ЧАСТЬ III

Все время, пока Илью, сдавленного с двух сторон бандитскими телами, везли в машине, он находился в шоковом состоянии и не мог говорить и двигаться. Его попутчики на протяжении всего пути тоже не произнесли ни слова. Машина мчалась стремительно в неизвестном Илье направлении. Поначалу давая смотреть, где-то в середине пути один из похитителей одумался и завязал Илье глаза платком, чтобы он не запомнил дорогу. А он бы и так не запомнил. Город он знал плохо, а сейчас глаза его были велики от ужаса и кругом почти ничего не видели и не запоминали, кроме каких-то незначительных и ненужных деталей: синей бейсбольной кепки водителя, фотографии голой девицы на четвереньках возле руля… А потом из-за повязки и это перестали видеть. Но внизу неумелые руки оставили щель, и Илья наблюдал уже ключи от коробки зажигания.

По пути перед Ильей возникали Струганый, Парикмахер, искалеченная нога Егора Петровича… и с него лил пот.

Машина свернула, замедлила ход, снова свернула и остановилась. Сняв повязку, его вывели из машины. Илья уже не сопротивлялся, понимая, что это не имеет смысла.

Они вышли в маленьком дворике. Разглядеть его не представлялось возможности, потому что машина подъехала прямо к парадной и они тут же оказались в ее полумраке.

Вниз по лестнице мимо них пробежала девочка в цветастом платьице. Илья мог поклясться, что это Глюка.

Ему помогли подняться на пятый этаж, по пути у него отнимались ноги, и он с огромными усилиями преодолел последний пролет. Когда перед ним гостеприимно открылась тяжелая бронированная дверь квартиры, он был на грани обморока. Все. Вот сейчас он войдет туда, и дверь закроется за ним навсегда. Его охватили ужас и паника, он с утроенной силой рванулся в крепких руках, сделал последнее усилие тела…

Один из сопровождавших, не ожидая от него такой прыти, не удержал руку Ильи, и тот кинулся со стоном в сторону, замахнувшись всем телом, будто вот-вот пустится в пляс… И почудилась Илье на лестнице, ведущей на чердак, нога в ортопедическом ботинке.

– Помоги… – попробовал закричать Илья, но ему тут же зажали рот и грубо впихнули в прихожую.

Дверь со стуком закрылась, лязгнул засов.

Илья ожидал наказания за неожиданную выходку на лестнице, но его бить не стали, а вместо этого проводили в комнату.

Илью передернуло. В комнате стояло зубоврачебное кресло с никелированной бормашинкой, ярко горящей, нацеленной на кресло лампой…

– Нет! Я не хочу. Не хочу туда!..

Полными ужаса глазами Илья обводил крепко державших его молчаливых людей.

– Нет!..

– Ноги пристегни, однако, – сказал молодой человек толстяку.

– Уу, – промычал тот.

Не слушая возражений, Илью усадили в кресло, пристегнули ремнями руки и ноги. Он извивался, но все его усилия тонули в бесстрастной и мягкой, как вата, силе его соперников. Но Илья, не понимая, не желая понимать этого, боролся с ними отчаянно, пока не увидел, что борется уже сам с собой, потому что накрепко пристегнут к зубоврачебному креслу.

– Уу, – промычал толстяк, осмотрев путы Ильи, и вышел вслед за товарищем.

Мокрый от пота Илья стряхнул с глаз жгучие капли и осмотрелся.

Конечно, сидя прикованным к страшному креслу, он осознавал не все, что видел. На стенах висели плакаты, похищенные, вероятно, из школьного анатомического кабинета, со схемами человеческого тела, оголенными мускулами и прочими внутренними органами. В углу, невдалеке от кресла Ильи, красовался скелет какого-то человека. И если раньше Илья смотрел на эти пособия с безразличием и даже некоторой долей иронии, то теперь совсем иначе – теперь он имел к этим анатомическим картинкам непосредственное отношение. Кроме того, на стенах в рамках висели также репродукции старинных картин с изображением казней. На одной, в дубовой рамке за стеклом, мучился бородатый человек, подвешенный за ребра; внизу, под ним, тосковала закопанная по грудь женщина. На гравюре XVI века несчастного разрывали лошадьми. На другом рисунке человека, подвешенного вверх ногами, начав между ног, распиливали вдоль. А на огромной, висящей отдельно гравюре над людьми производили множество казней: и сжигали, и рубили головы, и выкалывали глаза, и истязали всячески как только вздумается… И всадники апокалипсиса с гравюры Дюрера мчались над всем этим с визгом, с грохотом лат и топотом копыт… От всей этой пляски смерти у Ильи кружилась голова.

Он бросил обезумевший взгляд на урночку, куда у зубного врача обычно сплевывают…

– Господи!.. Только не это! – плачуще проговорил Илья. – Только не это!..

В плевательнице лежали рассверленные обломки зубов.

Илья, скуля, отвернулся. Лучше уж пускай везде смерть. Она действительно была везде, куда ни смотрел Илья, – на каждой стене кому-нибудь разрезали живот или вешали, отрубали руки или гильотинировали… Словом, кошмар да и только.

Наконец Илья догадался закрыть глаза, но в темноте стало еще страшнее, и он снова водил безумными очами по стенам и ужасался все больше.

Из соседней комнаты слышались голоса: там были люди, они переговаривались, доносился звон металлических приборов, должно быть, они обедают… или готовят хирургические инструменты… Нет, там были нелюди. Там были садисты и палачи, которые придут его зверски пытать…

– Господи! Только не это.

Илья с удесятеренной силой рванул мешавшие движению ремни, напрягся всем телом, со стоном потянулся… Это отчаяние ничего не дало.

В дверь раздался мелодичный звонок. Илья замер, вслушиваясь, – может быть, его пришли выручать… Сейчас, когда он оказался в безнадежном положении, надежда таилась в любом звуке, так же как в любом звуке таились мука и смерть.

Вот сейчас, улыбаясь, войдут в комнату, отстегнут ремни, скажут: "Извините, ошибочка вышла, – пожмут руку. – Всякое бывает, уж вы не обижайтесь…" И Илья простит. Непременно простит и пожмет протянутую руку!..

Господи! Как ему этого хотелось!..

Торопливые шаги, кто-то промелькнул мимо приоткрытой двери, потом лязг засова, скрип двери. Может быть, закричать?!

Но дверь захлопнулась. Поздно.

Голоса еле доносились, потому что говорили негромко, но Илья разбирал каждое слово.

– Плохо дело, шеф. Только что звонили от Натали. Какие-то суки Боцмана повесили, девок разогнали, а офис сожгли. Грамотно работают.

– Скоты, – мужской мягкий, вкрадчивый голос. – Но это не наши – приезжие гастролеры. Ну так эти скоты ошиблись. Шутки с Китайцем большой кровью выйдут.

– Так что делать будем, Китаец?

– Всех обзвони, скажи – у Китайца проблемы. Если кто что знает, лучше пусть скажет сам, иначе… Ну, сам знаешь.

– А если спросят, почему сам Китаец не звонит?

– Скажи – занят. Понял?.. Этого-то привезли?

– В кресле сидит.

Дверь скрипнула, и Илья увидел в щели седую человеческую голову. Несколько секунд человек наблюдал за Ильей, ни слова не говоря. Илья тоже смотрел. Голова исчезла. Дверь открылась, и сам обладатель любопытной головы вошел в комнату.

– Ну-с, освоился в непривычной обстановочке?

Илья промолчал, говорить почему-то не хотелось.

Человек был одет в новый дорогой костюм, лицо имел круглое, с полными щеками и мелкими чертами лица. Он подошел, остановившись возле Ильи, достал из нагрудного кармана очки и надел их, сразу сделавшись похожим на известного политического обозревателя.

– Ну-ка. – Как доктор, незнакомец наклонился, заглядывая в лицо Илье.

Удовлетворившись осмотром, хмыкнул и уселся на диван напротив зубоврачебного кресла, элегантно закинув ногу на ногу.

– О Китайце слышал?

Илья молчал, от навалившегося на него страха не имея возможности говорить.

– Вижу, что слышал. Так вот, дружок, лучше бы тебе все-превсе рассказать, – участливо-ласково сказал гость.

– Я не знаю, что вам рассказывать нужно,-медленно, не узнавая своего голоса, проговорил Илья.

Первая волна захлестнувшего ужаса пронеслась, и он начал постепенно приходить в себя.

– Ты же понимаешь, что положение твое безнадежно. Решительно никто на белом свете не сможет тебя высвободить отсюда. Вот ты говоришь, что тебе неизвестно, о чем нужно говорить. Но это как будто ложь. – Он удивленно вскинул брови и развел руками, как учитель начальных классов, воспитывая ученика. – Ты все-таки говоришь с Китайцем. Слышишь?! С Ки-тай-цем!

Несмотря на настойчивость, с которой он называл себя китайцем, ничего общего с этой национальностью в его лице не имелось. Было у него круглое славянское лицо, крупные, чуть навыкат, глаза… При чем здесь китайцы?

– Да, уважаемый, – взяв себя в руки, продолжал Китаец. – Что же ты думаешь, я всегда был Китайцем? – Илья так не думал. – Мой древнейший род ведет начало от Скуратовых-Бельских. Историю-то читал небось. Так вот, одна дочь Малюты Скуратова вышла замуж за Бориску Годунова, а вторая за князя Шуйского – тоже душегуба знатного – и прежде, чем умереть, родила от него ребенка. Ну а там и дальше дело пошло и дошло до меня. И скажу я тебе, что душегубство и садизм у нас в крови. Вот хотел бы не мучить, не убивать. А ведь не могу! – Китаец сокрушенно развел руками. – Дядя мой, Андрей Иванович, – такой хороший человек – всегда тактичный, придет, бывало, ко мне в гости, сидит, смотрит умными глазами на то, как мои мальчишки, заплечных дел мастера, пытают зверски кого-нибудь. Бывало, не выдержит. "Эх! Дай-ка я попробую!" Он тоже из Скуратовых-Бельских. Чекатилло его фамилия. Может, слышал?

Илья помотал головой, он не понимал, чего хочет от него этот дорого одетый, пахнущий духами человек, пытаясь извлечь из его болтовни хоть что-нибудь, что пролило бы свет на его будущую жизнь.

– Так вот, – продолжал Китаец, встав и прохаживаясь между креслом Ильи и диваном, заложив руки за спину, как лектор. – Я лично большой поклонник старинной казни, как при Иоанне Грозном. Ведь что делали, проказники. И колесовали. – Он указал рукой на старинную литографию, где на колесе, поднятом над землей на два метра, лежал несчастный с живописно переломанными руками и ногами. – На кол сажали. – Он махнул на другую картину. – И не просто сажали, а перекладинку прибивали в нужном месте, чтобы кол его не сразу насквозь прошел, чтобы человечек помучился. А Грозный большой выдумщик в этих делах был. К примеру, обливал человечка попеременно то горячей водой, то холодной. Хе-хе. То горячей, то холодной, покуда кожа с человечека не слезала с живого. Я уже не говорю о развеселых потехах с медведями, выпущенными на толпу. Предки жили – не тужили: жгли, топили, замораживали, замуровывали, в масле варили… – Китаец водил по стенам рукой, иллюстрируя сказанное. На всякую пакостную казнь у него находилась картинка. – И уж на что я – почвенник и патриот, но то, что принесли к нам с Востока-а, особенно из древнего Китая, вызывает у меня содрогание неописуемого восторга и в некотором роде зависти. К примеру, разрубание тела пополам или четвертование, это когда сначала руки и ноги отрубают, а уж потом головенку. Или забавный трюк с голодной крысой, над которой сидит человечек, извините, с голым задом, и она вгрызается в нутро. Вот славненько-то! Правда? Или еще преинтереснейшая казнь: распарывали живот жертве, кишки прибивали к дереву и гоняли несчастного человечека вокруг дерева, пока жив. А сколько метров кишочек у человечека, а? Анатомию в школе проходил? А известно ли тебе, что сделала Квинта с Филологом, когда тот предал своего учителя Цицерона? Она заставила Филолога отрезать от своего тела куски мяса, жарить и есть их! О человеческая изощренность!

Бродивший туда-сюда "лектор" изредка останавливался, грозил пальцем, хватался будто в ужасе за голову или возводил руки к потолку. Так он сделал и сейчас.

– А пытки! Я не сторонник примитивных пыток. Это сейчас мода пошла на упрощение – утюг там на живот или паяльник в жопу… Ой, простите великодушно, обсказался. Такие люди кругом невоспитанные. Нахватался грубостей! Ну разве это пытки?! Я предпочитаю такие пытки, чтобы человечек знал, что в конечном итоге пытка грозит не покалеченным членом или органом, а смертью. Неминуемой омерзительной смертью… Казнь и одновременно пытку ввел у нас бывший шеф нашей организации. Теперь его нет, теперь я Китаец и шеф в одном лице. Так вот, это разбор человека на тысячу кусочков. Сначала начинается все как-то безобидно и словно бы безвредно, издалека: у тебя вырезают крохотный кусочек мяса, допустим из ноги. Ну подумаешь, маленького кусочка лишиться. Больновато, конечно, но не ужасно – потерпеть можно. Но самое интересное начинается впереди. Минут через пять или через семь у тебя вырезают еще один, тоже, правда, крохотный кусочек, потом – еще один и еще… До самого распоследнего тысячного кусочка. И, заметь, все это у живого человека. Больше тысячи не выходит. Завтра тебе повезет увидеть все те особенные инструментики из самого Китая, которыми будут тебя разбирать. Специальные щипчики для вынимания глазок… Ну и прочего. Сам увидишь, пока видишь.

Он остановился перед Ильей.

– Так что вот, на тысячу кусочков, а перед этим зубы починим. – Он развел руками, как бы ставя точку на сказанном, и двинулся к двери.

– Подождите! За что, что вы от меня хотите?! – воскликнул ошалевший от всех этих россказней Илья.

Но Китаец, не обращая внимания на его вопрос, вышел и прикрыл за собой дверь. Илья сидел, окоченев, тупо глядя перед собой. Но прошло секунд тридцать, дверь опять открылась, и неторопливо вошел Китаец.

– А я разве не сказал? – Он удивленно вскинул брови и, подойдя к креслу, остановился против Ильи.-Саркофаг Гомера. Мне нужен саркофаг Гомера,-повторил он, чтобы Илья уяснил более твердо.-Привезенный в Петербург в тысяча семьсот семидесятом году и пропавший из дома графа Строганова. Я, знаешь ли, люблю антиквариат.

– Но откуда мне знать, где он? – Илья говорил медленно, напряженно вслушиваясь в каждое свое слово и не веря, что это говорит он.

– Ты можешь не знать. Но этот ничтожный народишко, у которого в гостях ты побывал, знает. Они держат саркофаг под землей для исполнения своих дурацких обрядов – да я им вместо этого саркофага гроб из червонного золота дам! Если бы Чукча не перестарался и не довел своим садизмом Егора Петровича до летального исхода, то и я бы сейчас знал, как до них добраться, но у нас ты один остался. Ты ведь у них в подземном городе побывал. Он нам перед смертью сказать успел.

– Но я ничего не помню, ничего…

– И это дело поправимое. Вспомни – только и всего-то. Даю тебе целую ночь. Попытка – не пытка, как говорится. Этот фразеологизм как раз для тебя сейчас актуален.

– Шеф, – слегка постучав, вошел парень в кожаной куртке, которого Илья не видел, но слышал его голос в прихожей. – Вас к телефону.

Он протянул радиотелефон.

– Да… Как они могли узнать?! Ведь об этой квартире знали только наши… И египетскую мумию?! Все! Обзвони всех ребят – пусть будут наготове.

Китаец протянул трубку парню в кожаной куртке и, сняв очки, ощупал рукой лицо. Он выглядел расстроенным.

– Обзвонил кого велено?

– Да. Никто ничего не знает, клянутся. О крутых гастролерах ничего в городе не известно.

– Это не гастролеры, это местные. Взяли мой дом в Озерках. Даже мумию египетскую истолкли, мерзавцы, – сказал он со вздохом. – И византийский хрусталь, и коллекцию монет…

Китаец качал головой и то снимал, то снова надевал очки.

– Об этом доме ведь никто не знал со смерти Китайца первого… – сказал парень.

– Учти! – перебил его Китаец, схватив за лацкан куртки, и заговорил сквозь зубы: – Нет ни первого, ни второго Китайца. Я единственный! Это кто-то из наших работает. Но если в городе узнают, что настоящий Китаец на дне Финского залива… тебе известно, что будет! Всех просвети до самого нутра, но чтобы узнал, кто наводит на наши места. Потом выпытаем, кто работает. Понял?

Китаец с силой оттолкнул его. Парень вышел озабоченный.

– Терплю убытки. Но учти, дружок, успокоить меня сможет только твое чистосердечное воспоминание, или от тебя останется одно воспоминание.

Китаец подошел к скелету и задумчиво осмотрел его с голеностопных костей до черепа. Надел очки, провел указательным пальцем по белой лобной кости и, потирая, приблизил пальцы к глазам, проверяя наличие пыли, потом хмыкнул, отошел от скелета. Пройдясь в задумчивости по комнате, он остановился перед недвижимым Ильей и присел перед ним на корточки, глядя ему в глаза пытливым взглядом.

– Говорят, что эскулапу иногда дают на лапу. Ну да, был я врачом – взятки тоже брал. Не мешали бы мне взятки брать, разве я пошел бы в бандиты? Да ни за что! Ну, случалось, и пациенты умирали, но что же в этом удивительного, что больной человек умирает? Вот если бы здоровый – другое дело. В конце концов все мы смертны. Но моя учеба и практика не прошли даром. Я теперь, во всяком случае, дипломированный специалист, знаю, где у человечека какой орган находится, и даже назову его на латыни. – Китаец внимательно смотрел в глаза Илье. Илье становилось холодно и жутко. – И твои органы знаю, как называются. И выну их из твоего тела. – Он сделал движение рукой, словно и вправду вынимает что-то невидимое. – И назову на мертвом языке. – Он посмотрел на лежавший в руке воображаемый внутренний орган.

Илье почему-то представилось, что это печень.

Бросил от себя и, медленно протянув руку, дотронулся до щеки окоченевшего как в столбняке Ильи.

– Но ты не узнаешь его названия, – уже еле слышно прошептал Китаец, – хотя и будешь рядом… Совсем рядом.

Китаец поднялся с корточек, приоткрыл дверь и крикнул в коридор:

– Харя, Чукча, подойдите сюда!

Вошли двое похитивших Илью молодцов.

– Вот вам клиент, поможете ему вспомнить. Память у него никудышная. Ночь я ему дал. Что у него спрашивать – знаете. Но учти, Чукча! – Он приблизился к широкоплечему насупленному парню. – Умрет до тысячного куска… Я тебя на паштет пущу. Понял?!

– Чукча шибко умный, – закивал тот головой, как настоящий чукча. – Чукча будет стараться, однако.

В нем тоже не было ничего иностранного – обычная славянская наружность. Хотя не совсем обычная: у Чукчи было лицо выродка с провалившейся переносицей, узким насупленным лбом, жесткими впалыми глазами. Особенно омерзительно лицо это выглядело в профиль.

– Ну послушай, – повернулся Китаец к Илье. – Ты думаешь, сейчас хорошо быть композитором, философом, писателем?.. Ты думаешь, на них сейчас мода – на интеллигентных мыслителей? Нет, вот на кого мода. Подойди сюда, Харя, – приказал он жирному.

Тот подошел.

– Уу?

Китаец обнял его за плечи.

– Вот на кого мода, вот кого любят девушки. Модники стригутся под бандитов. Знакомством с бандитами гордятся. Пожимая руку насильнику, убийце и садисту, молодые парни оказываются на вершине блаженства. Вот эта заплывшая жиром физиономия с характерно узким лбом, за толстой кожей которого идут никому не известные, но очень примитивные процессы (их даже не назовешь мыслительными), является предметом зависти. Ведь лучшая похвала молодому человеку: ты похож на бандита! И это звучит гордо. Девушки мечтают найти себе бандита, чтобы сделаться его содержанкой, или о сверхзаработках гордой, раскованной и свободной проститутки. В то время, когда несчастные сверстники Харика трудятся, чтобы заработать на свою убогую жизнь, он у меня получает кучу долларов ни за что. За плевую работу, которую работой-то даже не назовешь. Все. Пошел, – оттолкнул он Харика. – Так что выбирай: прекрасную жизнь с деньгами, девочками и легонькую работенку или… – Китаец недвусмысленно обвел глазами стены с картинами истязаний. – Тебе решать, как говорится: живому – именины, мертвому – помины.

– Я готов рассказать вам все, что знаю,-плачущим голосом заговорил Илья. – Но, клянусь, я ничего не помню. Ничего!

– Я, сынок, поставил тебе свои условия. Большего для тебя я сделать не могу. Большего для тебя никто сделать не может. Вот меньше – может Чукча. Он у меня человек пытливый. Правда, Чукча?

– Чукча все может, хозяин. Нога, рука резать будет, глаза вырывать. Как прикажешь, хозяин.

– Нет, завтра тебе дантистом побыть придется. С этого и начнем. – Китаец зловеще улыбнулся Илье. Илью снова бросило в пот от этих слов и улыбки. – Ну а не вспомнит, тогда на тысячу кусочков разложим на газетке, как в древнем Китае. И останется один скелет, но еще живой. Все, – бросил он Чукче с Харей.-Я – в Озерки. Позвоню. – Он остановился в дверях и, сжав зубы, погрозил пальцем Чукче: – Но если он, Чукча, твою мать, умрет!!

И вышел. Оба типа пошли провожать хозяина.

– Какой странный человек, – прошептал Илья сухими растрескавшимися губами.

Своими безобидными, похожими на лекцию рассказами Китаец довел Илью до полного изнеможения и внутренней опустошенности. Возможно, окажись Илья в центральном лектории Новгорода в толпе любознательных слушателей, все эти исторические экскурсы в прошлое были бы ему любопытны. Но в зубоврачебном кресле, окруженному картинами пыток и садистами, ему было нестерпимо страшно.

Слева от его кресла было окно, в него смотрело небо. Как Илье хотелось улететь за тысячи километров отсюда, кувыркаясь в этом светлом небе, подставляя лицо порывам ветерка, падая к земле и взлетая и снова падая!..

Он опустил глаза…

– Господи!

Взгляд натолкнулся на рассверленные, а после удаленные зубы. Они лежали в сгустках темной крови. Илья отвернулся к двери, чтобы не видеть…

Вошел Чукча, сел на диван.

– Вспоминать будешь, – сказал он бесстрастно-утвердительно и улыбнулся криво. – Ты молодой, здоровый, однако. По полная программа пойдешь. – Чукча все так же продолжал коверкать слова. – Моя мучить тебя будет. Мне премия за тебя дадут, Чукча осень-осень деньги любит.

Илье вдруг сделалось смешно, нестерпимо смешно, глядя на этого узколобого насупленного парня, называющего себя Чукчей. Илья запрокинул назад голову и захохотал взахлеб. Понимая, что это истерика, но не имея возможности преодолеть вырывающийся из самых глубин хохот, он не мог победить его, как бывает невозможно победить внезапно напавшую икоту.

Чукча встал, подошел деловито к хохочущему Илье и несколько раз наотмашь сильно ударил по щекам. Илья тут же пришел в себя, смех прекратился. Он с благодарностью посмотрел на парня, еще машинально прихохатывая, но без прежней увлеченности.

Чукча вышел, оставив приоткрытой дверь. Навалилась слабость, Илья откинул назад голову и закрыл глаза…

– Бз-з-з… – совсем рядом зажужжала зубоврачебная машинка.

Илья встрепенулся, в ужасе вскрикнул и открыл глаза.

– Ты что, организм, спишь?

Перед ним стояла симпатичная блондинка в черном длинном вечернем платье с высоким разрезом на боку, держа перед своим лицом жалом вверх бормашинку, приводя в движение ее педалью – то включит, то выключит.

– Нет, не сплю, – медленно проговорил Илья, широко открытыми глазами глядя на бормашинку.

Должно быть, он действительно впал в забытье, потому что не слышал, как блондинка вошла в помещение.

– Ты Глюку-то не видел? – спросила женщина, поигрывая блестящим электрическим прибором – то включит, то выключит, то опять включит…

– А?! Глюку? – машинально повторил Илья, не отводя взгляда от страшного предмета. – Видел, она во двор выходила, когда меня привезли.

– А ты симпатичный организм.

Илья оторвал взгляд от машинки в ее руке и посмотрел на женщину. У нее было привлекательное, хотя и злое лицо. Имелось в ее уже немолодой внешности что-то сексуально-притягательное. Илье казалось, что он уже видел ее где-то.

– Ты мне нравишься, – сказала она пришепетывая и улыбнулась.

Но лучше бы ей было этого не делать, потому что Илья увидел у нее во рту всего три зуба, да и те потемнели от болезни, оттого особенно актуально рядом с ее лицом выглядела бормашинка, словно она сейчас саморучно начнет лечить свои больные зубы. Вместо этого блондинка вдруг без разрешения бухнулась на колени к Илье и, противно напевая какую-то незнакомую песенку, бормашинкой стала делать себе маникюр.

Пристегнутый к креслу Илья, не имея возможности стряхнуть женщину, оказался в неприятном и неудобном положении. Но блондинке, по всему видно, было наплевать на его неудобства, она аккуратненько подравнивала свои ноготки, изредка покрикивая на Илью, чтобы он не шевелился, и называла его организмом. Где Илья мог видеть эту неприятную женщину? И какое вообще право она имеет сидеть на его коленях? Взгляд Ильи случайно упал на дверь. Он заметил, что дверь закрыта неплотно, а в щель кто-то смотрит. Из коридора кто-то наблюдал за ними. "А вдруг муж?" – пронеслось в голове.

Блондинка совсем распоясалась: бросив заниматься маникюром, она болтала ногами, вертелась, свободной от машинки рукой ерошила Илье волосы, щипала его за нос и беспрестанно нажимала педаль привода, от чего машинка все время мерзко пищала. Должно быть, разгулявшаяся не на шутку дама не догадывалась, что за ними ведут наблюдение.

Илья демонстративно отвернулся от двери, за которой прятался муж, к окну. Взгляд его упал на стоявший напротив диван, из-под дивана кто-то за ним следил. Этот факт особенно обескуражил Илью, он, в изумлении открыв рот, уставился на диван. Оттуда высовывалось злое, как у блондинки, лицо куклы в красном колпаке; Илья старался разглядеть, кто еще кроме куклы там прячется, и не мог, но все равно вглядывался…

Песенка, беспрестанная возня неугомонной блондинки, писк бормашинки сливаются в единый гул… И тут, к ужасу, Илья замечает, что дама, пользуясь его отвлечением, старается влезть жалом бормашинки ему в рот. Она изгибается своим ловким и сильным телом и уже не игриво ерошит волосы, а хватает их цепкими руками, с силой отворачивает для своего удобства голову клиента, зло оскалив трезубец, пытается изловчиться и вонзить жало в здоровый зуб Ильи…

Илья кричит от ужаса, отчаянно вертит головой и замечает, что со всех сторон в комнату на помощь блондинке лезут люди – из-под дивана, в дверь и даже в окно… Но это не люди, это куклы с искаженными злобой лицами… Значит, они не следили – они ждали своего часа, чтобы начать мучить Илью… и час настал.

– Не-ет!!! – не своим голосом бешено кричит Илья. – Я не хо-чу!!!