Глава 26. Лилиан

На второй день, к полудню, мне приходится угрожать Тарверу, что я усядусь ему на грудь, если он попробует встать с постели. Он испытующе на меня смотрит, потом задумчиво молчит, и я понимаю, что он чувствует себя лучше. Вот и хорошо.

После того как он в бреду звал свою бывшую девушку, меня трудно чем-то смутить. Но в качестве уступки я разрешаю ему сесть и побриться – приятно видеть его чуть больше похожим на самого себя.

Утром третьего дня мы решаем, что лучше всего подняться повыше и осмотреться. В первый раз после крушения мы загадываем наперед. Знай кто-нибудь, что мы здесь, то спасатели прибыли бы на место крушения и спасли нас. Должно быть, «Икар» не передал сигнал бедствия. Теперь даже всемогущему месье Лару не под силу нас найти. Хотя я не сомневаюсь, что он прочешет всю Галактику хотя бы ради того, чтобы отыскать мою могилу.

Нам нужно найти место неподалеку от «Икара», на случай если в будущем кто-то прилетит сюда, чтобы осмотреть место крушения. Рядом с кораблем оставаться опасно: там много трупов, воздух пропитан сгоревшими химикатами, а земля сплошь устлана осколками.

Мы залезаем на корабль и ищем самое высокое место. Поднимается ветер, и корабль вздыхает и недовольно стонет. Тарвер говорит, что «Икар» уже прочно осел, поэтому можно лезть наверх без опаски. Корпус корабля так раскололся, что идти по нему легко: есть за что ухватиться и где передохнуть. И все же, когда мы почти добираемся до вершины, Тарвер бледный и обливается по́том.

Когда я встаю на шаткую поверхность и хватаюсь за искореженную антенну, чтобы удержать равновесие, я вдруг понимаю.

Мы ищем для себя жилище.

И эта мысль не причиняет боли.

Нет такого места, где я хотела бы сейчас оказаться; стоять на солнце, ждать, когда Тарвер меня догонит, и отдыхать после подъема – вот где я хочу быть. Но я никогда не признаюсь в этом Тарверу. Что меня ждет после спасения? Друзья вряд ли меня теперь узнают, а при мысли о том, чтобы целыми днями сплетничать и танцевать на вечеринках, меня обдает холодом. Великолепный ужин из шести блюд не так хорош, как разделенный по-братски паек после долгого похода и глоток свежей воды из горного ручья. Да, от горячей ванны я не отказалась бы, но ночью мне вполне тепло рядом с Тарвером.

Боль причиняет только мысль об отце, безутешном от горя.

Я снимаю мешок и, найдя флягу, протягиваю ее Тарверу, когда он меня догоняет. От моих глаз не укрывается, что он тяжело дышит и у него трясутся руки. Он пытается это скрыть.

На востоке зловещей громадой возвышаются горы с заснеженными пиками. И как вообще Тарвер уговорил меня туда идти? Видимо, я была такой наивной, что не понимала, насколько это будет трудно.

Наш лагерь внизу кажется игрушечным. Отсюда не разглядеть ни лежащих на земле грязных бинтов, ни оберток от пайка. Река и узкая полоска леса убегают прочь от гор и теряются вдали. Закрыв рукой глаза от солнца, я, кажется, вижу на горизонте море. С другой стороны волнами вздымаются холмы и, подбираясь ближе к бескрайнему лесу, становятся все меньше и ниже, а потом и вовсе сглаживаются.

Я никогда не видела таких просторов, и на мгновение у меня кружится голова и перехватывает дыхание.

Вдруг я чувствую руку у себя на пояснице и крепче хватаюсь за антенну. Повернувшись, вижу Тарвера: он бледен, но улыбается.

– Ветер тут холоднее. Замерзла?

– И что ты сделаешь, если скажу, что замерзла? – Я отвечаю ему улыбкой. – Поделишься своей горячкой?

– От меня не убудет, и о тебе позабочусь. – Он подходит ближе, и у меня судорожно сжимается сердце. Но он только хватается за антенну, чтобы удержаться на ногах.

Выглядит он не очень. Несмотря на то что он улыбается и так беззаботно себя ведет, он слишком крепко хватается за антенну и опирается на нее.

Я достаю из мешка его дневник.

– Умеешь рисовать карту?

– Конечно, – отвечает Тарвер. Он наблюдает за мной и через пару секунд подходит. Когда он садится и у него будто разглаживается лицо, я стараюсь не показывать своего облегчения. Лучше бы я поднялась сюда одна. Но с тех пор как Тарвер очнулся, он не желает, чтобы я уходила от него далеко. Возможно, он боится, что я вернусь на корабль, полный мертвецов, несмотря на обещание не ходить туда.

А может, ему просто нравится моя компания. Я поспешно отбрасываю эту мысль, пока снова не покраснела.

Он берет дневник, перелистывает страницы. Я с запозданием вспоминаю, что положила цветок со сросшимися лепестками между двумя страницами, чтобы сохранить его в целости и сохранности. Я так и не рассказала о нем Тарверу. Но он пролистывает эти страницы, не заметив цветка, и задерживается на тех, где я рисовала карты, когда он был болен.

– Ты их нарисовала? – По голосу непонятно, что он думает, когда рассматривает нарисованные мной карты разрушенных палуб.

– На второй день я стала путать, где была, а где нет. В темноте все сливается.

Я смотрю вдаль.

Теперь он открыл ту страницу, после которой начинаются мои карты: на ней отрывки незаконченного стихотворения. Разбросанные тут и там слова и предложения описывают лиловый цветок, который мы нашли вместе, – прекрасное создание в бесконечной пустыне одиночества.

Когда он болел, я представляла, что он писал обо мне. Но теперь это кажется полной чушью. Но он смотрит на страницу. Он знает, что я видела. Читать его дневник, копаться в его вещах – будто признать, что он умирал. Я чувствую, что он хочет спросить, читала ли я дневник. Влезла ли в его личное пространство, когда он не мог мне помешать.

Я думала, что найду в дневнике полевые отчеты, заметки о жизни в суровых условиях, но каждая страница была исписана стихотворениями.

Он молчит, и я, сглатывая, тереблю дырку на джинсах, вытягивая нитку за ниткой и расширяя ее.

Эту гнетущую тишину хочется нарушить.

– На уроках рисования меня учили рисовать цветы и берег озера в перспективе. Навыки мне пригодились для карт.

Тарвер хмыкает и открывает чистый лист. Карандаш летает по белой бумаге. У Тарвера затуманен взгляд, будто он смотрит сквозь страницу. Вдруг из корабля под нами раздается душераздирающий лязг – Тарвер смаргивает и выходит из оцепенения. Он обращает взгляд вдаль и начинает быстро и со знанием дела зарисовывать местность. Интересно, куда мы пойдем, что он предложит – в лес, к холмам, к реке? А до моря мы дойдем?

Его взгляд перескакивает с пейзажа на страницу, а мой – прикован к Тарверу.

Если он и замечает мой взгляд, то молчит и сосредоточенно рисует, и я могу наблюдать за ним сбоку.

Он до сих пор бледен, но уже не выглядит так, что вот-вот потеряет сознание. Он такой худой, что без слез не взглянешь. На кухне я нашла сухие макароны, муку и разрыхлитель для теста. Теперь мы будем питаться лучше. Он наберется сил.

Сосредоточенно раздумывая над чем-то, он покусывает губу. Ямочка на его щеке так и притягивает взгляд. Я завороженно смотрю на нее и не замечаю, что он опустил карандаш и пристально на что-то смотрит.

– Лилиан.

– Я не смотрела! – говорю я пристыженно, очнувшись от оцепенения.

– Там что-то… подойди, посмотри.

Его голос дрожит, а взгляд прикован к чему-то вдали.

Я поворачиваюсь в сторону холмов и жду, что увижу какого-нибудь зверя, других выживших, даже спасательный корабль. Но то, что я вижу, потрясает до глубины души.

Тут и там мгновенно вырастают цветы – те, лиловые, что мы нашли в первую ночь на равнине, когда Тарвер пытался отвлечь меня от сумасшествия. В дневнике Тарвера лежит точно такой же цветок. Узкая цветочная лента расширяется у нас на глазах, убегая через холмы к зеленой дымке леса вдалеке.

Тарвер дрожит. Я чувствую, что у меня кружится голова, по коже бегают мурашки и меня бросает то в жар, то в холод.

– Они не настоящие, – потрясенно выговариваю я, крепко зажмуриваюсь и открываю глаза. Цветы не исчезают. – Это видение.

– Они ведь вернули флягу?

Я сглатываю. Цветок они сделали для меня и только для меня. Если я расскажу Тарверу, он поймет, что для меня значило их послание в то мгновение в кромешной тьме. Что цветок напоминал мне, почему я возвращалась на разрушенный корабль, полный мертвецов. Что во всей Галактике есть только один человек, ради которого я пошла на это. Но пока что я не могу ему сказать.

С каждой минутой цветы становятся ярче, больше, и скоро цветочная лента в долине сияет на солнце и убегает к лесу. Больше всего она похожа на узкую лиловую реку или дорогу.

Я ахаю.

– Тарвер! Они… они ведут нас! Вот что они пытаются…

Голос застревает в горле, и сердце неистово колотится.

Он отрывает взгляд от цветов и смотрит на меня.

– Пытаются – что? О чем ты говоришь?

– Люди, которых я видела… они показывали куда-то. Голос, что я слышала, уводил нас из леса к равнине. А дом твоих родителей? Садовая дорожка вела сюда. И теперь эти цветы… Не знаю, может, я слишком упорно пытаюсь найти во всем этом смысл.

– Ты думаешь, что нам показывают путь. – Он снова поворачивается к холмам. – Путь к чему?

Мы стоим и смотрим на яркую цветочную дорогу. Больше всего мне хочется убедиться, что они настоящие – как цветок в дневнике. Или же это какой-то сон, который не подчиняется законам физики.

– Лилиан! – быстро говорит Тарвер. – Смотри!

Я моргаю и пытаюсь дышать ровно, когда он прислоняется ко мне. Его щека, грубая от короткой щетины, касается моей, когда он показывает мне, куда смотреть. Он так близко, что я вдыхаю его запах и чувствую, как по коже, там, где мы соприкасаемся, будто пробегают электрические разряды.

Это не сон.

– Смотри за моей рукой, – он вытягивает ее и показывает на лес. – Там что-то есть. Видишь блеск?

Мне стоит большого труда не повернуть к Тарверу лицо – как цветок к свету. Я делаю глубокий вдох и заставляю себя сосредоточиться. Я не замечаю сразу то, что увидел он, и мой взгляд блуждает вдоль полоски леса и холмов к западной стороне.

И вдруг я вижу. Крошечный отблеск отраженного солнечного света, мигающий у кромки леса.

– Обломки, – шепчу я и смотрю туда, пытаясь не верить, что это то, о чем я думаю. – Обломок корабля – он упал туда. Или еще одна спасательная капсула.

Тарвер медленно опускает руку, но не отходит. Он тоже туда смотрит.

– Нет, не думаю, – говорит он тихо, и его голос едва слышно сквозь завывание ветра. – Разглядеть сложно, но мне кажется, деревья там не повалены.

Я жду, затаив дыхание.

– Думаю, это здание.

Огонь развести нечем: на холмах нет хвороста, и становится очень холодно, но мне все равно. Тарвер прикинул, что до леса идти два дня, и в первый день, когда село солнце, я вижу вдалеке, на горизонте, деревья. Цветочная дорога сразу растворилась в воздухе, когда мы спустились с корабля, но теперь мы знаем, куда нас ведут. Куда и с какой целью, мы даже не догадываемся, но если это здание и оно окажется настоящим, возможно, это – ключ к спасению.

– Горячая вода! – с воодушевлением восклицаю я, поедая руками холодные спагетти без соуса. Ничего вкуснее не ела.

– Крыша над головой, – отвечает Тарвер и тоже жует. Я приготовила спагетти перед уходом из лагеря возле корабля. После больничного крыла моей лучшей находкой стали кухонные кладовые.

Я поглядываю на Тарвера. При тускнеющем свете его бледное лицо меняет цвет. Мы разбили лагерь с подветренной стороны холма, как можно лучше укрывшись от ветра. Но все же ночь обещает быть холодной, даже если мы будем спать вместе.

– Кровать, – говорю я. – Настоящая кровать.

– Твоя взяла, – соглашается парень, засовывая в рот остатки спагетти и откидываясь на спину. Он пока двигается осторожно. Но выглядит хорошо, хоть и шел весь день. – Что может быть лучше кровати?..

Я быстро заканчиваю есть и пододвигаюсь к постели, чтобы поскорее согреться рядом с Тарвером. Он обнимает меня здоровой рукой. Не думаю, что прежней Лилиан понравился бы его запах, но я поворачиваюсь к Тарверу, касаясь щекой его футболки.

Некоторое время мы молчим: должно быть, он тоже представляет, что ждет нас в том здании. Выражение его лица изменилось: раньше в нем была мрачная решимость, но теперь вместо нее затеплилась надежда. Сколько времени он был уверен, что помощи можно не ждать? Ясно как день, что с тех пор, как мы добрались до «Икара», его единственной целью стало выживание.

Не спасение.

Теперь у нас есть надежда, что мы сможем отправить сигнал бедствия. Конечно же, в отдаленном от цивилизации сторожевом посту должны быть какие-нибудь средства связи.

Я ерзаю, придвигаясь к нему ближе. Он глубоко вздыхает, и я чувствую, как вздымается и опадает его грудь у меня под головой.

– Сколько мы здесь дней? Как думаешь?

– Вместе с теми днями, что я проболел? – Тарвер умолкает, подсчитывая в уме. – Думаю, шестнадцать.

Так долго? У меня перехватывает дыхание. Шестнадцать, а будет еще больше. А по ощущениям будто прошло два дня. Или же целая жизнь.

– У меня был день рождения, – говорю я. – Несколько дней назад мне исполнилось семнадцать.

В тот день ты вернулся ко мне, поборов лихорадку. Но вслух сказать этого не могу.

Тарвер замирает, потом выдыхает.

– С днем рождения, мисс Лару.

Я слышу по голосу, что он улыбается.

На этой планете я стала старше на год. Я сглатываю.

Возможно, почувствовав, что я загрустила, Тарвер начинает гладить мою руку кончиками пальцев перебинтованной руки. Догадываюсь, что ему больно ею шевелить, но он не жалуется.

Я откашливаюсь.

– Что ты сделаешь в первую очередь, когда нас спасут? Наешься? Позвонишь родным? – Я улыбаюсь и нарочито брезгливо трогаю его футболку. – Примешь душ?

– Позвоню родным, – отвечает он не раздумывая. – Ну а потом меня наверняка будут обливать холодной водой из шланга и допрашивать неделями. В смысле, военные, а не родители.

– Черт.

Теперь я стараюсь отогнать возникшую перед глазами картину, как Тарвера обливают водой из шланга. Но я хотя бы больше не думаю о своем дне рождения.

– Надеюсь, со мной такого не сделают.

Тарвер смеется, и моя голова слегка подпрыгивает у него на груди.

– Сомневаюсь, что кто-нибудь осмелится так с тобой поступить. Такой процедуре подвергаются только солдаты да преступники.

Мы все это только представляем, но мы уже не вместе. Он отчитывается на допросах, меня, вероятно, куда-нибудь заберут, чтобы отмыть и навести лоск. Сердце пронзает острая боль, и оно неистово бьется в груди.

Не то чтобы я не хочу спасения. Хочу. Я хочу снова увидеть отца и еще больше – чтобы Тарвер встретился со своими родными, чтобы они не думали, что потеряли второго сына. Но я уже начала представлять жизнь здесь – только он и я. Голод, холод, борьба за выживание, но – вместе.

И… я не успеваю прикусить язык.

– А со мной что будет?

– С тобой? – Тарвер пожимает одним плечом. – Тебя заберут, расспросят, не испортил ли я твою репутацию, а потом увезут, натянут на тебя странное платье и притворятся, что ничего не случилось.

У меня сухо во рту, язык наливается тяжестью. Почему он не понимает, о чем я спрашиваю? Я не хочу, чтобы нас спасали, пока мы не разберемся, что между нами происходит. Может, мне больше не представится такой возможности.

Я делаю глубокий вдох и приподнимаюсь на локте. Уже темно, но я вижу лицо Тарвера.

– Я имею в виду, что мы больше никогда не увидимся.

Мгновение он просто смотрит на меня. Зеркальная луна освещает его лицо, отражаясь серебром в глазах. Сердце вот-вот вырвется у меня из груди.

– Может, и нет.

В его мягком голосе все же слышится нотка неуверенности.

При мысли, что кто-то прилетит и заберет его у меня, забросит далеко-далеко, на войну, легкие будто наполняются водой. Я не знаю, как достучаться до него, как заставить его почувствовать то, что чувствую я.

Я не знаю, что кроется в его карих глазах, которые стали такими родными. Я не знаю, что он думает, глядя на меня.

И внезапно понимаю, что не смогу жить, если нас спасут, а я так и не дам ему понять, что чувствую к нему.

– Этого я и боюсь, – шепчу я.

Я наклоняюсь, и мои волосы падают ему на лицо. Я его целую.

На мгновение чувствую, что Тарвер тянется ко мне, и хочу прижаться к нему, хочу, чтобы он стиснул меня в крепких объятиях. Я больше всего хочу, чтобы никто не забрал его у меня.