Часть третья
Город моторов
Глава 34
Прежде чем открыть глаза, я постарался вспомнить, что привело меня сюда. Пока я оставался во мраке, можно было вернуть большую часть прошлого, восстановить последовательность событий. Мне почти удалось отыскать смысл во всем случившемся. Когда оказываешься в состоянии ПОСЛЕ смерти, первой страдает память – это я знал точно. И хотя жизнь практически забылась, часть из этого недавнего прошлого была прекрасна, лучше всего, что я знал, и мне не хотелось, чтобы она исчезла.
Слишком поздно.
Теперь это твое настоящее.
Это – твое «сейчас».
И ничто, кроме этого, не имеет значения.
Ну, что, Дэнни, готов? Пора шевелиться. Ради них. Итак, на счет «три» открываем глаза.
Один…
Как и прежде, запах подсказал, где я нахожусь. Однако в этот раз он был другим. Я вернулся в свою комнату. Сейчас я – в ней. В настоящем, которое, кажется, расширилось до размеров вечности. Только на этот раз вечность пахнет скверно.
Несвежие простыни, нестираный спортивный костюм, подгоревшие тосты и сиреневый дезодорант – все это пахло настолько резко, что, очнувшись, я закашлялся, словно под нос сунули флакончик с нашатырем.
…Два…
Есть и другое. Вонючий запах экскрементов животных. Не собак или кошек, а какой-то дикой твари, возможно, с другого континента. Хищной твари.
…Три!
Я сел и принялся отмечать последствия ярости этого создания. Глубокие борозды на стенах, оставленные когтями размером с хороший лом. Совершенно измочаленный постер к фильму «Дюна» висит на одном уголке. Жуткая мешанина из запачканной дерьмом одежды и расщепленного дерева; все залито кровью. Лоскутья всего этого висят на том, что осталось от окна и изголовья кровати. А на полу – вверх изображением валяется единственный семейный портрет семьи Орчард. Мы улыбаемся вымученными улыбками. А Эш смотрит на меня, словно говоря: тебе следовало знать, что все этим и закончится.
Тварь, которая здесь побывала, охотилась. И, когда не нашла того, что искала, оставила свидетельства своей силы, своего размера. Словно желая показать, на какие ужасные вещи она способна.
За порогом жизни можно испугаться. Можно испытывать страх смерти даже ПОСЛЕ смерти.
Я встал и на цыпочках направился к двери, стараясь не становиться на торчавшие повсюду гвозди и не касаться оголенных проводов. Заметив разбросанные медали, которыми меня награждали в шахматном клубе, я чуть не начал их собирать неизвестно зачем. И внезапно сам себе ответил: просто эти медали напоминают о единственной игре, в которой я был силен. В шахматах моей особенностью было умение уходить от опасности. Глухая защита в надежде на промах противника. Ту же самую тактику я применял против Эш.
По крайней мере в шахматах это иногда срабатывало.
Тот же хаос царил в коридоре. И там все было изодрано, загажено и забрызгано кровью, хотя и в меньшей степени. Словно неизвестное животное знало, где искать.
Подтверждение этому нашлось в родительской комнате. Тварь посетила и ее – раскуроченная дверь, на обоях брызги мочи, которой метилась территория, но в целом помещение осталось неповрежденным, если не считать полос засохшей крови на простынях, там, где в прошлый раз оставались вмятины от лежавшего на них отца.
Я вышел на лестницу. Попытался решить, не настал ли момент убираться отсюда. Его можно и пропустить, если я засижусь здесь. Если тому, ради чего я тут оказался, в первые же минуты помешают звериные клыки.
Отсюда возник вопрос: а ради чего я тут оказался? Что собирался сделать?
Вспомнил! Сделать то, о чем мне говорила Сильвия Григ. Вы не сможете вытолкать ее отсюда. Ее можно только затащить туда.
Я умер, чтобы попытаться спасти живых.
Но, умерев, я просто очутился здесь. Это никого не спасает. Это все означает только то, что я никогда больше их не увижу.
Нет. Нельзя об этом думать. Если я перестану двигаться, то застряну в этом месте навечно. ЗДЕСЬ это работает именно так. Ты перестаешь думать о прошлом, и тебя затягивает сюда навечно.
Так что давай попробуем снова, Дэнни. Что ты собираешься тут совершить? Зачем ты здесь оказался?
Мне нужно совершить резкий рывок. Выдернуть Эш из мира живых людей и запереть ее здесь, в пространстве ПОСЛЕ смерти. Это ее преисподняя. Теперь и моя тоже.
Как это сделать? Сильвия Григ не знала решения этой части проблемы. Мне оно тоже неизвестно. Но я совершенно точно знаю, каким должен быть первый шаг: необходимо разыскать ту половину Эш, которая все еще находится здесь. То есть разыграть шахматную комбинацию, которую я никогда не разыгрывал. Из жертвы превратиться в охотника.
Дверь в комнату сестры была единственной уцелевшей.
Я ожидал, что она, как в прошлый раз, будет забаррикадирована, но теперь дверная ручка провернулась свободно. Легкий толчок локтем, и дверное полотно открылось, зашуршав по чистому ворсу ковра.
– Эш?
Голос у меня прорезался сразу. Хрупкий, но вполне различимый. Впрочем, отклика не последовало, если не считать атмосферы комнаты, тут же окутавшей меня. В комнате пахло так же, как тогда, когда мы еще были живы. Только теперь запах был настолько густым и насыщенным, что я невольно поднял руки, чтобы растолкать его. Фруктовые леденцы, сушеная лаванда и тальк. Непременные атрибуты девчонок 80-х годов.
Все как было. Пространство комнаты настолько чистое, опрятное и лишенное какой-либо индивидуальности – ни плакатов, ни фотографий, ни книг, – что кажется, будто я оказался внутри декорации к фильму. Сценарий которого назывался «Комната хорошей девочки». В этом сценарии не утруждались прописыванием деталей и ограничились тем, что разместили на полках в рамочках всевозможные дипломы об отличии, не говорящие ни о чем. Просто трофеи. Теннис, олимпиада по математике, плавание, научные достижения, лучшая актриса.
Единственный предмет на столе – ее дневник. Кожаный ремешок закрывает доступ. Дневник закрыт на замок.
Моей дочери Эшли – отец.
Оставлен здесь для меня. Но не оставлено ключа.
Можно разрезать кожаный ремешок, но это будет жульничеством. А за жульничество я буду наказан.
Я принялся осматривать комнату, заглянул под кровать, излазал весь пол на четвереньках и посмотрел внизу во встроенном шкафу. В конце концов я сбросил все на пол, швырнул стаканом в дипломы и грамоты, запустил парочкой трофеев в стену, топтал разные пластмассовые безделушки каблуками, пока не превратил их в труху.
Ключ нашелся, когда я во второй раз принялся перерывать содержимое ящика, в котором она хранила свое нижнее белье. Он был глубоко запрятан между трусиков, поэтому, чтобы обнаружить эту твердую медную мелкую штуковину, мне пришлось прощупать целую гору нежнейших и тончайших изделий из шелка и хлопка. Еще одна шутка. Сделать из меня похотливого братца, который роется в белье сестрички. Озабоченного – как она одобрительно называла всякого парня, кто смотрел ей вслед.
Я отомкнул замок. Открыл первую страницу. Потом вторую… в середине… в конце…
На всех трех сотнях страниц одно и то же:
Меня здесь нет.
Меня здесь нет.
Меня здесь нет.
Меня здесь нет.
Меня здесь нет.
Написано аккуратным почерком, неторопливо. Автопортрет, написанный словами и чернилами, настолько похожий на реальную Эш, насколько это возможно. Ее автобиография.
В то же мгновение запах в комнате стал вдвое интенсивнее. Он стал настолько невыносимым, что мне пришлось выбежать вон, чтобы не заблевать ковер.
Я успел добежать до ванной и согнулся над унитазом, когда все прошло. Но не успел я выпрямиться, как вдруг услышал это…
Звук капель, падающих из водопроводного крана в наполненную водой ванну.
«Игра в душе». От меня требовалось отдернуть занавеску и посмотреть, что там. Однако на этот раз там не будет ожидающей меня намыленной веревки с петлей на конце.
В этом больше нет смысла.
Тело, целиком погруженное в воду – ее поверхность спокойна, – только голова на краешке ванны. Моя мать. Обнаженная и пьяная, как в тот день, когда я нашел ее, вернувшись из школы.
Она открыла налитые кровью глаза и навела их на меня.
– Дэнни? – Ее рука легла на край ванны, однако у нее недостало сил, чтобы подняться.
– Да, это я, мама.
– Ты… тоже здесь?
– Да.
– Но почему? Что ты сделал?
– Я пришел, чтобы найти Эш.
– Ах, ну конечно, – кивнула она и неосторожно окунула нос в воду, так что ей пришлось хорошенько высморкаться, чтобы избавиться от нее. – Забавно, как тяжело думать о своих детях… что их время вышло, совсем как у нас. Это последнее, о чем хотела бы думать всякая мать.
– Никто не любит об этом думать.
– Естественно, с какой стати?
Она, как всегда, старалась изо всех сил. Это «естественно» и преувеличенно спокойная жестикуляция – попытка удержать под контролем свои мысли и слова. Как и в жизни, она делала это скорее для меня, чем для себя.
Я опустился на коврик у ванны, убрал ей с глаз прядку мокрых волос.
– Давай помогу тебе выбраться.
– Будь добр, – ответила она. – Не знаю, я, наверное, заснула…
– Бывает.
– Как ужасно! Сын не должен вынимать мать из…
– Все нормально, правда. Все хорошо.
В ответ она слабо улыбнулась. В ее взгляде читалась благодарность и глубокая печаль. Но и облегчение. Она долго находилась в полном одиночестве, таком безысходном, что эти слова сочувствия согрели ее, как первый глоток вина.
Значительно легче вынимать ее из ванны, имея силу тридцатидевятилетнего мужчины – не то что тогда, в возрасте десяти лет. Хотя и сейчас мне это удалось не без труда.
Усадив маму на коврик, я направился в комнату родителей, чтобы найти ей какую-нибудь одежду. И остановил свой выбор на легком воздушном платье, которое она всегда надевала в дни «генеральных уборок», то есть когда решала закончить пылесосить какую-то комнату или доделать какую-нибудь мелочь по хозяйству. Я помог ей поднять руки, и мы вместе облачили ее. Затем мама шлепнула ладонью по мокрому полу, приглашая меня сесть рядом. Я уселся напротив нее, прислонившись спиной к стене.
– Мама, ты видела, что тут произошло? – спросил я, кивнув на приоткрытую дверь, за которой виднелся разгромленный коридор.
– Ты уже видел. Ужасно. Я думала – это сон.
– Что это было?
– Я только слышала. Думаю, я пыталась сделать вид, что это – не здесь, так что не хотела смотреть. Но это было большим. Что бы это ни было. – Она помотала головой. Точно так же она делала, когда слышала в теленовостях сообщения о новой волне сокращений или плохой прогноз погоды на предстоящие выходные.
– Тут происходят странные вещи, Дэнни. Некоторые – более странные, чем другие.
– Папа тоже здесь, с тобой?
– Нет, но мне жаль, что его нет.
– А Эш? Она тебя навещает?
– Я бы не назвала это так. – Мама прищурилась. – Она приходит и уходит, и иногда я, случается, вижу ее в такие моменты. Но она не здесь… не со мной.
– Зачем она приходит?
– Она не говорит.
– Ты ходишь с нею иногда? Я хочу сказать – на улицу?
Она косо посмотрела на меня, будто я попытался над ней посмеяться.
– Это мое место, – сказала она. – Этот дом. Я не могу его покинуть, даже если захочу.
– Но Эш может.
– Она скитается.
– Как это?
– Должно быть, это потому, что она не была привязана ни к чему… и ни к кому. Там, в прошлом.
– Та штуковина, которая была здесь. Животное. Оно тоже скитается?
Мать обняла себя за плечи, словно ей внезапно стало зябко.
– Понимаешь, Дэнни, я не знаю о многом, что происходит там, за этими стенами. Я здесь сама по себе. Я обречена быть здесь сама по себе.
– Я тоже не могу остаться здесь, мама.
– Да?
– Я должен кое-что сделать.
– Имеешь в виду там, на улице? – Мать подняла свою мокрую руку и погрозила мне пальцем. – Обещай мне, что будешь осторожен.
– А что? Что там снаружи?
– Чудовища… Люди. – Она вздрогнула, будто последнее было самым страшным из всего.
– Кто нам может что-нибудь сделать? Умереть мы не можем. Мы и так уже здесь.
Она печально покачала головой.
– Всегда есть возможность умереть еще раз. По-другому. Так же, как всегда имеется еще худший вариант того, что здесь.
Мама потянулась ко мне через грязный пол и похлопала мне по руке, как делала это, когда я был ребенком.
– Понимаешь, в этом месте можно умереть по-разному, но это здесь случается. И это ужасно.
Помолчав, она продолжала:
– Когда ты возвращаешься сюда в следующий раз, все остается по-прежнему. Ты снова оказываешься в своем здесь. За тем исключением, что с каждым разом все меньше солнца, меньше порядка, меньше надежды. Все меньше того хорошего, что ты еще можешь вспомнить с той поры, когда был живым.
Хорошее. Что для нее означало это понятие? Уверен, «хорошее» – это я. Но мать не могла думать обо мне и не думать одновременно об Эш. И мысль об этом доставила мне мучительную горькую радость.
Мама не всегда была такой. На фотографиях, которые были сделаны до нашего рождения, родители часто смеются, на них смешные шляпы в честь новогоднего маскарада. Папа кружит ее в каком-то танцевальном па, а она делает вид, что совсем потеряла голову. На одной из фотографий они буквально сияют от счастья и целуются у церкви в день венчания.
Лучший день ее жизни должен был быть где-то там. Начиная со встречи с папой и покупки дома на окраине тогда еще процветающего города. И, если я не ошибаюсь на этот счет, тогда все это означает для матери обратную сторону, темную изнанку той жизни. Она приговорена к одиночеству в доме, на приобретение которого отец потратил все, что мог себе позволить, обречена забываться от алкоголя в холодной ванне.
Ее ПОСЛЕ – это ад, посланный в наказание за нежелание признать очевидность. Ее пребывание здесь доказывает, что мы заслуживаем наказания и если не делаем того, что должны делать, и если совершаем какие-то поступки, зная, что поступаем неправильно.
Это касается и неправильной молитвы, и неправильной сделки.
– Я рада, что ты их носишь, – сказала мать, указав на часы на моей руке.
– Почему ты не передала их мне сама?
– Ты был в таком месте, куда я не могу попасть. Но вещи иногда могут проходить через барьеры, даже если мы не можем.
Я поднялся и подал ей руку, чтобы помочь встать, однако она отказалась. Похлопав ладонью по луже на полу, словно показывая, что ей и тут хорошо, она посмотрела на меня снизу вверх.
– Можно тебя попросить кое о чем, Дэнни?
– Конечно.
– Ты ведь знаешь, что Эш была со мной, когда я умерла, да?
– С тобой? Как?
– Здесь, в этой комнате. Возле ванны…
– И она тебе не помогла.
– Не помогала, нет. Скорее ее помощь заключалась в другом.
Мать посмотрела на меня как доктор, ожидающий, когда сделанная инъекция даст результат.
– Она утопила тебя?!
– Господь знает, это оказалось нетрудно.
– Мама! Боже мой!!!
– Самое забавное, что я подумала, будто она собирается помыть мне голову. У нее было такое почти доброе лицо. Почти ласковое…
– Она убила тебя!!!
– Она просто положила руку мне на голову и удерживала так под водой. Она не казалась ни сердитой, ни раздраженной, ничего такого. Не сказала ни единого слова. Это выглядело так, будто ей ужасно интересно смотреть, как я захлебываюсь, как изо всех сил хватаюсь за ее руку, чтобы вырваться на поверхность. Я, помню, видела ее прекрасное лицо и подумала: кажется, будто она смотрит телевизионное шоу. А потом я подумала: шоу, которое она уже видела.
Мама помотала головой, словно отгоняя воспоминание о розыгрыше, участником которого стала, и теперь ей предлагалось восхититься сообразительностью участников.
– Я собираюсь найти ее. – Мне показалось, что комната завертелась вокруг меня. – Я собираюсь остановить ее, чтобы она больше никому не могла причинить зло.
– Остановить ее?
– Поэтому я здесь. Надо положить этому конец.
– Но это и есть конец.
Я попробовал что-нибудь возразить, но как-то не нашел подходящих слов. В этой ситуации были неуместны реплики типа:
Мне очень жаль.
Ничего не поделаешь.
Она потеряла свою душу в день, когда родилась.
Прежде чем я открыл рот, чтобы ляпнуть что-нибудь подобное, мама сказала:
– Тебе лучше идти. Днем тут плохо. Но ночью… по ночам совсем не хочется выходить.
Я нашел на полке массажную щетку и расчесал ей волосы. Положил ей на ноги сухое полотенце. Склонился, чтобы поцеловать ее в щеку. Она удивила меня, когда повернулась ко мне, чтобы ответить на поцелуй.
– Прощай, мама.
– Пожалуй, я не буду отвечать тебе тем же, если ты не против, – улыбнулась она. – Я постараюсь сохранить подольше мысль о том, что ты можешь когда-нибудь вновь навестить меня.
Она отвернулась от меня и стала смотреть в маленькое прямоугольное окошко ванной комнаты, где виднелись только клубы тумана, которые колыхал, но так и не мог разогнать завывающий ветер.
– С днем рождения, Дэнни, – прошептала она.