7
Лет семь тому назад меня, начинающего reporter'а, неожиданно включили в состав престижной команды журналистов, отъезжающих на Курильские острова. Не Багамы, конечно, зато на халяву.
Задумка состояла в том, чтобы своими глазами посмотреть, а потом сообщить читающей публике: живется на Курилах хорошо, сытно, особого недостатка ни в чем не наблюдается. Так что отдавать острова японцам незачем. С прокормом далекой территории справимся сами.
На громадном «Ил-86» мы должны были добраться до Хабаровска. Там пересесть на «Ан-2», отбывающий в Южно-Сахалинск. Оттуда на вертолетах — до Курильска.
Коллеги долетели нормально. А я, единственный из всей группы, решил, долетев до Хабаровска, пообедать в корейском кафе. Cалат из собачатинки… и вся фигня…
Пообедал.
Не помню, как добрел до аэропорта… помню, что когда из реанимации южно-сахалинской больницы меня с диагнозом «острое пищевое отравление» перевели в отделение интенсивной терапии, то чувствовал я себя ужасно.
Лишь к вечеру пятого дня я, небритый, тощий как скелет, но живой и не сдавшийся, встал с койки и доковылял до холла. Там стоял телевизор и народ в пижамах смотрел голливудский детектив, транслируемый по Первому общесоюзному каналу.
Надо сказать, что сахалинское телевидение — штука особая. Нигде больше мною не виданная.
С материка через спутник вещает на отдаленные земли московское «Останкино». Однако вещает плохо, с малой мощностью. Расположенные неподалеку могучие японские телевышки постоянно забивают хилое российское телевидение.
Смотришь, например, программу «Время». Вдруг — щелк! — и на экране появляется лицо японского диктора. Или даже не лицо, а что-нибудь из цикла «Полезные советы: учимся делать харакири в домашних условиях». И как ни крути колесико настройки, все равно не поможет.
Вот и в тот вечер: удобное кресло, интересное кино, перспектива загреметь в морг откладывается. Много ли нужно для счастья?
Кино было действительно интересное. С кучей зверски изнасилованных негритянок, оторванными конечностями, с Брэдом Питом в главной роли, и вообще. Однако стоило мне вникнуть в сюжет, как начались проблемы.
Телевизор, исправно транслировавший детектив, зашипел, заагонизировал, звук из «Останкино» пропал, и ящик забубнил по-японски.
На экране герой открывал рот и сообщал комиссии ФБР разгадку преступления. А все мы, больные и увечные, слышали только японоязычный лепет.
Потом здоровенный мужик, которому в больнице вырезали аппендикс, сказал:
— Вот, блин, компот!
С тех пор прошли годы. Я с точкой посмотрел на забрызганное дождем окно. Финальная, все объясняющая речь прозвучала. Но опять на неизвестном мне языке.
Я проговорил:
— Вот, блин, компот!
Несмотря на непрезентабельную физиономию, я все же доехал до Лениздата. Шмыгнул незамеченным в кабинет и теперь курил и разглядывал лежащие передо мной листки.
Ни единой мысли относительно того, на кой хрен листки могли хоть кому-нибудь понадобиться, у меня так и не появилось.
Всего в конверте их было девять. Восемь одинаковых, выдранных, скорее всего, из стародавней, тридцатых годов, амбарной книги. Девятый — плотный, совсем старинный, аж почерневший от времени.
Первые восемь были разлинованы в крупную линейку, пронумерованы и озаглавлены «Опись предметов этнографической коллекции В. С. Кострюкова. Тибетская экспедиция АН СССР 1928-1932 годов».
Всего — 312 предметов. Сплошь «маски шаманские, 3 шт.», «обувь скорохода, XIX век» и «серьги свадебные женщин народности съинг».
Последний листок с обтрепанными краями был исписан странными письменами. Может, иероглифами, а может, просто узорами.
Из-за этого фуфла кто-то не поленился и всадил пулю в неплохого парня, моего несостоявшегося собутыльника, бизнесмена Ли? А он, зная, что сейчас его начнут убивать, рванул через весь клуб, лишь бы обезопасить эти бумажки?
Нет, не понимаю…
Я с отвращением закурил новую сигарету, а докуренную до фильтра старую бросил прямо на пол. Если бы Дима не пообещал мне харакири за одну только попытку приблизиться к этому конверту, я бы просто выкинул бумаги и навсегда о них забыл.
Роняя пепел на листки, я перекладывал их так и этак. Может, все дело в последнем, девятом листке?
(«Я, китайский император Сунь-Хрен-В-Чай, закопал свои несметные сокровища в двух верстах от Главпочтамта города Ленинграда».)
Я придвинул местный телефон и набрал номер Кирилла Кириллова. Главы и единственного сотрудника отдела истории в нашей газете.
Зачем такой отдел нужен городской газете и чем ему надлежит заниматься, не знал никто. Поэтому Кирилл мог сосредоточиться на любимом деле: пить джин из железных баночек и листать польские порнографические журнальчики.
К активности он пробуждался редко. Редактор пугался этих моментов до икоты.
Как-то Кирилл принес ему статью, посвященную 666-летию со дня рождения среднеазиатского завоевателя Тамерлана. В другой раз — репортаж, в котором подробно, с деталями, освещал ход судебного процесса над Жилем де Ре, маньяком-убийцей, прообразом Синей Бороды, казненным святой инквизицией в пятнадцатом веке.
Как вам материальчики?
— Я слушаю.
— Кирилл? Это Стогов. Как дела?
— Чего ты хотел?
— Ты не занят?
В трубке слышались голоса. Может быть, опять пьет свой джин. А может, действительно занят. Например, берет интервью у аквалангиста, отыскавшего Атлантиду.
— Слушаю тебя внимательно.
— Скажи, пожалуйста, ты когда-нибудь слышал про тибетскую экспедицию Вэ Эс Кострюкова? 1928- 1932 годов?
— Никогда не слышал.
— Никогда?
— В чем проблема? Решил податься в востоковедение?
— К кому бы мне по этому поводу обратиться?
— Что тебе конкретно нужно?
— Этот Кострюков привез из экспедиции текст. Мне бы хотелось его перевести.
— А что за язык?
— Понятия не имею. Не английский, это точно. Английский я бы узнал. Что-то вроде иврита… или санскрита. Странные такие загогулинки…
— Экспедиция была тибетская?
— Тибетее не бывает!
— Раз экспедиция тибетская, значит, это что-нибудь буддийское… тохарское… Запиши, я тебе телефон одного дядьки дам…. Сейчас… записываешь? Толкунов Александр Сергеич. Профессор восточного факультета университета.
— Дядька умеет говорить по-тохарски?
— Дядька за две минуты чего хочешь переведет с любого из тамошних языков. Мужик своеобразный… в общем… э-э-э… сам увидишь. Привет ему передавай.
— Спасибо. Большое. Век не забуду.
Я снова покрутил диск.
— Университет? Здравствуйте. Скажите, а мог бы я поговорить с господином Толкуновым?
На том конце ответили, что мог бы. Я передал профессору привет от Кирилла. Профессор заверил меня, что приятели Кирилла Кирилловича — его приятели. Интерес прессы к проблемам тибетологии был встречен им с пониманием. Почему бы, в самом деле, нам не встретиться прямо сегодня?
Прежде неизвестный мне восточный факультет располагался там же, где и филфак, — на Университетской набережной. Я надел куртку и, стараясь не попадаться на глаза знакомым, выскользнул из Лениздата.
Тратиться на такси не хотелось. Переться под дождем на другой берег Невы хотелось еще меньше. Я дошагал до Невского и втиснулся в подъехавший троллейбус.
От стоявших вокруг граждан пахло мокрыми куртками. Сквозь неплотно задвинутые стекла в салон залетали холодные брызги. У притиснутой вплотную ко мне женщины во щекам текла тушь и ко лбу прилипли мокрые пряди иссиня-черных волос.
Осень… Слякотная петербургская осень. Черт бы ее побрал.
Этот дождь не кончится никогда. Он будет лить до тех пор, пока серая Нева не выйдет из берегов и не понесет свои мутные воды по узким центральным улочкам. Топя редких пешеходов и запросто сковыривая с постамента зеленого Медного всадника.
Этот город уйдет на дно. Туда, откуда он и появился. А над водой будет торчать лишь шпиль Петропавловской крепости с поджавшим ноги, насквозь промокшим ангелом на самом острие…
«Только бы он знал этот чертов язык», — вздохнул я, открывая двери университета.
