Глава 8
Круг замкнулся

Домофон пропиликал два раза и умолк. Балька поморщился – вот еще не хватало, чтобы кто-нибудь заявился! Не хочет он никого видеть! А хочет лежать, уткнувшись носом в шершавую диванную спинку. «Неделю! Не меньше!» – вспомнилась наставительно-ехидная реплика мультипликационного Кролика.

Если высунуть нос из диванной спинки и повернуть голову, взгляд упрется в окно. За окном – небо. Еще светлое. А в комнате уже висит сумеречный полумрак. Кажется, так только зимой бывает: снаружи еще день, а в комнате уже вечер. Наверное, в этой комнате теперь всегда будет вечер. И зыбкий бесцветный полумрак будет поедать вещи и краски, размазывать их, размывать, как бесформенный, бестелесный, но оттого особенно жуткий дракон. Снаружи может быть яркий синий полдень, может, даже капель забренчит, забормочет, или даже упрямые, беспощадно зеленые травинки вылезут из согретого пригорка, и веселые дети будут радостно вопить, швыряя друг другу ослепительно-разноцветный мяч. А тут, внутри, будет все бесцветно-серое, блеклое, почти невидимое. Потому что зима. И всегда теперь будет зима. Серый сумрак и холод.

Он хотел подтянуть плед, чтобы поплотнее закутаться, но не успел – в уши грянул дверной звонок.

Не буду открывать.

Ну их всех. Пусть хоть до послезавтра названивают.

Но звонок молчал. Вместо него раздался стук – тихий-тихий, едва слышный. Как будто тот, кто стучал, был не совсем уверен – а надо ли…

Подняв себя с дивана, Балька поплелся в прихожую, не спрашивая, кто там, отщелкнул замок, потянул на себя дверь – не глядя…

– Можно?

Балька наконец поднял глаза… и не поверил им.

– Можно? – робко повторила Даша. – Я домофон нажала, а там как раз мальчишка какой-то выбежал, и я зашла…

Балька, как завороженный, глядел на ее ладошку, которую пересекал соскользнувший из-под пуховика браслет. Заметив взгляд, Даша робко, неуверенно улыбнулась:

– Я его сдать хотела… а говорят, что ювелирные изделия…

– …возврату не подлежат, – закончили они хором. Даша – тихо, почти шепотом, Балька – непривычно высоким от волнения, почти звенящим голосом.

Дашина улыбка, казалось, осветила захламленную прихожую.

– И я подумала… наверное, я просто чего-то не знаю, не понимаю… нельзя так… сгоряча, с маху… вспомнила, как ты про счастье говорил. Ну, что оно – в единственном числе. И, значит, оно тоже…

– …возврату и обмену не подлежит! – завопил Балька опять в один голос с ней. – И дело не в браслете! Это же судьба! Она тоже – в единственном числе! И – ты… Это же ты – драгоценность! Вряд ли можно тебя вернуть, и уж совершенно точно – ты не подлежишь обмену! Ясно? Круче всех драгоценностей Британской короны, вместе взятых! И беречь я тебя буду, чтоб никто не посягнул – у как! Из рук не выпущу! Никогда, ясно?

Он подхватил Дашу в охапку – прямо с сумкой и пуховиком – закружил по комнате, зацепился за что-то и с хохотом рухнул на диван, все так же крепко прижимая к себе свою «драгоценность».

Белый потолок.

Господи, ужас какой! Неужели… инсульт? Как у матери Вадика, рыжей Ритки? Второй год уже пластом лежит… Господи!

Аркадия Васильевна прикусила губу. Больно. Но раз прикусила – значит, не совсем паралич? Подвигала челюстью – вроде в обе стороны ходит. Пошевелила пальцами: правая рука, левая рука, правая нога, левая… Ура!

– Вот и хорошо, вот и славно. – Голос, нежный, негромкий, раздавался сверху и немного сзади.

– А что со мной? – Аркадии показалось, что язык у нее обложен наждачной бумагой, не повернешь.

В поле зрения появился белый халат, над которым сияло приветливое девичье лицо. Медсестричка, должно быть. Или санитарка.

– Давление резко упало, ну и тахикардия тоже, – все так же негромко и ласково сообщила «медсестричка или санитарка». – Поволновались, наверное? Ну ничего, кардиограмма у вас отличная, прямо не по возрасту. А такой резкий спазм и у молодых бывает, поддержим ваше сердечко, ничего страшного, все хорошо. Так… Посмотрим… Ну давление еще низковатое, надо бы тонизировать…

– А без этого само не нормализуется? – Кроме обложенного наждаком рта, все остальное, кажется, было в порядке. Аркадия Васильевна еще раз пошевелилась – да, вполне в порядке. Только на левой руке что-то мешалось. Как будто бульдог прицепился и не отпускает. Не больно, но как-то странно. Откуда тут взяться бульдогу? Должно быть, складка простыни…

– Что, лекарств не любите? – улыбнулась девушка.

– Терпеть не могу! Все равно что добровольно на костыли встать. Ну всякое бывает, но сейчас-то не крайний ведь случай? Или…

– Совсем даже не крайний. – Девушка продолжала улыбаться. – А знаете что? Раз вы так отлично в себя пришли… нет, в самом деле, я вам как врач говорю, я же вас смотрела, у вас в отличном состоянии организм, вы молодец прямо. И костыли, в смысле лекарства не любите – это тоже правильно. А то некоторые растекутся киселем – лечите меня, а им не лечение нужно, а движение, но они ж пальцем не шевельнут, дайте таблеточку, да пилюльку, да укольчиков посильнее. Знаете, что я вам предложу? Попробуем без укольчиков? Вам сейчас очень хорошо будет чашка чаю – это уж точно лучше, чем кофеин из ампулы. Хотите чаю?

Она куда-то исчезла и сразу вернулась, держа в руках веселую оранжевую кружку. Очень быстро вернулась. Как будто кто-то стоял за дверью, держа наготове эту веселую кружку, над которой струится белесый тонкий парок. И запах… ошеломительный.

И не санитарка это вовсе. Даже не медсестра. На бейджике крупная надпись: «Дежурный врач». Дина Ви… Би… Ба… Не разобрать. Да ладно, не важно. Важно совсем другое…

Господи! Кэт!

Наверное, она сказала это вслух, потому что Дина как-ее-там-по-батюшке-«дежурный врач» вопросительно нахмурилась:

– Кэт? Это ваша подруга?

– Да, да! Она же там… Мне срочно…

Да как же слезают с этой чертовой кровати?!

– Погодите, – улыбнулась докторша. – Не так резко.

– Но мне срочно нужно к ней, понимаете? Вопрос жизни и смерти!

– Понимаю. Но все-таки не так резко. Давление еще низковатое. Но немного чая, и, думаю, все наладится. И не нужно никуда бежать. Хотя, – она обернулась к монитору, переливавшемуся разноцветными кривыми, огоньками и цифрами, – особых препятствий к выписке не вижу. И тем не менее бежать не стоит. Если ваша Кэт – это такая элегантная дама с голубыми глазами…

– Да, да!

– Я ее сейчас приведу. – И, заметив недоумение пациентки, пояснила: – Она уж бог знает сколько тут у нас сидит. Сперва плакала и твердила, что это из-за нее вам плохо, что это она во всем виновата, еле успокоили. Но сейчас все нормально, с ней там такой импозантный мужчина…

– Мужчина? Импозантный? – Аркадия Васильевна подумала было, что «малыш» таки прибежал назад и они помирились, но… Нет, он, конечно, на вид красавец, но вряд ли кому-то придет в голову назвать его импозантным. Молод слишком.

– Ну да, очень, – подтвердила докторша. – Его иногда по телевизору показывают, он, кажется, адвокат известный или что-то в этом роде.

– Батюшки! Рудольф?! Он-то тут откуда взялся? – Аркадия Васильевна все порывалась подняться.

– Погодите, я вам помогу. Осторожно, у вас датчик на руке, не нужно пока снимать, пусть повисит. Вот, садитесь. Сейчас я позову вашу подругу. Только чаю все-таки выпейте. И кофеин, и глюкоза вам сейчас очень показаны. Не торопитесь, – улыбнулась Дина, глядя, как Аркадия Васильевна приникла к кружке. Чай был удивительно вкусный.

Кэт влетела в палату словно с разгона и, как будто посередине стояла невидимая стена, вдруг остановилась:

– Ой, Адичка, бедная моя, прости меня…

– Катюш, не болтай глупостей! – строго оборвала ее Аркадия Васильевна. – Пустяки какие! Вон и доктор говорит, что совсем ничего страшного, просто давление упало внезапно, даже с молодыми такое бывает. А ты уж напридумывала себе невесть что…

– Да ты же не знаешь ничего! Не волнуйся только, удалась твоя задумка, на сто процентов удалась, кто бы там козни не пытался строить…

– Ну… ты вроде все рассказала. Что «малыш» твой мерзавцем оказался…

– Да пусть его! – Кэт отмахнулась. – Но… Адичка… понимаешь… Рудольф Михайлович мне предложение сделал, – потупившись, сообщила она и покраснела – как будто ей было семнадцать лет, право слово. – Ты не будешь на нас сердиться? Мы вот здесь, у тебя, встретились и… как-то так получилось… само собой…

Рудольф Михайлович возвышался за ее плечом, изображая лицом какую-то сложную гамму чувств: и радость, и виноватость, и даже как будто неловкость от того, что он, серьезный взрослый человек, знаменитый адвокат, демонстрирует столь неприличное мальчишество.

– Предложение? – туповато переспросила Аркадия Васильевна и замотала головой. – Ну вы, ребята, даете! Но погоди, ведь…

– Нет-нет, с Тамарой, как ее, Владиславовной он, оказывается, еще в прошлом году развелся. А нам ни словечка, негодник! – Кэт погрозила адвокату пальчиком. – Говорит, что ему теперь до Генриха Восьмого еще одной жены не хватает. У Генриха ведь шесть жен было, даже Шекспир про это писал. Или не Шекспир? Или это кино такое было? Ну неважно. Главное, что пять жен у Руди было, Тамара как раз пятая была, а чтобы совсем по-королевски, нужно шесть. Вот. А я уж постараюсь, чтобы никаких седьмых на горизонте не замелькало… Хватит с него! Ну… Адичка! Ты не будешь сердиться? Ты моя душенька! И ты, и ты тоже. – Она повернулась к смущенному, гм, жениху. – Представляешь, этот… душенька даже готов жить со мной во Владимирской губернии! Подумаешь, говорит, если вдруг какой-нибудь ну о-о-очень важный процесс затеется, до Москвы рукой подать, невелик труд в суд приехать. А вообще, говорит, надоела эта адвокатура хуже горькой редьки, хочу быть пенсионером. Пенсионером, представляешь?

– Ну почему же, – улыбнулась Аркадия Васильевна и шевельнула пальцем, на котором висел бульдог, оказавшийся каким-то нужным датчиком. – Вполне представляю. Тем более, насколько я понимаю, там есть куда сбежать, если твоя болтовня начнет его утомлять. Я-то привыкла, а свежему человеку… Так что, Руди, ты можешь заранее себе в тамошних лесах выкопать земляночку… или берлогу…

– Арчи! – Он картинно сложил руки перед грудью. – Это просто счастье! Я всю жизнь говорил сам, работа такая. Говорил, говорил и говорил. А теперь я буду молчать и слушать Катюшину болтовню. Это же рай на земле!

– Адичка, – нетерпеливо перебила его Кэт, – там еще Балька в коридоре мается, надо бы его тоже к тебе пустить. А то парень аж с лица спал, так за тебя переживает. И, – она хитро-хитро прищурилась, подмигнула озорно, – там с ним девушка… Такое сияние от них – можно лампы не включать, электричество экономить…

– Ну что, мальчики? – Аркадия Васильевна после больницы выглядела неправдоподобно бодрой, даже вроде бы словно помолодела. – Пора вам заглянуть в семейные закрома?

«Мальчики» – Михаил с Балькой – переглянулись.

– Что, или забыли? Пора, пора. А то как бы не опоздать. Я, конечно, намереваюсь как минимум еще лет тридцать проскрипеть и даже постараюсь, но говорят: хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах. В этот раз – ложная тревога оказалась, а что там завтра – кто знает. И останетесь вы «над златом чахнуть», а меня-то уже и не спросишь, где оно, злато. – Она вдруг подмигнула. Да и голос, несмотря на мрачноватую тему, звучал очень весело, словно Аркадию после пережитого страха разговоры о смерти не пугали, а забавляли. Собственно, так оно и было, она сама на себя удивлялась. – Ну что, двинулись?

В подвале было сухо и прохладно. Три висящие по разным углам лампочки бросали на потемневшую от времени кирпичную кладку диковато пляшущие тени. Занимавший целую стену винный стеллаж, казалось, покачивается, готовый завалиться то влево, на яблочный ларь, то вправо, на три составленных друг на друга сундука, небольших, но внушительно старинных.

– Помогайте. Я и сама могу, но лучше вы.

Поснимали и сдвинули сундуки – неожиданно легкие.

Нагнувшись, она пошатала несколько нижних кирпичей, вытащила из-под винного стеллажа прихотливо изогнутый железный прут, сунула, казалось, прямо в сплошной кирпичный ряд, прут при этом погрузился довольно глубоко, на пару ладоней, не меньше, повернула туда-сюда, потом еще и еще, вверх, вниз, в разные стороны, словно собиралась провертеть в закаменевшем растворе дырку.

Но нет – остановилась, выпрямилась и, словно вдруг устав, оперлась на стену…

Часть кирпичной кладки повернулась, хищно скалясь выступающими «зубами» крайних кирпичей…

В неярком свете тускло блеснул синевато-черный металл…

Сейф был старинный, с наборным кодовым механизмом, похожим на рукоятки первых радиол. Небольшой, среди подвальных теней, он казался, однако, очень внушительным. Кроме рукояток с окошечками, сбоку виднелись две замочные скважины. Аркадия Васильевна вставила в них два неизвестно откуда извлеченных ключа, повернула, покрутила черные рукоятки наборного механизма – быстро, небрежно, словно как попало, – и потянула на себя тяжелую стальную дверцу…

Небо накрыло город высоченным лазурным куполом. Или, может, яшмовым. Бывает такая яшма – почти чисто голубая, с редкими белесыми прожилками. Небесная. Вот и купол был такой же: по глубокой лазоревой выси кое-где скользили легкие пуховые облачные пряди.

И оттуда, из этой лазурной высоты-глубины, валился снег: крупный, лохматый, очень белый. Хлопья, искрясь и сверкая в ослепительном солнечном сиянии, падали медленно – казалось, в воздухе их удерживают невидимые нити солнечных лучей.

Так не бывает.

Если и бывает, только летом, в июле, например. Яркое солнце, чистое небо и вдруг – дождь. Теплый, веселый, сверкающий на солнце. Такой дождь обычно называют «слепым», но есть у него и еще одно название – «царевна плачет».

Не самое редкое природное явление – дождь при ясном солнечном небе. Но – снег?!!

Последний, быть может, снег этой зимы. Как будто она решила на прощанье показать себя буквально во всей красе.

С кухни доносился голос Татьяны, вразумляющей приглашенных из ресторана помощников. Голос был сердитый. Сперва она вовсе уперлась: что это вы за фокусы выдумали? Чтоб чужие люди на моей кухне хозяйничали – да не бывать такому! Нешто я праздничный стол устроить не сумею? Еле-еле Аркадия Васильевна ее уговорила: мол, не в том дело, что не сумеешь, а только так положено, и почету больше. Да и подать на стол должен же кто-то. Тебе-то за этим столом почетное место уготовано, а подавать-то нужно? Вот пусть ресторанные официанты и побегают, постараются. Поворчав, Татьяна все-таки согласилась на помощников.

Стену между столовой и гостиной сдвинули в стороны, сложив навроде ширмы – предусмотрителен, ох, предусмотрителен был Аркадий Владимирович Привалов! – получилась настоящая банкетная зала.

Аркадия Васильевна опять подошла к окну, за которым небесная синева сыпала и сыпала невероятный, неправдоподобно сверкающий снег… Может, зря она осталась дома всех дожидаться? Может, надо было…

Телефонный звонок показался оглушительным.

– Аркадия Васильевна. – Голос Марины из отдела скупки звучал неуверенно, точно она сомневалась, правильно ли поступает. – Простите меня, бога ради, вам сейчас не до этого, но вы говорили, что если… что сразу вам сообщать…

– Что такое?

– Ну вы показывали приваловские клейма и велели, если вдруг кто-то будет продавать – брать, не торгуясь. Ну, если, конечно, не какой-нибудь подстаканник или в этом роде.

– Ну почему же. Подстаканники тоже разные бывают. Были серии, были и одиночные экземпляры. Впрочем, я нисколько не сомневаюсь в вашей способности отличить стоящую вещь. Вы звоните, потому что принесли что-то с приваловским клеймом?

– Да… Простите, пожалуйста, что звоню так не вовремя, но…

– Да почему же вдруг «простите»? Вы правильно сделали. Только я не понимаю… Давно договорились: мы берем все приваловские вещи. Ну, если не, как вы выражаетесь, подстаканники. В смысле, если вещь делалась не в единственном экземпляре, а образец серии у нас, например, уже есть. Сейчас-то в чем проблема? Из-за пустяка вы не стали бы звонить, значит, что-то штучное принесли. Надо выкупать, конечно, это ясно. Что там такое? Клеймо сомнительное или что? Вы в чем-то не уверены?

– Наоборот. Но… просят дорого очень. По-моему, чересчур. Ладно бы бриллианты были или сапфиры звездчатые.

– Ну не дороже денег. – Она улыбнулась, подумав, что еще одно изделие «Привалов и К» именно сегодня – отличная примета, значит, и дальше все будет прекрасно, и хорошо, что она дома осталась, и правильно. – А что за вещь?

– Ох, Аркадия Васильевна, я… я даже не знаю, как сказать… я такого вообще никогда в жизни не видела. Разве что в «Оружейной палате». Такая красота, что дух захватывает.

– Ну так что там – кольцо, серьги, диадема – что? – поторопила Аркадия Васильевна. – Или лучше… Ты не догадалась фото сделать? – От охватившего вдруг волнения она даже обратилась к Марине на «ты», чего обычно себе не позволяла, изначально приняв в отношениях с персоналом подчеркнуто уважительный тон. Вон в девятнадцатом веке даже кухарок на «вы» называли, и очень жаль, что традиция теряется.

– Щелкнула, да! – Марина, кажется, хозяйкиной обмолвки даже не заметила. – Сейчас я вам сброшу…

Гос-с-споди!

На экране царили… ландыши! Те самые приваловские «Ландыши»! То самое колье, которое и колье-то назвать язык не поворачивается – такая в нем легкость, такая жизнь! Первая «аркадия»!

– Сколько за него хотят?

Марина назвала сумму. Немаленькую. Но, по правде говоря, вовсе не запредельную. Собственно, с чего там запредельной-то сумме возникнуть? Белое золото, нефрит, эмаль… ну и руки мастера конечно. Гениальные руки ее прапрадеда, Аркадия Владимировича Привалова.

– Так, Марина… Сделаем вот как…

Аркадия Васильевна едва успела все организовать и провернуть, пока…

– Го-орько! – загремело на крыльце.

Приехали!

В доме сразу стало шумно, весело и многолюдно. Хотя на самом деле гостей было совсем немного. Но когда люди радуются, их почему-то сразу становится как будто больше.

А уж Бальки – очень красивого в «жениховском» своем костюме, сияющего восторгом, чуть не прыгающего до потолка – его одного вполне могло бы хватить на десятерых человек. Счастье хлестало из него не то что фонтаном – водопадом. Живым, искрящимся, щедрым – счастье заливало всех вокруг, заставляя глаза сиять, а губы – сами собой складываться в широченные улыбки. Ну невозможно было не улыбаться, глядя на Бальку.

– На, читай! – Он сунул ей красивую бумагу, которую в прежние времена называли, кажется, гербовой.

– Да на что мне оно? – добродушно отмахнулась Аркадия Васильевна. – Что я, никогда в жизни свидетельства о браке не видела?

– Не-ет! – Балька заскакал вокруг нее дурашливым козликом. – Ты прочитай! А то неинтересно! Ну, бабу-уленька-красотуленька, ну свет наш Аркадия Васильевна!

– Фу, отцепись. – Вздохнув, она взяла плотный желто-розовый лист… и не поверила своим глазам. – Что?! Как это «присваивается фамилия Привалова»? – Аркадия Васильевна растерянно обернулась на стоявшую поодаль Дашу.

– По мужу, по мне то есть. – Внук гордо выпятил грудь и приосанился. – Я теперь у нас муж. Ясно?

– Но погоди… я ничего не понимаю. Невеста берет фамилию супруга – это мне ясно. Но ты-то Алькин… – Она бессильно опустилась в кресло.

– Фигушки! – Балька завопил так, что звякнули подвески на старой, «дедовской», люстре. – При-ва-лов, – гордо проскандировал он, размахивая выдернутым из кармана паспортом. Даже издали обложка документа сияла первозданной новизной. – Ну, бабуль, ну, прости. – Внук опустился перед ней на колени и умильно, как ластящийся щенок, заглянул в глаза – снизу вверх. – Ну я еще когда заявление подавали, там с тетенькой загсовской посоветовался, мол, так и так, семейные традиции, то да се, надо бы соответствовать, ну она сказала, что до регистрации я вполне успею. Объяснила, куда идти, чтоб фамилию поменять. Неделю назад новый паспорт получил. А тебе не говорил, хотел сюрприз сделать.

– Обормот ты! – Аркадия Васильевна ласково потрепала его по голове. – А если бы у меня инфаркт сделался?

– Это от радости, что ли? Да ни в жизнь! Ты еще правнуков переженишь и замуж повыдаешь!

– Обормот, – повторила она, не в силах сдержать улыбку. – Подай-ка мне… там, на столе, в кабинете…

Балька в полсекунды принес плоский кожаный футляр размером с небольшую книжку.

– Дашенька, подите сюда…

Дрогнувшими от волнения пальцами она защелкнула на стройной шее замочек колье и чуть отодвинулась, оценивая…

Не глянцевая красотка, которую, сколько ни украшай, не оживет, а обычная, в сущности, девушка, которая вдруг стала невероятной красавицей. Не пышная садовая роза, а, что называется, цветок полевой, чью прелесть не всякий разглядит, а разглядев, на «розы» уже и не обернется… В конце концов, ландыш ведь тоже – цветок потаенный…

К нежному тонкому Дашиному лицу «Ландыши» шли изумительно. Даже голубовато-серые глаза вдруг зазеленели, точно отразив цвет эмалевых листьев.

– Дед писал в Тетради, что делал эту вещь к первому балу юной графини Штильберг. Видимо, она была на тебя похожа. – Аркадия Васильевна покачала головой. – У него было фантастическое чутье на… в общем, чтобы украшение подходило конкретному человеку. Но там он пишет еще кое-что. Прическа дебютантки была украшена живыми ландышами, и колье с ними не, как это называется, не поссорилось.

– Какая романтическая история! – донеслось от двери. – Почему ты мне никогда этого не рассказывала?

– Господи! Кэт? Ты откуда?

– Из заповедных и дремучих страшных муромских лесов, – пропела она деланым басом, слегка переиначив Высоцкого. – Ну не совсем дремучих и не совсем муромских, и даже не совсем из лесов, но все-таки. – Да вот старика моего за какими-то надобностями в Москву потянуло. Хотя, скажу тебе по секрету, врет он про надобности, просто бесплатный банкет почуял. Какой же адвокат откажется выпить-закусить на дармовщинку? – Кэт повела плечиком в сторону стоящего чуть за ней Рудольфа Михайловича.

Вот уж кого стариком назвать было точно нельзя. Он, кажется, даже помолодел. Да нет, не кажется, точно помолодел. Ну надо же!

– Катюш, ты его там молодильными яблоками, что ли, откармливаешь? – пошутила Аркадия Васильевна, расцеловавшись со свежеприбывшими – неждаными, но очень желанными – гостями.

– Да ну, скажешь тоже! – замахала руками подруга. – Он сам себя… омолаживает. Скачет по полям и весям, за молодыми поселянками гоняется, все ему, черту старому, неймется. – Она озорно подмигнула. – Пока я в трудах и в заботах… вот прямо аки пчела! Да-да-да, тружусь, не разгибая спины!

– Это над чем же? Ты ж фонд под внешнее управление передала, там и без тебя теперь дела отлично идут. А ты говоришь – не разгибая спины, тружусь. Над чем это? Тем более – в муромских лесах…

– А я, душа моя Аркадия, мемуары, видишь ли, затеяла писать. Вспомнить-то ведь есть что, а? И, главное, есть – кого! Издатели уже зашевелились. Соображают, стервятники! – Кэт звонко, по-девчоночьи, расхохоталась. – Денег сулят немерено! Мемуарчики-то скандальные должны получиться… Ну, это издатели так думают… а я, ты ж знаешь, девушка скромная, тактичная, что ж я живых-то людей на посмешище выставлять стану?

Когда отгремел шампанский салют, когда отзвучали главные тосты, когда все налюбовались на первый вальс новобрачных – места в «банкетной зале» было не слишком много, но как же без первого вальса? – за окном уже поплыли ранние сумерки. Легкие, зыбкие, колдовские. Кто-то из молодежи вдруг заявил, что сегодняшний снегопад – неспроста, и нужно срочно слепить снежную бабу. Непременно! А то ведь до следующей зимы, наверное, больше уже не удастся. Идея вызвала в массах восторг и общее бурление – шампанское играло в крови, и хотелось веселья! Больше, больше веселья! Еще больше, чтоб весь мир радовался!

Двух снежных баб, завопил кто-то, свадьба же! Кэт азартно включилась в обсуждение: как лучше изобразить жениха – пожертвовать снежной бабе какой-нибудь костюм или чем-нибудь покрасить? Да ладно, не может такого быть, чтобы снег нельзя было покрасить!

Ну, Кэт – это Кэт, она всегда будет своей в любой компании, даже если компания младше ее втрое! Неисправима! Да и нужно ли это «исправлять»?

Аркадия Васильевна ушла в кабинет – отдохнуть. Оказывается, от счастья тоже можно устать, вот дела!

Минут через пять в кабинет тихонько зашел Михаил. Почему-то она совсем не удивилась.

– Аркадия Васильевна, – начал он неуверенно, запинаясь и пряча глаза, – я понимаю, что праздник у всех сегодня, не ко времени разговор. Да и условие Балька выполнил, так что все это уже не имеет значения. Но я все думаю и думаю. Почему вы тогда такой странный вариант обозначили: если не найдет невесту, все… – Михаил замялся. – Все наследство на меня… Сейчас-то, наверное, и не важно уже, но… Не подумайте, я не из-за того, что… Мне никакого такого наследства не нужно… Но…

Он окончательно смешался.

– Но тебе нужно понять. Да? – Аркадия грустно улыбнулась. – Ну что тебе сказать…

– Правду. Я думал, думал… Я – Привалов? Аркадий Владимирович…

Она кивнула:

– Твой прапрадед и мой дед. Люба… ну да что нам их судить? Муж ее погиб… что уж теперь…

– Да я не сужу, что вы! А отец… знал? Ну… что он… что Аркадий Владимирович ему…

– Не знаю, Мишенька. – Она вздохнула. – Если дед ему и признался, мне ни тот, ни другой об этом не говорили. Мне бабка Аркадия – Аркадия Сергеевна – рассказала перед смертью. А ей Аркадий Владимирович признался. Тоже перед смертью. И строго-настрого наказал заботиться о Матвеевых наравне с Приваловыми. А она уж мне тот же завет дала…

– Не нужно никому об этом знать. Мы ведь все равно как одна семья.

– Ну тебе виднее. Может, и так. Одна семья… Семья… Жалко, что ты опять в бобылях.

Но Михаил вдруг заулыбался:

– Да я не… не хотел раньше времени…

– Батюшки! – Аркадия Васильевна всплеснула руками. – Уже успел еще кого-то присмотреть? Ну ты… Ой, смотри у меня! Мало тебе Светочки!

Он помотал головой:

– Да нет, с тем покончено. Она, представляете, Аркадия Васильевна, даже из ванной все выгребла. Подчистую. Даже мою бритву и зубную щетку. Как будто назло.

– Назло? – задумчиво повторила Аркадия. – Ну… может быть, и назло. Поглядим. Она вчера в салон заходила, догадалась по собственному желанию уволиться. Девочки говорят, злая была ужасно и всклокоченная, как помойная кошка. Да бог с ней. Избавились – и хорошо. А тебе что, мало показалось? Опять на юную красотку запал?

– На красотку… – Михаил мечтательно улыбнулся. – Правда, не совсем юную. Но это не важно.

– Как это – не важно? Если уж мы – одна семья… Ну-ка давай, выкладывай. – Она погрозила ему пальцем, как когда-то в детстве.

– Да нечего пока выкладывать… Когда Балька мне по телефону чуть не плакал, ну когда они с Дашей поссорились… И потом, когда все вдруг наладилось… Я как будто в судьбу уверовал. Зачем-то вокруг ЗАГСа начал ходить – ну где я развод оформлял, а Балька сегодня женился. Вот сам не знаю, чего меня туда понесло. И… Аркадия Васильевна, вы не поверите!

И он рассказал о встрече с Наташей на ступеньках районного ЗАГСа.

– …и представляете, Аркадия Васильевна, она в тот же день уволилась. Я тогда ткнулся, а рабочий день тю-тю уже. Ну я назавтра пришел, но тоже почти вечером… Да, говорят, работала такая. Наташа Матвеева. Наталья Алексеевна. Вот утром уволилась, сказала, что обстоятельства внезапные. И вроде как они адреса не знают. Но я ее найду. Ведь раз она по-прежнему Матвеева, значит… Уж теперь-то точно найду. Ни за что не упущу. Это ж мой последний шанс. Понимаете?

– Понимаю, – одобрительно кивнула Аркадия Васильевна и улыбнулась. – Похоже, скоро у нас тесновато станет. Наверное, как снег сойдет, придется к дому флигель пристраивать…