Книга: Чарлстон
Назад: КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ 1868–1875
Дальше: 24

23

Дети Трэддов прожили в Эшли Барони весь 1868 год. Стюарт набирался здоровья, и душевные раны тоже помаленьку затягивались. Жизнь на плантации была ему знакома по Карлингтону, куда мальчика возили, пока ему не исполнилось восемь лет. Именно тогда началась война. Отец и старший брат уехали, оставив его в хаотическом мире, где плакали женщины и рвались бомбы. В Барони жили, подчиняясь смене времен года, чередованию приливов и отливов; главным занятием было выращивание и уборка урожая. На плантациях человек жил в содружестве с природой; Стюарт помнил те времена, когда он был счастлив, всеми любим и ему ничто не угрожало. Наступило возвращение в Эдем.
Лиззи не помнила Карлингтона – девочку увезли оттуда, когда ей едва исполнилось два года. Рисовая плантация показалась ей необычайным, чудесным королевством с необозримыми далями и переливающимися всеми красками павлинами, которые гуляли на огороженной лужайке между домом и рекой. Дома, когда ей сказали, что она поедет в Барони, девочка не знала, кого теперь больше бояться: Джулии или Софи. Пока лодка медленно плыла вверх по реке, Лиззи сидела с крепко зажмуренными глазами, дрожа от пронизывающего северного ветра и от страха перед жизнью в поместье, которое казалось ей чем-то вроде сиротского приюта. Девочка удивлялась, зачем ее туда везут, – ведь она так старалась хорошо себя вести! Когда лодка мягко ткнулась в пристань, Лиззи открыла глаза и увидела чуть поодаль уютный кирпичный дом. Два встревоженных павлина сердито торопились через площадку, волоча за собой хвосты. Потом они остановились и одновременно распустили свои драгоценные веера. Лиззи поняла, что попала в зачарованную Страну.
В Барони, благодаря припрятанному золоту Джулии, остановился ход времени. Изменения произошли, но сути они не затронули. Эшли Барони оставалось островком, где царили порядок и красота, – единственная плантация на реке Эшли, которую не сожгли и не разграбили войска Шермана.
На следующее утро после их прибытия Джулия объявила распорядок, которому они должны следовать:
– Лиззи предстоят занятия по целому ряду предметов, касающихся воспитания молодой леди, которые ее мать не смогла преподать ей. Помимо этого она будет проходить школьную программу, которую ей дали бы у мадам Олстон, и совершенствоваться в благородных манерах. Стюарт будет проводить время на воздухе, чтобы окончательно поправиться и окрепнуть. К занятиям он приступит позже.
И год начался.
Джулия, объезжая свои владения, брала с собой Стюарта и Лиззи. Ехали они очень медленно. Стюарт был еще болен и потому ехал в повозке, а не верхом. Лиззи тоже хотела сидеть в повозке. Лошади в четырех передних стойлах конюшни – а всего в конюшне имелось когда-то до ста лошадей – пугали ее. Джулия удовлетворила просьбу девочки.
– Будешь обучаться верховой езде, когда тебе сошьют костюм, – сказала она.
Первым делом они поехали в сосновую рощу взглянуть на незамысловатый известняковый дом. Джулия обратила внимание детей на ящики, висящие на стволах.
– Янки делают сахар из сока сахарных кленов, – пояснила она, – а мы смолу наших сосен перерабатываем в скипидар. Здесь же мы рубим дрова и валим лес для построек. Клены у нас тоже растут, но из них сахара не получишь. Вот поглядите на них весной: из почек проклевываются сморщенные розовые листья, которые потом становятся зелеными.
Проселочной дорогой, среди обступившего их смешанного леса, они проехали к заболоченному пруду. Черная вода была неподвижна. В ней отражались круглые листья лилий, сбившихся в кучку в дальнем конце неправильного овала водяной глади, и призрачно-серая кора кипарисов с их замысловатыми наростами. Густые длинные пряди серого испанского мха свисали с ветвей, застыв в неподвижном воздухе над черной водой. Красота вековечного неподвижного зеркала завораживала. Резкий голос Джулии не разрушил очарования:
– Не ходите сюда одни: с сучьев порой срываются змеи. Из кипарисов делают водонепроницаемый гонт для хижин и выдалбливают каноэ, как это делали индейцы. В одном каноэ может поместиться восемь человек. Мы также используем кипарисы для кухонной утвари. Я покажу вам. Древесина прочна, как железо. И чем чаще ее мочишь, тем прочней она становится.
Они ехали мимо обнесенных изгородями полей, серые куропатки и бекасы взлетали, потревоженные, из жнивья.
– У нас вдоволь дичи, – удовлетворенно сказала Джулия. – В лесах водятся олени, дикие индейки и куропатки, а когда улетают гуси и утки, стоит только навести ствол ружья в небо и нажать на спусковой крючок, и к вашим ногам непременно свалится парочка жирных птиц. Вот увидишь, Стюарт. В реке много рыбы. Мы расставляем сети, чтобы ловить сельдь, и удим окуня, леща и форель. Весной у форели удивительно вкусная икра. – Джулия оглянулась через плечо и улыбнулась детям.
Стюарт и Лиззи не узнавали свою тетушку.
– Кто из вас проголодался? Надо бы остановиться и перекусить. Англичане называют это легким завтраком.
Из повозки достали корзину с провизией.
Дети набросились на сандвичи с ветчиной, которые запивали молоком. Бодрящий зимний воздух заставил их проголодаться. Проезжая садом, дети лакомились сочными грушами. Сладковатый запах гнили, висящий в воздухе, не мог испортить удовольствия.
– Это из сарая с тростником, – пояснила Джулия. – Мы делаем патоку из сахарного тростника. У выжимок очень стойкий запах.
Они проехали длинный двойной ряд выбеленных известкой хижин, миновали строгое строение с четырехугольной башней. Из труб некоторых хижин вился дымок.
– Дома для слуг и церковь, – пояснила Джулия. – Все работники в Барони – люди Эшли, которые никогда не уезжали отсюда либо попробовали, что такое город, и вернулись. Однако многие из них не захотели снова жить «на улице». Они хотят жить, как живут свободные – в собственных домах. Я построила еще несколько хижин за каретным проездом, по направлению к городу и Саммервилю. Каждый наделен десятью акрами земли, чтобы выращивать для себя зерно и иметь собственные припасы. Они платят мне ежемесячно по доллару ренты. Траты на работников значительно уменьшились по сравнению с временами, когда я вынуждена была содержать целые семьи. Дорого стоила черным их свобода. Но они утверждают, что им до того и дела нет… Вот тут амбары, коптильня, кузница и прочие хозяйственные постройки. Мы посмотрим их в другой раз. А сейчас поедем на рисовые поля. Они пока еще здесь самое главное.
Когда повозка приблизилась к реке, Лиззи и Стюарт зажали носы от ужасающей вони.
– Вам надо привыкнуть, – заметила Джулия. – Горожанам нравится запах морского ила, а мы здесь любим наш, речной, ил. Поля сейчас осушены для вспашки. Встаньте во весь рост, чтобы вам было видно.
Прямо перед собой дети увидели глубокую канаву, которая тянулась вправо и влево, насколько хватало глаз. За канавой вплоть до самой реки лежало огромное пространство сверкающего на солнце черно-голубого ила. Поле напоминало гладкий атлас. Тетушка мельком взглянула на небо. На нем не было ни облачка.
– Если продержится хорошая погода, – сказала она, – поля достаточно подсохнут, чтобы на следующей неделе приступить к вспашке. Эта большая канава называется главный водосток, а те поменьше, что пересекают поле, – внутренние водостоки. Главный водосток огибает поле с трех сторон. Четвертая сторона поля граничит с рекой. Знаете ли вы, неученые дети, что-нибудь о Египте?
Они признались, что не знают. Джулия фыркнула:
– Я так и предполагала. Египет – очень древняя страна с некогда великой цивилизацией. Египтяне так же зависели от реки. Но они не умели так хорошо управлять рекой, как мы. Наоборот, река управляла ими.
Стюарту было ясно – его тетушка не сомневается, что египтянам следовало бы посоветоваться с ней, как сделать свою жизнь лучше.
Джулия привезла детей обратно в дом. Стюарту необходимо было отдохнуть, прежде чем садиться за обеденный стол. Его молодые косточки уже срослись, но он был очень слаб и, уставая, испытывал нестерпимые головные боли. Джулия страдала мигренями только в городе, но она помнила свои муки и сочувствовала мальчику. Во время приступов ей казалось, что от боли голова раскалывается на мелкие кусочки, а ведь у Стюарта и вправду был расколот череп. Барони исцелило ее, и она верила, что Барони исцелит племянника.
Основным блюдом во время обеда была изысканно подрумяненная дичь. Стюарт заявил, что никогда не пробовал ничего вкуснее этой подливки, и опрокинул еще один черпак на белую горку риса в своей тарелке. Лиззи собралась сделать то же самое, но тут Джулия сказала, что они едят павлина. Девочка едва не поперхнулась.
– Не будь глупышкой, Лиззи. Мы едим курицу. А самцы все еще разгуливают, блистая опереньем.
Но у Лиззи пропал аппетит.
Днем они принялись за занятия. Красивые длинные пальцы Джулии бегали по белым – из слоновой кости и черным – из эбенового дерева клавишам огромного прямоугольного фортепиано; Лиззи была очарована. Джулия обучила девочку гамме «до мажор».
– Потренируйся часок, – сказала она, – сначала правой, затем левой рукой. Завтра будешь играть с метрономом, а послезавтра обеими руками.
Маленькие пальчики Лиззи неловко заковыляли по клавишам.
– Пойдем, Стюарт. Надо прорастить семена риса. Чаша с пропитанным водой хлопком была наготове.
Джулия разбросала по нему семена и вздохнула.
– Если эти не годятся, придется покупать другие. А где их взять? В прошлом году я с таким трудом купила семена, а посевы погибли от дождя. Проклятые янки. – Джулия встряхнула головой. – Переходи вон тот мост. Проверим инструменты.
Дети скоро поняли, что Джулия неутомима. Рано утром, задав Лиззи уроки на день, она вместе со Стюартом отправлялась делать обход. Пока Стюарт отдыхал перед обедом, Джулия давала Лиззи уроки игры на фортепиано и учила девочку вести домашнее хозяйство. Днем она учила Лиззи вышивать, а потом брала Стюарта с собой в поездку, пока Лиззи занималась музыкой. Вернувшись домой, пока Стюарт отдыхал, Джулия говорила с Лиззи по-французски, наблюдая, как девочка заваривает и подает на стол чай. За ужином она рассказывала детям историю Чарлстона, Барони и семейства Эшли. По вечерам Джулия читала им книги о путешествиях и об истории Европы, в то время как Лиззи потихоньку переделывала задание по вышиванию: Джулия распорола стежки, показавшиеся ей несовершенными. Когда Стюарт и Лиззи ложились спать, Джулия садилась за приходо-расходные книги, проверяла письменные упражнения племянницы и составляла список – что предстоит сделать на следующий день. Лиззи была уверена, что тетушка никогда не спит.
Пока Лиззи трудилась над уроками и обучалась хорошим манерам, Стюарт все больше и больше втягивался в очаровавшую его жизнь на плантации. Из черных работников он ни с кем не общался, кроме Соломона, – роковое происшествие оставило в его душе неизгладимый страх перед неграми. Но Соломон был совсем другое дело. Стюарт знал его слишком хорошо, чтобы соотносить его с черной расой: Соломон был его другом. Пока Джулия была с рабочими, мальчик пропадал в плотницкой и в кузнице, владениях Соломона. Он выходил, только когда начинались работы, и сидел на лошади, как и его тетушка, наблюдая за ними. В течение января и февраля Стюарт ездил смотреть, как вспахивают поля под рис и другие культуры. Вместе с Джулией он проверял уровень воды в канавках и учился управлять шлюзами – деревянными воротцами, пропускающими воду. Мальчик наблюдал, как сеют горох и овес, и даже сидел на одной из лошадей, которые тащили на длинной веревке куст, чтобы присыпать землей семена. Стюарт был свидетелем весеннего пробуждения села: на кленах появились розовые листочки, и нежные желто-зеленые – на дубах, серо-зеленые – на тополях и каменном дереве, травянисто-зеленые – на кипарисах, сосны украсила свежая голубовато-зеленая кайма. В марте, когда лес сплошь усеяли белые звездочки кизила, Стюарт и Соломон ловили сетью сельдь; река кишела мигрирующей, обремененной икрой рыбой, которая косяками сама так и лезла в ловушку. Лиззи научилась перешивать из бархатных зимних занавесок мешки с отделениями для камфары и под наблюдением Дилси варила сельдь – надо было варить долго, часов шесть, пока не растворятся тоненькие косточки.
Пятнадцатого марта приступили к посадке риса. Джулия освободила Лиззи от ее разнообразных занятий и, как и Стюарта, взяла с собой в рисовый амбар, чтобы посмотреть, как обмазывают глиной рис.
– Если вес семян не увеличить, обмазав их глиной, они всплывут, едва вода достигнет их, – пояснила Джулия. – Вон те большие бочки наполнены водой, смешанной с грязью. Анкрум сделал жижу густой, будто патока.
Пока она говорила, дверца чердака, где хранилось зерно, звякнула и с шумом распахнулась, из отверстия прямо на вымытый пол амбара хлынул золотистый поток семян. Трое улыбающихся негров в углу амбара настроили банджо и скрипку. На середину амбара выбежала стайка смеющихся молодых негритянок, их длинные юбки и ситцевые передники были подоткнуты, чтобы девушки могли без помехи разровнять рис по полу голыми ногами.
Четыре негритенка вбежали в амбар, неся узкие вырезанные из кипариса бадейки, которые назывались черпаками, и выплеснули жижу на зерно. Заиграла музыка. Теснясь у стен амбара, мужчины и женщины весело хлопали в ритм банджо, пока девушки посередине втаптывали рис в жидкую глину. Руки работниц взлетали вверх и опускались вниз, мокрые ноги блестели в потоке солнечного света, льющегося в открытую дверь амбара. Вбегали и выбегали мальчишки с черпаками, ловко снуя между танцующими, добавляли глиняной жижи к скользкой груде семян на полу; зерно сыпалось на плечи и яркие косынки девушек как золотой дождь. Веселье и музыка были заразительны. Вскоре и Лиззи, и Стюарт, и Джулия смеялись и хлопали. Лиззи попыталась кружиться и танцевать, как работницы, хлопая ладошками над головой. Когда она упала с приступки, одна из девушек подхватила ее и передала прямо в руки Стюарту. Никому и дела не было, что она вымазалась в глине и промокла; Джулия только тщательно собрала зернышки, которые прилипли к ее одежде, и бросила их обратно на пол.
По истечении часа плодотворной работы весь рис был в глине. Музыка продолжалась. Работники сгребали рис в высокую влажную, сияющую пирамиду. Затем все негры, возглавляемые музыкантами, прошествовали наружу к сосновым столам, изобильно уставленным едой.
– Пойдем домой, Лиззи, – сказала Джулия, – тебе необходимо вымыться.

 

На следующий день обмазанный глиной рис поместили в связанные попарно узкие длинные мешки. Джулия и дети наблюдали, как засевают первое рисовое поле. Пару быков впрягли в борону. Быки тянули ее, оставляя за собой глубокие ряды ровных, узких борозд. Позади, с подоткнутыми юбками и привязанными к поясу мешками, шли женщины. Шли пригнувшись, потому что навстречу дул ветер с реки, развевая складки их одежды. Отработанным движением негритянки зачерпывали из мешков семена и, резко разжав пальцы, бросали рис в борозду. И работники, и работницы пели – низкие мужские голоса вторили высоким сопрано в старом негритянском духовном гимне, к неторопливому ритму которого они примеривали свою поступь.
Каждый час и работники, и работницы сменялись. Женщины потирали затекшие спины, мужчины с облегчением расправляли уставшие плечи. Те, кто отработал, уходили с поля.
– Куда они идут, тетя Джулия? – спросил Стюарт. – Ведь еще рано, и поле не засеяно.
– К полудню они возвратятся, – ответила Джулия. – За посадку риса я плачу дополнительно, к тому же лучшая команда получит приз.
Стюарт нахмурился:
– Ну и напрасно. Ты платишь им за день работы, так пусть и работают целый день.
– Ты рассуждаешь как янки, Стюарт. Эти люди все еще работают по-старому, освобождение ничего не изменило. На плантации всегда держали много работников. И так же поступали другие хозяева. Рождались дети, надо было кормить и ребятишек. Пищи было вдоволь, постройка новых хижин обходилась недорого. А население все росло. Через сотню-другую лет хозяева столкнулись с проблемой, чем их занять, ведь работы для всех явно не хватало. А праздный человек не знает покоя. Вот и возникла система уроков. Каждый работник и каждая работница, трудящиеся в поле, обязаны выполнить один урок в день – сеют ли они, пропалывают или собирают урожай. Урок равен четверти акра. В оставшееся время они могут заняться чем угодно, но можно и весь день потратить на выполнение урока. Это не имеет значения, ведь у нас всегда было до двухсот пар рабочих рук. Сейчас на плантации двадцать восемь наемных работников. Но они все еще ждут, что им будут давать по уроку в день. Если бы я хотела большего, мне бы пришлось убеждать их работать иначе. Мы сами приучили их к урокам и теперь связаны этим.
– Бездельники черномазые! Джулия шлепнула Стюарта по губам.
– Попробуй-ка повторить это слово! Я высеку тебя кнутом – болен ты или здоров. Только белые подонки называют негров черномазыми. Это чернокожие, негры, работники или слуги. В старину мы называли их своими людьми. Джентльмена распознавали по тому, как он обходился со своими рабочими. Помни это.
– Я буду помнить, мэм.
Далеко за полдень посадки закончились. Джулия сделала знак рукой, и Анкрум открыл шлюз. Вода хлынула из реки в канаву. Около часа понадобилось на то, чтобы заполнить весь периметр. Уровень воды поднимался все выше и выше. К заходу солнца наполнились мелкие поперечные канавки. Заря окрасила водную гладь: Но водостокам как будто разливалась живительная кровь. Затем наступили сумерки. Джулия велела Анкруму следить за уровнем воды. Детей она отправила ужинать и спать. Джулия и Анкрум, невидимые в темноте, ждали, когда взойдет луна. Анкрум еще немного приподнял ворота шлюза, и посеребренная лунным светом вода мягко разлилась по полю, покрыв его на три дюйма.
– Хорошая работа, Анкрум, – похвалила Джулия. Где-то проснулся пересмешник и затянул свою приглушенную песенку.
– Встретимся завтра.
Звезды мерцали в залитом луной небе, до рассвета оставалось недолго. Джулия возвращалась к спящему дому, юбки ее оставляли темный след на блестящих от росы тропе и лужайке. Джулия размахивала руками и счастливо улыбалась. Начало рисовым посадкам было положено.

 

В течение месяца потихоньку засеяли все поля. Садили и другие культуры, но рис всегда был на первом месте. Для него требовалось особое сочетание погодных условий и времени суток. Должна была стоять сухая погода, чтобы бороны не увязали в грязи, а ко времени завершения посадок надо было, чтобы подоспел прилив и поля оросились свежей водой. Затем наступал черед овощей и фуража.
Лиззи освоила гаммы и принялась изучать «Инвенции» Баха. Девочка уже научилась вышивать крестиком и теперь с неописуемым трудом пыталась овладеть атласной гладью. На кухне Дилси учил ее готовить приправу для подливки и чистить дикую спаржу, которую негритята приносили из леса. Девочка мужественно сражалась с числами, перемножая их столбиком, но всякий раз забывала, что il faut требует сослагательного наклонения. Шесть раз она падала с лошади – это породило в ней отвращение к верховой езде до конца жизни.
В середине апреля посадки приостановились: работники собирали урожай клубники и гороха. Лиззи и Пэнси каждый день ходили на кипарисовое болото за петухами – дикими ирисами, широкой голубой каймой обступившими черную воду. В лесах стоял густой аромат жасмина, и крохотные фиалки бархатными подушечками окружили стволы деревьев. Птицы порхали по деревьям, кружились в погоне за насекомыми или, сидя на ветках, пели.
– Красуются, – презрительно фыркала Пэнси.
С первого мая дети и Джулия переехали жить в сосновый бор. По традиции белые покидали плантацию десятого Мая. С одиннадцатого мая начинался сезон болотной лихорадки. Джулия, конечно же, заметила, что Пинкни болен, и это заставило ее быть осторожнее. Никто не знал, что вызывает болезнь, но опыт двух столетий учил, что болотной лихорадкой заболевают только белые и случается это от первых чисел мая до первых октябрьских заморозков. Знали и о том, что сосны защищают от болезни. Загадочным было и еще одно обстоятельство: болели лишь те, кто выходил на ночной воздух. Можно было без опаски оставаться в главном особняке Барони, если с заходом солнца плотно закрывать двери, окна и каминные трубы. Но сосновая роща была совсем рядом, и потому лучше было переехать. К тому же ночной бриз способствовал здоровому сну.
Лиззи полюбились простор и незамысловатость лесного дома. Мебель была сделана из сосны плотниками Джулии. Сиденья стульев были обтянуты не бархатом и не шелком, а простым муслином. Больше всего ей понравилась тенистая веранда по трем сторонам дома, с веревочным гамаком и широким креслом-качалкой. С большим неудовольствием она ездила каждое утро после завтрака в большой особняк Барони, где ее ждали фортепиано и письменные задания.
Последние две недели мая посадки не производились вовсе. В полях сновали птицы в поисках семян. Джулия проверяла состояние амбаров, где предстояло хранить зерно, и исправность инструмента, который нужно было точить или чинить. Стюарту доверили шлюзы. Мальчик очень гордился столь ответственным поручением и проверял уровень воды на восьми рисовых полях по нескольку раз в день. Главным удовольствием было приоткрыть шлюз, чтобы впустить еще немного воды. Стюарт загорел и окреп, но очень мало вырос, что весьма огорчало его. Лиззи все ее платья стали малы, а ведь девочке всего восемь лет. К пятнадцати годам ломающийся голос Стюарта зазвучал так басовито, что он даже завоображал. Но рост его по-прежнему был чуть больше пяти футов. Стюарт старался возместить этот недостаток, укрепляя мускулы и закаляя свое мужество. Каждый день он, отталкиваясь шестом, проходил в плоскодонке милю против течения, а затем позволял течению нести лодку обратно, управляя веслом на корме. Помня уроки Пинкни в Карлингтоне, он заставлял свою лошадь перескакивать через каждую изгородь и через каждый поваленный ствол. К счастью, в Барони были уже не те чистокровные скакуны, которыми Эшли по праву гордились на скачках в довоенные годы. Лошадь Стюарта редко соглашалась прыгать, и потому его разбитый череп уцелел.

 

Июнь начался великолепно. Оставшиеся рисовые поля были засеяны и покрыты водой до десятого числа месяца. Но Джулия не казалась удовлетворенной, вопреки ожиданиям Стюарта. Каждый день, рано утром, она обходила засеянные в мае рисовые поля, вглядываясь сквозь рябь, которую гнал по воде ветерок.
– Уже должны проклюнуться крохотные ростки, – говорила она. – В любой день мы можем увидеть сквозь воду зелень. Если семена хорошие.
– Проверка показала, что хорошие, тетя Джулия.
– Мне это известно, – отрезала Джулия. – И я посеяла три бушеля семян на акр вместо двух с половиной из расчета, что половина не прорастет. Но проверка – это еще не прорастание, понятно? Я хочу видеть, как они прорастут.
– Она меня чуть не укусила, – жаловался Стюарт Соломону.
– О-о, мисс Джулия порой беспокойна, как старая черепаха, – хмыкнул чернокожий. – Сейчас как раз черепаший сезон.
Так оно и было. В реке то и дело можно было заметить доисторические очертания желтопузых черепах, тяжело плывущих к местам гнездовий. В лунную ночь Соломон взял Стюарта с собой. Они спрятались в густом кустарнике, растущем над пологим откосом, и стали ждать. На луну порой набегали облака, и охотники услышали, как плывет черепаха, прежде чем разглядели ее. Когда луна вышла из-за облака, они увидели, как черепаха, блестя панцирем, медленно выползает на откос. Животное неуклюже развернулось и принялось рыть мягкую землю над кромкой воды. Соломон одним прыжком настиг черепаху и перевернул ее.
– Молись, черепаха, – хохотнул он, – горшок для супа уже готов.
Морщинистая овальная головка с опасно выступающим клювом беспорядочно двигалась из стороны в сторону, перепончатые лапы бились в воздухе. Желтый щиток на животе в лунном свете казался еще бледней и беззащитней. Соломон возбужденно метался возле черепахи, обматывая ее мешковиной, он спутал и лишил возможности двигаться лапы и наконец добрался до опасно клацающих челюстей.
– Сципио, большой любитель черепашьего жаркого, остался с одним пальцем на руке, – весело пояснил Соломон. – Но эта старушка не укусит Соломона, нет, сэр. – Концом мешковины он обмотал ей голову и челюсти. – Дайте-ка мне веревку, мистер Стюарт. Сейчас мы ее свяжем и отнесем домой. Завтра Дилси предстоит работа.
На следующий день Джулия высекла обоих. Стюарту было запрещено ходить на реку ночью в июне. Потом Джулия присутствовала при обучении Лиззи приготовлению черепахового супа. Лиззи предпочла бы, чтоб ее высекли.
Дилси освободила от веревки голову черепахи, оставив связанными ноги. Черепаха, пытаясь уйти, вытянула уродливую голову. Шея у нее была длинная, в толстых складках кожи. Они растягивались и складывались, как помятые меха аккордеона. Дилси осторожно наблюдала. Когда черепаха вытянула шею изо всех сил, Дилси воскликнула: «Эх!..» – и отрубила ей голову топором. На пол хлынула густая черная жидкость. Лиззи почувствовала, что ее тошнит.
Дилси и Соломон подвесили туловище черепахи за задние лапы, и негритянка послала Соломона за дровами, чтобы развести во дворе огонь под большим котлом, в котором кипятили белье. К тому времени как из черепахи стекла вся кровь, в котле закипела вода. Соломон снял черепаху с крюка и погрузил в воду. Через пять минут по сигналу Дилси он вытащил ее из котла за веревку и положил на стоящий рядом стол. Затем он принялся осторожно постукивать молотком и долотом по щитку, пока тот не раскололся, и тогда его сняли. Под ним оказалась груда мягких круглых яиц.
– Превосходно, – сказала Джулия, – тут их дюжины три.
Она вынула одно, подула, чтобы охладить, и передала Лиззи. Яйцо было эластичным, со впадинкой, которая передвигалась из одного конца в другой.
Пока девочка рассматривала забавное яйцо, Дилси ловко разрезала тушку пополам и достала печень; Джулия подтолкнула Лиззи, и девочке пришлось наблюдать, как кухарка отделила отвратительную кожу от мяса, вымыла его и бросила в кастрюлю с холодной водой, которую потом унесла в кухню.
– В другой раз, мисс Лиззи, вы все это проделаете сами, – широко улыбнулась кухарка.
– Я не смогу, – запротестовала Лиззи.
Но через два дня она выполнила и это задание. Джулия терпеть не могла неженок. Лиззи также завершила превращение отвратительного зверя в наваристый, вкусный суп: прокипятила мясо в течение нескольких часов, пока оно не начало отделяться от костей, а затем вынула кости и разрезала мясо при помощи ножниц на маленькие кусочки и заправила бульон специями, луком и картофелем. Ей не доверили варить суп до загустения, но Дилси велела ей положить в суп целые яйца и под конец, добавив хереса, перелить его в большую фарфоровую супницу.
Опыт с черепахой пригодился девочке во время празднования Четвертого июля. Джулия приготовила для рабочих угощение и фейерверк, но кое-кто позаботился и о самогоне. В потасовке, которая завязалась в конце праздника, двое рабочих схватились за пистолеты, и один прострелил другому голову. Анкрум прибежал к Джулии, когда она учила Лиззи готовить кетчуп. Хотя рабочие праздновали, Джулия всегда находила себе в этот день занятие: во время Революции Эшли были на стороне тори.
Анкрум нес аптечку, Лиззи – чистые бинты и вату. Джулия – бутылочку бренди.
– Наверняка спиртное выпито до капли, – спокойно предположила она. – Рис дал хорошие всходы.
Прибыв на место потасовки, Джулия раздала болеутоляющее всем, у кого были ушибы, и обработала алкоголем всевозможные порезы и царапины.
– Идите домой, – приказала она. – Осмотрим раненых, Лиззи.
Раненых было двое: у одного было прострелено плечо, у другого нога.
– Меньше работы, – сказала Джулия. – Ненавижу извлекать пули. Обмой крепким раствором соды, чтобы щипало. Эти теперь несколько недель будут отдыхать.
Джулия смочила хлопок скипидаром и наложила его на входное и выходное отверстия ран.
– Нарежь простыню на бинты и перевяжи раны, Лиззи. А я осмотрю голову Рубена.
Лиззи бинтовала раны неуклюже, но старательно. Джулия заметила, что решительное личико девочки побледнело. Рану на голове она обработала сама.
Однако Джулия заставила Лиззи смотреть, как она, смочив хлопок в бренди, припорошила его квасцами и вложила в зияющую дыру на голове Рубена. Чтобы заполнить ее, понадобился почти весь хлопок и все бренди. Квасцов тоже осталось совсем немного. Обматывая голову раненого льняными бинтами, Джулия прочла племяннице и хмельному конюху лекцию о том, как хоронили при Рамзесе Великом.
– Запомни, – сказала Джулия Лиззи по пути домой, – раны на голове кровоточат тем больше, чем они серьезней. Но мозг ничего не чувствует, Рубену ничуточки не было больно. – Она объехала выбоину в дороге. – Ты держалась молодцом, Лиззи.
Бледное личико девочки вспыхнуло от радости.
Летняя жара была злейшим врагом Джулии. Рисовые поля высыхали, едва становились заметны всходы. В эту пору необходимо было выпалывать сорняки и поддерживать уровень воды, чтобы и почва не высыхала, и работники не увязали в иле. Между прополками поля вновь заливали водой. Обращение со шлюзами требовало величайшего мастерства. Но и с работниками было не просто. О выполнении более чем одного урока в день нечего было и думать. Джулии приходилось льстить, запугивать или подкупать рабочих, чтобы они выполняли хотя бы один урок.
Джулии не хотелось, чтобы Стюарт был свидетелем подобных разговоров, и она отстранила мальчика от проверки уровня воды. Поначалу Стюарт вспыхнул, как истинный Трэдд, но ярость его разбилась о неколебимость Джулии Эшли. Выход нашелся благодаря одному из сыновей Анкрума. Стюарт бродил с ружьем по лесу, высматривая белок, как вдруг увидел чернокожего мальчишку, бегущего по оленьей тропе.
– Стой! – скомандовал он, подражая легковооруженным драгунам.
Мальчишка остановился.
– Куда ты спешишь? – спросил у него Стюарт.
– Мистер Стюарт, отпустите меня ради Бога. Папаша задаст мне трепку, если засечет, что меня нет дома. Он уверен, что я сижу с малышом, а я сбегал на реку искупаться.
Стюарт рассмеялся:
– Беги, я никому не расскажу.
Как же он сам об этом не подумал? Стюарт вспомнил глицинию в Карлингтоне. Ледяная вода отбила у него охоту подражать Пинкни, и дело ограничилось всего одним блистательным прыжком. Но сейчас июль, а не апрель. Вода в самый раз для купания, пусть даже и холодная.
Вода оказалась теплая, с восхитительно бодрящими холодными водоворотами, возникавшими совершенно неожиданно. Стюарт по многу часов проводил на реке, плавая и ныряя. Через неделю он попросил у Соломона веревку и сделал из нее раскачивающуюся петлю наподобие глицинии Пинкни. А может, и лучше, похвастался он Лиззи.
– Почему бы тебе не попробовать?
– Я не умею плавать.
– Я тебя научу.
– Я не хочу учиться.
– Трусиха.
– Неправда!
– Правда, правда!
Лиззи показала ему язык и убежала. И ей досталась доля горячности Трэддов. Самолюбие ее было уязвлено: девочка понимала, что Стюарт прав. Она боялась реки. Ей представлялось, что река кишит черепахами, которые только и ждут случая отомстить, и водяными змеями, готовыми обвить стальными кольцами руки и ноги. Если бы было возможно, она бы и вовсе не приближалась к реке.
Но дня два спустя ей пришлось это сделать.
– Иди позови Стюарта, Лиззи, – велела ей Джулия. – Надо съездить в лесной дом.
– Я играю на пианино, тетя Джулия.
– Да, я слышу. Мажешь левой рукой. Бах требует чистых, свежих нот. Так иди же позови Стюарта.
– Да, мэм. – Лиззи опустила крышку над клавиатурой. – Собирайся, мишка. Я возьму тебя на прогулку.
Медвежонок, по ее мнению, очень любил музыку.
Стоял полдень, самое жаркое время дня. Пока Лиззи брела по лужайке, ее платье прилипло к спине, а ноги покрылись испариной и заскользили в застегнутых на пуговки кожаных ботинках. Лиззи кликнула Стюарта и оглянулась на дом. Леди никогда не повышают голоса – таково было одно из указаний тети Джулии. Где-то поблизости громко плескался Стюарт. Его не было видно под широкой площадкой пристани. Лиззи вышла на пристань и топнула ногой:
– Вылезай! Ты нужен тете Джулии.
– Я не могу взобраться наверх. Уровень воды слишком низок.
– А вот и нет!
– А вот и да!
– Не прикидывайся, Стюарт. Тебе ничего не стоит вылезть. Я спущу тебе веревку. Да поторопись, Дилси что-то забыла в лесном доме, а тете Джулии это срочно понадобилось.
– Хорошо. Только подай мне брюки. Я в чем мать родила.
Лиззи была потрясена. Джулия настаивала, чтобы Стюарт плавал в купальном костюме.
– Я жду! – крикнул ей Стюарт из-под настила.
– Где они?
– На краю пристани. Дай их мне и закрой глаза. Лиззи усадила мишку на середину, подальше от брызг, и подошла к краю пристани. Она легла на живот, зажмурилась и протянула руку вперед, размахивая рубашкой и брюками брата. Почувствовав, как Стюарт ухватился и дернул за одежду, девочка разжала пальцы.
– Держи глаза закрытыми.
– Да, да.
Она услышала несколько всплесков внизу, затем наступила тишина.
– Стюарт?
Ее глаза все еще были закрыты.
– Вот и я, – услышала она позади себя. Лиззи повернулась на голос:
– Ты одет?
– Ага. Можешь смотреть.
Лиззи открыла глаза, и солнце ослепило ее. Вокруг Стюарта, казалось, плясали красные, голубые и желтые пятна. Лиззи поморгала, и пятна исчезли.
– Стюарт! – воскликнула она. – Положи медвежонка! Ты его замочишь.
Лиззи вскочила на ноги.
Стюарт прыгал вокруг нее, не давая дотянуться до мишки.
– Стюарт, не дразни меня. Стюарт! Отдай мишку. Стюарт, не будь таким гадким. Верни моего медвежонка. – Но она не могла поймать брата. – Стюарт! – Лиззи остановилась. – Стюарт Трэдд! Я сию же минуту пойду к тете Джулии и скажу, что ты купаешься нагишом.
Стюарт тоже остановился всего в нескольких шагах от нее.
– Ты не скажешь.
– О, еще как скажу! Если ты сейчас же не отдашь мишку.
Красное лицо Стюарта побагровело.
– Жалкая болтунья! – выкрикнул он. – Забирай своего проклятого медведя!
Он с силой швырнул Лиззи игрушку. Бедный мишка гулко ударился о грудь Лиззи, а затем рикошетом отскочил прямо в воду. Лиззи хотела завизжать, но от удара под ложечку у нее перехватило дыхание. Девочка подбежала к краю пристани, всхлипнула и прыгнула вниз за бело-коричневым комком, который, крутя, уносило течением.
Лиззи молотила руками и ногами, догоняя медвежонка. Наконец она крепко схватила его. Течением обоих затянуло под воду.
Стюарт нырнул с пристани и плыл под водой, пока наконец не настиг Лиззи. Глаза и рот девочки были открыты от ужаса. Стюарт схватил ее за косы и вытолкнул на поверхность, а затем на берег. Течением их снесло к рисовым полям. Рука Стюарта наткнулась на шлюз, и он крепко вцепился в деревянную раму.
– Помогите! – крикнул он.
На берегу реки трое женщин мотыжили сорняки. Побросав мотыги, они, приминая рис, бросились на крики Стюарта.
Стюарт из рук в руки передал им Лиззи, перелез через шлюз и упал в грязь. Негритянка перекинула девочку через плечо, как маленького ребенка. Мозолистым кулаком она постукивала ее по спине. Лиззи кашляла, разбрызгивая воду, задыхалась и вновь кашляла.
– Вот и все, деточка, теперь ты снова дышишь, – проворковала работница и разжала кулак, мягко похлопывая девочку ладонью.
Лиззи кашляла и задыхалась еще несколько минут, Стюарт и негритянки заботливо ухаживали за ней.
– Фу, как гадко пахнет эта грязь! Все засмеялись.

 

Джулия выпорола Стюарта ремнем и отшлепала Лиззи деревянной ложкой. Дети стоически перенесли наказание. Они сказали тетушке, что Лиззи свалилась в рисовое поле, когда помогала Стюарту управляться со шлюзами. В глазах Джулии они провинились в порче риса. Из чувства детской солидарности против взрослых и Трэддов против Эшли они, не сговариваясь, согласились, что ни неповиновение Стюарта, ни бесшабашность Лиззи не должны быть упомянуты. Дети знали, что работницы никогда не выдадут их.
Когда тетя Джулия села за расчетные книги, Лиззи на цыпочках прокралась в комнату Стюарта.
– Ты еще не спишь? – прошептала она.
– Конечно, не сплю. Тетя Джулия уложила меня в кровать в детское время. Чего ты хочешь?
– Я все обдумала. Я решила научиться плавать.
В августе жара становилась все невыносимей. Чарлстонцы называли такую погоду смоляной. Джулия с опаской всматривалась в небо – не приобрело ли оно жутковатого желто-зеленого оттенка, означающего приближение урагана. Только ураган мог теперь повредить рису. Стебли выросли высокие, чистые и зерна начали наливаться молоком. Половиной шлюзов управлял Стюарт, другой половиной – Анкрум. Всякий раз, когда высоко громоздящиеся в выжженном небе белые облака становились серыми, с чернотой по краю, оба выходили на берег. Когда начиналась гроза с ветром и проливным дождем, Стюарт и Анкрум что было мочи бежали к шлюзам и открывали их, заливая поле водой, чтобы от ветра не полег рис. Молнии падали в реку прямо за их спинами, но они словно не замечали их. Страх за всходы был сильнее, чем боязнь грозы.
Лиззи наблюдала за грозой, сидя на веранде. Странно, но эта робкая маленькая девочка любила раскаты грома и острый запах озона, разливавшийся после каждой вспышки молнии. Она добросовестно исполняла данные ей поручения; когда не было дождя, поддерживала огонь в камине, бросавший отсветы на окна и внутреннюю поверхность дымохода, и постукивала по висящему в прихожей большому барометру, желая убедиться, что прибор не прозевает приближение урагана. Втайне она считала ураган восхитительным приключением и свысока глядела на Стюарта. Когда-то брат утверждал, что неплохо бы пережить хоть один ураган, а теперь стал бояться. Превратился в рисового плантатора, опасающегося грозы. Фу!..
Назад: КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ 1868–1875
Дальше: 24