Сорокамиллиметровая пушка на лодке С-3 ожила, попробовала вертикаль, горизонталь, медленно сдвинулся с места и тут же вернулся рычажок замка. В отсеках лодки стало светло. Свет этот, тусклый, но верный и живой, обнаружил полное отсутствие экипажа. Лодка материализовалась и покинула свой уровень пребывания. Она могла сейчас передвигаться только в надводном положении и потому вплыла в свой небесный док для ремонта. Там ее ждал капитан-лейтенант Костромичев с командой. Они и начали ремонт. Еще шесть подводных лодок с полуразобранными механизмами входили в доки. С-1, М-71, М-30, «Спидола» и «Ронис». Ну и что с того, что они были построены во Франции, в 26-м году? Что система палубных надстроек и торпедных аппаратов несовершенна? Они встали в доки. Последней подошла лодка М-83, взорванная своим экипажем.

…Ханову было нужно успокоиться и осмотреться. Слишком круто взяли его в оборот обстоятельства. Полуутопленный и побывавший между делом в канцелярии чистилища, с неукраденными долларами в кармане, в сумке, в потайке и в прочих местах, как и учил его товарищ Щапов, он шел куда глаза глядят, и ноги сами, несли его через парк, туда, где море. Казалось, нужно было сейчас бежать от этого вечного и язвительного, этого круговращающегося вместилища веков и душ. Но Ханов вернулся, как возвращались до него и как будут возвращаться после. Живший у моря, даже покинувший его, остается навечно в его призрачной и необъяснимой власти. Оно накатывает на пустой пляж, и кому-то снится это. Кажется, что снится. Оно податливо и легко трогает водоросли со случайной крошкой янтаря, а кто-то на чужом и душном пространстве закрывает глаза и чувствует запах юности и свободы. Живущие у моря свободны. Любая власть здесь тщетна.

…Он жил здесь, на пляже, неделями. Спал на спасательной станции и приходил домой лишь переменить одежду. Он не служил тогда и потому мог видеть светило восходящим и падающим за море в любое подходящее для этого время.

Он до умопомрачения играл на бильярде и в футбол. После отлива необыкновенно плотным был песок, но если начинался настоящий футбол, то уже не важно было, прилив там, отлив, утро или час угасания светила. После он лежал в тени старого этого здания и если хотел, то перекатывался на солнце, а если хотел, то вставал, направлял стопы к ближайшему киоску и покупал там бутерброды с сыром или с салакой пряного посола, очищенной от костей и уложенной на белый черствый хлеб, по которому слегка прошлись маслом. И теплый лимонад из картонного стаканчика.

По ночам жгли костры и пекли на углях кур. Куры в те времена в патологическом изобилии заполняли прилавки всех торговых точек города, и даже были открыты срочно два павильона, где этих самых кур можно было вкушать с восьми утра до двенадцати часов ночи. По ночам они ворочали огромными шампурами, на которых эти райские птицы сочились тайными соками и изнемогали от жара углей. Потом они рвали их на части…

Спасательная команда являла собой довольно странное сборище людей, называвших себя художниками, поэтами, механиками и кришнаитами. Доподлинно было известно в узком кругу, что двое из компании были ранее судимы в нашей державе, а один судом Французской Республики, что вызывало бурное ликование присутствовавших и впоследствии, как ни странно, подтвердилось.

Эти люди жили ненатужно и без хлопот. Впрочем, изредка тонули посетители пляжа, но если их не удавалось реанимировать, то удавалось доказать, что утопление произошло за пределами охраняемой зоны. Управляемые бывшим заслуженным прапорщиком, а теперь рачительным; и — справедливым хозяином нехлопотной команды, здания станции и многочисленной материальной части, в которую следовало включить и бильярдный стол, а также два катера, эллинг, грузовичок, работники станции жили естественной и беззаботной жизнью, и волны этой беззаботности расходились вокруг, обволакивая все и вся.

Ханов продолжал прогулку. Он отправился на юг, желая узнать, где теперь кончается пляж, и ушел километра на три. Город прекратился, и он повернул назад. Очевидно, пляж с этой стороны был бесконечен, как и ранее.

Он шел назад по кромке соприкосновения земли и воды, обозревая многочисленных жителей, плещущихся и обсыхающих, а также мелких и крупных отпрысков, сновавших под ногами и боязливо входивших в воду.

Как будто на сегодняшнюю ночь была «прикинута» очередная языческая гулянка под звездным небом, и он шел под сень станции, чтобы выспаться в холодке. Было воскресенье, и оттого на пляже было так много народу. Термометр показывал около двадцати одного градуса по Цельсию. Высчитывая про себя, сколько это будет по Фаренгейту и Реомюру, он хотел вновь идти в воду. Настало время прилива. Если войти метров на пятьдесят и стоять, ничего не предпринимая, то волна поднимет вас и попробует переставить-на другое место. Можно перекувырнуться и повторить попытку… Потом, не выходя из воды, отыскать у самого берега вырытый детьми котлованчик и лечь в него. Закрыть глаза и уснуть, а проснувшись, прямехонько поспешить во двор станции, к Врачевателю.

…Светило показалось вновь из-за линии горизонта. Вплывая потом в память о множественности часов, проведенных на пляже и в парковой зоне, когда станция была сама по себе, а он уже сам по себе, он пришел к выводу: те несколько часов, давным-давно, что случились перед сакраментальной встречей, среди ловцов космической энергии, один из которых был осужден когда-то судом Французской Республики и выпущен под залог, внесенный капитаном судна, а затем вывезен в советские воды (а осужден он был за заурядный гусарский поступок к нескольким суткам), так вот, перед той самой гулянкой, вот эти самые часы были лучшими в его жизни.

…Далеко за полночь он взял служебный полевой бинокль и поднялся с ним на смотровую площадку спасательского дома. Она была застеклена, и воздух в этой будочке, нагревавшийся весь день, еще не успел остыть. Он распахнул раму, и голос волн ворвался внутрь, и тотчас затхлость сменилась свежестью. Он настроил бинокль и попробовал заглянуть за линию горизонта, но ничего не увидел, кроме барашковых наскоков, извивов воды, обычного ее возвратного движения. Лунный свет — дорожка на водной поверхности. Тогда, подняв объектив к небу, он отыскал лучезарный Сириус. Сквозь стекла бинокуляра были явственно видны обе звезды. И все его спутники.

…По винтовой лестнице застучали каблуки. Врачеватель, Сема, Ижица.

— Какая прелесть. У вас всегда так? — Ну что еще она могла спросить?

— Да, всегда.

— Астроном, — объявил Врачеватель торжественно, указуя на того, кто был Ханову другом. Сема мелко рассмеялся. Потом все по очереди смотрели в бинокуляр, а Сема читал стихи. Потом снизу втиснулся кто-то с куриной ногой в одной руке, со стаканом — в другой. А пляж убегает на юг и на север. И не кончается. А воды пребывают в возвращательном движении, и лучезарный Сириус излучает Время.

…Он проснулся, вернее, очнулся в кладовой, на скамье, рядом — водолазные принадлежности и атрибуты и живописные полотна Врачевателя. Захотелось смыть с себя остаток ночи. Освободившись от одежд, он отправился на утреннее омовение.

Вода была намного холодней, чем накануне. Он шел от берега до тех пор, пока не смог поплыть, а это, значит, метров пятьдесят. Вынырнув, пошел опять к берегу, где существовал утренний и столь много обещавший свет. Светился белый песок. А у плиты, на станции, сидел Сема, кипятил воду в чайнике и покуривал.

— Сбежала девочка. В самый интересный момент, — начал было он оправдательные речи, но тут явился похмельный Врачеватель. Спросив насчет воды, он отправился купаться. Потом из внутренних помещений выползли разнообразные люди, в соответствии со штатным расписанием и сверх оного.

…Вот она, станция. Показалась сквозь деревья. Он вышел на пляж по одной из дорожек, которых много в приморском парке. Сквозной ветер прошлой осени много лет тому назад проник на эту, в сущности, эфемерную полосу прибоя. Он шел и не оборачивался. Любители бега трусили рядом, справа накатывало море, и осклизлые пучки травы, срывавшие янтарную пыль, липли к чистым и продуваемым звездным ветром берегам этого времени.

Резолюция на служебной записке городского головы в службу безопасности: