Антония

Пока Калли делают рентген, доктор Келсинг стоит рядом со мной. Она обещает заглянуть к нам после того, как Калли вымоют и переведут в палату на ночь. Я благодарю ее и спрашиваю, стоит ли заставлять Калли говорить.

— Нет, вы сейчас посидите с ней. Побудьте просто мамой. Говорите с ней как всегда. Задавайте вопросы, но не ждите, что она ответит словами. Ей нужно время, чтобы успокоиться, почувствовать себя в безопасности. Ей будет легче, если вы будете рядом. А я скоро к вам зайду.

Молли начинает осторожно промывать многочисленные раны и порезы на ножках Калли. Ее ступни в грязи, пыли и запекшейся крови. Сначала толком ничего не разглядеть, но Молли осторожно промывает раны, и становится ясно, что Калли придется зашивать. Ее ножки заживут еще очень не скоро! Я стараюсь не ахнуть от ужаса, увидев глубокие порезы и ссадины на ступнях Калли и синевато-багровые рубцы, идущие крест-накрест по лодыжкам. Ноготь большого пальца содран напрочь. Калли сжимается и дрожит всем телом — то ли от холода, то ли от боли. Наверное, и от того, и от другого. Из ее глаз катятся слезы.

— Калли, все будет хорошо, — с трудом говорю я и встаю так, чтобы загородить собой Молли. Потом я беру ее ручки в свои и пытаюсь их отогреть.

— Калли, сейчас я промываю тебе ножки, чтобы ты не подхватила какую-нибудь противную инфекцию. Согласна, процедура не из приятных. Но ты уж потерпи, хорошо? — говорит Молли.

Калли храбро кивает, обнимает меня руками за шею и прижимается ко мне всем тельцем.

— Все хорошо, Калли, — шепчу я ей на ухо. — Держись. Я с тобой.

Калли выгибает спину, начинает лягаться и вырываться.

— Тише, тише, Калли! Пожалуйста, постарайся не дергаться. Да, да, сейчас пощиплет немножко. — Молли говорит ласково, несмотря на то что Калли только что заехала ей пяткой в подбородок. Молли мне нравится, и мне ее жалко, но вместе с тем я испытываю облегчение: значит, у Калли еще остались какие-то силенки.

В палату входит доктор Хигби, он улыбается Калли и хочет погладить ее по голове, но Калли тут же съеживается и прячет лицо у меня на груди. Доктор Хигби отступает.

— Все нормально, Калли. Наверное, на твоем месте я бы тоже не захотел, чтобы чужой человек гладил меня по голове, — весело говорит доктор Хигби. Он моет руки над маленькой раковиной в углу и надевает резиновые перчатки. — А теперь я дам тебе лекарство, которое поможет твоим ножкам заснуть.

Калли недоверчиво косится на доктора Хигби.

— Они, конечно, не захрапят… — При этих словах доктора уголки губ у Калли подергиваются в улыбке. — Но как будто немножко онемеют, — продолжает доктор Хигби. — Пройдет несколько минут, и ты перестанешь чувствовать боль. — По-моему, Калли постепенно успокаивается.

Пока доктор Хигби и Молли занимаются ножками Калли, я разговариваю с дочкой. Шепотом рассказываю ей любимые истории — и ее, и мои. Мы обе любим вспоминать ту ночь, когда она появилась на свет. Когда у меня начались схватки, разразилась страшная гроза.

— Согласись, гроза в октябре — редкое явление природы. Утро того дня выдалось сереньким, но теплым. Ты должна была появиться на свет только через три недели, но я почувствовала знакомые приступы боли, тянущие боли внизу живота и в пояснице. Совсем как раньше, с Беном, но во второй раз я уже более-менее знала, чего ожидать. Папа специально приехал домой с Аляски, он так ждал твоего появления на свет! Все бродил по дому, стараясь придумать себе дела. Тогда он смазал маслом все скрипучие петли и замки, заделал все щели на полу в ванной и очистил водостоки от листьев. Он все время спрашивал, как я себя чувствую, скоро ли родится ребенок. Я отвечала: нет, до родов еще далеко.

Наконец пришлось прогнать его, потому что он меня нервировал. Папа взял Бена, и они поехали в парк поиграть в футбол, а я поднялась в спальню и прилегла на кровать. Не прошло и десяти минут, как небо вспорола первая вспышка молнии и послышался оглушительный громовой раскат! Потом хлынул дождь — настоящий ливень! И тут у меня отошли воды, и я поняла, что ты скоро родишься.

Калли едва заметно улыбается. Она столько раз слышала эту историю! Ручки ее совсем обмякли, но в глазах по-прежнему тревога, как будто она готова, если нужно, спрыгнуть с операционного стола.

— Я не знала, что делать. Папа с Беном уехали на машине. Я ведь сказала, что мне в больницу еще не скоро… Дождь лил как из ведра — крупные капли громко барабанили по крыше. Ветер задувал так сильно, что дрожали стекла. И с каждым новым громовым раскатом у меня начинались схватки. Ты как будто говорила мне: «Внимание, я уже иду». Я позвонила врачу, и он велел ехать в больницу как можно скорее. Я покидала в школьный рюкзак Бена какую-то одежду и твое желтое одеяльце. В одеяльце я завернула новенький костюмчик, в котором собиралась забирать тебя из родильного отделения домой. Сначала я хотела попросить миссис Норленд отвезти меня, но потом пожалела ее. Кому захочется выбираться из дома в грозу? В общем, я решила ехать в больницу в папином грузовике. Кстати, ты родилась здесь, в этой самой больнице! И представь себе, я никак не могла найти ключи от грузовичка. Папа вечно куда-то их девал, никогда не вешал в одно и то же место. Искала я их минут двадцать. Знаешь, где они нашлись? В кармане джинсов, которые папа засунул в стиральную машину! Я схватила рюкзак и вышла на крыльцо. От сильного ветра сетчатая дверь слетела с петель. Помню, я тогда еще пожалела папу: он так старательно смазывал петли, чтобы они не скрипели, и вот пожалуйста…

Я надеялась, что папа и Бен скоро приедут домой. Кое-как вскарабкалась в кабину грузовичка — признаюсь тебе, это не самое легкое занятие для беременной, а уж для роженицы тем более, — как вдруг вспомнила, что не оставила папе с Беном записку. Поэтому я вылезла из грузовика, вернулась в дом, переваливаясь, как утка, и нацарапала им записку. В ней было всего одно слово: «Малыш!!!» крупными буквами. Потом я вышла под дождь и снова села в грузовик. Имей в виду, до того дня я водила машины с механической коробкой передач всего два раза, и оба раза со мной был папа, который мне помогал. Сама не знаю как, но я завела грузовичок и вырулила на шоссе. Дождь хлестал такой, что «дворники» не справлялись со струями; пришлось ползти еле-еле. Больше всего я боялась перевернуться в кювет. Я молилась про себя, чтобы какой-нибудь другой водитель не выскочил внезапно сзади и не врезался в меня, потому что я ползла как черепаха. К счастью, пока я не приехала в город, я не встретила ни одной машины. Каждые несколько минут, когда у меня начинались схватки, приходилось тормозить и прижиматься к обочине. И еще следить, чтобы мотор не заглох. В общем, самое главное для меня было добраться до больницы. Хотя тогда слышать меня могла только ты, я громко сказала: «Мой ребенок не появится на свет в этом старом ржавом грузовике!» Я медленно ползла вперед. Наконец я добралась до больницы и остановилась прямо перед входом в отделение скорой помощи. Потом выяснилось, что я не заперла грузовик, не выключила фары и оставила ключи в замке зажигания. Но тогда, как ты понимаешь, такие мелочи меня не волновали.

Не успела медсестра уложить меня на кресло, а врач — войти в палату, как ты уже тут как тут! Всего три раза пришлось потужиться, зато как громко ты закричала! Потом мне дали тебя подержать, и я залюбовалась тобой. Ты и родилась красавицей, только волосики были темные. Первым делом я извинилась перед тобой и сказала вот что: «Обычно я не выгляжу как мокрая крыса. Надеюсь, я не очень тебя напугала». Но ты все равно плакала и плакала — как будто маленький ягненочек блеял.

Когда я дохожу до этого места, Калли, как всегда, улыбается. Года в три, еще до того, как она перестала говорить, она, бывало, тоненько кричала: «А-а-а-а!» — и я смеялась, потому что, родившись, она плакала именно так. А сейчас моя Калли молчит, хотя я надеюсь, что она помнит свою роль. Молли и доктор Хигби все обрабатывают бедные ножки Калли, я слышу слова: «антибиотики» и «антистолбнячная сыворотка», но пока стараюсь не обращать на них внимания.

— Медсестра на некоторое время забрала тебя у меня, тебя взвесили и измерили. Ты весила два килограмма восемьсот граммов, а рост твой был сорок восемь сантиметров. Идеальный младенец! Тебя обтерли, завернули в одеяльце и вернули мне. Медсестра надела тебе на голову розовую шапочку. Ты все плакала и плакала — видно, тебе много всего надо было мне рассказать! — Я с опаской кошусь на Калли, боясь, что последнее слово ее насторожило, но она, кажется, нисколько не встревожена. — Ты наплакалась и заснула. А я все глядела на тебя и не могла наглядеться. У тебя было такое спокойное личико! Потом в палату ворвались папа с Беном. Они оба совершенно вымокли под дождем. Волосы прилипли к голове, с носа у них капала вода. Я слышала, как мокрые ноги хлюпают по больничному полу.

— Неужели я все пропустил? — спросил папа.

Я засмеялась: вот же она, малышка, у меня на руках.

— Девочка, — сказал Бен, заметив розовую шапочку.

— Девочка! — Папа ахнул, как будто девочки — самая невероятная вещь на свете. Они с Беном, держась за руки, подошли к нам и все смотрели на новорожденную красивую девочку. Папа взглянул на Бена и сказал: — Ну вот, Бенни, теперь у тебя есть сестренка. Младшая сестра. Ты уже большой и, когда меня нет дома, должен присматривать за ней.

Бен кивнул. У него был такой серьезный вид! Потом он потрогал пальцем твою щечку и сказал:

— Мягкая!

И вдруг ты открыла глазки. Мне никто не верит, но я тебе клянусь: ты открыла глазки и улыбнулась брату!

Лежа на узком операционном столе в холодной смотровой палате, Калли впервые по-настоящему улыбается.

— Позже, когда папа и Бен обсохли, они по очереди держали тебя на руках. Папа все ходил по больничной палате и приговаривал: «Моя девочка, моя Калли». На улице по-прежнему бушевала гроза: гремел гром, сверкали молнии. Даже электричество вырубилось, но в больнице есть свои, автономные генераторы. Папе с Беном разрешили переночевать с нами, хотя обычно родственников в послеродовой палате не оставляют. В общем, Калли, день, когда ты родилась, был прекрасным.

Калли закрывает глаза и улыбается — как будто тоже помнит тот день. Жалко, что она его не помнит. Тогда я была счастлива… И сейчас, когда я в очередной раз рассказываю дочке о том, как она родилась, мне кажется, что день был прекрасным. Тогда я еще надеялась, что второй ребенок укрепит нашу маленькую семью. Конечно, мои надежды не оправдались. И даже в тот день не все меня радовало, хотя Калли и Бена я уверяю в обратном. Например, я молчу о том, как тряслись у Грифа руки, когда он держал Калли на руках. Я очень боялась, что он уронит малышку. Сидела в кровати как на иголках, готовая в любой миг подскочить к нему и отнять ребенка. Несколько раз я под разными предлогами просила Грифа вернуть малышку мне. Но он сразу обо всем догадался. Я посмотрела ему в глаза и увидела в них боль. Он обиделся, что я ему не доверяю.

Целую неделю перед рождением Калли Гриф не пил ни капли. А перед тем, до его последней вахты, все было плохо, по-настоящему плохо. Он перешел очередную черту — одну из многих за несколько лет. Когда он вернулся за неделю до родов, помню, он лежал рядом со мной в постели, положив руку на мой огромный живот, и клятвенно обещал «завязать». Он тихо плакал, уткнувшись мне в плечо, и я плакала вместе с ним. Я ему поверила. В очередной раз поверила. Хотелось верить, что он бросит пить — ведь он мне обещал. А я ему помогу…

Но вечером, в больнице, когда он носил Калли на руках, у него сильно тряслись руки, и я поняла, что слова своего он не сдержит. А если и продержится без выпивки, то недолго. Так и получилось. Гриф незаметно ушел из больницы на рассвете, когда мы с Беном еще спали, а Калли лежала в колыбельке. Вернулся он лишь через несколько часов. Глаза у него сильно косили и как будто остекленели. Он нагнулся поцеловать меня, и я почувствовала запах спиртного. Зато руки у него перестали дрожать, и Калли он держал очень уверенно.

— Ну вот и все, Калли, — говорит доктор Хигби. — Самое неприятное позади. Осталось только промыть все ранки до конца. Ты, Калли, очень везучая девочка — настоящий везунчик.

Прежде спокойное, безмятежное личико Калли на секунду застывает и вдруг перекашивается. Она вытаращивает глаза и бледнеет, как мел. Доктор Хигби в недоумении оглядывается на Молли, та пожимает плечами. Она не притрагивалась к ранкам! Рот у Калли открывается в безмолвном крике; на лице выражение крайнего ужаса. Я беспомощно озираюсь по сторонам; в голове у меня звенит дочкин безмолвный крик.

— Что случилось? — спрашиваю я. — Что с тобой, Калли? — Но она по-прежнему молчит, только дергается, как будто в судорогах. Нам с Молли приходится держать ее, чтобы она не упала со стола. — Что такое? — спрашиваю я, сама готовая заплакать. И вдруг я вижу, что Молли и доктор Хигби смотрят не на Калли, а куда-то мне за спину. Крепко держа извивающуюся Калли, я оборачиваюсь к двери и вижу Бена. Он страшно избит, на нем рваная окровавленная рубашка… У меня подкашиваются ноги. Бен с ужасом смотрит на Калли.

— Что с ней? — спрашивает он совсем детским, тонким голоском.

Я молчу. Мне очень хочется подойти к сыну, обнять, притянуть к себе. Я маню Бена к себе, но он стоит как вкопанный, как будто прирос к месту.

— Миссис Кларк, сейчас я дам ей успокоительное, — говорит доктор Хигби.

Проходит несколько секунд, прежде чем укол начинает действовать. Постепенно Калли успокаивается, затихает и закрывает глаза. Ее пальцы по-прежнему вцепились в мою рубашку, она тянет меня к себе. Как будто хочет поговорить со мной, но губы у нее кривятся, и ей никак не удается сложить слово.

— Что, Калли? Что такое? Скажи, пожалуйста! — шепчу я ей на ухо. Но она уже заснула. Что бы ее так страшно ни напугало, кошмар заполз обратно в свою норку и тоже спит — по крайней мере сейчас.