Глава 35. Лилиан

Мы сидим на полу в комнате управления и разбираем обгоревшие документы. Нам нужны ответы. Приступ тошноты прошел, и голова уже не так пульсирует от боли. И, что важнее всего, из носа больше не течет кровь. Если Тарвер и заметил, что со мной случилось, когда я оказалась рядом с запертой комнатой внизу, то ничего не сказал. И спасибо ему за это. Разгадка этой планеты, шепотов, возвращения домой кроется за той дверью, и мы откроем ее, даже если из-за этого я снова умру.

Я с трудом сдерживаю рвущийся наружу истерический смешок.

Если из-за этого я снова умру. Даже если так – какая разница?

Впервые у меня нет ощущения, что жестокие рисунки на стенах за мной наблюдают. Поначалу они казались угрозой или предупреждением о том, что хранится за дверью. Но теперь они отражают мои жестокие мысли.

Архивные документы разбросаны по всей комнате: одни обгорели во время пожара, который быстро погас в бетонном здании, другие разбросаны на полу или засунуты в мусорные корзины, будто люди убегали отсюда в спешке.

Мы собрали как можно больше бумаг и вчитываемся в каждую строчку, чтобы найти какую-нибудь подсказку или хотя бы пароль к двери внизу.

Тарвер сидит, ссутулившись, его взгляд прикован к странице. Он решителен, сосредоточен. Отчасти мне хочется сесть с ним рядышком, провести рукой по его волосам, поцеловать в лоб и отвлекать, пока он не расслабится.

Но я сижу на месте. И не важно, как сильно горит во мне это желание – я не могу дотронуться до Тарвера.

Такая неполноценная жизнь – пытка. Я будто пленница в своем оцепеневшем безжизненном теле. И теперь мне осталось лишь вернуть Тарвера домой.

Я снова оглядываю разбросанные вокруг нас бумаги. На каждой странице напечатана эмблема папиной компании. Я не могу не смотреть на нее: в голове крутятся мысли о человеке, которого, как мне казалось, я очень хорошо знала. Хотелось бы верить, что он не знает об этой станции, не знает, что «Компания Лару» скрывает от него загадки и ужасы заброшенной планеты. Но я знаю отца, знаю, что он следит за всем в собственной компании. И это он спрятал планету.

– Тут постоянно упоминается «пространственный разлом».

Голос Тарвера отвлекает меня от невеселых мыслей.

– Пространственный? Имеешь в виду в гиперпространстве? – Я опускаю взгляд на страницу, пытаясь сосредоточиться. Но в документах ничего полезного – только перечень припасов и провизии.

– Возможно. – Карие глаза Тарвера изучают документ. – «Икар» что-то выдернуло из гиперпространства. Возможно, тут есть какая-то связь.

Сквозь страницу, которую он держит, просвечивает папина эмблема.

– Значит, это не совпадение, что мы потерпели крушение на видоизмененной планете – папиной планете.

– Судя по всему, да. – Он умолкает, но потом, вдруг встревожившись, подается вперед. – Вот, слушай: «Дальнейшие попытки воссоздать пространственный разлом с помощью мощных орбитальных отражателей завершились неудачей как здесь, так и на Эйвоне». Что это значит? Я был на Эйвоне несколько месяцев.

Я откладываю свою стопку страниц, иду к Тарверу на другую сторону комнаты и рассматриваю обгоревшие бумаги.

– Тут говорится о зеркальной луне? Видимо, «мощный орбитальный отражатель» – это она и есть. Зеркала в небе, чтобы ускорить видоизменение. Даже если температуру поднять всего на один-два градуса, то сроки видоизменения изменятся на десятилетия.

– А каким тогда образом из-за зеркальной луны возник разлом? Где-нибудь говорится, что он собой представляет?

Он берет еще одну страницу, сдувает с нее слой пепла и читает текст.

– «В результате разрушения пространственного разлома будет высвобождено огромное количество энергии, характер которой нельзя определить, но по ориентировочным данным это смертельно опасно. Строго запрещаются попытки вступления в физический контакт с данными объектами».

– Значит, как в гиперпространстве. – Разрозненные звенья цепочки наконец складываются воедино. Я пытаюсь объяснить, но у меня заплетается язык. – Когда «Икар» что-то выдернуло из гиперпространства – там были потоки энергии. Помнишь, я тебе говорила, что эти мощные потоки энергии высвобождаются, когда корабль входит в гиперпространство или выходит из него? Как правило, к этому готовятся, усиливают защиту. И вот этот пространственный разлом, о котором они пишут… он такой же, как в гиперпространстве. Способ попасть в другое измерение, но без космического корабля.

– Люди из компании узнали, как попасть в другое измерение? – тихо спрашивает он.

– Да, но разлом этот неустойчивый. Потому и опасно путешествовать через гиперпространство: разломы так и норовят закрыться – это их естественное свойство. Исследователи нашли способ держать его открытым, но стоит его коснуться – и он закроется. И тогда высвободится мощный поток энергии, как тот, что сжег электрические сети на корабле. А то и чего похуже случится.

Тарвер качает головой и опускает взгляд на страницу.

– «Длительное извлечение исследуемых объектов зависит от устойчивости разлома…» Дальше не прочитать – сгорело.

– «Извлечение исследуемых объектов», – повторяю я. – Они вытягивали что-то из другого измерения и ставили опыты. Но какие? И где этот разлом?

– Спорю на что угодно – за той дверью. Но мне интересней узнать, что это за «исследуемые объекты».

– О чем ты?

– Вот об этом. – Он тянется к стопке за спиной и вытаскивает из нее страницу. Вернее, это четверть страницы – остальное сгорело, но в уголке что-то написано. Он протягивает ее мне.

– «Исследуемые объекты проявляют выдающиеся телепатические спо…» – строка обрывается, но я нахожу продолжение. – «…поэтапные жизненные формы… на основе энергии… не-физические… временное преобразование энергетической материи…»

Остальной текст сгорел, и у меня на ладони остаются черные пепельные разводы.

– Шепоты?..

– Шепоты, – соглашается он.

У меня голова идет кругом. Где-то здесь, в обгоревших документах, оставшихся от папиных тайных исследований, есть ответы. Эти существа, подопытные «исследуемые объекты», привели нас сюда. Если это на самом деле так, то мы с Тарвером не сильно от них отличаемся – мы все оказались в заброшенном мире.

– Знать бы, что они хотят. Может, они проведут нас за дверь?

– Мы справимся.

Он поднимает голову и встречается со мной взглядом. У него подрагивают губы, будто он хочет сказать что-то еще, но я и так понимаю.

Вместе. Мы справимся вместе.

Я отворачиваюсь, пока он не заговорил. От одного его взгляда по телу разливается жар. Он так в меня поверил за столь короткое время… Он думает, я не замечаю, что он следит за каждым моим движением, как тянется к моей руке, но одергивает себя.

Он нетерпелив, но не настойчив: хочет меня вернуть, но выжидает. Он думает, что у нас есть время.

Но я-то понимаю, что шепоты сказали мне внизу.

Они вернули цветок, но в то же время нет – как и меня. Я здесь, но меня здесь нет. Возможно, они потратили слишком много сил, чтобы мигать светом, и отвлеклись от цветка – поэтому он превратился в пыль. Слова на обгоревшем листе бумаги: временное преобразование энергетической материи. Долго ли еще я проживу?

Хватит ли времени, чтобы вернуть Тарвера домой? Я пытаюсь представить, как развеиваюсь на ветру, распавшись на крупицы, превращаюсь в пыль, как цветок. Было бы куда проще это вообразить, будь я совсем ненастоящей, всего лишь копией девушки, которая здесь была. Но я помню каждое мгновение своей жизни – жизни Лилиан. Достаточно ли одной только памяти?

Еще меня терзает мысль о платье: она постоянно всплывает в голове. Знаю, что и Тарвер о нем думает. Я выбросила это платье в прачечной на «Икаре», когда нашла одежду поудобнее. Каждая прореха, каждая дырка на шелке совершенно такая же, как на подлинном платье. По ним можно даже проследить весь мой путь: вот эта дырочка появилась, когда я зацепилась за колючку – тогда мы смотрели, как падает «Икар». А вот здесь я его порвала, когда карабкалась на дерево, чтобы спрятаться от дикого кота. Каждая дырка, каждое пятно свидетельствуют о том, через что я прошла. Только это другое платье.

Чью же историю рассказывает это самозваное платье?

– Я хочу увидеть тело.

Мы оба вздрагиваем и вскидываем головы. И только увидев ужас на лице Тарвера, понимаю, что это сказала я. Из безвольной руки выскальзывает обрывок бумаги и падает на пол, вздымая пепел.

– Ч… что?

– Тело.

Очевидно, что он его похоронил – меня. Мне должно быть дурно от этих мыслей, они должны меня пугать. Но почему же я так безучастна?

– Лилиан, – шепчет он. – Нет… Нет. Зачем?

– Ты должен меня туда отвести. – Руки сжимаются в кулаки, и я упираю их в бедра. – Что, если тело там? А вдруг – нет?

Тарвер побледнел: таким он был, когда болел, и я не думала, что увижу это вновь. У меня разрывается сердце, но я не отступаюсь.

– Откуда взялось это платье? – наседаю я. – Мы с тобой знаем, что я оставила его в прачечной на «Икаре». Тарвер, мне нужно убедиться.

– А мне нет, – вдруг разозлившись, возражает он. Он склоняется ко мне, пытаясь поймать мой взгляд. – Лилиан, ты вернулась ко мне. Мне больше ничего не нужно. Я не хочу задавать вопросов.

Посмотришь на нас – и не поймешь, кто воскрес из мертвых. В некотором смысле он и правда воскрес. Он смотрит на меня так, как умирающий от жажды в пустыне смотрит на воду. Как я могу лишить его веры? Я заставляю себя кивнуть, и он успокаивается.

Теперь он в меня верит.

Но беда в том, что я – нет. Я не уверена.

– Я постелил нам в одной из комнат, – говорит Тарвер, уходя в коридор. Когда мы доходим до спален, я вижу, что это означает: он сдвинул две двухэтажные койки, и внизу получилась одна большая кровать, а сверху – крыша.

– Нам… – эхом отзываюсь я, останавливаясь в дверном проеме.

Тарвер заходит в комнату и оборачивается.

– Лилиан?..

Я сглатываю и качаю головой.

– Пожалуйста. Нет. Я переночую в пункте управления.

Тарвер поворачивается. Он хочет взять мои руки в свои. Я сдерживаюсь и не отдергиваю их, но он все равно чувствует в них дрожь и отпускает.

– Почему? – тихо спрашивает он. На его лице отражаются горе, боль, изнеможение.

Почему, почему я не могу согласиться? Я дрожу. Должно быть, я кажусь ему очень равнодушной. А ведь он думает, что я – его Лилиан. Как это возможно? Он не знает, что я помню. Не знает, как мне тяжело жить в собственном теле, говорить через силу, ходить, есть. Не знает, что я чувствую себя узницей: все вижу и слышу, но не могу делать то, что сделала бы прежняя Лилиан.

– Я не могу. Я говорила… Твои прикосновения обжигают кожу. Не могу, еще рано.

Он сжимает губы. Ему больно. Я разрываюсь от желания подойти к нему… Но так больше нельзя.

– Я тебе солгала, – шепчу я, опираясь о дверной косяк. Физическая боль меня отвлечет. – Я тебе сказала, что ничего не помню о том, как была… как меня не было.

Я слышу его вдох.

– Что… как?..

– Я все помню. – Холод пробирает меня до костей и сковывает легкие. Голос обрывается.

– В смысле… когда это случилось?

Ему не стоит знать. Милосерднее, если он и дальше будет думать, что я просто пробудилась от долгого сна и осталась собой. Быть может, прежняя Лилиан оградила бы его от этого.

– Нет, после. – Я закрываю глаза. На мгновение становится так тихо, что мне кажется, будто я снова умерла и вернулась в тишину. – Темно, холодно – этим не описать то, что было. Холодно – когда ты не можешь согреться. Темно – когда нет света. А там… там будто вообще не существует света и тепла.

Шорох его ботинка по бетонному полу. Он сдерживает себя, чтобы не подойти ко мне.

Сковывающий грудь лед трескается, будто что-то пытается выбраться наружу.

– Я помню, как была мертвой, Тарвер. – Я сглатываю, и у меня вырывается всхлип. – Как снова жить, когда знаешь, что тебя ждет в конце?