Когда вы мертвы, то прекрасно это осознаете.

Вы постоянно слышите о других людях, оказавшихся в том же положении, о душах, нуждающихся в помощи при «переходе», о растерявшихся близких, бесплотные образы которых, как это показывают в телешоу, толпятся у изножья кровати и ждут, когда им скажут, что пора уходить. Но в моем случае невозможно было ошибиться и спутать это состояние с жизнью, так как нечто, куда я направился после огня, было лучше, чем быть живым. Следовало бы назвать это «раем». Воспроизведение в несколько видоизмененном виде самого счастливого дня в моей жизни.

Мне тогда было тринадцать лет. Отец сидел за рулем своего «Бьюика Ривьеры», и мы с ним направлялись по Вудворд-авеню прямо к круглым черным башням центра «Ренессанс», где он в ту пору работал. Стоял яркий солнечный день, и мы мчались по городу, а за тонированными стеклами автомобиля пролетали магазинчики, пустые мотели, городские кварталы.

Это был тот самый день, когда мы отвезли Эш в Крэнбрук. День, когда я позволил себе вообразить, что она может остаться в прошлом.

О чем мы разговаривали? Ну, все я вряд ли могу вспомнить. Мы много смеялись. Папа рассказывал о своем детстве в Сагинау. Оказывается, его жизнь до нашего появления представляла собой серию волнующих, а иногда глупых, но, в конечном счете, невинных проделок. Он сбил булыжниками осиное гнездо, а потом злые осы залезли ему в шорты и искусали всю задницу. Однажды он в мороз провалился под лед, и ему пришлось идти домой без штанов, потому что те замерзли и стали твердыми как камень. В другой раз он на малолитражке проехался по школьному коридору, а на другом конце его ждал коп, который дружески хлопнул его по плечу и посоветовал больше даже не пытаться так делать.

Такой день когда-то действительно случился в моей жизни, а память о нем оказалась отчетливее, чем любое воспоминание или сон. Более того, в моих посмертных видениях день этот воспринимался более реально, чем в первый раз, когда я его прожил. Восприятие обострялось от осознания того, как по-особенному звучит спокойный голос отца. Однако происходящее окрашивалось пониманием, что все это не продлится долго.

Я испытывал блаженство, находясь с отцом на Вудворд, и создавалось впечатление, что теперь мы похожи на остальных отцов с их сыновьями. Семья, в которой нет Эш.

Мы припарковались на площадке рядом с черными башнями. Немного задержались, чтобы полюбоваться рекой – вода Детройта была похожа на чай с молоком.

– Посередине проходит граница, – сказал мне отец, совсем как тогда, в настоящей жизни. – Невидимая линия…

В тот момент, когда мы проходили через вращающиеся двери в широкий атриум центра, в моем мозгу отпечатались эти два понятия: «невидимая граница». Прямо перед нами стояли сверкающие легковушки и грузовики, все «воплощение респектабельности и надежности продукции «Дженерал Моторс». Так их неизменно называл отец. Пара самых современных моделей – «Корвет» и «Фиеро» – медленно вращались в воздухе на платформах, подвешенных на стальных канатах.

Мы прошли к стеклянным лифтам, которые должны были доставить нас наверх, где располагался офис отца. Он шагнул в лифт и, положив руку мне на плечо, увлек за собой. Я помню, как тепло его ладони разлилось по всему телу.

Двери закрылись. Начался подъем.

Лифт поднимался мимо открытых просторных помещений атриума, затем оставил их внизу и двинулся дальше по внешней стороне стены главного здания. Нам открылся бесконечный простор, и этот вид становился тем прекраснее, чем выше мы забирались. Внизу катила свои воды река, на противоположном ее берегу щетинились кварталы Уиндзора, а за его окраинами угадывалась остальная Канада. Огромная широкая равнина исчезала из вида, не достигая горизонта, словно пейзаж на картине художника, которому не хватило красок.

– Это вечность, Тигренок, – сказал отец и вложил мне что-то в правую ладонь. А потом сжал мои пальцы, чтобы я не мог посмотреть, что это.

Достигнув двадцать четвертого этажа, лифт начал замедляться. Мне не хотелось, чтобы он останавливался. Я не боялся того, что ожидало меня там, за его створками, просто мне хотелось, чтобы папа остался со мной, но я знал, что он не может это сделать.

А еще я знал, что не могу обернуться и посмотреть на него, потому что он уже ушел…

БО-О-ОМ!

Створки лифта открылись.

Я вышел наружу. Кровь бешено заколотилась в висках, словно тысячи бабочек попытались вырваться из моего черепа. Отчаянно закружилось в голове, но я постарался сдержать слезы.

Это сработало.

«Он очнулся», – послышался женский голос. Женщина была чем-то довольна. А еще я подумал: кто такой этот «он»?

Несмотря на то что в помещении ярко сияли лампы, комната показалась более тусклой, чем утро в Детройте, из которого я только что вернулся. И тут же пришло осознание действительности. Незнакомые люди в халатах, окружившие меня, пропитанный лекарствами воздух и первая волна боли, накрывшая меня, – все говорило о том, что это уже не самый счастливый день в моей жизни.

– Да, действительно очнулся, – произнес какой-то мужчина; в его голосе слышалось скорее удивление, нежели радость.

Вниз и вверх. Туда и обратно.

Всякий раз, проваливаясь «туда», я спрашивал одно и то же: «Где моя сестра?» И каждый раз, независимо от того, кому я задавал этот вопрос, мне говорили:

– Давай я позову папу, хорошо, Дэнни?

Что, собственно, и было ответом.

А потом я увидел, что рядом стоит отец.

На его лице читалось облегчение и благодарность. Но выглядел он обескураженным.

– Дэнни? Как дела, Тигренок?

Тигренок? Он не называл меня так с тех пор, когда я был совсем маленьким. С того дня, когда мы пошли на старый стадион «Тайгер» и я увидел единственный раз в своей жизни настоящий футбольный матч команд профессиональной лиги.

Он называл меня так, когда я умер. В тот вновь прожитый блаженный день.

– Эш умерла, да? – сказал я.

– Да.

Отец немного помолчал. Потом вытащил что-то из своего кармана и поднес к моим глазам.

– Дэнни, ты знаешь, что это?

Я прищурился от яркого света и узнал предмет.

– Часы. Мамины часы. Ей дедушка подарил.

– Верно. Как ты их нашел?

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– После пожара… Когда врачи… Когда тебя спасли. Они разжали твою ладонь, и ты их держал.

Казалось, отец сейчас расплачется. Я бы не смог определить причину – то ли он сердился, то ли испытывал страдание, то ли не мог успокоиться, пока не узнает то, что хочет. Мне показалось, что он чем-то напуган.

– Это ты мне их дал, когда мы поднимались в лифте.

– В лифте?

– Ну, да. В центре «Ренессанс». Когда я…

– Нет. Нет, Дэнни!

– …ну, где я там оказался, когда умер.

– Нет, я не мог этого сделать.

– Но ты мне их отдал, папа.

Он резко отложил часы в сторону, словно подарок, который внезапно решил не дарить, а оставить себе. А потом у него потекли слезы. Они текли по его покрасневшим небритым щекам из воспаленных встревоженных глаз.

– Я не мог их тебе передать, Дэнни. Не мог! – сказал он тихо. – Потому что, когда маму похоронили, эти часы были у нее на руке.