Глава 34. Тарвер

Я должен ее успокоить. Она может быть чем угодно. И способна на что угодно.

Я привел ее обратно в пещеру, и она уже добрых три часа сидит, съежившись в углу. Стоит мне приблизиться, она отшатывается. Когда я хочу подойти, она зажмуривается. Чем бы она ни была, вроде бы она не опасна.

Но не это страшно.

Дело в том, что она выглядит как Лилиан, говорит как Лилиан, и это невыносимо.

Я беру флягу и долго пью. Когда сажусь на каменный пол, у нее замирает дыхание. Мне больно это слышать.

Стараюсь себе напоминать, что она не настоящая, а созданная заново. Не Лилиан. Но есть ли разница? Мысленно спрашиваю я себя.

– Тебе больно?

Я не могу назвать ее по имени.

– Все болит. – Она говорит сдавленным шепотом, пытается выровнять голос, но у нее не получается. – От солнца и воздуха. Как в горах, когда мы выбрались из снега: сначала ничего не чувствуешь от холода, а потом все тело горит.

– Ты знаешь, что происходит?

В моем резком голосе звучит отчаяние. Откуда она знает про горы?!

– Нет, – едва слышно произносит она. – Что ты сделал?

Ничего я не делал. Просто планета нашла еще один способ забавляться с моим разумом.

– Что ты помнишь?

– Не знаю… Ничего, – шепчет она. И через секунду: – Я помню тебя. Твое лицо. Фотографию с тобой и… твоей семьей. Я помню стихи.

Невозможно. Откуда, откуда она может это знать? Господи, если бы только она не говорила, как Лилиан!.. У меня сдавливает сердце. Она до сих пор вжимается в стену, будто хочет просочиться сквозь нее, и трогает живот, прижимая пальцы к месту, где была рана. Но раны нет – только изорванный шелк платья.

– Все хорошо, – шепчу я, ведь она выглядит как моя девушка, и я не могу ничего с собой поделать. Я не хочу, чтобы она боялась. – Я тоже не понимаю, что происходит, но здесь ты в безопасности.

Но так ли это? Она возникла из ничего – вдруг она просто растворится в воздухе? Одно дело сотворить флягу. Но ведь она – человек.

Хотя бы пока она здесь, я буду к ней добр.

– Меня долго не было? – спрашивает она тихим дрожащим голосом.

– Несколько дней.

Мы снова погружаемся в тишину, каждый думает о своем. Усталость берет верх, и я больше не могу ее перебарывать. Она молча смотрит, как я расшнуровываю ботинки и ложусь на одеяло.

Нет, она не опасна. Хотели бы они навредить мне – воссоздали бы того огромного кота, который загнал Лилиан на дерево.

Да, мне хочется умереть, когда я вижу ее, но она меня не убьет. Я знаю, что человек может умереть, сойдя с ума от преследующих его видений, и сейчас такая смерть кажется мне хорошим выходом.

Она так и сидит, съежившись в углу, и я слышу в темноте ее дыхание. Не представляю, сколько уже прошло времени.

И вдруг она сама заговаривает, и ее голос, эхом отдающийся в темноте, звучит тихо и устало.

– Прости, что покинула тебя.

Я с трудом вспоминаю, что она не настоящая, ведь это создание, чем бы оно ни было, так похоже на Лилиан… И если я всего на миг притворюсь, в этом ведь не будет ничего плохого?..

В темноте проще выговорить то, что я не в силах сказать при свете дня.

– Прости, что позволил тебе поджечь запал. Нельзя было. – Каждое слово будто режет ножом по сердцу.

Я позволил ей зажечь спичку – вот что важно. Я никогда не скажу этих слов своей Лилиан, но лучше сказать их сейчас, чем промолчать.

– Ох, Тарвер… – На мгновение ее голос оживляется и звучит почти весело. От этого у меня разрывается сердце – сильнее даже, чем от ее страха. – Думаешь, ты бы меня отговорил? У тебя бы не вышло.

Я не верю. Я мог на нее рявкнуть. Мог приказать. Приставить к ней пистолет. Только она все равно бы подожгла запал.

Моя глупенькая, упрямая девочка… Но я должен, должен был как-то остановить ее. Но что толку теперь спорить?

– Хочешь есть?

– Нет.

Я тоже не голоден, но впихиваю в себя половину пайка. Все эти дни я разламывал его на кусочки, клал в рот, жевал и глотал. Уже и не припомню, когда в последний раз ел всю порцию, а не половину.

Я спокойно жду, когда придет сон. Она сидит в углу.

Ночью я просыпаюсь всего раз и слышу, как она дышит – но дыхание не размеренное, а значит, она не спит. Но она ничего не говорит – молчу и я.

Когда я просыпаюсь утром, она уже проснулась. А может, и вообще не спала. Но я не могу об этом думать. Она – не моя Лилиан.

Мы завтракаем в тишине. Я машинально разламываю порцию пайка и протягиваю ей. Она берется за другой конец куска. Наши пальцы не соприкасаются.

Она уже выглядит лучше: на щеках пробился румянец, и она чуть меньше дрожит.

Я съедаю немного, а она только надкусывает. Потом мы молча встаем и идем к выходу из пещеры.

Без слов понятно, куда мы потом направляемся.

Когда подходим к ручью и выходим на тропинку, ведущую к поляне, она откашливается.

– Я думала, с этим платьем покончено. Я же его выбросила.

– Да, я тоже, – отвечаю я. Она напугана, но старается вести себя нормально. – Когда я о тебе думаю, ты всегда в этом платье.

Перед мысленным взором, как вспышка, возникает родительский дом. Они показали его таким, каким я его всегда вспоминаю: повсюду цветы. Не потому ли на ней зеленое платье? Потому что этот образ закрепился у меня в памяти?

– Правда? – тихо говорит она почти без удивления. – Даже обидно. – Но потом в ее голосе слышится ужас: – Их ведь теперь, наверное, два.

– Не думай об этом, – быстро говорю я, но поздно: теперь и у меня те же мысли.

Первая комната, из-за того что в здании снесло стену, на открытом воздухе. Мы забираемся внутрь через разрушенный проход. Обломки хрустят под ботинками.

Я видел сотни таких помещений: при входе предусмотрена комната для часового, если он нужен, или обычная прихожая, где можно оставить грязную одежду.

Через внутреннюю дверь мы попадаем в комнату побольше, заставленную мониторами и шкафами для документов. Внутри темно: свет туда проникает снаружи, из разрушенного входа. Здесь когда-то случился пожар, и по полу разбросаны обгоревшие документы. Еще я замечаю целые распечатки: некоторые запихнули в мусорные корзины – видимо, там огонь уже их не достал, и они не превратились в пепел.

Интересно, были ли в них ответы на наши вопросы: откуда, к примеру, взялись зеркальная луна в небе или огромный кот – им здесь не место.

– Эти провода подсоединены к генератору или другому источнику питания. – Девушка стоит возле связки проводов, которые уходят под пол. Она подходит к автоматическим выключателям, встроенным в стену, открывает дверцу и щелкает по кнопкам. На мгновение мне вспоминается, как она разъединяла провода ногтями в спасательной капсуле и, замкнув их, отсоединила ее от корабля.

Я закрываю глаза, пытаясь изгнать воспоминание из памяти. Это не она.

Прижимаю щеку к системному блоку компьютера. Если задержать дыхание, то слышно, как он тихонько вибрирует.

Здесь до сих пор есть энергия. У меня гора падает с плеч, и я прислоняюсь к монитору. Можно отправить сигнал. Еще не все потеряно.

Лампы мигают одна за другой и светят тускло из-за нехватки электричества и долгого неиспользования. Поначалу из-за скудного освещения кажется, что стены оклеены пестрыми обоями. Но потом у меня пропадает дар речи.

Это рисунки.

Она поворачивается, и мы вместе недоуменно на них смотрим. Стены исписаны словами и числами, непонятными уравнениями и обрывками бессмысленных предложений. Они начинаются аккуратно и написаны фломастером ровными строчками. Но тут и там строчки вдруг сползают, фломастер заменяет краска, и вот уже слова превращаются в нарисованных пальцами животных, деревья и людей. Отпечатки ладоней. Повсюду среди землисто-красной и коричневой красок выделяются голубые спирали: они везде одинаковой формы. Голубые спирали, видимо, важнее всего, но я не вижу в них смысла. Краски такие яркие, будто их нанесли только вчера. И тут я понимаю, что эти красные, голубые и желтые краски мы видели в ангаре, когда осматривали космолет, – только там они стоят в банках засохшими.

Рисунки сбегают со стен на мониторы. Некоторые изображения очень аккуратные, можно сказать, произведения искусства, и нарисованы очень вдумчиво и с чувством. На них все ясно видно. Но поверх этой живописи намалеваны грубые рисунки: они изображают кровавую бойню и смерть, людей и зверей, сошедшихся в схватке.

У одного из горла хлещет потоком красная краска. Другой пронзен толстым черным копьем. Над грудой тел полыхает красное пламя.

– Они сошли с ума, – шепчет она испуганно, и я засовываю руки в карманы, чтобы невзначай не взять ее за руку.

Мне ясно, что девушка имеет в виду: что-то обитающее на этой планете свело с ума работавших здесь людей. Раз ученые, исследователи и прочие, кто здесь был, сошли с ума, то что будет с нами? По крайней мере, теперь мы понимаем, почему это место заброшено, почему вся планета пустует. Я отрываю взгляд от стен и смотрю на лампы над головой. Нужно идти дальше.

Я откашливаюсь, и она вздрагивает.

– Раз здесь есть генератор, можно его выключить. Если за станцией следят, то заметят сбой и могут сюда прилететь, чтобы все проверить. Или же, если приборы передают какие-то данные, мы можем взломать систему и отправить какие-нибудь числа. Тогда они поймут, что тут кто-то есть.

– У меня есть идея получше, – говорит она, с трудом сглатывая. Веснушки выделяются на бледной коже, но голос звучит тверже. Ей до сих пор трудно владеть собой – я это замечаю. Но, как и моей Лилиан, ей интересно говорить об электронике и источниках питания. – Думаю, мы сумеем отправить настоящий сигнал.

Девушка отводит взгляд от рисунков и подходит к выключателям питания. Она медленно закрывает дверцу, и я вижу наклеенную на ней эмблему: каждый человек во вселенной знает этот символ, даже я его знаю, хотя меня постоянно забрасывают в самые дальние уголки Галактики, – это греческая лямбда. «Компания Лару». Это был не просто заброшенный проект по видоизменению – это проект отца Лилиан.

Она молчит и отворачивается от эмблемы. Мы обходим всю комнату, рассматриваем все двери и оборудование, старательно не замечая, что люди на примитивных рисунках следят за нами. Одновременно поворачиваемся к следующей двери, и будь эта девушка моей Лилиан, я взял бы ее за руку, переплетая наши пальцы. Но я просто останавливаюсь и пропускаю ее вперед.

Коридор ведет в комнату, заставленную двухэтажными койками, и душевую: я нажимаю на кнопку и жду; трубы, отвыкшие от работы, булькают и возмущенно постанывают, но потом выдавливают из себя струю воды. Через полминуты она выравнивается, а потом нагревается. Мы оба смотрим на нее так, будто никогда в жизни не видели льющейся воды.

– Что-то не то, – говорит девушка. – Свет, горячая вода. Генератор не даст такой мощности, тем более если его долго не использовали. Здесь должен быть другой источник питания.

Я засовываю руку под воду и зачарованно смотрю, как она льется по руке и стекает с пальцев. Казалось бы, такой пустяк – душ, – однако нам очень этого не хватало.

Чистота и еда на тарелках, стулья вместо камней. Цивилизация, безопасность. Вот только безопасность запоздала.

Она рассматривает провода, подключенные к системным блокам молчащих компьютеров.

– Эти провода ведут вниз. Нужно посмотреть куда.

– Вниз? – Я оглядываю тесную комнату. – Вообще на таких станциях, как правило, нет подвального помещения. Ты уверена, что они не уходят просто в пол?

– Да, – говорит она и достает клавиатуру. – Их слишком много. Под нами точно что-то есть.

Она все подмечает и тщательно обдумывает – прямо как моя Лилиан. Я с трудом могу смотреть на нее, но и не смотреть мне тяжело. Каждое ее слово, жест, взгляд – я вижу в ней Лилиан. Но это не она.

«Я же видел, как ты умерла, – кричит на нее мой разум. – Держал тебя, когда ты истекала кровью».

В конце концов я ухожу под предлогом, что нужно поискать подвал. Через двадцать минут я его обнаруживаю. В одном месте пол в коридоре не сильно затерт, и, сев на корточки и приподняв резиновый настил, от чего в воздух взвивается пыль, я нахожу люк.

Он закрыт, и я пытаюсь подцепить и вытащить крышку пальцами. Но все без толку, и после нескольких попыток я сдаюсь. Пора применить силу, как говаривал мой старшина.

Я покрепче хватаюсь за петли, тяну что есть мочи, и пластен трескается. Но все-таки мне приходится сходить в ангар за ломом. Проходя через наблюдательную комнату, я замечаю рыжие волосы, мелькающие за системным блоком: она пытается понять, что там внизу, и не поднимает головы, когда я прохожу мимо нее.

Срываю ломом крышку люка. Вниз в темноту ведет лестница.

Я видел очень много наблюдательных станций – эта отличается от них.

Я глубоко вдыхаю.

– Открыл! – кричу я, и через пару минут она приходит и, встав рядом со мной, всматривается во тьму. Нигде не видно выключателя: должно быть, свет включается внизу. Я беру свой мешок: мне уже случалось застревать в полуразрушенных зданиях – никуда не пойду без запаса пищи и воды. Я спускаюсь первым, а потом жду ее, готовый поймать, если она упадет. Она дышит учащенно.

Девушка спрыгивает рядом со мной и отходит в сторону подальше: она до сих пор боится, что я дотронусь до нее. Внизу так темно, что я не вижу даже собственной руки, когда подношу ее к лицу. И здесь ни дуновения ветерка, но затхлости и духоты не чувствуется. Воздух такой холодный, что дрожь пробирает до костей.

Мы ощупываем стены, пытаясь найти выключатель в кромешной тьме, и то и дело натыкаемся друг на друга. Я вздрагиваю от каждого ее возгласа.

– Черт, где же выключатель? – Я ковыляю к лестнице и, больно наткнувшись на нее локтями, прикусываю язык, чтобы не выругаться.

И вдруг, словно в ответ, над головой загорается свет. Он исходит от флуоресцентной панели на потолке и такой тусклый, что видно только на расстоянии вытянутой руки.

Судя по всему, мы стоим в конце коридора – дальше все теряется в темноте.

Застыв на месте, мы, моргая, смотрим на свет.

– Ты его включила? – спрашиваю я, хотя она стоит посреди коридора и рядом с ней нет ни одного выключателя.

Она качает головой. В тусклом свете лампы она выглядит еще бледнее, чем при дневном свете.

– Такое чувство, что тебя кто-то услышал.

Свет мигает – на мгновение мы оказываемся в темноте – и снова медленно загорается. Я разворачиваюсь и снова ищу выключатель, но она находит его первой. Когда я к ней подхожу, она стоит у другой стены и смотрит на выключатель.

– Он выключен, – шепчет она и смотрит на меня, широко раскрыв глаза.

Тусклый свет мигает.

– Но как…

Девушка вдруг выпрямляется и пристально смотрит на свет. Я знаю этот взгляд: он означает, что Лилиан что-то задумала. Но она ведь не Лилиан, а ее копия. Она не настоящая.

– Если вы нас слышите, – говорит она медленно, – мигните светом три раза.

И как по приказу свет мигает один раз, второй… Мы молча ждем. Я задерживаю дыхание… И тут он мигает в третий раз, и у меня сердце уходит в пятки.

– Один раз – «да», два – «нет». – У меня пересохло во рту, и я с трудом сглатываю. – Вы хотите нам навредить?

Свет мигает два раза – «нет».

– Предупредить?

Секундная задержка, и свет мигает три раза. Что это значит – может быть?

– Сказать нам что-то?

– Где вы? Почему вы не показываетесь? Поговорите с нами!

Не верю я тем, кто не показывает свое лицо.

Свет горит ровно: у них нет ответа на этот вопрос. Я тру руками лицо.

– Вы можете выйти и поговорить с нами?

Я ловлю взгляд Лилиан. Она тоже на меня смотрит, бледная как никогда. Потом заговаривает, и ее голос эхом отдается от стен коридора.

– Вы показывали нам видения? Вели нас сюда?

– Вы вернули цветок?

Тишина. «Да». «Нет».

Цветок? Какой еще цветок? Мне хочется спросить у нее, но она сосредоточенно смотрит на свет, ждет, когда он замигает.

– Не понимаю, – говорит Лилиан. – Вы его вернули, но… не вернули? Не целиком?

– А вы можете… – Она мотает головой и переформулирует вопрос: – Вы можете показаться нам? У вас есть телесная форма?

Долгая тишина, и потом свет мигает два раза – «нет».

Ее голос падает до шепота.

– Вы призраки?

Она делает медленный дрожащий вдох.

– Это вы меня вернули?

Свет мигает один раз. И мы оказываемся в кромешной тьме.

Я слышу, как она охает.

– Нет! Стойте, вернитесь! У меня есть вопросы… кто я такая? Зачем вы меня вернули? – Она бьет рукой по выключателю на стене, и загорается ровный и холодный свет. Она включает и выключает его, включает и выключает, и я вижу ее лицо в мигающем свете. – Пожалуйста… вернитесь!

В конце концов я оттаскиваю ее от выключателя. Она так сильно расстроена, что даже не замечает этого, а ведь я в первый раз касаюсь ее на несколько мгновений. Но потом она приходит в себя и отшатывается. Плечи у нее сгорблены.

– О чем ты говорила? Какой цветок?

Она выпрямляется.

– Твой дневник в мешке?

– Да, но…

Она снимает с меня мешок, расстегивает, раскидывает в стороны припасы и мои вещи. Металлический чехол с семейной фотографией, звякнув, падает на пол вместе с пайком и флягой. Она ищет дневник.

– Я положила сюда, между страницами, цветок с равнины. – Она перелистывает страницы и замирает, дойдя до конца. Цветка нет.

Она вновь, как безумная, листает блокнот, еще и еще раз, и ищет цветок.

– Он был здесь, я же знаю. – Она напугана, и у нее начинает дрожать голос.

– Цветок остался у реки, ты бросила его там, – осторожно говорю я. Она не помнит, да и откуда бы? Она ведь не Лилиан. – Он завял и раздавился, и ты его выбросила.

– Нет, – выдыхает девушка. Я вдруг понимаю, что это взволновало меня до глубины души – понять бы только смысл ее потрясения. – Они его вернули. Когда ты болел, они его вернули, создали точную копию – как и твою флягу. И они сделали это, чтобы я не сдавалась, чтобы напомнить мне, как сильно я… – Она задыхается и закрывает глаза. – Я тебе не говорила. Но я положила его сюда, чтобы сохранить, и он пропал.

Я тянусь за дневником, и она отдает его, выпустив из слабой руки, и смотрит куда-то мимо меня. Ее бросает в дрожь. Я тоже перелистываю страницы, но цветка не нахожу. Она ошибается, должно быть, эти создания подменили ей воспоминания. Но все же у меня неприятно скручивает живот, и неосознанно мне не хочется держать ее на расстоянии вытянутой руки. Она помнит, что я болел, что у меня есть дневник. И настоящая Лилиан на самом деле нашла цветок и положила его между страниц. Ее страх неподдельный.

Вдруг что-то привлекает мой взгляд, и у меня застывают руки. Я перелистываю несколько страниц. И там, едва заметный на фоне незаконченного стихотворения, которое я писал на Эйвоне, виднеется слабый отпечаток – и у него очертания цветка.

От расстройства она забывает, что боится моих прикосновений, и склоняется над блокнотом, обвив рукой мой рукав. У меня щемит сердце, и внезапно перехватывает дыхание. Эта ее привычка стала такой родной, что мне трудно сохранять самообладание.

Она снова забирает дневник и ставит его вертикально: мелкие прозрачные пылинки сыплются нам на руки, но я не смотрю ни на пылинки, ни на руки, ни на дневник – я смотрю на ее лицо. На нем ясно отражается каждая эмоция, губы подрагивают, ресницы закрывают ее взгляд.

– Они его воссоздали, но в то же время нет, – шепчет она. – Вещи, которые они создают, остаются лишь на время.

Меня будто окатили ледяной водой. Я понимаю. Возможно, страх или горе мешали мне осознать, возможно, я просто не успел понять, что все время было у меня перед глазами. Не знаю, как это возможно, не знаю, почему так случилось.

Но она – моя Лилиан. И я больше не потеряю ее снова.

Мы сидим в коридоре на полу и едим разделенный пополам паек, запивая водой из фляги. Передохнуть нужно не только Лилиан. У меня в голове мысли так быстро сменяют одна другую, что я ничего не понимаю. Но я знаю, что она – моя Лилиан и я не могу жить без нее. Мы рассматриваем флягу – ведь ее тоже воссоздали шепоты. Но она по-прежнему крепкая и настоящая, как в тот день, когда мы нашли ее. Цветок возник случайно. Он выполнил свое предназначение и исчез, потому что больше не нужен.

Они не заберут Лилиан. Они не могут.

В конце концов мы успокаиваемся и продолжаем искать источник питания – ведь за этим мы сюда и пришли. Найдем его – и, возможно, сумеем включить систему связи и отправить сигнал бедствия.

Коридор идет под уклон, и по обе его стороны тянутся двери. Каждая дверь помечена эмблемой компании Лару – греческая буква лямбда. Мы молча идем вперед.

Я открываю несколько дверей, но за ними видим все то же самое, что нашли и наверху: выключенное оборудование, темные мониторы. И вдруг Лилиан вскрикивает: она обходит меня и показывает на тусклые оранжевые огоньки, которые я не заметил, – устройства в спящем режиме.

– Кажется, вся станция на резервном электропитании. Видимо, когда папа отозвал отсюда всю команду, они не отключили все полностью. – Девушка отходит и смотрит, куда ведут провода: они поднимаются по стене к потолку и выходят в главный коридор. – Если мы найдем источник питания и включим его на полную мощность, то выведем устройства из спящего режима и, наверное, сможем отправить сигнал.

Мы возвращаемся в коридор и идем по нему вниз – туда тоже ведут провода.

– Ты уверена, что здесь есть не только генератор? – спрашиваю я.

Она качает головой, не поднимая ее.

– Слишком много оборудования – генератор не потянет такую мощность. Должно быть что-то другое, иначе не было бы горячей воды и света. Да и как у них работало все остальное? Нет, тут точно есть что-то еще. Я чувствую. – Голос ее тихий и слегка дрожит от усталости или расстройства.

– Что ты имеешь в виду – чувствуешь?

– А ты разве нет? – Она замолкает, тяжело сглатывает и прижимает палец к виску. – Здесь. Похоже на головную боль… хотя нет, не то. Такое чувство, что внутри что-то есть, чего там быть не должно. Здесь что-то не так.

– Это похоже на дрожь, когда они показывают тебе видения? Или это голос?

Она качает головой.

– Похоже, но не совсем. – Ее голос падает до шепота. – Думаю, они хотят, чтобы мы нашли то, что здесь спрятано.

Хотя эти существа, заставлявшие свет мигать, притихли, меня все равно не покидает неприятное ощущение, что они следят за нашими поисками.

Лилиан идет впереди через комнаты и коридоры, следуя за проводами. Подвальный этаж раза в четыре, а то и в пять больше всего здания над ним. Мало-помалу до меня доходит, что делает Лилиан, и мы вместе походим через комнаты, а потом спускаемся по металлической лестнице еще на один этаж ниже.

Когда мы заходим за угол, то обнаруживаем еще дверь.

Эта дверь не прямоугольная и толстая, как другие двери, – она круглая. И она закрыта. Я провожу пальцами по стыкам: она сделана так, что отверстие в ней открывается от центра, будто расширяющийся зрачок. Все лепестки плотно сомкнуты, поэтому открыть ее, как обычную дверь, не получится.

Лилиан рассматривает панель с кнопками рядом с дверью: они светятся бело-голубым цветом.

– Чувствуешь?

Она бледная и вся дрожит. И теперь я понимаю, о чем она говорила до этого: меня не трясет, как при видениях, но я явственно чувствую, что по спине бегают мурашки, а во рту появляется привкус меди. На ней это сказывается гораздо сильнее: она с трудом сглатывает и заставляет себя дышать спокойно.

– Оно за этой дверью, – шепотом говорю я. – Ты права. Вот почему они привели нас сюда.

Она нажимает на кнопки дрожащими пальцами, пробуя сочетание из нескольких простых чисел и букв. Панель с кнопками вспыхивает красным и возмущенно гудит.

– Мы не знаем пароля.

Я рассмеялся бы, вот только на кону стоят наши жизни. Борьба за выживание, лес, гроза, снежная буря, обвал в горах, попытки не впасть в безумие – все было ради этого. Они привели нас к двери, которую мы не можем открыть, потому что не знаем пароля.

Краем глаза я замечаю быстрое движение: Лилиан резко подносит руку к лицу. Она хочет сделать это незаметно, но получается неуклюже, и я вижу, что она пытается скрыть от моих глаз. У нее течет кровь из носа – на ладони остался красный след.

Она сжимает челюсти и опирается рукой о стену. Она старается вести себя обычно, но у нее подгибаются колени. Ей с каждой секундой становится все хуже из-за того, что находится здесь внизу.

Я стараюсь не думать о том, что ее вернули, как цветок. И что теперь цветок этот обратился в прах.

Стою и смотрю на нее, но не могу двинуться с места. Когда терять уже почти нечего, даже самая крохотная потеря кажется потрясением.

В конце концов Лилиан меня уводит. И теперь я знаю, что это на самом деле она: от одного только прикосновения ее руки у меня гудит в ушах. Я не думал, что когда-нибудь прикоснусь к ней вновь.