— Теперь ты главное достижение семьи, — сказал Кайл, наклоняясь, чтобы поцеловать Сару в лоб. — Мои поздравления.

Сара плыла в светлом тумане усталости и любопытства, она улыбнулась ему с больничной койки.

— Ты их видел?

— Мы видели, — ответила Ла Нелл. — Они превосходны. Мы не можем дождаться, когда ты с ними приедешь домой.

Сара думала, что она готова любить своих детей. Но может ли слово «любовь» хоть немного передать чувство, которое охватило ее, когда она прижала детей к своему сердцу? И есть ли вообще такое слово? Она ожидала сильного переживания, но не такого всепоглощающего желания защитить, оградить от опасностей и тревог своих малышей. Материнская любовь, оказывается, совсем не сплошь нежность и сладость. Теперь Сара узнала, что это прежде всего ответственность.

Она слегка прикрыла глаза, борясь с неожиданно подступившими слезами. Суровое испытание было позади. Близнецы совершенно здоровы, и вскоре их поместят в ее комнату.

— «Домой» звучит неплохо, — тихо прошептала она.

— Тогда почему ты плачешь? — спросила Ла Нелл, поглаживая ее по плечу.

Сара и представить себе не могла, что ее невестка может быть такой ласковой. И тут же поймала себя на том, что не особенно старалась получше узнать Ла Нелл. Теперь у нее открылись глаза, и она увидела женщину, которая была ей другом.

— Тетя Ла Нелл, — произнесла она. — Или ты тетушка?

— Это сейчас не так важно. Тебе предстоит принять куда более важные решения.

— Да, например, выбрать имена для своих детей, — объявил Кайл. — Говоря о достижениях, вот список имен длиной в мою руку. — Он протянул несколько страниц, покрытых почерком Сары.

— Я хотела быть уверенной, что выберу правильные имена, — сказала она.

— Я за Сару, — поддержала Ла Нелл. — Нет нужды торопиться. Она должна выбрать два имени и два вторых имени, и все должно гармонировать с фамилией.

Сара снова закрыла глаза, припоминая недавний разговор с Джеком. Это было на прошлой неделе, когда она отдыхала в постели.

— У детей должна быть моя фамилия, — настаивал он. Она восприняла это как шутку.

— Тебя даже не было рядом во время зачатия, — сказала она. — Будет справедливо дать им фамилию медбрата-практиканта.

— Ты совершаешь большую ошибку, — предостерег ее Джек. — Они заслуживают того, чтобы носить фамилию их отца, как любой другой ребенок в Америке.

— Они заслуживают отца, который готов нести ответственность за них. — Сара не могла удержаться, чтобы не упомянуть о том, как он боролся за то, чтобы уменьшить сумму выплаты на поддержку детей.

— Значит, их право носить мою фамилию продается? — съязвил он. — Ты хочешь, чтобы я заплатил за привилегию, словно на бейсбольном поле?

Она отмахнулась от воспоминаний и открыла глаза, как раз когда ее отец вошел в комнату.

— Привет, папа.

— Привет, привет. Что за хмурый вид? Я только что из инкубатора, там все в порядке. — его лицо светилось гордостью.

— Мне только что пришло в голову, что нужно сообщить Джеку.

— Если хочешь, я позвоню ему.

Боже, это будет отлично. Она была рада переложить эту задачу на его плечи. Не в первый раз она испытала волну благодарности к отцу. Против всех ее ожиданий, он на самом деле прошел через все ради нее. Теперь он излучал гордость, но выглядел почти таким же измученным, как она, с посеревшей кожей и красными глазами.

Поездка до больницы казалась бесконечной, желтые фонари шоссе пролетали длинными сияющими нитями, пока она практиковалась в дыхательных техниках.

— Дыши, дорогая, — говорил ее отец, его голос дрожал. — Просто дыши, хорошо? Мы уже почти приехали…

Приступ боли превратил все в размытые очертания. Боль была превыше всяких сил, она приглушала все звуки, заставляла ее чувствовать себя совершенно одинокой, плывущей во Вселенной. У нее остались только смутные воспоминания о том, как они прибыли в больницу и ее осмотрели, хотя ни на секунду отец не оставлял ее, попросив кого-то припарковать машину.

Она родила близнецов в операционной, лезвие хирургов нависло над ней, словно гильотина. Однако она боролась, оставаясь союзником доктора Мюррей, зная, что естественные роды все еще возможны. Оба ребенка лежали головкой вперед, соединенные с миром через эмбриональные мониторы, провода которых овивали ее. По временам комната казалась городом Чикаго в час пик, ее окружала толпа людей. Провода капельниц и мониторов привязывали ее к кровати, словно Гулливера в Стране лилипутов. У каждого ребенка была своя команда педиатров, у Сары — свой акушер-гинеколог, и, поскольку Мерси-Хейтс — учебная больница, там было полным-полно и студентов-медиков. Она не могла сосчитать, сколько разных людей осматривали ее таз и измеряли ширину прохода.

Наконец, когда второй студент в ряду узнал о том, что значит семь сантиметров, она заскрипела зубами и сказала:

— Я начинаю чувствовать себя банкоматом.

Ее отец выступил вперед. Она даже не осознавала, что он стоит у стены у нее за головой.

— Хватит, — сказал он, и экзамен прекратился.

К тому времени Сара была в тумане от боли и утомления. Она могла слышать ужасный крик женщины в соседней комнате, и еще одна женщина кричала молитвы по-испански. Собственная боль Сары превратилась в звук, стон, который вышел у нее изнутри, она даже не подозревала о его существовании. И затем, за минуту до того, как она уже готова была согласиться на кесарево сечение, ее матка раскрылась и ей было велено тужиться. Выпуклое зеркало высоко в углу комнаты показало первого младенца в венчике волос, появляющегося словно маленькое дикое животное. Его сразу схватила команда педиатров из пяти человек. Она помнит, что хотела посмотреть в зеркало снова, потому что в нем отразился практикант, сунувший в нее руки по локоть, чтобы принять младенца номер два. По шкале «Апгар» они получили впечатляющие девять баллов для первого младенца и шесть для второго. Все это было записано, затем детей запеленали и дали ей подержать, прежде чем унести.

Эти минуты с ее новорожденными были бесценны. Испытание родами, примитивное, и жестокое, и полное агонии, ушло, словно отлив. Боль Сары куда-то улетучилась, она ее не помнила, словно то был дурной сон, который растаял при пробуждении. Чувствуя мягкое прикосновение младенцев к своей груди, она ощущала, как каждая клеточка ее тела наполняется чистой радостью. Она превратилась в мать, и ее душа была так же глубока и безгранична, как само время.

— Спасибо за все, что ты сделал, — сказала она отцу.

— Я ничего не сделал.

— Это было как раз то, что нам было нужно.