Звягин постукивал карандашом по письменному столу. Виталий уехал. Уехал и Андрей, выслушав их ночной план, изрядно его развеселивший. Да и Звягину он сейчас нравился — дорого все это, конечно, но, с другой стороны, это проблемы Виталия. Раз сам придумал — значит, не жалко ему денег. Зато как красиво — кино, да и только. Андрея вызвали ночью — специально, дело срочное, как сказал Виталий. А Андрей тоже клоун, любит такие штуки. Примчался, выслушал все, сразу прикинул по времени — сказал, что один справится. Ну, дай Бог ему здоровья. Рисковый парень, но профессионал. Жалко будет, если они его потеряют. Тьфу, тьфу, тьфу. Звягин отложил карандаш и слегка похлопал пальцами по столешнице. А вот этим молодым он сам займется. Виталий все-таки молодец — быстро он материальчик собрал. Гарантии, что его лесной дружок здесь, в этих бумагах, конечно, нет никакой, но какая-то зацепка может высветиться.

Он поворошил лежащие перед ним бумаги. Ну, тихушник, откуда, как не от ментов, вся эта информация: домашние адреса, работа, телефоны, краткие досье — кто чем увлекается, что собирает, с кем живет… Ничего ведь про ментов не говорит, а наверняка у него там своя крутая лапа. Ну и славно, впрочем, что крутая. Виталий — человек порядочный, не продаст. Его дело, с кем дружить. А то, что Андрюша с этим быдлом покончит, — это тоже хорошо. Не любил Звягин залетных мастеров — особенно с юга. Расистом он не был, но этих рыночных заправил искренне презирал и старался избегать с ними компромиссов, а по возможности просто от них избавлялся. Любыми способами. После ночной беседы настроение его заметно поднялось — одним гадом уж точно меньше станет, Андрей свое дело знает.

— Таня, — позвал он. — Танечка! Ты проснулась?

— Твоими стараниями. — Таня вошла в комнату — фотомодель из «Плейбоя», выглядевшая вполне на свои тридцать пять, — но зато каких тридцать пять и как выглядевшая! Ей не нужно было играть двадцатилетнюю свежатинку, подтягивать кожу на лице, строить с помощью уколов и прочего дерьма грудь, сидеть на диетах; годы не смогли разрушить великолепное тело, вовремя он ее подобрал — еще немного, и сломалась бы она, сломалась от недосыпаний, изматывающей, тупой, бессмысленной работы, от очередей в магазинах, затхлый воздух метро, насыщенный испарениями нечистых тел, стер бы краски с ее лица, и, как хамелеон, она бы приняла нейтральную серо-зеленую городскую окраску. Мерзкая водка на пьянках с сослуживцами разрушила бы ее печень, налила бы дряблые мешочки под глазами, сгорбилась бы она от тяжести сумок, уродливая обувь изменила бы походку, грубые неумелые руки любовников измяли и истерли бы нежную кожу, стала бы она обычной советской бабой — смазливой, доступной, испорченной склоками и полуядовитой колбасой, с издерганными нервами и плохими зубами от растворимого кофе и польских сигарет.

Он пришел к ней на кафедру только после того, как у него появились деньги, квартира, после того, как он, выйдя с зоны, провернул несколько удачных дел, познакомился с Виталием и стал с ним работать. Лишь тогда решился Звягин навестить девочку-лаборантку, о которой помнил все кошмарные годы заключения и затем — не менее кошмарные — на воле. В институте одни бывшие коллеги с ним не здоровались, другие улыбались и протягивали руки, которые он жал, улыбался в ответ, отвечал односложно: «Да, все в порядке, лучше не вспоминать. Работаю где? Да так, по мелочам. Ошибка? Да, ошибка, что делать — жизнь. Счастливо…»

Он хорошо, во всех почти подробностях помнил этот день. Зашел в буфет на первом этаже, неожиданная робость удивила его, он с утра был совершенно спокоен и уверен в себе — нет так нет, бывали обломы и покруче в его жизни, но сейчас он стоял в бедном, хамском институтском буфете, где сосиски вразвес только для преподавателей, где под видом кофе подают едкий раствор черного порошка в теплой водичке, где на стаканах следы яркой помады, а студенты-заочники громко гогочут и вспоминают вчерашние гульбища, глупо нервничают и лапают неуклюжих сокурсниц. Сколько он ее не видел? — да, скоро будет десять лет. Не знал, застанет ли ее сегодня на работе. То, что она продолжает работать в институте, он выяснил еще в прошлом году, встретив на улице своего бывшего коллегу, но только сейчас собрался навестить. Какой она стала? Если есть муж, это в принципе не проблема, вообще ничто не проблема, если он будет ей нужен.

Поднялся на третий этаж, на знакомую кафедру литературы. Ничего за годы его отсутствия здесь, кажется, не изменилось — те же расписания семинаров и консультаций на блестящих зеленой масляной краской стенах, сверкающий паркет, одинокие неуспевающие, в надежде пересдачи зачета рыщущие в поисках преподавателей студенты с тусклыми лицами… И Таня, вдруг появившаяся из раскрывающейся высокой добротной двери в аудиторию. «Здравствуйте», — сказала она спокойно, без внешнего удивления, как будто и не было этих десяти лет. «Здравствуй, Таня» — «Вы ко мне?» — «К тебе». Он пригласил ее к себе в гости, и она согласилась просто, без вопросов и кокетства: «Хорошо, я приеду». Уже дома, выпив коньяку, поужинав почти молча, она наконец спросила его — зачем Звягин ее пригласил, что ему от нее нужно. Про его подвиги она, конечно, знала. То, что сейчас он не был похож на добропорядочного функционера, — это бросалось в глаза любому. Это был период первых в его жизни больших денег. Потом, спустя несколько лет, он научился не то чтобы маскироваться, а просто посолиднел — и одеваться стал скромнее, и рестораны посещать другие, не выходящие фасадами на оживленные центральные проспекты, официальные и апробированные злачные места, где часто собирается всякая денежная шушера, а маленькие, укрытые рядами пышных деревьев на линиях Васильевского острова, приютившиеся в изломанных глубоких каменных коридорах Петроградской стороны. Но в то время он был весь на виду.

И тогда он сказал все, что хотел сказать, — слова были готовы давно. Спокойным тихим голосом, сидя в кресле и внешне почти равнодушно Звягин предложил Тане жить у него и с ним. Он высказал и все, что думает по поводу женитьбы, если она этого вдруг захочет, если вообще захочет дальше находиться у него после такого монолога. На его взгляд, записываться не стоит, он не хочет ее связывать, жизнь у него опасная, мало ли что может случиться…

Таня молчала, потом лениво поднялась с кресла и спокойно сказала: «Кофе есть у тебя? Я сварю», — и пошла на кухню. До этой минуты она была со Звягиным на «вы» — по старой привычке, сохранившейся еще с тех пор, когда они встречались в гостях и он пел песни Галича под гитару, а она — совсем молоденькая девочка — забивалась в угол и оттуда влюбленными глазами впивалась в Александра Евгеньевича — блистательного, умного, неотразимого… «Так как?» — спросил он, выйдя вслед за ней. «Саша, ну что ты хочешь от меня? Я, когда сюда ехала, уже все поняла. Мне нужно кое-какие вещи перевезти…» Он дернулся к ней, ища ее губы, но она отстранилась: «Последнее, Саша, чтобы уже к этому не возвращаться, — больше не надо никаких вопросов, никаких объяснений, я с тобой, и все, на этом закончим, ладно?», — и сама прильнула к нему, обняла за шею, и Звягин вдруг решил дать себе передышку и перестал думать. Вообще перестал — много лет он не позволял себе так расслабиться, — стер на время из памяти; весь кошмар тюрьмы, все, чему он там научился, что успешно использовал потом, выйдя на волю, которая оказалась и не волей вовсе, а продолжением тягостной, тихой внешне, изматывающей партизанской войны, начавшейся внутри него, — войны со всем миром, в котором не было для него друзей, а были только враги или союзники.

Лишь спустя несколько месяцев, каждый день наблюдая за ней и видя, как его Танечка на глазах хорошеет, расцветает, становясь при этом спокойной, нет, не спокойной — это слишком просто, — а умиротворенной, достигшей своей, ей одной известной цели, он понял ее. Что же, думал он, что так ей мило здесь, с ним, ведь она была в курсе почти всех дел, хотя никогда не расспрашивала его? Он сам рассказывал то, что считал нужным. Опускал лишь кровавые истории, но догадывался, что мог бы и не опускать. Таня была женщиной умной, современной и с богатым воображением. Он понял, что появился вовремя. Понял всю глубину безысходности и отчаяния, в котором находилась эта женщина.

— Ну, как ты, вояка? — Она обняла сидящего Звягина сзади за плечи, он дернулся, когда Танина рука задела перевязанное плечо. — Ой, извини, пожалуйста.

— Ничего, ничего. — Он погладил ее по животу, обхватил сзади за крепкие маленькие ягодицы и притянул Танины узкие бедра к своему лицу. — Слушай, давай в «Экю» съездим? Пивка попьем хорошего, в биллиард…

— Тебе только в биллиард с одной рукой играть. Сиди, выздоравливай.

— Ну, не хочешь, как хочешь. — Звягин снова повернулся к столу и потянул к себе бумаги.

Он сам, лично будет этим заниматься. Виталий хотел было задействовать всех, но Звягин выпросил разрешения на то, чтобы самому найти этого молодого гаденыша. «Ну, если ты гарантируешь, что найдешь, то пожалуйста. Мне же легче», — просто сказал Виталий.

Злость на мальчишку у Звягина уже прошла. Остался чистый, холодный азарт охотника — одно из любимых его состояний, когда жизнь приобретала на время смысл, все действия и мысли были подчинены одной цели — найти, узнать, обезвредить, уничтожить… «Еще одна сторона жажды познания, — думал он иногда, — самой сильной человеческой страсти».

Хорошо, что этим арбузником займется Андрюша, грязная работа и противная. Даже давить этих уродов рыночных и то противно. Как клопов надо бы, но так неприятно… А здесь будет игра — настоящая, но и не такая уж для него сложная. Найти в пятимиллионном городе мальчишку, имея информацию, которую привез ему Лебедев, — на это в лучшем случае будет достаточно пары дней. В худшем — ну, неделя, если использовать его личные связи. Но начнет он сам. И если доведет дело до конца без посторонней помощи, то это будет еще одной, хоть и маленькой, но победой над этим вонючим миром.

— Ильгиз, слушай, тут такое дело… — Колян переминался с ноги на ногу, глаза его бегали, руки он то вынимал из карманов широченных «труб» «Дизель», то снова глубоко засовывал. — Понимаешь, сейчас бабок нет, Машке за коробку сигарет два лимона фальшивых дали, а она, дура, взяла… — Он оборвал повествование и взглянул на Ильгиза. Лицо у слушающего было почти синим — верхняя часть от загара, нижняя — отглаживаемая три раза в день «Жиллет-сенсором», сдабриваемая гелями, пенками, одеколонами, умащенная кремами.

— Говори, говори, я тебя слушаю. Очень интересно рассказываешь.

— Ну вот, полтинники фальшивые — сейчас сколько их… Она и лоханулась. Подожди часок, наторгуем, в крайнем случае я займу у ребят…

— Колян, давай деньги, слушай, я тороплюсь, дорогой. Это все кому-нибудь расскажи за ужином, да? Давай, давай, не задерживай. Дела у нас, да?

Колян, высокий молодой парень с мятым похмельным лицом, вздохнул и полез в карман, достал пухлую пачку разнокалиберных купюр и начал было расслаивать ее, отделяя бумажки разного достоинства, но Ильгиз спокойно вынул пачку из его пальцев и сунул в один из бесчисленных карманов-отсеков своей необъятной черной кожаной куртки, под которой вполне можно было незаметно носить небольшой автомат.

— Я сосчитаю, дорогой, сдачу верну, да? — Он улыбнулся широко, по-доброму, заблестел глазами и хлопнул Коляна по щеке шершавой ладонью. — Не расстраивайся, да? Я же друг тебе, дружба важнее, да? Что тебе деньги эти — заработаешь еще столько и десять раз по столько, да?

— Ну да, конечно, Ильгиз. Только слушай, тут у меня вся касса была, я неделю работаю за это — там больше…

— О чем речь, дорогой? — Ильгиз еще раз потрепал Коляна по щеке. — Товар-то хорошо идет?

— Да идет помаленьку… — Колян осторожно оглянулся по сторонам.

— Не бзди, ты же взрослый мужчина, да? Еще возьмешь потом.

— Да прошлую партию еще не расторговали…

— Возьмешь еще. — Ильгиз бросил последнюю фразу уже через плечо, уходя от столика Коляна, от разложенных на нем десятков пар кожаных турецких ботинок, трубчатых вешалок со сплошным ковром турецких же джинсов и водопадами пушистых свитеров, ярких рубашек, при первой же стирке съеживающихся на два размера и остающихся на весь свой недолгий век мятыми и тусклыми.

Ильгиз шел размашистым ровным шагом сквозь густую толпу, волнами перекатывающуюся в перегороженном Апраксином дворе, чудесным образом не снижая скорости, не топчась на месте, как все окружающие, — толпа как-то сама по себе расступалась перед мощной фигурой Ильгиза, причем дорогу уступали даже те, кто в момент приближения кожаного броненосца стоял к нему спиной, — такой силы энергия и уверенность исходили от него, что ощущались физически, будто плотным клубком катились они чуть впереди и теснили толпу.

Шланг шел в двух шагах позади хозяина — телохранитель, напарник, самый близкий приятель и доверенное лицо Ильгиза, выполняющий самые щекотливые его поручения, трясущий особенно противных должников, присутствующий при всех договорах и на всех разборках, длинный, худой, неладно скроенный мужик, отменной, однако, несмотря на тощее тело, физической силы и неуклюжей, некрасивой, некиношной совсем прыткости и ловкости, в драке машущий руками, словно мельница. Никогда не разгибающий ноги в коленях, сутулый, он давал сто очков вперед молодцам-популяризаторам кун-фу и кикбоксинга, и слухи о нем ходили на городских рынках самые неправдоподобные.

Ильгиз недавно стал появляться в Апраксином — здесь заправляли, как любил он говорить, очень взрослые мужчины с четкой иерархией и отлаженной структурой. Ильгиз же был одиночкой — сильным, наглым и жадным, но, кажется, ему удалось выговорить себе какую-то малую долю участия в большом общем деле.

Он имел отношение к поставке товара, турецких шмоток, на рынок и постепенно вытеснял мелких разрозненных челноков — большие оптовые партии были дешевле и удобнее, продавали их свои, вернее, их, «взрослых мужчин», парни, а Ильгизу была строго-настрого запрещена всяческая самодеятельность в виде изменения ассортимента в сторону оружия и наркотиков. Какое-то время поработав, так сказать, честно, Ильгиз увидел, несмотря на все разговоры о контроле, общаке, честном слове и других понятиях, мало имевших отношения к реальной жизни, — воровали, приворовывали и тащили на себя практически все. Меру этого приватного бизнеса тоже знали все, и большая часть прибыли все же шла по назначению — тот самый общак, вклады в развитие предприятий, взятки, зарплата, ну и, естественно, дивиденды хозяевам дела.

Ильгизу быстро наскучило заниматься бухгалтерией — хоть и в самом зачаточном виде, но тем не менее, — он любил живую работу, движение и наличные деньги. Быстро поняв, что хваленая питерская организованная преступность организована только на страницах газет, а на деле — в частности, на рынке — вид имеет по-прежнему диковатый и разобщенный, он стал потихоньку отпускать тормоза и внедрять параллельные способы заработка. Запугать нескольких лохов-продавцов, вроде того же Коляна, труда никакого не составило — он обработал их всех за двадцать минут, пригласив в одну из облюбованных им чебуречных, — продавцы с кислыми лицами выслушали его короткое предложение, помялись, посомневались, заговорив было о своих прежних хозяевах, но Ильгиз быстренько разрешил все их сомнения, заверив, что кому надо — тот в курсе и, если им мало его защиты, пусть идут в ОМОН, а потом уже он с ними будет говорить по-другому.

Дело закрутилось — да Ильгиз, впрочем, в этом и не сомневался, он всегда верил только в силу своих кулаков и все, чем он обладал в свои тридцать пять лет, поимел лишь благодаря им. Коллеги по работе причисляли его к разряду «отмороженных»: Ильгиз был абсолютно непредсказуем, переговоры с ним в большинстве случаев заканчивались кровопролитием и в большинстве же случаев в его пользу.

— Слушай, сейчас к Саньку заедем, возьмем его с бабками, телок возьмем и на природу, да? — Он говорил почти не поворачивая головы, но идущий сзади Шланг все хорошо слышал.

— Санек небось не расторговался еще…

— А-а-а, расторговался, не расторговался, какая разница! Отдыхать надо, а? Завтра расторгуется. Поехали к Саньку.

Они вышли на площадь Островского — Ильгиза ждал черный «джип» со скучающим парнем за рулем. Шланг сел в красную «девятку», стоявшую позади ильгизовской крепости на колесах. Уходя с рынка, они не оборачивались и не могли видеть, как к Коляну подошел мужичок совершенно неприметной наружности — в курточке, брючках какого-то серенького пролетарского вида, маленького росточка, сухонький, безликая молекула в броуновском движении рынка — и тихонько тронул Коляна за руку. И уж подавно не могли они слышать, как сухонький человечек тихо сказал продавцу: «Ты молодец, Коля. Не бойся ничего, они тебя больше доставать не будут. Работай как работал. Нам хорошие работники нужны». «Спасибо», — ответил Колян так же тихо, потом достал сигарету, прикурил и затянулся смачно, долго и вкусно, поднял голову и, прикрыв глаза, окинул посветлевшим взглядом рынок — привычный, радующий своей суетой, подмигнул знакомым девчонкам, переминающимся с ноги на ногу над развалом блестящих туфель: «Как дела, девчата?» — и, не слушая их ответного хихиканья, плюхнулся на раскладной брезентовый стульчик. «Вам что? Можете примерить, конечно, конечно… Очень стильная вещь, мы сами все в таких ходим…»

На диаметрально противоположной стороне площади в задрипанных «жигулях» Андрей и его приятель-напарник Компьютерный наблюдали, как «джип» Ильгиза выруливал на набережную Фонтанки.

— Что-то рановато они сегодня, — заметил Компьютерный. — Слышишь, Андрюша, что скажешь?

Андрей молча наблюдал торжественный выезд Ильгиза с рынка, не отрывая глаз от двух машин, застрявших у светофора.

— Смотри, а это еще кто?

Едва черный «джип» и «девятка» Шланга выехали на мостик через Фонтанку, как за ними пристроился серый «мерс», стоявший до этого у тротуара набережной и ничем особенным не привлекавший к себе внимания.

— Это машина не из их гаража. — Компьютерный прищурился. — Что, думаешь, с ними?

— Я не думаю, я чувствую. — Андрей медленно тронул машину и поехал вокруг площади, не теряя из виду уже три автомобиля, один за другим сворачивающих на противоположной стороне набережной в сторону Московского проспекта.

Компьютерный взял лежащий на заднем сиденье радиотелефон, набрал номер:

— Мы выехали. Как дела? Ну и хорошо. Ждите пока.

Они ехали медленно, впрочем, днем на набережной особенно было и не разогнаться — плотный поток автомобилей короткими рывками, притормаживая, двигался к светофору у Гороховой. На перекрестке «мерс» обошел ильгизовскую короткую кавалькаду и свернул в сторону Загородного.

— Похоже, все-таки этот не с ними.

— Посмотрим, посмотрим. — Андрей посерьезнел. — Помнишь, как в кино — ничего нельзя гарантировать. Но если нас прижмут к реке, то всем нам будет…

— Крышка. — Компьютерный улыбнулся. — Сплюнь, Андрюша. Смотри не потеряй клиента.

— Не волнуйся, никуда они не денутся. Ребята на месте?

— Все работает, как часы, Андрюша. Сидят и ждут дружка нашего. Не волнуйся.

— А я и не волнуюсь. Вот, смотри — видишь его?

Они ехали по Витебскому проспекту и у сложного поворота на Типанова снова впереди «джипа» возник давешний «мерседес». Он появился неведомо откуда — на прямой трассе Витебского перед «джипом» Ильгиза его видно не было, а дорога просматривалась далеко вперед.

— Похоже, Компьютерный, усложняют нам задачу. Вот только кто?

Торговое место Санька бойким никак нельзя было назвать — угол Типанова и Гагарина, — место равноудаленное от остановок городского транспорта, нет здесь ни магазинов, ни школ, ни кинотеатров — незачем народу собираться на этом перекрестке. Местные жители покидали свои дома, с тем чтобы отправиться или на Московский проспект за покупками, развлечениями, в метро, или в сторону проспекта Космонавтов — к кинотеатру «Планета», в поликлинику, в библиотеку, либо же к началу проспекта Гагарина — к магазину «Электросила», к мебельному, к Парку Победы… Лишь пивной ларек, испокон веку стоящий на противоположной стороне Типанова, несколько оживлял пустынный, унылый пейзаж, окружавший гору черно-зеленых арбузов, матовых и пыльных, словно задохнувшихся от выхлопных газов.

Изредка подходили алкаши от ларька — стрельнуть трешку или пятерку до завтра, приносили наручные часы, книги, электрические утюги на продажу за копейки, иногда покупали вскладчину арбуз — закусить водочку в кустах за ларьком.

Торговал, впрочем, большей частью Славик — пятидесятилетний работяга, получающий у Ильгиза зарплату и в его дела не посвященный. Конечно, Славик понимал, что не все здесь так просто, не на арбузах хозяин заработал «джип», и не с продажи продовольственных сезонных товаров он содержит свою свиту, Санька того же, который ни хрена не делает, а целыми днями курит траву в своей машине, припаркованной метрах в пятидесяти от места торговли. Славик тихо злился на Санька и вообще на всю эту банду, но по большому счету ему было на них наплевать. Он получал неплохую зарплату, а многие его старые друзья и знакомые вовсе ничего не зарабатывали месяцами, продолжая работать на государственных предприятиях. Славик же ежедневно уносил в кармане сорок — пятьдесят тысяч — не Бог весть что, но холодильник был всегда полон и всегда можно было налить стакан друзьям-приятелям, зашедшим вечерком пожаловаться на проклятую жизнь.

— Слушай, Славик. — Тихо подошедший сзади Санек говорил протяжно и невыразительно. Славик, обернувшись, посмотрел на напарника — ну точно, опять укурился: глаза у Санька были мокрые, мутные, с красноватыми прожилками, смотрели они вроде бы на Славика, а вроде бы и куда-то мимо, вернее, сквозь него. — Славик, я отвалю скоро, разберешься сам с машиной, а?

— Да ладно, ладно, иди уж. — «Чего он вообще здесь сидит целыми днями? Толку-то никакого». — Иди, я загружу. А выручку-то кому? Ильгиз приедет или нет?

— Да оставь себе, завтра рассчитаешься. Ты же мужик надежный — завтра принесешь. О’кей?

— О’кей, о’кей.

— Я арбузик возьму с собой — пить охота, черт. — Санек нагнулся и стал дрожащими пальцами трогать пыльные арбузы, пытаясь неведомым никому способом определить степень спелости и вкуса совершенно одинаковых с виду грязно-зеленых шаров.

Раздался очень громкий сухой треск, и одновременно несколько арбузов под руками Санька лопнули, словно решив вздохнуть наконец полным арбузным нутром. Санек мгновенно стал красным с головы до ног — он изумленно выпрямился, развел руками, посмотрел на Славика и повалился на спину. Треск повторился — и еще два арбуза превратились в кровавое месиво. Только тогда Славик посмотрел на дорогу и ту же рухнул на землю, закрыв голову руками. Падая, он удивился, сколько мыслей пронеслось у него в мозгу за долю секунды — и все были законченные, четко сформулированные, ясные и трезвые.

За короткий миг падения, после того как он увидел серый «мерседес», стоящий напротив арбузной кучи, и ствол автомата, высунувшийся из заднего окна, который ритмично дергался и из него вылетали маленькие тусклые огоньки, Славик вспомнил всю свою жизнь, проанализировал все свои поступки и составил яркий и единственно правильный план на свое дальнейшее существование — план, который он искал почти сорок лет и никак не мог сформулировать, в результате чего он, Вячеслав Петрович Давыдов, и оставался всю жизнь неудачником — ни то ни се. Серенькая работа, маленькая зарплата, некрасивая и нелюбимая жена, с которой он ел, пил, спал, заводил детей по привычке, без каких-либо не то что высоких, а даже зачаточных чувств.

Сейчас же он, еще не коснувшись земли, успел выработать для себя линию поведения на всю оставшуюся жизнь, осознав также, что осталось ее еще не так уж и мало — что такое пятьдесят?! — здоровье у него вполне, руки-ноги целы, голова на месте, так какого же хрена связался он с этими бандитами? Деньги? Да денег у него все равно никогда не было, а уважали его все — и на работе, какой-никакой, а все же работе. Не торгашом-арбузником сезонным был, а нормальным работягой — в Парке Победы каждая собака его знала: он и газоны подстригал, и сучья подрезал на деревьях, зимой снег красивый, чистый, легкий с виду, а как, бывало, пропотеешь, пока с ним возишься… Господи! Как хорошо-то было! Как спокойно!.. Нет, к черту, к дьяволу все это — бизнесменов, бандитов, демократов, всю эту катавасию, весь этот бардак! Во что его превратили, друзья только посмеиваются — Славка-бизнесмен, Славка-коммерсант… Столько нормальных людей вокруг — что его к этой мрази занесло? Господи, прости, прости, по совести жить буду, все брошу, только спаси сейчас!

Он ударился о землю лицом, вернее, носом — воткнулся в мягкую землю газона, но боли не почувствовал, прикрыл голову руками, но через секунду решил взглянуть на происходящее и слегка приподнялся, оперевшись на локти. Из носа что-то текло, он скосил глаза вниз и увидел темные пятна, появляющиеся одно за другим на светлой, серо-зеленой, выцветшей за лето траве. «Кровь», — испугался было, но быстро напряг все тело и понял, что он не ранен: мышцы слушались приказа и боли не было. «Нос расквасил, ерунда». Славик повернул голову в сторону дороги. Потом он Много лет благодарил Бога, что тот надоумил его посмотреть на серый автомобиль.

Дверца «мерседеса» открылась, и из нее вылез молодой человек в синем нейлоновом спортивном костюме с автоматом в руке. Таких автоматов Славик раньше не видел, чем-то похож на «шмайсер», но не «шмайсер» — магазин подлиннее, сам покороче, современная какая-то штука. Парень остановился возле машины, не захлопывая дверцу, и поднял оружие. Он стоял теперь к Славику спиной и целился в сторону перекрестка.

Вячеслав Петрович посмотрел в направлении ствола и почувствовал какую-то уже совсем полную нереальность происходящего: с улицы Типанова, не сбавляя бешеной скорости, вырулил черный «джип» хозяина, Ильгиза, и теперь несся прямо на серый автомобиль с застывшим рядом автоматчиком. Парень в спортивном костюме, казалось, ничуть не волновался — спокойно и неторопливо как-то, словно в тире, прицелился в лобовое стекло «джипа» и дал длинную очередь. Славик снова удивился звуку стреляющего автомата — не гулкий, с хорошо слышными отдельными, хоть и частыми выстрелами, как у «Калашникова» — «дум-дум-дум», а трещоткой — «тррррр…»

На лобовое стекло «джипа» словно брызнули чернилами: оно мгновенно покрылось черными точечками — дырочками от пуль. Квадратный автомобиль резко тормознул, но не остановился, а, дергаясь рывками, словно в судорогах, завернул на газон и въехал тупой мордой прямо в арбузную гору, с хрустом давя не расстрелянные еще зеленые шары. Все это выглядело каким-то кошмаром, Славик начинал терять ориентацию и переставал понимать, что происходит вокруг, — во все стороны разлетались арбузные корки, «джип», завязнув в центре красно-зеленого болота, пошел юзом, и Славик, словно загипнотизированный, смотрел, как черная громадина, развернувшись, несется прямо на него. В лицо брызнуло холодным, липким и сладким соком, и, очнувшись, он сжал кулаки, зажмурился и со стоном, с каким-то утробным воем покатился в сторону. Перевернувшись несколько раз, он замер на земле, не открывая глаз.

Он не видел, как из красной «девятки», вылетевшей на проспекте Гагарина на встречную полосу и там резко затормозившей, выскочил Шланг с пистолетом в руке и бросился к «мерседесу», стреляя на ходу, как автоматчик мягко, звериным расчетливым движением юркнул в салон, как «мерседес» резко рванул с места задним ходом, разворачиваясь по кругу, и врезался багажником в бегущего навстречу Шланга, как тот переломился пополам и отлетел далеко назад, ударившись спиной в свою красную машину, и словно бы стек по ней на асфальт.

— Ребята, отбой, быстро все сворачивайте, — сказал Андрей в трубку.

Белые «Жигули» Компьютерного медленно ехали по Гагарина, обогнув место побоища, и Компьютерный внимательно смотрел в зеркало заднего вида, наблюдая за маневрами «мерседеса», который, окончательно развернувшись, пошел по Гагарина в обратном направлении, в сторону выезда из города.

— Ну что, за ними? — спросил Компьютерный.

— А догонишь?

— Ха, ты что, Андрюша, я машину на толчке разве покупал? Ты же меня не первый день знаешь.

— Стремно. Крутые ребята. А вообще, давай покатаемся. Посмотрим, кто это нам всю малину обосрал.

Славик медленно поднялся на ноги и огляделся. Ну и дела. Вот попал так попал. Жил ведь спокойно, никого не трогал, а теперь стоит на газоне, а вокруг четыре трупа. В «джипе» никакого шевеления не происходило, Славик подошел поближе и заглянул в окошко. Шофер лежал, уткнувшись лицом в рулевое колесо, а гигант-хозяин откинулся на сиденье с открытыми глазами и маленькой дырочкой в центре лба. Славика шатало, в глазах вспыхивали и гасли золотистые веселые искорки — не хватало еще только сознание потерять. Нет, держись, Вячеслав, держись! Он полез в карман и достал накладные на арбузы. Ему почему-то показалось, что эти документы, хоть и филькина, конечно, грамота, но подтвердят его непричастность к этой бойне. Милиции видно не было, прохожих тоже. Вдалеке у пивного ларька застыла неподвижная очередь, наблюдавшая всю сцену от начала до конца. Славик нетвердыми шагами направился к ларьку. Когда он подошел, мужики молча расступились, и он, сунув в окошечко пять тысяч, сказал: «Налейте пока кружечку», — и тут его словно проткнули насквозь — так укололо под левой лопаткой, что Славик охнул и, не выпуская из рук кружки, заливая грудь белой пористой пеной, боком повалился на замусоренный, влажный и липкий асфальт.