Глава 2
Он приблизился к ее кровати и присел на край. Его силуэт был едва различим в окутавшей комнату темноте.
— Ты вернулся, ты вернулся, — как заведенная повторяла Дженни, вцепившись в его руки и судорожно прижимая их к губам. Не помня себя, она целовала костяшки его пальцев. — Мое сердце просто разрывается на части. Ты нужен мне этой ночью. Возьми меня. — Эти слова победили его скованность, и он горячо обнял ее. — О да, держи меня крепко.
— Тсс… Тсс.
Обессиленная волнением, она упала на постель, прижавшись щекой к его ладони. Он нежно провел пальцами по ее щеке, вытирая слезы.
— Тсс.
Когда слезы высохли, она уткнулась головой в его плечо.
Он наклонил голову, прижался подбородком к ее макушке. С легким любопытством пальцы ее заскользили по его груди, стремясь добраться до лица. Дженни нежно провела ноготками по едва пробивающейся щетине на его подбородке, случайно коснулась пальцами его губ.
Дженни услышала его вздох. Казалось, он донесся откуда-то издалека, и она почувствовала, как постепенно оживает его тело. С едва слышным бормотанием, похожим на стон, он повернул к себе ее голову, и его нежные губы приблизились, приветствуя ее. Он тесно прижал девушку к своей груди. Запрокинув голову в соблазнительном, манящем приглашении, Дженни оставила последние разумные мысли и отдалась волне чувственных инстинктов.
Его губы приоткрылись. На этот раз он медлил недолго. Прошло лишь несколько мгновений, прежде чем его язык проник в сладчайшие глубины ее уст, касаясь самых потаенных уголков, возбуждая желание.
Дженни прижалась к нему. В голове шумело, и она не могла понять, были принятые ею таблетки или его жаркие поцелуи причиной охватившего всю ее чувства блаженства. Поцелуй продолжился, с каждой секундой становясь все более страстным, заставляя сердце яростно колотиться. Ей казалось, что оно вот-вот выпрыгнет из грудной клетки.
Разве одеяло и простыни упали с кровати? Похоже, да, поскольку она внезапно почувствовала обнаженной кожей прикосновение холодного воздуха. А потом стало тепло, когда его руки… Ах, его руки? Да. Его руки скользили по ее телу. Касались ее груди. Ласкали, гладили, нежили.
Дженни ощутила, как ее голова утонула в мягкой подушке, и осознала, что он уложил ее обратно в кровать. Бретельки ночной рубашки упали с плеч. Ее приглушенный стон выражал то ли протест, то ли согласие. Она и сама не понимала. Она знала лишь то, что невозможно устоять перед его руками, познающими соблазнительные изгибы ее тела. Его пальцы едва касались ее сосков, снова и снова, слегка пощипывая.
А потом ее захлестнуло горячее и всеобъемлющее чувство, окружившее и понесшее за собой как на крыльях. Его губы? Да, да, да. Влажное и нежное прикосновение его языка к ее обнаженной коже. Он ласкал ее, обволакивал, поглаживал. Быстрый и легкий.
Она хотела обнять его голову и прижать к себе, но не могла. Руки ее внезапно налились тяжестью и лежали на постели, словно связанные невидимыми ремешками. Кровь, как горячая лава, бежала по венам, но у нее не было ни сил, ни возможности пошевелиться.
Дженни с наслаждением почувствовала его тяжесть, когда он опустился на кровать и почти накрыл ее своим телом. Его язык снова пробовал сладость ее губ. Нежно, ласково, почти незаметно. Это было восхитительно. Был восхитителен и тихий шорох его одежды, касавшейся ее обнаженной груди.
Управляемая его руками, Дженни слегка приподнялась, позволяя и помогая ему снять ее рубашку. Обнаженная и трепещущая, лежала она, ощущая нависшее над ней его тело. Его руки, что ласкали ее, были добрыми, нежными, желанными. Он словно касался каждой клеточки ее тела, делая частые паузы, даря радость своими прикосновениями.
Он коснулся каждого пальчика ее миниатюрной ножки руками. Или это был его язык? Он нежно сжимал ее щиколотки, колени, бедра. Его руки поднимали ее, устраивая удобнее. Наконец, она ощутила прохладу простыней под ногами.
Не раздумывая, она следовала каждому его молчаливому указанию. Для нее было немыслимо отказать ему, не повиноваться. Она словно стала служанкой своего соблазнительного хозяина, жрицей чувственности, ученицей желания.
Его волосы приятно щекотали ей живот, когда он ласкал ее тело. Он слегка сжимал губами ее нежную кожу, чувственно щекотал языком, продвигаясь к заветному холмику.
И когда он коснулся пальцами ее лона, она прижалась лицом к его груди и отдалась ласкам, осторожным, но настойчивым и страстным.
О да! Ликовала она. Он любит ее! Он ее хочет! И она вновь и вновь подтверждала свое желание, двигаясь, извиваясь всем телом в страстном, соблазнительном танце.
Его манящие, словно исследующие неизведанные территории пальцы сжимали ее плоть. Легкие массирующие движения заставляли с удвоенной частотой биться ее сердце, она дышала с трудом.
Быстрее. Увереннее. Ее подхватил вихрь страсти, сметая все, кружа в языческом ритме любви. И вдруг… Вдруг ее душа взлетела словно птица, расправив прозрачные крылья желания.
«Нет, этого недостаточно! Я жажду большего», — словно взывала она.
Дженни ощущала шершавую ткань его джинсов, касающуюся обнаженной кожи ее бедер. Пуговицы. Ткань. Потом…
Волосы. Кожа. Мужское естество. Твердая теплота и скрытая сила. Стремящаяся к намеченной цели. Пока, наконец, они не слились в едином порыве.
Проникновение было быстрым и уверенным.
Дженни услышала громкий вскрик, когда резкая боль молнией пронзила ее, однако не поняла, что сама издала этот удивленный возглас. Она была потрясена и захвачена ощущением крепкого мужского естества в сокровенных глубинах своего тела. Но едва она стала испытывать удовольствие, он начал обратное движение.
— Нет, нет. — Слова вырвались из глубин ее замутненного сознания, и она не знала, действительно ли произнесла их вслух. Она чувствовала, что это еще не все, не совсем все.
Ее рука невольно потянулась к его джинсам и сильно сжала крепкие, напряженные мышцы его ягодиц, крепче прижимая его к себе. Почувствовала спазм, внезапно охвативший его тело, услышала его животный стон, быстрое, прерывистое. Дыхание и ощутила, чудесным образом, как еще больше его твердости вошло в нее.
Гибкая, послушная, она позволила ему подхватить ее тело, устроить его так, чтобы она испытывала максимум удобства и удовольствия. Он осыпал поцелуями ее шею, лицо, груди, оставляя жалящие, горячие отпечатки на ее коже.
Ее сердце в едином порыве ответило на миллионы ощущений, охвативших ее. Она чувствовала, что тело находится во власти страстного ритма, гармонии волшебного соития плоти с плотью. И вдруг невидимая пружина внутри ее, сжимавшаяся все сильнее и сильнее, распрямилась. Бедра, руки, живот, грудь ответили на вечный, страстный призыв.
Его тело содрогалось. Внутри своего лона она почувствовала драгоценное извержение его любви. Наконец он застыл, и она ощущала лишь его твердость, по-прежнему заполнявшую ее лоно.
Пресыщенное, но удовлетворенное ее тело обвило его, словно шелковый кушак. Дженни почти спала, когда он, наконец, оставил ее, повернувшись на бок и заключив в свои объятия. Она тесно прижалась к нему, вцепившись кулачком в его влажную рубашку. Дженни была охвачена ощущением мира и чувством принадлежности, подобного которому никогда еще не испытывала.
Одурманенная, восхищенная, потрясенная новым опытом, она улыбнулась, погружаясь в глубокий сон.
Дженни очнулась рано. Она была одна. Среди ночи Хол покинул ее. Она хорошо его понимала и простила, как бы ни казалось ей прекрасным проснуться в его объятиях. Хендрены никогда бы не одобрили то, что произошло прошлой ночью. Дженни, так же как и Хол, хотела оградить их от неприятного для них открытия.
Снизу доносились шаги и приглушенный шепот, проникающий сквозь стены старого дома. Она чувствовала запах свежесваренного кофе. По-видимому, там шли приготовления к отбытию Хола. Очевидно, он еще не успел переговорить со своими родителями.
Прошедшая ночь все изменила. Теперь он так же будет стремиться к свадьбе, как и она. Она еще раз прокрутила в памяти чудесные моменты ночи их любви и не ощутила ни капли стыда или смущения, даже при мысли о том, что она использовала свое женское оружие, чтобы удержать его.
Теперь Хол принадлежал ей. Он по-прежнему будет исполнять обязанности помощника пастора, пока его отец не уйдет на пенсию и не передаст ему приход. Она же была хорошо обучена, чтобы нести обязанности супруги священника. Безусловно, Хол теперь понимает, что именно это предназначил им Господь.
Но как же Хендрены отреагируют на изменения в его планах?
Не желая оставлять его один на один с сомнительной перспективой не очень приятного объяснения с родителями, она быстро сбросила с себя одеяло, почти удивившись, что лежала под ним обнаженной. Ах да, он же снял с нее ночную рубашку, так? Причем достаточно страстно, лукаво улыбнувшись, подумала она.
Дженни отчаянно покраснела, когда вошла в ванную и повернула ручку душа. Она совсем не изменилась, хотя после более придирчивого осмотра обнаружила розовые пятнышки на груди.
Он все-таки оставил свой несмываемый отпечаток. Дженни по-прежнему ощущала на себе приятную тяжесть его сильного тела, чувствовала движения мышц, слышала страстные стоны. Она была одновременно смущена и потрясена реакцией своего тела на его призывы.
Она поспешно оделась и сбежала вниз, стремясь поскорее увидеть Хола. Когда она вошла в кухню, ее сердце было переполнено ожиданиями. Едва дыша, она переступила порог, осматриваясь по сторонам.
Уже сидевшие за столом Хендрены приступили к молитве. Кейдж также был здесь — он сидел, откинувшись на спинку кресла, склонив голову и устремив невидящий взгляд в чашку кофе, которую каким-то образом ему удалось поставить на пряжку своего ремня.
— Где же Хол? Уж точно не в постели.
Боб произнес «Аминь» и поднял голову. Он кивнул Дженни.
— Где Хол? — спросила она.
Все трое молча уставились на нее. Она почувствовала, будто над ними нависло некое черное облако, предвестник надвигающейся грозы.
— Он уже уехал, Дженни, — мягко ответил Боб. Он встал, отставил стул и сделал к ней шаг.
Потрясенная, она отступила от него, будто бы его движение смертельно ее напугало. Сгущавшаяся тьма накрыла ее. Дженни почувствовала, что не может дышать. Она побелела как полотно.
— Это невозможно, — пробормотала она едва слышно. — Он же даже не попрощался со мной.
— Он не хотел причинять тебе боль еще одной прощальной сценой, — попытался утешить ее Боб. — Он решил, что так будет проще.
Этого не могло случиться. Она столько проигрывала эту сцену в своем уме. Он должен был быть зачарованным, потрясенным ее появлением, ее видом. Она представляла, как встретится с ним глазами, как они посмотрят друг на друга — любовники, хранящие соблазнительную тайну, владеющие сокровенным знанием, неизвестным миру.
Но он исчез, и все, что она увидела, — это три лица, уставившиеся на нее, — два с сожалением, на лице же Кейджа весьма показательно отсутствовали какие-либо эмоции.
— Я вам не верю! — вскричала она, бросилась из кухни и едва не упала, споткнувшись о стул, который отчаянно отбросила в сторону, и рванула заднюю дверь. Двор выглядел безлюдным. На улице не было ни одной машины.
Хол уехал.
Правда жестоко ударила ее. Дженни почувствовала, будто ее бросили на землю, втоптали в грязь, а она цепляется кулачками за неподатливую, твердую землю. Хотелось плакать. Разочарование и уныние накрыли ее, не давая ни малейшего просвета.
Но чего же она ожидала? Хол никогда не выказывал особой страсти по отношению к ней. Теперь, при свете дня она осознала, насколько ошиблась. Он никогда не давал обещаний не покидать ее. Он воспринял ее предложение любви лишь в физическом, физиологическом плане. И это было то, о чем она сама его и просила. Ожидать большего от него было нереальным. И весьма показателен тот факт, что он избавил ее от позорного прощания, от унизительных просьб не покидать ее. Он пожелал избежать этого ради их общей пользы.
Тогда почему же она чувствует себя покинутой? Лишенной. Отвергнутой. Разочарованной и брошенной.
И взбешенной.
Да, черт возьми, взбешенной. Да как он мог бросить ее таким образом? Как? Как, если только недавно она сожалела лишь о том, что им не удалось проснуться в объятиях друг друга.
Дженни стояла на потрескавшемся тротуаре, бессмысленно уставившись на опустевшую улицу. Как мог он оставить ее так жестоко, даже не сказав ни слова на прощание? Значит, она для него совсем не важна? Если он любит ее…
Мысль об этом потрясла ее. А любил ли он ее вообще? По-настоящему? И любит ли она его так, как должно? Или же случилось лишь то, о чем говорил Кейдж прошлым вечером? Может, они просто вступили с Холом в те отношения, которые все давно от них ожидали, отношения удобные для нее, поскольку были беспроблемными и безопасными, и для него, так как не отвлекали от исполнения пасторских обязанностей?
Какое унизительное ощущение.
Она постаралась отбросить его. Почему бы по-прежнему не купаться в любви и счастье, окутывавших ее еще вчера вечером после их потрясающей любви?
Однако ту неопределенность, что внезапно осознала она, нельзя было просто задвинуть под коврик. Неопределенность, словно заноза, засела у нее в голове, и она пришла к твердому выводу, что прежде, чем Хол вернется домой, она должна сама сделать некоторые умозаключения. Глупо выходить замуж, испытывая сомнения, душившие ее сейчас. Соитие тел было потрясающим, однако Дженни понимала, что оно не может быть прочным основанием брака. Возможно, она просто находилась под опьяняющим воздействием снотворного. Вероятно, ее воспоминания о занятии любовью далеки от реальности. Может, это просто эротические фантазии, плод накачанного наркотиками воображения.
Резко развернувшись и намереваясь вернуться в дом, она буквально врезалась в Кейджа, который подошел сзади так тихо, что она даже не подозревала, что он рядом.
Она подпрыгнула на месте от неожиданности.
Он внимательно разглядывал ее из-под своих песочного цвета бровей. Его золотисто-карие глаза смотрели на нее твердо и немигающе, словно у большой хищной кошки. Кейдж стоял неподвижно, абсолютно неподвижно, пока невольно один уголок его рта не опустился вниз.
Дженни расценила этот весьма красноречивый жест как выражение раскаяния и сожаления. Он жалеет ее потому, что ей не удалось убедить Хола остаться дома? Неужели всякий в городе будет теперь именно так смотреть на нее — как на достойную сожалений брошенную любовницу, оставленную мужчиной, для которого его работа, его жизненное предназначение оказались важнее, чем она?
Раздосадованная этими мыслями, она, выпрямив плечи, отвернулась и попыталась его обойти. Однако Кейдж преградил ей дорогу:
— С тобой все в порядке, Дженни? — Его брови, как ей показалось, удивленно поползли вверх. Он смотрел на нее, странно прищурившись. Подбородок его казался твердым как гранит.
— Конечно, — бодро ответила она, изобразив вымученную улыбку. — А что такое? Что со мной могло случиться?
Он пожал плечами:
— Хол уехал, не попрощавшись с тобой. Бросил тебя.
— Но он же вернется. И он был совершенно прав, поступив так решительно. Я не вынесла бы этой прощальной сцены. — Интересно, ее уверения звучат столь же фальшиво, как это представляется ей самой?
— Ты говорила с ним прошлой ночью?
— Да.
— И что? — спросил он.
На ее лице застыла фальшивая улыбка, а взгляд скользнул в сторону, не выдержав его столь пристального внимания.
— И он укрепил мою уверенность в нем. Он обязательно женится на мне, едва только вернется.
Это была не совсем ложь. Однако ее слова так мало походили на правду, и пристальный взгляд Кейджа дал ей понять, что он ей не поверил. Она быстро обошла его.
— Ты уже завтракал? Я приготовлю тебе что-нибудь. Яичницу-глазунью из двух яиц, обжаренную с обеих сторон?
Он благодарно улыбнулся:
— Ты помнишь, как я люблю?
— Естественно. — Она придержала для него дверь, посторонившись и прислонясь к косяку, давая ему пройти. Когда его тело слегка коснулось ее, каждая клеточка в ней затрепетала. Груди напряглись. Бедра обдало жаром. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.
Дженни была потрясена. Она постаралась скрыть свое волнение, немедленно приступив к приготовлению завтрака для Кейджа. Руки ее дрожали так, что она едва могла их контролировать, и, поставив перед ним тарелку с завтраком, она быстро скрылась в своей комнате.
Теперь, когда ее спящее до сих пор тело было пробуждено к сексуальной активности, оно, казалось, вовсе не желало засыпать снова.
Господи, неужели ей теперь все равно? Неужели это проклятое тело не делает никаких различий? Неужели оно будет теперь так реагировать на любого мужчину?
Мысль об этом буквально потрясла ее. Она, тем не менее, разделась и, поджав ноги к груди, свернулась калачиком под одеялом. Она вновь представила себе события предыдущей ночи, и приятное, соблазнительное чувство накрыло ее.
Темная янтарная жидкость, наполнившая стакан Кейджа, была не в состоянии затмить его чувство вины, однако он столь пристально смотрел на него, будто это представлялось ему возможным.
Три пивные бутылки с вытянутыми горлышками расположились перед ним в ряд на столике. Они были пустыми. Он перешел на «Джек Дэниелс» уже около часа тому назад, однако вина, буквально отравившая все его чувства, вовсе не собиралась улетучиваться, несмотря на практически летальное количество употребленного им алкоголя.
Он изнасиловал Дженни.
Не было смысла изобретать эвфемизмы, чтобы замаскировать его поступок. Он мог бы сказать, что занимался с ней любовью, что он открыл для нее прелести сексуальной жизни, что лишил ее невинности. Не важно, как ни успокаивай себя этими семантическими изысканиями, он все равно ее изнасиловал. Да, это не было грубым насилием, однако она вовсе не подозревала, что это был он, она не давала своего согласия. Это было насилие еще более низкого и подлого сорта.
Он сделал еще один глоток крепкого виски. Оно обожгло все внутри. Он хотел напиться до рвоты. Возможно, это сможет его очистить.
Да кого, черт возьми, он обманывает? Ничто не очистит его от этого. Он не чувствовал себя столь виноватым уже много лет. Он буквально купался в своей вине, в своем раскаянии. И что, будь все проклято, ему теперь с этим делать?
Сказать ей? Признаться?
«Ах да, между прочим, Дженни, по поводу той ночи, помнишь, той ночи, когда уезжал Хол и ты занималась с ним любовью? Ага, замечательно, так вот, это был не он. Это был я».
Кейдж грязно выругался и осушил одним глотком стакан. Он мог только представить себе ее лицо, ее милое, дорогое лицо, вдребезги рассыпавшееся перед его мысленным взором. Она ужаснется. Знание того, что она была с ним, ввергнет ее в шок, из которого она не выберется. Самый знаменитый охотник за юбками в западной части Техаса соблазнил невинную Дженни Флетчер.
Нет, он не мог ей в этом признаться.
Он совершал дурные поступки и раньше, но на этот раз превзошел все мыслимые и немыслимые законы. Кейджу нравилась его репутация возмутителя спокойствия, бабника и нарушителя общественной морали. Он строил свою жизнь соответственно, трудился, чтобы поддерживать ее, напоминать родителям, что с годами Кейдж Хендрен не утратил прежней склонности к вызывающему поведению. Он даже брал на себя ответственность за те вещи, которые на самом деле не совершал. Он со спокойной, ленивой усмешкой встречал подобные голословные заявления и позволял его приятелям судачить, соответствовали ли они истине.
Но это…
Сделав знак бармену повторить, Кейдж осмотрелся по сторонам. Все было чертовски знакомо. Табачный дым, окутавший тесное, душное, пропахшее пивом помещение бара. Красно-голубые неоновые огоньки рекламы разных сортов пива, развешанные по стенам, напоминали тускло светящихся, фосфоресцирующих духов, спрятанных под деревянной отделкой комнаты. Грустная гирлянда золотой мишуры, сохранившаяся с прошлого Рождества, свисала с люстры в форме колеса от телеги. Паук соткал себе паутину между никогда не знавшими мокрой тряпки спицами. Лишь голос Уэйлона Дженнингса, что-то бормотавшего о любви из стоявшего в углу музыкального автомата, казался чужим в этом месте.
Дешево, безвкусно, противно… Но это был его дом.
— Спасибо, Берт, — лаконично заметил Кейдж, когда бармен поставил перед ним еще один стакан виски.
— Тяжелый день?
Тяжелая неделя, подумал Кейдж. Он жил с ощущением совершенного им греха уже целую неделю, однако постоянно грызущее его чувство вины ни на минуту не покидало его. Его острые когти разрывали его душу на части. Душа? Да разве она есть у него?
Берт склонился над столиком и собрал пустые бутылки на поднос.
— Слышал нечто такое, что может тебя заинтересовать.
— Да? И что же? — На стенках стакана выступили капельки влаги, напомнившие Кейджу слезы Дженни. Он вытер их большим пальцем.
— Да о том участке земли к западу от Столовой горы.
Несмотря на паршивое настроение, известие, очевидно, заинтересовало Кейджа.
— Старое ранчо Парсона?
— Точно так. Слышал, что его родня готова продать его тому, кто отвалит за него побольше деньжат.
Кейдж одарил Берта сверкающей улыбкой и десятью баксами чаевых.
— Спасибо, приятель.
Берт улыбнулся в ответ и неторопливо удалился. Кейдж был его любимцем, и он рад был ему помочь.
Кейдж Хендрен слыл безусловно одним из лучших нефтяных спекулянтов в округе. Он буквально чувствовал нефть, словно инстинктивно зная, где она. Конечно, он уехал в Техас в свое время, чтобы получить степень по геологии, чтобы все выглядело официально и внушало доверие. Однако у него был настоящий дар, чутье, которое не вычитаешь в книжках. Да, случались и у него пустые скважины, однако немного, настолько немного, чтобы завоевать уважение людей, занимавшихся этим бизнесом больше лет, чем стукнуло самому Кейджу.
Он пытался получить в аренду право на пользование минеральными ресурсами на землях Парсонов уже много лет. Владельцы, муж и жена, скончались, не пережив друг друга и на месяц, однако их дети отказывались от сделки, утверждая, что не хотят, чтобы на их семейных землях появились нефтяные скважины. Конечно, они блефовали, и Кейдж знал об этом. Они придерживали землю, в надежде, что цены пойдут вверх. Завтра он позвонит своему маклеру и постарается оформить сделку.
— О, Кейдж, приветик!
Он настолько ушел в свои мысли, что не заметил эту женщину, пока она сама не подошла к столику, намеренно задев его плечо бедром. Он оглянулся с подчеркнутым безразличием:
— Привет, Диди. Как дела?
Не говоря ни слова, она выложила небольшой ключик на полированную поверхность круглого стола, прикрыв его подушечкой указательного пальца, и пододвинула поближе к Кейджу.
— Сонни и я, наконец, разошлись.
— И это факт?
Союз Диди и Сонни уже много лет был на грани развода. Они давно уже не соблюдали брачных клятв и обетов, особенно тех, что касались верности. Она подкатывала к Кейджу и раньше, однако тот старался держаться от нее подальше. У него было немного непреложных принципов, но он старался придерживаться, по крайней мере, одного — никогда не спать с замужними женщинами. Что-то внутри его, несмотря ни на что, по-прежнему верило в святость брака, и он не взял бы на себя ответственность за разрыв семейных уз.
— Ага. Даже больше чем факт. Я теперь одинокая женщина, Кейдж.
Диди призывно улыбнулась ему. Если бы она еще облизнула губы, то совсем бы стала похожей на кошку, которой перепало большое блюдце сметаны. Ее роскошная фигура была втиснута в обтягивающие джинсы и свитер с глубоким декольте. Наклонившись к нему поближе, она позволила обозреть заманчивую картинку, открывающуюся за ее подчеркнутым вырезом.
Однако вместо того, чтобы почувствовать желание, он не мог отделаться от стойкого позыва немедленно принять ванну.
Дженни. Дженни. Дженни. Такая чистая. Ее тело столь женственно. Не вульгарно, не похотливо, не сладострастно, просто женственно.
Проклятье!
Даже при мысли о ней он ощутил очевидное возбуждение, хотя по-прежнему сидел, развалившись на стуле и уставившись в свой стакан.
Диди коснулась длинным, полированным ноготком его руки.
— Увидимся, Кейдж, — произнесла она голосом дешевой кокотки и, виляя бедрами, удалилась.
Он злобно усмехнулся. Неужели она думает, что такое навязчивое предложение себя привлекательно? Да ее вульгарность просто смешна.
Дженни даже не знает, что она сексуальна. От нее исходил такой легкий, воздушный аромат. Напротив, тяжелый, безвкусный парфюм Диди заполнял буквально все в пределах ее досягаемости.
Прерывистый, взволнованный, чуть охрипший голос Дженни казался Кейджу гораздо более сексуальным, чем манерная речь Диди. И неловкие ласки Дженни возбуждали, привлекали его более чем расчетливые и умелые, четко отработанные движения его прошлых любовниц.
Стараясь отрешиться от душившего его окружения, он мысленно перенесся в невинную спальню, которой впору было принадлежать ребенку, а не женщине в шелковом ночном одеянии. А оно было шелковым. Его прикосновения прекрасно различали шелк на женском теле. Такой же нежной была кожа Дженни. И ее волосы. И…
Ее девственность стала для него шоком. Определенно, определенно его брат не мог быть таким святым. Да как Хол, если только он мужчина, мог жить в одном доме с Дженни все эти годы и не заняться с ней любовью?
Неужели он так отличается от своего брата? Одинаковое ли у них тело? Безусловно, да. Физически с Холом было все в порядке. Кейдж преклонялся перед несгибаемой моралью Хола, хотя и никогда не мог представить другого человека, связанного столь же строгими моральными нормами и обязательствами.
Дженни была не такой?
Она хотела посвятить себя Холу в ночь его отъезда. Каким же болваном оказался тот, что отказался от столь драгоценного дара. Кейджу не нравилось думать о родном брате в столь уничижительных выражениях, но именно так он чувствовал. Неужели Хол не понял, на какую жертву пошла Дженни ради него? В тот момент, когда он преодолел хрупкий барьер ее девственности, Кейдж осознал все.
Господи всемогущий, да разве он когда-нибудь ощущал больший восторг, что охватил его, когда он проник в нее? Разве слышал он что-нибудь слаще приглушенного хрипа, раздавшегося в глубине ее горла, когда волна страсти подхватила ее?
Никогда. Ему никогда не было так хорошо.
Однако никакая другая женщина не могла сравниться с Дженни. Она была недосягаема. Запретная и недоступная. Даже для него, почти не знавшего отказов у женщин.
Ему было известно это много лет. Столько же, сколько он знал, что Дженни принадлежит Холу. Все понятно. Много лет назад Кейдж приучил себя к этой мысли. Он мог бы заполучить любую женщину, которую захотел. Любую, кроме той, кого на самом деле любил. Кроме Дженни.
Он был аморальным типом. Отъявленным негодяем. Его ни капли не заботил никто и ничто. Это говорили о нем родители, и в основном их слова соответствовали истине. Однако его достаточно волновала судьба Дженни и Хола, чтобы не разрушать им жизнь своим вмешательством.
Он хорошо хранил свою тайну. Об этом никто не знал. Никто даже не мог бы предположить. И меньше всех она. Она и понятия не имела, что всякий раз, когда он оказывался с ней рядом, его неудержимо тянуло коснуться ее. Не сексуально. Просто дотронуться.
Ее же отношение к нему было исключительно сестринское. Хотя, с другой стороны, он всегда чувствовал, что она боится его. Он доставлял ей неудобства, и это буквально разрывало ему сердце. Конечно, ее страхи были вполне оправданны. У него была скандальная репутация, и любая женщина, дорожившая своим добрым именем, старалась держаться от него подальше, будто его сексуальность была столь же ужасна и заразна, как проказа.
Тем не менее, он часто размышлял о том, что могло бы случиться, если бы Дженни появилась в их доме раньше. Если бы он не отсутствовал в колледже, если бы он уже не был известен как отъявленный хулиган и аморальный тип, если бы у него было время, чтобы завязать с ней отношения, повернулась бы Дженни к нему, а не к Холу?
Это были его любимые фантазии. Потому что он чувствовал, что за сдержанностью Дженни спрятан дух свободы, который стремился к тому, чтобы его выпустили на волю, чувственная, сексуальная женщина, спрятанная за непроницаемую броню предусмотрительности. Если бы она получила свободу, что бы произошло?
Может быть, она сама желала оказаться спасенной. Возможно, она посылала безмолвные посылы, мольбы, которые были слышны лишь ему. Может…
«Да ты обманываешь сам себя, приятель. Она никогда бы не захотела связать свою жизнь с твоей, ни при каких условиях».
Кейдж задвинул стул и встал, сердито бросив пару банкнот на столик. Однако внезапно его рука замерла, будто кто-то ударил его.
«Пока твоя жизнь не изменится».
В ту ночь он вошел в ее комнату вовсе не с намерением совершить то, что в итоге сделал. Он услышал ее плач и понял, что ее попытка отговорить Хола оказалась неудачной. Наверное, это разбило ей сердце, и он хотел просто ее утешить.
Однако она перепутала его с Холом, и словно морским приливом его неудержимо притянуло к ней. В темноте он направился к ее кровати, говоря себе, что в любой момент может назвать себя.
Он коснулся ее. Он услышал отчаяние в ее голосе и понял всю горечь отвергнутой любви. Он ответил на ее мольбы и обнял ее. Однако едва он поцеловал ее, едва ощутил своими руками немедленно откликнувшуюся теплоту ее тела, он понял, что пропал, что у него нет пути назад.
То, что он сотворил, было непростительным. Однако то, что он собирался сделать, представлялось почти столь же плохим. Он собирался отбить ее у брата.
Теперь, когда ему удалось ее заполучить, пусть даже обманом и всего на одну ночь, он не мог позволить себе ее упустить. Даже если ад разверзнется и поглотит его. Он не мог позволить, чтобы его семья угнетала ее свободолюбивый дух. Холу представилась прекрасная возможность раз и навсегда доказать свою любовь к ней, но он ее упустил. Кейдж не собирался стоять в сторонке и наблюдать, как стремления и ожидания, светившиеся на ее лице, сменяются поражением, ее жизнелюбие превращается в смирение, а живость покрывается коконом праведности.
У него оставалось несколько месяцев, чтобы до возвращения Хола добиться ее, и Господь свидетель, именно этим он и собирался заняться.
— Диди. — Она уже сидела в удаленной кабинке, обнявшись с буровым рабочим, который запустил руку ей под свитер, а язык в ухо. Недовольная тем, что им помешали, она оторвалась от своего кавалера. — Ты кое-что забыла, — заметил Кейдж, протягивая ключ в кабинку.
Она упустила его, и ключ со звоном упал на столик. Диди схватила его и тупо уставилась на Кейджа:
— Зачем это?
— Я не собираюсь им воспользоваться.
— Ублюдок, — прошипела она вне себя от бешенства.
— Надеюсь, ты не переменишь свое обо мне мнение, — холодно произнес Кейдж, уже открывая двери бара.
— Послушай, парень, — буровик окликнул его, — не следует разговаривать с леди таким…
— О, оставь его, дорогой, пусть идет, — проворковала Диди, придерживая его за рубашку. Они снова обнялись и вернулись к прерванному появлением Кейджа занятию.
Кейдж вышел на холодный вечерний воздух и сделал глубокий вдох, надеясь очистить голову от алкогольных флюидов кабацкой вони.
Растянувшись за рулем своего «корвет-стинг-рэя» шестьдесят третьего года, он завел двигатель и медленно растворился в ночи.
Этот отреставрированный классический автомобиль был предметом зависти всех мужчин в радиусе ста миль от Jla-Боты и прочно ассоциировался с Кейджем. Блестящий, цвета ночи, с кожаными сиденьями, он производил дьявольское впечатление.
Промчавшись по безлюдному шоссе, он замедлил скорость и почти бесшумно свернул на одну из городских улиц. Остановившись неподалеку от родительского дома, Кейдж припарковал «корвет» и выключил двигатель.
Окно в комнате Дженни уже погасло. Однако Кейдж сидел и около часа задумчиво смотрел на него… Как и все предыдущие шесть ночей этой проклятой недели.
