Может быть, от этого он не будет таким горьким.

Теперь, в свою очередь, Пруденс с сочувствием обняла подругу.

– Знаешь, – проговорила она мягко, – однажды я сказала Пинкни, что не свяжу свою судьбу с ним, потому что слишком люблю его. Тогда я была умной и смелой. Теперь наступила пора подтвердить эти слова делом. – Пруденс отстранилась и встала. – Я буду скучать по тебе, Люси.

– И я тоже. Ты будешь писать мне?

– Нет. И ты не пиши. А не то мне захочется вернуться.

– Куда ты поедешь?

– Не знаю. Миссионерские школы разбросаны в самых неожиданных краях. Я зайду к тебе перед отъездом. Понадобится время, чтобы подобрать новое место назначения.

– Я почти всегда дома. Особенно для тебя.

– Благослови тебя Господь, Люси. – Пруденс засмеялась. – Я говорю как Архангел. Но совершенно искренне.

Поцеловав Люси в щеку, она быстро ушла.

Шесть недель спустя Мэри Трэдд давала прощальный обед в честь Пруденс Эдвардс. О скандальном поступке Лавинии уже не говорилось. Все обсуждали нового губернатора, назначенного янки. Роберт Скотт прежде был полковником в Огайо, а потом – служащим Бюро Освобождения. Обычно он бывал так пьян, что не мог добраться до конторы. И даже черное большинство в палате Представителей Штата Поговаривало об импичменте.

Наконец негры, вновь наделенные правами, проголосовали за конгрессмена Соединенных Штатов, который затмил собой беспробудного пьяницу. Бауэн был профессиональный игрок и шулер с Род-Айленд.

За обедом в честь Пруденс Мэри смело поддразнивала Адама Эдвардса насчет политика из его родного штата, Эдвардс смеялся. Пруденс была изумлена.

– Должно быть, я брежу, – прошептала она Люси. – Он смеется. В самом деле, он смеется.

На следующий день она уехала в Балтимор, откуда пароход увез ее на Сандвичевы острова, в англиканскую миссию.

Дом Трэддов погрузился в летнюю дремоту за плотно закрытыми ставнями. И Мэри, и Пинкни были рады наступившему отдыху.