Королева наконец-то пригласила лорда Кастелросса ко двору. Всю дорогу во дворец Уайтхолл Пиппа не имела возможности взглянуть на него, поскольку Яго настоял, чтобы она ехала рядом с ним впереди свиты.

Словно король мифической страны, Айдан оставался далеким и невидимым за спинами своей стражи, ни с кем не общался, словно ожидая момента неожиданно явить себя миру с драматическим эффектом.

Когда его эскорт, состоявший из сотни ирландских воинов, двигался по Стренду, она почувствовала, какое впечатление производит это войско на марше. Пехотинцы шагами отбивали ритм по дороге, и этому ритму вторило ее сердце, которое стучало все тревожнее.

Жители Лондона и Вестминстера, похоже, испытывали нечто подобное. Натыкаясь друг на друга, прохожие стремились поскорее уйти с пути колонны. Мужчины прижимались к стенам и проскальзывали в боковые улочки. Женщины закрывали детей юбками и поспешно прятались по домам. Бледные ученики Вестминстерской школы, зажав ранцы, не спускали с солдат испуганных глаз.

Яго выслали вперед как герольда, поэтому он прибыл на место первым в сопровождении Пиппы. Въезд во дворец представлял собой арку, совмещенную с небольшим помещением для охраны.

Яго и Пиппе предстояло дождаться основной процессии во внутреннем дворе, именуемом площадью для Проповеди. Пиппа чувствовала колющие взгляды охраны, обитателей и слуг дворца, но, как и Яго, стояла с гордо вскинутой головой, не обращая на них внимания.

Яго занял место в центре площади, молча оглядывая собравшихся.

– Айдан О'Донахью Map, – провозгласил он, дождавшись относительной тишины. – Глава ирландского клана О'Донахью, известный в этих местах под именем лорда Кастелросса.

Спустя несколько минут она услышала ритмичный шаг марширующей пехоты. Дворцовые ворота распахнулись, пропуская вождя всех ирландцев. Чтобы его охрану не смогли отсечь, О'Донахью въехал последним, верхом на Гранин, покрытой богато украшенной попоной.

Конюшенные и слуги, а также менее значимые обитатели дворца – все высыпали поглядеть на зрелище. Толпа оттеснила Пиппу к мощной стене. И как она ни вытягивала шею, но не могла разглядеть Айдана.

– Не бери в голову, – прошептал Яго. – Ты увидишь его, когда он будет приветствовать королеву. Если он не отступится, весь мир увидит его.

Издалека она разглядела, как ирландец спешился и его синий плащ откинуло порывом ветра. Донал Ог гаркнул что-то по-ирландски, и воины построились в две шеренги. Волынщик и барабанщик заиграли незнакомую мелодию, и под звуки этого заунывного марша прибывшие пересекли двор в направлении личных покоев королевы.

– Невиданная наглость, – возмущался стоявший у дверей по-военному подтянутый мужчина, одетый в ливрею. – О'Донахью недостает только бросить о землю рыцарскую перчатку и объявить войну.

– Чтоб эта проклятая ирландская башка слетела с плеч! – вставил другой охранник.

– А то! Посмотрим, как он сам выкопает себе могилу.

Яго и Пиппа обменялись встревоженными взглядами. Затем оба устремились в длинное красивое здание.

Каменные стены и каменные своды главной галереи, казалось, тянулись бесконечно, многократно повторяя эхо их шагов, словно раскаты далекого грома. В конце галереи им отворили дверь в приемную.

Пиппа вошла вместе с Яго. Он провел ее вдоль стены приемной, где оказалось не так людно. Они прошли в залитый светом конец зала, где возвышался помост с таким высоким балдахином, что скорее походил на палатку.

– Куда мы идем? – поинтересовалась Пиппа.

– Уже пришли.

Яго выступил в центр галереи, низко поклонился и еще раз объявил о прибытии лорда Кастелросса.

Затем он подошел к Пиппе и они вернулись обратно, туда, откуда пришли.

– Тебе хорошо видно?

Девушка выглянула из-за мощной каменной колонны и почувствовала, что не в силах пошевелиться, словно рука самого Господа Бога пригвоздила ее к этому месту.

Она впервые в жизни видела королеву Елизавету, и ее охватил благоговейный ужас. «Вот оно, – подумала она, – само воплощение величия. Качество куда более редкое и значительное, чем красота, благородная грация или живой ум».

Елизавета восседала на троне под балдахином, огромном резном стуле. За ее спиной на стене были рядами развешаны щиты.

Все в ее одеянии было продумано до малейших деталей. Пиппе она показалась совсем крохотной, больше напоминавшей Дюймовочку, окруженную прекрасными цветочными лепестками.

Накрахмаленный белый воротник обрамлял лицо, нити жемчуга и драгоценных камней украшали ее высокую прическу из рыжеватых волос. С того места, где стояла Пиппа, лицо королевы больше походило на белую маску, в прорезях которой светились изворотливым умом черные глаза.

Как завороженная Пиппа отделилась от колонны и стала протискиваться поближе к трону. Яго что-то прошипел ей, но она его не послушала. Она нашла местечко в тени, откуда ей были хорошо видны профиль королевы и проход к трону.

Глухие удары барабанов и переливы волынок донеслись из приемной. Суровая поступь ни разу не сбившихся марширующих ног.

Черные глаза Елизаветы вспыхнули.

– Роби, что бы это значило? – Королева наклонилась к человеку, стоявшему подле трона.

– Граф Лестерский, – прошептал подошедший к ней Яго. – Лорд-канцлер ее величества.

– Знаю. Это он пытался меня арестовать в тот день, когда я встретила Айдана.

Эссекс, заносчивый лорд, который не понравился ей еще на маскараде в доме Дархеймов, стал что-то нашептывать королеве. Перо его нелепой бархатной шляпы задело королевскую щеку.

– С глаз моих, – резко бросила королева. – Я еще не простила вас за то, что вы обставили всех в пантомиме.

Зардевшись, Эссекс отступил на безопасное расстояние.

Отворились тяжелые двери. Даже у Пиппы, внутренне готовой к спектаклю, от неожиданности перехватило дыхание. Ничего не ожидавшие придворные застыли, вытаращив глаза.

В зал вошли вооруженные ирландские пехотинцы, внушавшие страх уже одним своим видом. Эти бородатые воины были одеты в традиционные волчьи шкуры, и каждый из них шел при полном вооружении. У Пиппы закралось сомнение, что королевские покои вряд ли когда-нибудь видели столько палашей и топоров, булав и пик с дубинами.

Королевская стража обнажила шпаги, но на фоне ирландцев местные воины смотрелись потешными солдатиками, одетыми скорее для представления, чем для битвы.

Звуки волынки нарастали, наполняя каждый уголок помещения, и вдруг резко наступила тишина.

Ирландцы выстроились в две длинные шеренги, своим числом затмив охрану дворца.

Затем в арочном проеме появился огромный, сложенный как античный бог Айдан.

Черная грива на его голове отливала синевой при каждом его движении, прядь волос с украшениями вызывающе ярко выделялась на фоне этой гривы. Пиппа еще никогда не видела на лице О'Донахью такого высокомерия. Широкий лоб и умные глаза, высокие скулы и квадратная челюсть. Чувственные губы и огненный взгляд. Он просто излучал значимость и величие.

Он был О'Донахью Map.

Никто из тех, кто видел ирландского вождя сегодня, не сможет забыть этот день. Никто из них не сможет забыть этого человека. Даже королева Англии.

Айдан задержался в проеме арки, чтобы все увидели и запомнили его. Затем он большими шагами вошел в зал, прошел мимо застывших в оцепенении придворных и своего ирландского эскорта, прямо к основанию трона.

К чести королевы, она не произнесла ни единого звука, в отличие от ее придворных дам, которые сгрудились у трона недалеко от Пиппы. Среди них прокатилась волна вздохов, приглушенного шепота, шелеста вееров. Елизавета выпрямилась и невозмутимо ждала. Только брови на белом как мрамор лице чуть приподнялись.

Айдан О'Донахью отбросил плащ на плечо. Сверкнула серебряная брошь, и одним внезапным движением, так что Пиппа даже подумала, что его подстрелили, он пал ниц у трона королевы.

Ирландец распростерся на полу, раскинув руки, словно упавший с небес архангел.

Королева явно не ожидала ничего подобного. Как и все присутствующие, она хотела знать, что означает столь явная демонстрация покорности.

Айдан поднялся во весь рост. Солнечный свет, заливавший зал через высокие арочные окна, подсвечивал его золотом. Вряд ли кому-то специально удалось бы добиться столь драматичного эффекта.

Пиппа почувствовала, как у нее сжимается горло. Никогда не видела она ничего подобного, а ведь ей довелось участвовать в доброй дюжине спектаклей и представлений, где мужчины перевоплощались и в птиц, и в архангелов, и в греческих богов. На ее глазах разворачивалась настоящая драма, но не было никаких иллюзий – ни в костюмах, ни в персонажах. И волнение, охватывавшее зрителей при взгляде на этого настоящего принца крови, стоявшего перед королевой, тоже не было обманом чувств.

И тут ирландец прервал тишину таким ужасающе громким рыком, что присутствующие в ужасе подпрыгнули. Он резко откинул голову и выкрикнул старинный боевой клич, по крайней мере, так показалось Пиппе.

Затем зашагал большими шагами, заложив руки за спину и чуть позванивая шпорами. Свою речь он произносил по-гаэльски, но так пылко и с такой убедительностью, что перевод явно не требовался. Интонациями он передал весь смысл сказанного. Он стоял во главе ирландского народа и правил им по праву.

Кто-то подле Пиппы нервно кашлянул. Она обернулась и увидела Яго, спрятавшегося в тени.

– Что он говорит? – одними губами произнесла девушка.

Айдан говорил с пафосом, иногда делая паузы и дополняя слова жестами. Казалось, он будет говорить вечно.

– Тебе не надо этого знать, – ответил шепотом Яго. – Но самое малое из того, что он говорит, может стоить ему смертного приговора.

– Да поможет ему Бог, – пробормотала Пиппа, вздрагивая при воспоминании о репликах стражников у входа во дворец.

Стоило Айдану прерваться, чтобы перевести дыхание, как стоявший справа от королевы лейб-гвардеец ударил алебардой о пол.

– Милорд, – произнес сэр Кристофер Хаттон. – Ее величество хотели бы, чтобы вы обращались к ней по-английски.

Пиппа замерла в ожидании реакции Айдана. Он посмотрел королеве прямо в глаза и поклонился.

– Ваше величество, – обратился он к Елизавете, – это великая честь для меня – обратиться к вам на вашем родном языке.

У Пиппы округлились глаза. Айдан О'Донахью явно произвел желаемый эффект на окружающих. Но вопрос оставался в том, подействовали ли его чары на королеву.

– Кроме того, будучи в Лондоне, – продолжал говорить Айдан, – я должен присутствовать на мессе в испанском посольстве. Это продиктовано тем, что я – О'Донахью Map, моя королева, и моя вера требует не меньшего уважения, чем ваша собственная.

– Понимаю, – произнесла Елизавета громким голосом. – Но, сударь, разве я когда-нибудь притесняла вас в вопросах веры?

Он ответил королеве улыбкой:

– Нет, в этом вопросе вы проявили чудеса терпимости. Я обращаюсь к вам по куда более неотложным вопросам, ваше величество.

Она наклонила голову, явно заинтригованная:

– Продолжайте.

– Мой народ бедствует. Мужчин вешают по измышленным причинам. Наши нивы преданы огню. Наших женщин насилуют.

– Ваш народ оказал открытое неповиновение присланным из Англии управителям, – заметила она.

– Но мы могли бы, сохранив самоуправление, отсылать вам, ваше величество, десятину, – парировал он в ответ на ее замечание. – В сложившихся же обстоятельствах вы не получите ничего, поскольку земли наши разорены благодаря усилиям лорд-констебля Броуни и всех остальных алчных властолюбцев. Если вы будете придерживаться избранного вами курса, то вам скоро не с кого будет требовать дань.

Подобно тому, как едва тлеющий огонек под натиском сильного порывистого ветра не гаснет, а разрастается в огромное пламя, вместе с нарастающей в ней яростью росла и телесная оболочка Елизаветы. Своей внутренней силой эта миниатюрная женщина вполне соответствовала огромному ирландцу.

– Вы закончили, мой лорд Кастелросс? – спросила она, взяв себя в руки.

– Ваше величество, я только начал, – ответил он.

– Если вы хотели поразить нас своим вызывающим пренебрежением, то в этом вы преуспели.

Пиппа склонила голову. В голосе королевы ей послышалось дребезжание.

– Только не это. Она в ярости, – прошептала она Яго.

– По этой причине мы хотели бы просить вас только об одной услуге, – продолжила Елизавета. – Услуга совсем небольшая. Но мы настоятельно просим.

– И что же это, ваше величество? – спросил Айдан.

– Мы бы хотели услышать от вас хотя бы один довод, почему мы не должны заковать вас в кандалы?

И тут Айдан О'Донахью сделал немыслимое! Он откинул голову и расхохотался, с той самой мрачной веселостью, как в день, когда Пиппа впервые встретила его. В нарушение всех приличий громовое эхо раскатилось по залу.

Глаза королевы заблестели еще ярче. Граф Лестерский наклонился и что-то просительно прошептал ей с мольбой, но она отмахнулась от него.

Наконец смех Айдана стих.

– Ваше величество, я отвечу на ваш вопрос. – Он показал рукой в сторону ирландских солдат. – Стоит вам скосить одну травинку, как на ее месте вырастают две. В Ирландии полно мужчин куда менее склонных к сотрудничеству с вами, чем я. Стоит вам только убрать меня, как кто-то из них не преминет сразу же занять мое место.

Наступила столь звенящая тишина, что Пиппа втянула голову в плечи, невольно приготовившись к бегству, ожидая, когда напряжение неминуемо прорвется. Айдан был обречен. Она читала его судьбу в глазах королевы, в мрачном перешептывании придворных, в озлобленных лицах стражников.

Неожиданно ее словно молнией озарило. Она рванулась вперед, пробиваясь сквозь ряды придворных и тяжелой ирландской пехоты.

– Дорогу, – кричала она, подражая интонациям мажордома, – дорогу!

Это было так неожиданно, что никто ей не препятствовал. Оказавшись между Алданом и королевой, она упала к подножию трона.

– Ваше величество, мне приходится настаивать, чтобы вы отпустили этого человека. Он кое-что обещал мне, но до сих пор не сдержал слова.

Пиппа предусмотрительно отступила назад так, чтобы сзади у нее оказался Макхарли, один из командиров войска Айдана.

– Видит Бог, – запричитала она, прижимая руки к щекам и бросаясь обратно, чтобы взглянуть на него. – Это же баран в волчьей шкуре.

Со стороны дам донеслось нервное хихиканье, приправленное мужскими шуточками из группы приближенных подле трона.

Она дернула Макхарли за мех.

– Да, я предпочитаю мужчин в мехах, – провозгласила она и уставилась, не моргая, на фатовскую шляпу заносчивого лорда Эссекса, который не понравился ей еще на маскараде в доме Дархей-мов. – Все-таки лучше, чем те, из кого торчат птичьи перья.

– Как вы смеете! – Эссекс покраснел от гнева. – Я вам сейчас покажу!

Пиппа бочком протиснулась к нему, уже вертела у него под носом его же собственным кошельком.

– Ах, сударь, вы это хотели показать? – дразнила она его. – Что это, милорд, отчего вы так покраснели? Клок волос вашей любовницы?

Остальные придворные грубо захохотали.

– Что все это означает?! – Возглас Елизаветы мгновенно оборвал их смех.

Пиппа повернулась лицом к королеве, вглядываясь в ее белое непроницаемое лицо и черные глаза, мечущие молнии.

– Ваше величество, я всего лишь ваша смиренная подданная, бродячая актриса на содержании у лорда Кастелросса. Если вы заточите его в кандалы, я останусь без работы. – Она подмигнула королеве. – Уверена, вы знаете, какая опасность заключена в праздности женщины. Ведь меня начнут посещать умные мысли. И что тогда придется делать мужчинам?

У Елизаветы чуть заметно дрогнули губы. В какой-то момент Пиппа понадеялась, что смогла рассмешить королеву.

– Я беру на себя труд не предаваться праздным мыслям, – сказала она.

Пиппа рассмеялась, но никто в зале ее не поддержал.

– Охрана! Вышвырните ее сейчас же! – приказал граф Лестерский.

Два гвардейца подошли к девушке.

– Стойте! – крикнула королева. Все замерли. Она переводила взгляд с Айдана на Пиппу и обратно. – Милорд Кастелросс, – начала она.

– Слушаю, ваше величество.

– Убирайтесь с глаз моих и прихватите с собой эту… эту актрису. Вернетесь завтра, завтра я вам сообщу о своем решении в отношении брошенного вами вызова и по поводу населения вашего края. Ясно?

– Подчиняюсь, ваше величество.

Ирландец не стал медлить. Он оглянулся и скомандовал по-гаэльски. Снова зазвучали волынки и раздалась барабанная дробь. Схватив Пиппу за локоть и пропихнув ее вперед, он последовал во главе своих воинов прочь из тронного зала.

Уже за пределами дворца, в большом квадратном внутреннем дворе, он остановился.

– Итак, надеюсь, у тебя есть объяснения устроенному тобой маленькому представлению?

– Мое представление не идет ни в какое сравнение с вашим, – возразила она. – Вы были бы уже арестованы за государственную измену. Я не обязана вам что-либо объяснять.

Он схватил ее за оба локтя и резко развернул к себе лицом. Она почувствовала, как он весь пылает, разглядела серебряные блики в его голубых глазах.

– Нет, тебе придется объяснить мне все. Сегодня ночью я получу от тебя все, что хочу.

Она опаздывала. Эта своевольная женщина заставляла его страдать и волноваться, мучиться и мерить шагами комнату. Айдан подошел к камину в большом зале дома Ламли и с силой пнул кочергой в почти прогоревшее полено. Искры улетели в трубу. Проклятая женщина вынула из него всю душу. Он не мог ни о чем думать, кроме ее ехидной усмешки и волнующего плоть тела. Его влечение к ней было сродни лихорадке, против которой не было лекарства. Обладать ею на его условиях и послать к черту все последствия.

К несчастью, Пиппа имела свои взгляды на многое и бесстрашно отстаивала свои убеждения. Это ее качество одновременно притягивало и отталкивало его. Ну почему бы этой крохе не быть более податливой? Он сам знал ответ на свой вопрос. Потому что слабые, послушные женщины никогда не влекли его к себе.

Ужасная мысль пришла в голову. Что, если она опять убежала?

Что ж, ей будет только лучше, если она так поступила. Он ничего не может дать Пиппе, кроме боли в сердце.

Он ощутил на губах горечь потери. Айдан швырнул на место кочергу, рванулся к двери, широко распахнул ее и, перескакивая через ступени, взбежал по лестнице. И, не постучав, отворил дверь.

Пусто. Ничего, что бы напоминало о ней, Пиппа не оставила. Только зажженную свечу и едва уловимый цветочный запах. Ему следовало бы вздохнуть с облегчением, подумал Айдан, с необыкновенной осторожностью закрывая дверь. Она покинула его. Он должен понимать, что было ошибкой желать женщину, которая никогда не будет принадлежать ему. Ошибкой было не сказать девушке про Фелисити. Но что он мог бы рассказать о ней? Он никогда ни с кем не говорил на эту тему. Ничего нельзя было объяснить, попросту не существовало никаких объяснений. Особенно для Пиппы, которая безоговорочно поверила ему.

О'Донахью, крадучись, направился обратно в свои покои. И буквально наткнулся на девушку, которая уже собиралась уходить. Она посмотрела на него с ироничной улыбкой.

– Вот вы где. Опаздываете, пришлось пойти на ваши поиски.

– Опаздываю. – Он поперхнулся. Почувствовав, как жизнь возвращается к нему, он буквально втащил ее в комнату и захлопнул за собой дверь. Он много раз говорил себе, что должен сурово отчитать эту пигалицу. Отругать за ее вмешательство на аудиенции у королевы.

Но, будучи не в силах сдерживать себя, он издал триумфальный клич, подхватил девушку на руки и радостно закружил ее.

– Да восславится милосердная святая Бригитта, – провозгласил он, ставя Пиппу на ноги и целуя ее от всей души в обе щеки. И как бы ему ни хотелось зацеловать ее всю, отпрянул назад. – Мы оба были хороши сегодня. Мы побывали в пасти льва и выжили, чтобы поведать об этом потомкам.

Пиппа некоторое время пыталась избавиться от головокружения. Затем усмехнулась:

– Согласна. Признайтесь, вам было страшно в ту секунду. Признайтесь, вы боялись, что она арестует вас и запрет в замке.

– В ту секунду мне не было страшно, – хвастливо заявил Айдан. – Мне стало страшно, когда мы выбирались из внутренних покоев, дерзкая озорница.

Она засмеялась в ответ:

– Вы заставили королеву увидеть в себе мужчину, достойного соперника, а не бедолагу, который ищет покровительства. Вы ничуть не ошиблись, поставив все на карту.

– Включая своих людей. Это было глупо с моей стороны.

– Нет, вы поступили смело. Ваши люди будут думать именно так.

– Возможно. А теперь расскажи, прошу на милость, зачем понадобился твой спектакль?

Она недоуменно пожала плечами. Жест, наработанный годами. Ей прекрасно удавалось изображать простодушную наивность. Ее вьющиеся волосы, словно позолоченные сказочной феей, добавляли правдоподобия.

– Кому-то следовало отвлечь внимание королевы, чтобы она забыла о вашем наказании.

Он глядел на нее, вспоминая ее слова…. «Я не люблю тебя…» Воспоминания рвали его сердце и мучили совесть. Как глупо он поступил, предложив ей стать его любовницей. Что заставило его подумать, будто он может обладать хотя бы частью ее, не отдав ей взамен всего себя?

– Пиппа, о том, что я вчера сказал… – начал он. Она резко вскинула голову:

– Не терзайте меня, мой ответ остается прежним. Вы – потрясающий мужчина. Вы настоящий маг.

Ваши прикосновения волшебны. Когда вы целуете меня, мир становится беспредельным. Но я не люблю вас и не стану вашей любовницей. Я истратила бы все ваши деньги, свела бы вас с ума своей болтовней и отвратительным пением. Поэтому нам лучше…

Он пересек комнату и остановил ее монолог страстным поцелуем и не отпускал ее, пока не почувствовал, что ее сопротивление сломлено.

– Я хотел попросить прощения, – прошептал он ей на ухо и выпустил из своих объятий, предоставляя возможность уйти. Навсегда. – Это все, что я хотел сказать. А щебечешь ты просто чудесно.

– Прощ-ще-ни-я. – Она была ошеломлена.

– Что не подумал о твоей чести, когда делал тебе подобное предложение.

Она долго глядела на него, заставив его почувствовать неловкость от ее сурового взгляда.

– О моей чести? – наконец серьезно переспросила она.

– Я молол чепуху, разгоряченный моментом.

– Вы не слышите меня, милорд. Я отказываюсь быть вашей любовницей. Я не хочу быть украшением ваших пирушек. Мне не нужно от вас ни песен, ни баллад, я не хочу рыцарских поединков и турниров в честь меня. – Она помолчала, глубоко вздохнула и продолжила: – Но я хочу… я предлагаю вам… я умоляю вас… лишите меня чести.

– Детка моя, ты не ведаешь, о чем просишь, – ответил он, растроганный ее настойчивостью и чистосердечием.

Она стремительно пересекла комнату, шурша подолом юбки по мощеному полу, и остановилась прямо перед ним. Так близко, что он ощущал тепло ее тела.

– Я прекрасно знаю, о чем прошу, – произнесла она с мягкой настойчивостью, но на грани вызова. —

Мне нужен ураган страстей и всепожирающий огонь, о которых сложены баллады. Мне нужны те чувства, которые пробуждаются во мне, когда вы дотрагиваетесь до меня.

Ему стоило немалых усилий удержать себя в руках. Ему хотелось только одного – сжать девушку в своих объятиях.

– Но ты только что сказала, что не любишь меня…

– И прошу вас помнить об этом, – отрывисто оборвала она Айдана. – Это никак не связано с любовью.

– С чем же тогда?

Она судорожно сглотнула и в упор взглянула на ирландца:

– Со всей моей жизнью, сударь. С жизнью юной девушки с улицы, пришедшей в Лондон без гроша за душой, но с мечтой, которая давала ей силы. С жизнью бродячей артистки с площади перед собором Святого Павла, заставляющей прохожих веселиться и прикидывавшейся, что ей весело так же, как и им, хотя порой ей хотелось разрыдаться в голос.

– Пиппа…

– Нет уж, позвольте мне договорить. Я не прошу вас о жалости. Я просто рассказываю вам о себе, чтобы вы поняли. Можно мне продолжить?

Он не хотел больше ничего слушать, поскольку уже ясно понял причину ее сердечной боли. Она всю свою жизнь страдала от одиночества и теперь решила для себя, что ему дано вылечить ее. Боже, как она ошибалась!

– Слушаю тебя, – кивнул ирландец против собственной воли.

– Теперь вы знаете обо мне все, кроме одного.

– Кроме чего? – спросил он.

Все силы души удерживали его от объятий, в которые он жаждал заключить ее нежное тело, от соблазна вдохнуть ее аромат.

– Еще никто в жизни не прикасался ко мне так, как вы, – выдохнула Пиппа.

– Это как? – спросил он внезапно пересохшими губами.

– Вы жаждете меня, но вы бережны со мной, я вам не безразлична.

Айдан не выдержал. Он даже не попытался сдержать рук, потянувшихся к ней и судорожно встретившихся у нее за спиной. Потом он с необыкновенной осторожностью, словно бьющееся стекло, изготовленное в монастыре братства крестоносцев, обхватил ладонями ее нежные зардевшиеся щеки.

– Все правильно, – признался Айдан. – Поэтому вынужден просить тебя не искушать меня. Береги свою честь, Пиппа. Это единственное, что надо беречь.

– Вы полагаете, меня волнует моя честь? – Девушка мрачно усмехнулась. – Я столько врала, мошенничала и воровала с одной целью – выжить. За хорошую цену я бы продала и свое тело. Забавно, но ни один мужчина ни разу не посчитал, что я хоть что-нибудь стою. Некоторые из них пытались только удовлетворить себя, но у меня хватило ума дать им отпор.

Она замолчала. За окном сгустились сумерки. Пора было идти на ужин в общий зал, но они не двигались с места.

– Как видите, у меня нет чести, – наконец прервала она молчание. – Вы не в состоянии отобрать у меня то, чего я изначально не имела.

– Верь мне, Пиппа, у тебя больше чести, чем у легиона титулованных саксов.

– Не надо этих ирландских заговоров. Все слова сказаны. Вы мне нужны, Айдан. И если я получу вас лишь на одну ночь, значит, так и должно быть.

– Ты просишь, чтобы я сделал тебе больно.

Она схватила его за тунику, погружая ногти в шелк:

– Вы услышали меня? Мне уже больно, Айдан! Куда же дальше?

Мучительная жалость переполнила ирландца. Он обнял ее и с силой прижал к себе. Одной рукой скользнул вниз и обхватил ее ниже талии, другой отвел голову назад.

– Ты этого хочешь? Разве эта боль лучше той, что ты уже чувствуешь? – прошептал он над самым ее лицом.

И прежде, чем она успела ответить, он приник к ее губам и ворвался языком в ее рот.

Девушка уперлась руками ему в грудь. Он надеялся, что она оттолкнет его. Но Пиппа лишь крепче прижалась к нему, сама обезумев от желания и сводя его с ума.

Айдан мысленно попытался урезонить себя. Но страсть заглушила его рассудок.

Не размыкая объятий и продолжая целоваться, они, словно пара танцоров, продвигались к двери. От удара его ноги она распахнулась, и они оказались в спальне.

Ни одной зажженной свечи. За окнами смеркалось. Несколько угольков догорали в меднике.

Айдан вел Пиппу, пока она со сладостным вздохом не упала на кровать. Он склонился над ней.

Застывшее в ее глазах неистовое желание нашло в нем отклик и полностью охватило его. Ох уж это желание. Он был не в силах отказать ей в этом.

– Перевернись, – попросил он.

Она подчинилась без лишних вопросов. Он расшнуровал ее корсаж и стащил с нее платье. На ней осталась лишь сорочка из такого тонкого материала, что даже в полутьме он разглядел ее груди и темный треугольник волос между ног.

Он снова наклонился, горячо поцеловал ее, затем спустился губами вниз и, отодвигая рубашку, стал подолгу, словно смакуя, целовать ее груди. При этом Айдан изо всех сил старался удержать власть над своими порывами, чтобы дольше доставлять ей удовольствие, которым хотел поделиться.

Он поднял голову и взглянул на нее. Груди девушки, влажные и набухшие от его поцелуев, отчего напоминали розовые бутоны, вызвали в нем новый прилив желания.

Взявшись за ее рубашку и сдвинув подол чуть выше колен, он обнажил стройные ноги в облегающих нитяных чулках. Он стал медленно снимать чулки, целуя и лаская каждую пядь освобожденной им плоти. Руки его прокладывали себе путь по внутренней стороне бедра, лаская и разжигая ее, пока он не добрался до сокровищницы между ее ног. Да, она жаждала его, разгоряченная и влажная, ни в чем не перечащая ему, переполненная ожиданием. Он опустил голову и поцеловал ее в самое чувственное место и опьянел от упоения.

Потрясенная, она лежала, словно окаменев, но вдруг задышала прерывисто и часто, медленно положила руки на его плечи и притянула к своему лицу его голову. Издав сдавленный стон, она прильнула губами к его рту и стала исступленно осыпать его лицо поцелуями.

Он почувствовал, как ее язык прорывается сквозь его губы, и, почти неосознанно, принялся расшнуровывать гульфик с одной целью – поскорее овладеть ею, избавить себя от нестерпимого напряжения, что она вызвала в нем. Никогда раньше не испытывал Айдан столь неодолимого, всепоглощающего желания. Пиппа разожгла в его крови неукротимый огонь, который пожирал его, пока он совсем не утратил контроль над собой. Пока ее рука не пришла ему на помощь со шнуровкой и она не прошептала:

– Если это лишение чести, то что же тогда наивысшая честь?

Она вновь поцеловала его влажными губами, прогнув свое тело ему навстречу. Что же тогда высшая честь?

Слабые отголоски его совести пробудили в нем подобие вины. Он заставил себя вспомнить, кто он такой. Предводитель. Иностранец. Женатый мужчина.

Попытаться остановить волны, набегающие на берег, было бы, наверное, сродни той попытке остановиться, отказавшись от близости с любимой, которую он предпринял. Страсть заполняла все его существо, она рвалась наружу, и он почти уступил ей. Но тут он подумал не о жене, а о Пиппе. Девушка верила ему и даже восхищалась им. Он не мог позволить себе разрушить эту веру. Не мог стать очередным разочарованием, их и так у нее хватало.

Он заставил себя прервать поцелуй, внутренне проклиная себя. Осторожно оторвался от нее.

Глаза девушки удивленно открылись.

– О, Айдан, боже, что было… мы… вы… ты…

Он улыбнулся в ответ, ласково погладил по щеке, стараясь не обращать внимания на собственную опустошенность.

– Знаю, девочка, и все понимаю.

– Откуда тебе знать? – Брови ее слегка насупились. – Это мне досталось все удовольствие.

Улыбка его стала еще шире. Смешно, но она сумела заставить его улыбаться, когда внутри пытало адское пламя.

– В этом ты ошибаешься.

– Ты хочешь сказать, что ты… мы…

Он отодвинул завиток волос, прилипший к ее виску.

– Для женщины, которая говорит постоянно, ты сейчас крайне немногословна. Для меня это больше, чем просто удовольствие.

Осторожными и очень нежными движениями он вернул на место рубашку.

– Думаю, что ты врешь. – Ее глаза сузились.

– А я думаю, – возразил он, – ты не поняла главного. Ты много значишь для меня. Твое удовольствие тоже. Доставлять тебе удовольствие – награда для меня.

– Предположим, а в чем тогда награда для меня? – Она подвинулась к нему.

Он ласково рассмеялся и остановил ее. До сего вечера он и не подозревал, что можно оставаться несгибаемым, как мореный дуб, и при этом смеяться.

– Не будь такой жадной.

– Я же сказала, что хочу, чтобы ты отобрал мою честь, – уточнила она. – Пока что я не чувствую себя обесчещенной.

Кровь застыла в жилах от ее слов. И так же внезапно на него рухнул весь мир. Он снова перестал принадлежать только самому себе, снова потерял свободу. Ему снова приходилось собирать волю в кулак. Ему надо было только напомнить себе, и он вспомнил все и сразу, вспомнил, почему у него нет права быть вместе с Пиппой и вместе с ней радоваться ее радостям.

Айдан отодвинулся от девушки и встал.

– Ты ошибаешься, – сказал он, устало запустив руку в копну своих волос. – Мы оба потеряли честь.

Она всю ночь не сомкнула глаз, изо всех сил стараясь умереть от разбитого сердца. Не получилось. По всей видимости, так умирали только герои в любовных балладах.

Когда она вспоминала, как он обнимал ее и шептал ей на ухо нежные слова, когда она вспоминала его поцелуи и сокровенные ласки, она начинала рыдать, но не умирала.

Она достала свою брошь и ощутила пальцами теплое золото, как делала когда-то, когда надеялась отыскать семью. Какая же она была глупая, если надеялась, что сумеет это сделать. Даже собственная мать отказалась от нее. Почему же Айдан должен был поступить иначе? И с чего бы ей уверовать, будто предводитель ирландцев может влюбиться в уличную девчонку?

Ближе к утру она пришла к выводу, что ей придется выжить. Как всегда. Вопрос состоял только в том, что ей теперь делать.

Пиппа встала с кровати и перешагнула через одежду, сваленную в кучу на полу. После того, что Айдан… Собственно, что сделал Айдан? Подарил ей любовь? Нет. Любви не было. Он держал себя в руках, он оказался хладнокровным. Он отказал ей в главном – в своем сердце. А она нуждалась в этом больше всего.

Лишь на короткое мгновение приоткрыл он ей свое сердце. Но прежде чем она успела занять там свое место, он закрыл задвижку и прогнал ее прочь.

– Будь прокляты твои темные глаза, Айдан О'Донахью, – прошептала она, влезая в нижнюю и прочие юбки. Она с усилием натянула корсаж, решительно зашнуровала его спереди, затем подошла к тазику и ополоснула лицо холодной водой.

На конюшенном дворе она отыскала Яго. Лицезрение темнокожего метиса, тренирующего лошадь, стало бальзамом для ее душевных ран. Он давно превратился в самое редкое из сокровищ, настоящего друга.

Яго резко потянул повод, на котором выгуливал лошадь, чтобы остановить ее.

– Что с тобою? – спросил он. – Ты ужасно выглядишь.

– Спасибо, – усмехнулась Пиппа. – Вы так добры, что напомнили мне об этом.

Он направил лошадь под дамским седлом к каменной стене и привязал ее.

– Прошлую ночь ты провела с Айданом.

– Да, – призналась она. – Но он… он ушел. Кобыла забеспокоилась и бочком двинулась к нему.

Он успокаивающе погладил ее по шее.

– Так я и знал. Я ведь боялся… – Его неожиданно заинтересовал прикус кобылы.

– Чего? – Она уперлась локтями в грубую стену и сердито взглянула на него. – Что вы знали и чего боялись?

Яго тянул время, рассматривая прикус. Затем неторопливо перевел безмятежный взгляд на девушку:

– Что совесть Айдана и его чувство долга возьмут верх. Что он устоит против призыва собственного сердца.

– Не поняла.

– Не мне объяснять подобные вещи. Очень скоро мы все покинем эти места и вернемся в Ирландию. И все, что происходит сейчас, не будет иметь никакого значения.

Где-то в глубине души Пиппа всегда знала, что Айдан О'Донахью никогда не останется здесь, в Лондоне, среди заваленных соломой и мусором улиц и облаков дыма, смешанных с запахом текущих нечистот. Он не стал частью этого мира. Она видела его только среди родной ему природы Ирландии, дикой, как сам О'Донахью Map.

Лошадь нагнула голову и ударила по земле копытом.

– За годы своих странствий я выучила одно важное правило, – сказала она Яго удивительно спокойным голосом.

– Что же это за правило, крошка?

– Уходить надо первой. Поэтому я не из тех, кого покидают.

Яго нежно взял Пиппу за руку:

– Не самый плохой план.

– Я ждала, что вы начнете меня отговаривать. – Она одарила его робкой улыбкой.

– Это только отодвинуло бы на время неизбежное.

– Я тоже так думаю. – Ее дыхание участилось, и она похлопала его по руке. – Но теперь встает вопрос, куда мне податься.

– Малышка, я уж думал, ты никогда не спросишь об этом. – Улыбка его засияла, словно серебро в лунном свете.