Глава 16

Джеки высадила Эрику на улице напротив мэрии. Эрике было небезопасно находиться в такой близости от источника городских законов.

– Спасибо, – сказала Эрика, открывая дверь машины.

– Эй, – отозвалась Джеки. – Да не волнуйся ты. Спасибо за деньги.

– Ты хорошая, Джеки Фиерро, – последовал ответ. – И это делает мир опасным для тебя местом.

Снова захлопали крылья, и воздух позади Эрики наполнился темной дымкой. Как только она развернулась и выбралась из машины, рост ее стал метра два – гораздо больше, чем поместилось бы в малолитражке Джеки.

– Будь здорова, – раздались голоса, когда ее ноги, а потом и тело слились с тротуаром. – Если не получится, Джеки, просто будь. Просто продолжай быть. – После чего все слилось с землей.

– Зачем было подвозить, если ты могла сделать вот так? – вздохнула Джеки.

Она пересекла улицу и поставила машину на небольшой парковке, зарезервированной для желающих попасть на прием к мэру или ищущих возможности предать себя капризам или немилости Городского совета.

Мэрия представляла собой величественное здание, когда с него полностью снимали черный бархат, укрывавший его каждую ночь. В перерывах бархат лежал свернутым на желтеющей лужайке. Джеки прошла сквозь увенчанный аркой вход, не потрудившись отметиться у стоявшего у двери охранника. На охраннике была маска, блокировавшая слух и зрение, чтобы он не увидел и не услышал то, что ему нельзя было видеть и слышать. Даже если бы она и попыталась отметиться, это лишь прибавило бы досадных минут к и без того неудачному дню.

Единственный путь к офису мэра пролегал мимо входа в Городской совет. Она преодолела этот путь как можно быстрее, смяв бумагу в кулаке. Двери были открыты, и она видела уродливые силуэты и слышала хищное повизгивание заседавшего Городского совета. В коридоре пахло мелом и палеными волосами.

Согласно недавно принятому закону единственно возможным способом оспорить штраф за превышение скорости была явка в Городской совет, и в результате граждане стали оплачивать штрафы, выписанные, когда они даже не вели машину, а смирно сидели на скамейке или же спали в своей постели. Лучше плата, чем Расплата – таково было общее мнение.

И тут Джеки представила себе, что оказалась в зале Городского совета. Кто может постичь степень опасности и муку посещения Городского совета? А кто может смириться с приставшим к руке листком бумаги, который разрушает не только душевное равновесие, но, возможно, и саму жизнь? Решит ли хоть каким-то образом Городской совет ее проблему? Может, в конце концов, так будет лучше?

Откуда-то со стороны стола в зале заседаний, среди членов совета, собравшихся на совещание, послышалось тихое хныканье и громкий треск. Джеки решила ускорить шаг.

Офис мэра помещался наверху, в той части здания, которая была украшена деревянными панелями и помещенными в рамки фотографиями маяков. Секретарем мэра оказался пожилой мужчина. Он с улыбкой кивнул, когда она объяснила цель своего визита, и указал ей на один из стоявших вдоль стены стульев с бархатной обивкой.

Возможно, наконец-то она оказалась там, где ей смогут помочь. Сидевший за столом пожилой мужчина жестом указал на дверь, потом поднял растопыренную пятерню и снова кивнул.

– Ничего страшного, я подожду.

Она взяла со стоявшего перед ней столика журнал. «Десять способов заново украсить ваш круг из кровавой яшмы». «Как сбросить вес, не сбрасывая со счетов свою бренность». «Рецепт торта, который попытаются испечь лишь те, кто ненавидит правительство. Высылайте нам ваши лучшие кулинарные фото, и мы вас заберем». Вот такая скучища, но хоть какое-то развлечение, пока мэр готовится ее принять.

Пожилой мужчина тихонько постучал по столу, чтобы привлечь ее внимание, после чего указал раскрытой ладонью на дверь.

– Спасибо, старина. Вы просто душка, проболтала бы с вами целый день.

Он пожал плечами, снова повернувшись к стульям и предоставив ей самой открывать дверь, что оказалось непросто. Дверь выдалась из тех, что требовали легкого кровотечения.

– Уф, – выдохнула Джеки, входя в кабинет. – Вот ведь дура я какая, все думаю «от себя». Нет, «к себе». И совсем забыла просто «истечь кровью». Надо было бы хоть табличку прибить или еще что-то придумать.

Мэр, Дана Кардинал, сидела в окружении показного официального великолепия. Ее силуэт за ярко освещенным столом с разбросанными среди света и тени бумагами выделялся на фоне венецианских окон. Все было обставлено так, чтобы подчеркнуть значимость и авторитет хозяйки кабинета.

– Бывает, я соглашаюсь, но попробуйте что-то решить в этом здании, – произнесла мэр.

– Ну да, конечно. Не хотела сказать, что вы делаете что-то не то и не так.

– Нет, хотела. И это хорошо. Если нас нельзя судить по нашим делам, нас нельзя судить вообще. И позволь тебе сказать. – Мэр повернулась к ней лицом и поставила локти на стол. – Нас можно судить. Еще как можно. Итак, Джеки, ты пришла ко мне. Тебя что-то беспокоит?

Джеки села на стул напротив стола мэра и проделала манипуляции с листком бумаги. На пол, обратно в руку, разорвать на куски, обратно в руку. Мысленно сжечь в пламени. Обратно в руку. Мэр задумчиво кивала без какого-либо намека на удивление.

– Да, вот так, – сказала Джеки. – Но это не все. Вот еще что: я не уверена, что вообще когда-то была в доме у своей мамы. Она спросила, помню ли я детство. А я не помню. Не помню, Дана.

Джеки швырнула листок в стоявшую у стола дубовую урну ручной работы. Комок бумаги ударился о ее краешек и скатился вниз. Джеки положила руку с бумагой на стол.

– Я не могу написать ничего, кроме «КИНГ-СИТИ». Не могу думать ни о чем другом, – продолжила она. – Похоже, мне надо туда ехать, но никто, кажется, не знает, нужно ли мне туда ехать и смогу ли я это сделать.

Мэр улыбнулась утешительной, но не очень счастливой улыбкой и посмотрела в окно на быстро угасавший день.

– Джеки, все это серьезные проблемы. Не хочу говорить тебе, что это проблемы несерьезные. Однако хочу извиниться, если смогу сделать для тебя лишь это. Тут довольно напряженная обстановка, сама видишь. – Она помахала рукой, подчеркивая абсолютную тишину в кабинете. – У меня болен брат. Мы не знаем точно, что с ним. Хотелось бы оказаться дома и ухаживать за ним, но мне приходится сидеть в мэрии. Мы не уверены, что произойдет, если я не стану ходить сюда каждый день, однако считаем, что если что и защищает нас от неуемной ярости Городского совета, так это ежедневное присутствие мэра в мэрии. И потому я здесь. Ради блага своего города. У моего брата температура и озноб. Он говорит, что видит огоньки в пустыне. Я сказала ему, что все мы видим огоньки в пустыне. Он отвечает: нет, другие огоньки. Не те, что мы обычно видим. Исчезающие и появляющиеся низко висящие светящиеся пузыри. Не знаю, что на это сказать.

– Низко висящие светящиеся пузыри? Да ведь я…

– Он прижимает к груди листок бумаги. Не хочет нам его показывать. Говорит, что не хочет, чтобы мы увидели то, что у него есть. Всегда думает о других, даже когда ускользает. Он ускользает от нас, Джеки. Да еще надвигается большая ярмарка вакансий. Надо ставить палатки. Всякие загадочные организации хотят поставить палатки в самом выигрышном месте, чтобы склонить молодежь Найт-Вэйла к исчезновению, или заставить взять на себя вину за преступление, или, в лучшем случае, стать членами в загадочной организации.

– У вашего брата есть листо…

– Извини, Джеки. Не хотелось жаловаться. – Мэр покачала головой, потом кивнула, затем снова покачала головой. – Нет. Да. Мне хотелось пожаловаться. Больше мне пожаловаться некому. Я молода, Джеки. Это тебе обо мне известно?

– Конечно.

– Да. Я молода. А работа эта тяжелая. Не знаю, смогу ли я тебе помочь, потому что, если честно, мне стоит больших усилий держать все это в порядке. Но это тоже моя работа. Меня избрали мэром. Избрали, и поэтому я стану служить городу, насколько хватит сил. А это значит – помогать людям вроде тебя, когда они приходят ко мне за помощью. Извини, Джеки, я плохой мэр.

– О нет. – Джеки запнулась. – Нет, вы прекрасно справляетесь. – Она перегнулась через стол и протянула руку.

Мэр ее не приняла. Несколько секунд она продолжала смотреть в окно, спрятав свой гуманизм и задумчивость за сдержанно нахмуренными бровями – единственный честный мазок на скучном полотне. Наконец мэр взяла себя в руки и придала своему лицу более официальное и казенное выражение – безупречную полуулыбку.

– Давай начнем сначала. Джеки, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе. Возможно, я не смогу помочь тебе. Так чаще всего и бывает. Но я всегда пытаюсь.

– Это здорово, спасибо.

Мэр потерла руки.

– Кинг-Сити становится проблемой для Найт-Вэйла. Я знаю, что на руках появились бумаги, и в городе ощущаются смущение, досада и страх. Нет, не страх. Беспокойство. Присутствует беспокойство.

– Я не боюсь и не беспокоюсь. Я рассыпаюсь. – Джеки повертела последнее слово на языке и убедилась, что это то, что надо, поэтому и повторила его. – Я рассыпаюсь.

– Я не знаю, почему Кинг-Сити стал связан с Найт-Вэйлом. Некоторые места обладают таинственной связью с нашим городом. Крохотный рыбацкий поселок в России. Наш недружественный сосед Дезерт-Блаффс. Этот внешний мир пустыни, многие месяцы подстерегавший меня. Мы не всегда можем сдерживать внешний мир.

– Значит, мне надо ехать в Кинг-Сити?

– Конечно.

– Вы так думаете? – Джеки радовалась, что нашелся некто авторитетный, кто может сказать ей, что делать.

– Возможно, нет. Я даже не уверена, существует ли он в реальности. Он может оказаться просто мыслью на бумаге.

– Но я говорила с…

– Я не знаю, что такое Кинг-Сити, – продолжала мэр, зевая. – Я много чего не знаю. Я твердо знаю, что у Найт-Вэйла всегда будут проблемы. Их слишком много. Обычно они решаются. Частенько они лишают жизни многих людей, но что такое жизнь, если не смерть, которая еще не произошла?

– Рождение, которое уже произошло? – машинально спросила Джеки.

Мэр рассмеялась. Смеясь, она выглядела по-другому, но тут она перестала смеяться и стала выглядеть по-прежнему.

– Спасибо, Джеки. Это то, что надо. Теперь о тебе. Так вот. Я знаю, ты пришла сюда в надежде, что у меня найдется ответ или совет, который исправит положение.

– Так…

Мэр встала, прощаясь. Джеки тоже встала, капитулируя.

– Ты говоришь, что у тебя рушится жизнь. Твоя жизнь не может разрушиться. Это твоя жизнь. Ты ее не лишилась. Она просто стала другой.

– А к своему брату вы так же относитесь? Считаете, что его жизнь не может разрушиться? Что она просто стала иной?

Дана моргнула.

– Да, – ответила она. – Полагаю, что да.

– Звучит убедительно, но я хочу вернуть свою прежнюю жизнь, какой бы она ни была.

Дана покачала головой:

– Знаешь, Джеки, до того, как стать мэром, я была стажером на городской радиостанции. Единственной из стажеров, переживших ту программу. Стажировка на радиостанции – очень опасная работа. Но бывают дни, когда я сижу в этом кабинете, облеченная ответственностью, не соответствующей моему возрасту, работаю в системе, которую едва понимаю, и тоскую по тем дням, когда была стажером. По крайней мере, мне было позволено оставаться молодой. По крайней мере, мне позволяли быть Даной, а не мэром Кардинал.

– Надеюсь, с вашим братом все будет хорошо, – сказала Джеки.

– Он станет таким, каким станет. И мы все научимся мириться с тем, что нас ожидает.

Джеки попрощалась, молча бросив на мэра взгляд.

– До свидания, Джеки, – вслух произнесла мэр.

Джеки потянула дверь на себя. Та не поддалась. Джеки толкнула дверь. Та не поддалась.

– Ах, ну да. Господи, тут и вправду должна быть табличка, – произнесла она, кровоточа.

Вернувшись в отделанную деревянными панелями приемную, Джеки увидела за столом светловолосого мужчину с широкой улыбкой на лице.

– Эй! – окликнула она его.

– Да? – отозвался он, его голос – сама предупредительность.

Это был не тот человек, которого она видела, когда вошла сюда. Она не знала, где видела его раньше, но от его вида ей стало не по себе.

– До вас тут сидел кто-то другой, да? Такой молчаливый старичок?

– Нет-нет, – ответил он, продолжая улыбаться. – Здесь всегда сижу только я. Хорошего вам дня, ладно?

– Конечно. Ладно, – сказала Джеки.

Когда она спускалась по ступенькам, он достал несколько бланков и взял ручку. Молча улыбаясь, он смотрел на бланки, так ничего и не написав. На этот раз, проходя мимо дверей Городского совета, Джеки даже не вздрогнула. Теперь этот жуткий совет казался ей менее пугающим, чем тот факт, что никто, похоже, не мог ей помочь, а меньше всего – она сама.