Глава 17
В тот вечер, прочитав Эдди несколько первых страниц из его новой книги, мы с Уиллой открыли шампанское, которое один из ее друзей оставил нам в качестве свадебного подарка, и засиделись допоздна. Это помогло забыть образ Эш, сидящей напротив меня за столиком в кафе «Зинг», и даже еще более страшное видение сестры, спускающейся от алтаря. Искрящаяся сладость вина, возможность смотреть на Уиллу, ощущение тепла, исходящее от ее ладони, лежащей у меня на коленке, – все это стерло мрачные воспоминания. Почти…
– Будем здоровы! – Уилла подняла свой бокал.
– Мы вроде уже чокались, – улыбнулся я.
– А ты не можешь сделать это дважды?
– С тобой я готов делать все, что угодно, хоть целую ночь.
– Мне нравится, когда ты делаешь грязные намеки, мистер.
От любви глупеют. Я не знал этого прежде. Но и становятся мудрее, и вообще в вас что-то меняется, и не всегда это дает ощущение комфорта. Но в тот момент, слегка опьянев рядом с любимым человеком, мне захотелось дурачиться. Стать озорным мальчишкой, которым я никогда не имел шанса побыть.
А почему бы и нет?
Все так и происходит.
Счастье, которое я испытывал, находясь рядом с Уиллой и Эдди, напоминало мне, как мало его было в моей жизни. Что вызывало закономерный вопрос: почему это было так?
А вот и ответ.
Рука, выливающая на меня кофе. Поднятая вуаль.
– Уилла!
– М-м-м…
– Я тебя люблю! – Я постарался отбросить мрачные мысли.
Очень мало людей могли мне поверить, если бы я сказал, что моя давно умершая сестра каким-то образом сбежала с того света. И я допускал, что Уилла вполне могла бы оказаться среди них. Но я не собирался ей ничего говорить.
Мне хотелось защитить ее. И Эдди. Пусть они не знают о том, что я видел и что готов терпеть сам. Это было самым главным. Я буду делать то же, что и всегда: постараюсь удержать Эш в границах моего мира, буду хранить в тайне зло, исходящее от нее, чтобы оно могло коснуться только меня.
Таким был мой план.
Это никогда не срабатывало, – вмешалось мое прежнее «я», видимо еще не подпавшее под влияние шампанского. – Почему оно должно получиться теперь?
– Я тебя тоже люблю, – сказала Уилла и прикоснулась своим бокалом к моему в третий раз.
После моего сердечного приступа, решив прибраться в доме, Уилла сказала, чтобы я не вмешивался не в свои дела и не мешал ей, поскольку она лучше знает, как вести хозяйство. Жена говорила как домохозяйка, ревниво оберегающая свои домашние владения от вторжения невежественных варваров, однако я знал, что за ее шутливым тоном скрывается неподдельная тревога о моем здоровье и желание оградить от чрезмерного напряжения. В особенности от необходимости бегать вверх-вниз по лестнице. Как и все здания старого Кембриджа, построенные в колониальном стиле, наш дом был узким и высоким. Такими же узкими были и лестницы в нем. Поднимаясь по ним, приходилось задирать ноги выше, чем обычно, так что прогулка от кухни или гостиной на второй этаж в ванную либо спальню превращалась в своеобразную тренировку по спортивной ходьбе. Особенно внимательным приходилось быть на крохотной лестничной площадке между первым и вторым этажами, поскольку в этом месте лестница круто поворачивала направо, и это место требовало особой виртуозности, если держишь в руках ведро или пылесос.
Именно там я и столкнулся с Уиллой. Она спускалась на первый этаж с корзиной грязного белья, а я поднимался наверх.
– Ну, и куда это мы направляемся? – поинтересовалась она.
– Эдди у себя?
– Читает. А что?
– Уилла, я хочу с тобой серьезно поговорить.
– Звучит солидно. А ведь еще и недели не прошло, как мы поженились.
– Мы не можем дальше так жить.
– Жить как?
– Когда я пациент, а ты сиделка, уверенная, что я должен лежать в постельке. Я чувствую себя бесполезным и никуда не годным.
– Ну, «бесполезный» – это преувеличение.
– Но люди так не живут! По крайней мере, я бы не хотел, чтобы у нас было именно так.
Я ожидал, что она опять начнет ерничать, однако Уилла неожиданно пошла на попятную. Ее выдал нос, его совершенно очаровательный кончик слегка шевельнулся, и это означало, что дальнейшее, по ее мнению, заслуживает самого серьезного отношения.
– А как бы ты хотел, чтобы у нас было?
– Я хочу, чтобы мы были настоящей парой. Семьей! – Я несколько разволновался. – Не прятаться один за другого, а делать все вместе, как остальные нормальные люди! А прямо сейчас я был бы счастлив просто постирать это треклятое белье!
Ей это не понравилось, однако она, видимо, решила, что подобную помощь придется принять. В итоге она передала мне корзину.
– Ты спятил, – подытожила она. – Иди!
Спустя пару минут, всем своим видом показывая, что не собираюсь мешкать, я слетел на два пролета лестницы вниз, в прохладу пустынного подвала. Прачечная находилась в самом конце дома, далеко от лестницы. Простое помещение, обитое гипсокартоном, с дверью из клееной фанеры и обычной 100-ваттной лампочкой, свисавшей с одной из потолочных балок. Мне всегда нравилось это помещение. Даже когда я жил один, я закрывал дверь и не спеша закладывал вещи в стиральную машину, отмерял моющие средства, выбирал режим стирки, а потом с наслаждением вслушивался в умиротворяющий плеск набирающейся в барабан воды.
Сушилка также имела свою прелесть. Через стеклянный иллюминатор дверцы можно было видеть уютное повторение всего процесса просыхания исподнего белья и футболок. А если смотреть достаточно долго, то становилось заметно, насколько неуловимо меняются предметы с каждым поворотом барабана, насколько уникален каждый его подъем и спуск. Штанины взлетали, словно ноги пловца, уходящего под воду. Носок прилипал к стеклу, будто умоляя о пощаде.
Или вот это.
В стиральной машине я не заметил эту ветровку. Белую, с зелеными полосками на рукаве. Она почему-то показалась мне знакомой, хотя я не знал, откуда ветровка взялась. Нейлоновая спинка, воротник из хлопчатобумажной ткани. В наше время можно увидеть многих, кто носит подобные старомодные вещи, но я не из их числа. Может, Уилла купила ее где-нибудь на распродаже?
Я уже направился к лестнице, но что-то в сушильном агрегате привлекло мое внимание. Какой-то глухой стук изнутри, будто туда попали монеты или машинка Эдди.
Вот только начался этот стук посередине цикла. Ровно в тот момент, когда я поднял руку, чтобы выключить свет и пойти вверх по лестнице.
Вместо того чтобы выключить свет, я отключил сушилку. Она остановилась, вещи свалились в одну кучу.
Прежде всего, я заметил, как нагрелся агрегат. Собственно, так и должно было быть. Индикатор рядом с надписью «Горячо» горел красным светом. Однако было во всем этом еще нечто. Воздух выходил из сушилки так, словно там дышало живое существо.
Я наклонился и попробовал открыть дверцу. Она подалась буквально на четверть дюйма и тут же присосалась обратно.
Тогда я взялся за ручку обеими руками и потянул на себя.
Наружу вырвался такой обжигающий воздух, что мне показалось, будто в глаза швырнули пригоршню детской присыпки. Еще бы, в этой печи простыни жарятся при температуре в пятьсот градусов.
А потом я увидел, что ветровка шевелится.
Конечно, могло так оказаться, что она просто лежала последней и сейчас легкий материал, из которого ее пошили, опускался поверх чистого хлопка. Вот только двигался этот материал сам по себе. Ветровка лежала поверх остального белья, и было отчетливо видно, как один ее рукав выпрямился и вся куртка подтянулась вслед за ним на пару дюймов ближе к открытой дверце.
Тот же самый ежедневный мираж.
Такая штука, которую стараешься выбросить из головы сразу, как только она произошла.
Потом ветровка вновь шевельнулась.
Второй ее рукав выпростался из-под кипы белья и, будто человеческая рука, вытянулся вперед. Отчетливо стали видны зеленые и белые полоски.
Это мои любимые цвета.
Голос прозвучал ниоткуда, так всплывает в памяти забытое имя давнего знакомого, которого вы уже давно перестали вспоминать.
Цвета моей школы.
Я схватил один рукав за манжет, почувствовал, как он скомкался у меня под пальцами. Но, едва я потянул за него, как рукав начал расширяться, затвердевать прямо на глазах. Словно что-то росло внутри куртки, наполняя плечи, грудь. Казалось, ее надувают, как воздушный шарик. Вот взметнулся и распрямился и другой рукав.
– Проклятье!
Я выпустил ткань, отшатнулся, а затем всем телом навалился на горячую поверхность и захлопнул дверцу. Металлический звук удара, казалось, разнесся по всему дому.
Ветровка скорчилась и задрожала.
Рукав, который я держал за минуту до этого, шелестя нейлоном, вытянулся на полную длину и высунулся из барабана. Затем завис примерно в футе от пола. Некоторое время ничего не происходило, будто он размышлял, что делать дальше. Змея, ожидающая, пока мимо пройдет жертва.
А потом вновь началось шевеление. Что-то круглое и выпуклое двинулось внутри рукава по всей его длине.
И наконец, это «что-то» вылезло из обшлага. Похожее на твердый костяной набалдашник, с серыми ногтями, черное по всей длине и влажное от мерцающих капель. Затем оно показалось полностью. Обгоревшая человеческая рука с растопыренными пальцами.
Я спиной прижал дверцу сушилки, и тут раздался стон, словно «оно» протестовало против такого обращения. Но я не двинулся с места, не побежал. Я стоял, загипнотизированный рукой. Ее движения напоминали танец кобры, собирающейся броситься в атаку.
Теперь к своему двойнику присоединился второй рукав. Они оба вылезли из сушилки, изогнулись в локтях так, чтобы руки расположились на полу. Шлюзы открылись. Остальная часть ветровки наполнилась плотью, материализовалась.
Включая голову.
Она показалась из воротника, как черепаха высовывает свою голову из панциря. С половины черепа слезла кожа, и была видна окровавленная кость. Матово блестели волосы, когда-то светлые, но теперь спекшиеся и черные от сажи.
Она стояла передо мной.
Бело-зеленая ветровка застегнута на всю длину до горла. С левой стороны, у сердца, герб школы Дондеро.
Вперед, дубы, вперед!
Лозунг нашей школы. Его распевали на трибунах во время матчей, а сейчас он звучал у меня в мозгу. Эш насмешливо напевала призыв девчонок из группы поддержки. Она никогда не была ее участницей, да и никогда не стала бы частью чего-то настолько легкомысленного и живого. Но сейчас она махала руками передо мной так, что ее пальцы едва не задевали мое лицо.
Впере-е-од… ДУБЫ!
Она остановилась. Сделала такое разочарованное лицо, словно хотела сказать: «Я думала, ты будешь счастлив, что увидел меня». Лицо тем более страшное, что обгоревшая кожа клочьями свисала на переносице, а щеки и подбородок почернели от гари.
«Уходи», – хотел я сказать, но вместо этого произнес:
– Как поживаешь?
Эш пожала плечами, при этом они почти коснулись ее свисающих мочек.
Так же, как всегда. Но теперь я – выпускница.
Слова звучали так близко, что их можно было чувствовать лучше, чем слышать. Их звук был похож на скрип песка, который раздается, когда вы лежите на пляже и поворачиваете голову.
Раньше ты был моей дверью. Если ты думал обо мне, вспоминал меня, я могла войти в эту дверь, – она сделала полшага в моем направлении. – Но теперь часть меня находится здесь. Я подставила ногу и не дала двери захлопнуться. Теперь я могу приходить и уходить. Могу говорить, гулять, толкать, тянуть и… кусать. Совсем как прежняя!
Она сделала еще один шаг навстречу мне. Ее разлагающиеся ступни оставляли мокрые следы на бетонном полу.
– Раньше ты не выглядела так, – сказал я.
– Не выглядела как?
– Обгоревшей…
– Это случается с теми, кого бросают в горящем доме.
– Я не бросил тебя там!
– Ты бросил меня. Ты оставил меня умирать в подвале того дома.
– И поэтому ты пытаешься утащить меня назад? Из-за того, что ты думаешь, будто я сделал что-то не так?
– Это ошибка, которую нужно исправить.
Эш подняла руку, и я застыл, ожидая, что она прикоснется ко мне.
– Дэнни, то, что ты жив, – это гребаная ошибка!
Ее рука коснулась выключателя на стене.
– Но ты можешь прямо сейчас начать исправлять ее. Ты можешь мне помочь…
Она выключила свет.
В темноте я мог слышать ее дыхание.
Этого я тоже не мог припомнить с прошлых ее появлений. Тогда у нее не было потребности дышать. А теперь она, казалось, вспоминала забытые навыки. Вдох-выдох, снова вдох… До меня донеслось теплое зловоние ее внутренностей.
– Почему?
Тот самый вопрос, заданный тем же надтреснутым голосом, которым я задавал его, когда мы были детьми. Одно слово, предполагающее множество других.
Зачем ты со мной так поступаешь?
И она ответила мне. Голосом мертвых. Ясным, отчетливым, но все-таки бездушным и пустым. Будто звучание слов, записанных на магнитный носитель, сказанных однажды в другое время и в другом месте, а сейчас воспроизведенных, чтобы компенсировать то, что они не были сказаны прежде.
Мы ведь двойняшки, Дэнни. И всегда будем ими. А близнецы помогают друг другу.
Она прижалась ко мне в темноте.
Близнецы не могут разлучиться.
Зашуршала ее ветровка, прикоснувшаяся к моей грудной клетке. Сквозь материю я почувствовал, как сместились и вновь вернулись на свое место ее поврежденные ребра и ключицы. Эш приподнялась, потянулась ко мне и коснулась ладонью моего лица. Ее кожа была на ощупь жестче лошадиного хвоста.
– Не надо, пожалуйста…
Ее указательный палец нашел мои губы, скользнул между ними. Кисловато-тошнотворный горький вкус…
Потом – средний палец… Мизинец… Она сминала мой язык, будто собиралась засунуть мне в рот всю свою руку, будто собиралась проскользнуть в меня сама целиком, как только что пролезла в рукава своей куртки.
И тут я ослеп.
Вспышка яркого лимонно-желтого света. Слишком яркого, чтобы можно было что-то разглядеть. И голос Эдди.
– Дэнни, что случилось?
Я сфокусировал на нем свой взгляд. По его глазам понял, что Эшли больше тут нет.
– Пошли наверх, – сказал я.
– Может, позвоним врачу или что-нибудь такое?
– Нет. Но, полагаю, нам лучше бы уйти. Прямо сейчас.
– Ладно…
Он шел рядом со мной до самой лестницы, которая вела из подвала, и там я сказал то, чего не следовало говорить: я попросил Эдди не рассказывать матери о случившемся. Попросил сказать, что он направился вниз, чтобы посмотреть, все ли со мной в порядке, а я в это время шел ему навстречу, так что – все прекрасно. И никаких проблем. И не было никакого полуспятившего Дэнни на полу прачечной, в комнате с выключенным светом.
– Просто она будет волноваться, понимаешь? – сказал я, пропуская Эдди вперед.
– Ясное дело…
– Значит, договорились?
– Заметано!
Я собрался последовать за Эдди, когда он, стоя на второй ступеньке, вдруг обернулся. На его лице была написана неприкрытая тревога. И бисеринки пота. Серебряные капельки усеяли весь его лоб.
– Кто это был? – спросил он.
– Извини, о чем ты?
Мальчик бросил взгляд наверх, чтобы убедиться, что на лестнице никого нет, а потом посмотрел мне в глаза.
– Могу сказать, что ты не хочешь говорить об этом. Всякий раз, когда я собираюсь открыть рот, чтобы спросить тебя, на твоем лице появляется выражение типа: «Не делай этого». Но я не думаю, что смогу молчать дальше.
– Ладно-ладно… Ну, так о чем мы будем говорить сейчас?
– Об этой ведьме… – сказал он.