Бен

Мы уже целую вечность ждем помощника шерифа Луиса и того, другого типа. Мама велела мне надеть новые шорты и рубашку с воротником, когда они придут с нами беседовать. Я умираю от голода, но почему-то не хочется делать бутерброды, зная, что ты бродишь неизвестно где и тебе нечего есть. Я беру пачку галет и несу их наверх, чтобы съесть у себя. Твоя дверь украшена лентой — такими оцепляют место преступления. Лента натянута поперек двери. Как глупо, думаю я. Они роются в твоих вещах, хотя сейчас нам всем надо прочесывать лес.

Я вижу, что мама сидит на полу в своей спальне и перебирает твою сокровищницу. Сокровищница на самом деле — старая шляпная картонка, наполненная разным хламом. У меня тоже есть такая. Мама называет шляпные картонки нашими сокровищницами, потому что хочет, чтобы мы складывали туда все важные вещи из нашей жизни. Когда мы станем седыми стариками, как она говорит, мы будем рыться в них и вспоминать важные для себя дни и часы. Если честно, я наполняю уже вторую сокровищницу, потому что первая переполнена. Мама не замечает меня, и я спокойно слежу за ней. Ее окружает ворох твоих тетрадок, рисунков и аппликаций; она перебирает их все по очереди, мягко, как будто боится, что тронет ненароком, и они рассыплются в пыль. Вот она снова лезет в коробку и достает что-то непонятное. Видимо, маме тоже невдомек, что ты хранишь; она долго смотрит на беловато-серый комок размером с индюшачье яйцо. Потом, догадавшись о моем присутствии, мама показывает комок мне.

— Как, по-твоему, что это такое? — спрашивает она.

Я беру комок и верчу в руках.

Я пожимаю плечами. Из комка торчат клочья серого меха.

— По-моему, это содержимое совиного желудка, — говорю я. — Видишь, там даже мелкие косточки сохранились.

Мама забирает у меня комок и тоже вертит в руках. Наша мама не такая, как все. Другие завизжали бы и велели «выкинуть эту гадость», а она ничего.

— Да, по-моему, ты прав. Зачем Калли положила в свою сокровищницу совиную рвоту? — спрашивает мама.

Я снова пожимаю плечами:

— Наверное, затем же, зачем и я храню у себя в комнате коробку с панцирями цикад.

Мама смеется, и у меня слегка теплеет на душе. В последнее время она смеется редко. Она осторожно кладет содержимое совиного желудка назад в коробку и вытаскивает большую груду чего-то пушистого, похожего на вату.

— О, а что это такое, я знаю! — улыбается мама. — Одуванчиковый пух!

— Угу, — киваю я. — Совиную рвоту я еще могу понять, но зачем хранить одуванчиковый пух?

— Разве ты не помнишь? — спрашивает мама. — «Феи пляшут на ветру — дотянись, схвати одну. Ты желанье загадай и скорее выпускай».

— Интересно, что она загадала, — говорю я.

— А мне интересно, почему она их не отпустила, — добавляет мама.

— Может, копит, чтобы загадать по-настоящему важное желание и выпустить всех фей разом?

Мама пожимает плечами и укладывает пух назад, в твою сокровищницу, поверх всего остального, накрывает коробку крышкой и задвигает под кровать.

— Пошли, Бен, — говорит она. — Я сделаю тебе бутерброд. Луис скоро придет.

Я примерно догадываюсь, какие у тебя важные желания. У меня примерно то же самое. Во-первых, я хочу, чтобы ты снова заговорила. Во-вторых, — хочу собаку. В-третьих — чтобы папа уехал на Аляску и больше не возвращался. Конечно, ты не признаешься мне в своих желаниях, и я с тобой тоже не делюсь, но я точно знаю, что ты бы загадала именно это.