Глава 20

Николь сидела на диване и, потирая синяк на кисти от жесткой хватки Фрейни, настороженно следила, как он в панике мечется по гостиной.

Над их головой слышались топот ног, ликующие вопли, звон разбитого стекла и грохот падающих на пол тяжелых предметов.

– Черт побери, что там происходит?! Куда смотрит дозор? Боже мой, что они творят с моим домом! Да это… Это бунт, революция! Я говорил, я предупреждал, что до этого дойдет!

– Позволю себе уточнить, милорд, – с ядовитой вежливостью заметила Николь, к которой с момента нападения на дом вернулись спокойствие и уверенность. – Разве не вы сами все это готовили? Только вы не думали, что бунтовщики обрушат свой гнев и ненависть именно на ваш дом. Нет, толпа должна была разгромить дома других, ничего не подозревающих, невинных жителей, угрожая их жизни. Но только не вашей, разумеется! А Лукас великолепен, вы не находите?

– Замолчите! – Фрейни круто развернулся и бросился к ней, в ярости стиснув кулаки с такой силой, что побелели суставы. – Говорю вам, замолчите!

При всей своей тяге к приключениям Николь мгновенно сообразила, что он не помнит себя от гнева и способен на любую мерзость. Она вскочила на ноги и забежала за спинку дивана. И в этот момент высокие двойные двери с треском распахнулись и в гостиную ворвался Лукас.

– Лукас, я могу объяснить… – заговорила она, но благоразумно умолкла, поскольку он даже не взглянул на нее.

В открытые двери были видны люди, которые носились по холлу, как гончие, спущенные с поводка.

Кто–то прижимал к груди огромное серебряное блюдо, кто–то тащил тяжелый бронзовый канделябр с непогашенными свечами. Один взломщик задержался перед входом в гостиную, ухмыльнулся щербатым ртом и в знак приветствия приподнял меховую шляпу Фрейни, которую он напялил на грязные жирные волосы, и побежал дальше.

– Вы! – вскричал Фрейни, стремительно повернувшись к Лукасу. – Это ваших рук дело! Разбой вам даром не пройдет! Вы угодите на виселицу!

– А чем вы недовольны, Фрейни? Вы же хотели сегодня бунта, вот он и произошел. Правда, люди почему–то пошли не на Вестминстерский мост, а… Николь, немедленно отправляйтесь к брату!

Она безумно его любила, но не сошел ли он с ума? Неужели он действительно думает, что она уйдет – сейчас, когда она нашла отличное решение всех их проблем!

– Извините, Лукас, но я останусь здесь. Мне интересно послушать, как его сиятельство объяснит, почему повесить нужно вас, тогда как подстрекателем восстания был именно он. Финеас должен был забрать письма мамы, но мы велели ему унести и всю корреспонденцию, какую сможет найти, которая доказывает связь Фрейни с обществом «Граждане за справедливость». Теперь вы с Рафом можете вручить его переписку лордам Ливерпулю и Сидмауту, и вряд ли им понравится, что его светлость планировал также смещение их с высоких постов! Вот так–то!

Произнося эту ложь, она скрестила за спиной пальцы, но пораженный вид Фрейни показал ей, что в его кабинете действительно находились компрометирующие доказательства. Например, стопки листовок, одну из которых Лидия обнаружила в кармане передника своей горничной.

А попросить Финеаса поискать и забрать листовки или что–нибудь в этом роде придумала именно Николь. Ха! И ведь ее сестра думала, что весь ум достался ей одной!

Над их головой закачалась люстра и раздался грохот, как будто по полу тащили что–то тяжелое, и все взглянули вверх. Этого мгновения было достаточно, чтобы Фрейни, поняв, что удача ему изменила, набросился на Лукаса и сбил его с ног.

– Лукас! – вскричала Николь, выбежав из–за дивана и схватив фарфоровую статуэтку, чтобы в нужный момент обрушить удар на голову Фрейни.

Сцепившись, противники катались по полу, рыча от ярости и напряжения. Но Лукас был и моложе и сильнее, и через минуту исход борьбы уже не вызывал сомнений.

Облегченно переведя дух, Николь поставила статуэтку на место. Лучше, если Лукас справится без нее, ведь мужчины так щепетильны в вопросах чести!

Наконец, он схватил Фрейни за ворот фрака, оторвал от пола и швырнул на стул. Тяжело дыша, тот трясущимися руками поправил сбившийся набок шейный платок и с мстительной злобой просипел:

– Теперь, Бэсингсток, вы никогда не узнаете, кто оклеветал вашего отца!

– Не беспокойтесь, меня примиряет с этим сознание, что вам и вашим подлым планам захвата власти пришел конец, – сказал Лукас. Отряхнув руки, он притянул к себе Николь.

По лестнице с грохотом спускали какой–то громоздкий предмет, и, выглянув в вестибюль, молодые люди успели увидеть, как несколько мужчин с трудом протаскивают в парадные двери огромный гардероб из красного дерева с инкрустацией слоновой костью.

– Мы, сударь, не жадные, нам этого хватит. То–то моя женушка порадуется! У нас в жизни не было ничего похожего. Шкаф такой большой, что в нем смогут спать наши ребятишки. Другие разобрали бы его на доски, но мы, сэр, люди порядочные и не станем крушить такую красоту, – справившись с задачей и появляясь на пороге, сказал тот самый бывший солдат, который узнал Лукаса в «Сломанном колесе». – Мэм! – Он почтительно поклонился Николь и продолжал, обращаясь к Лукасу: – Мой приятель Хьюджи велел сказать вам, что эта шайка «Граждане за справедливость» сегодня вроде как получила свое, и поблагодарить вас. Этот Хьюджи, он прямо молодец.

– Мебель, моя мебель! – Фрейни выскочил на крыльцо и увидел, как шестеро здоровенных парней с его драгоценным гардеробом скрываются в темноте улицы.

Он обернулся и в ужасе уставился на свой дом – все окна в нем были разбиты, за исключением окон гостиной.

– Окна! Эти подлые негодяи перебили мне все окна!

В этот момент начался дождь, как будто сама природа, одобряя действия взломщиков, помогала им замести следы.

Лукас и Николь задержались рядом с хозяином дома, который в беспомощной ярости рвал на себе волосы.

– Предупреждаю, Фрейни, одна только жалоба, одно слово – и Ливерпуль и Сидмаут все узнают о вас, а честные люди, которых вы собирались принести в жертву своим амбициям, вернутся сюда, на этот раз с горящими факелами. Думаю, намокшее имущество лучше сгоревшего, верно? Вы меня поняли, Фрейни? Сегодня ничего этого не было, ровным счетом ничего! – Затем он предложил руку Николь: – Карета вашего брата ждет нас. Мы идем?

– Да, конечно! – Николь устремила презрительный взгляд на поверженного врага. – Всего доброго, лорд Фрейни, и, поскольку я подозреваю, что остаток сезона вы проведете в деревне, прощайте. Или, как говорит моя мать с ее чудовищным акцентом, au геvoir.

– Вам непременно нужно оставить за собой последнее слово, не так ли? – сказал Лукас, подсаживая ее в карету.

Она поднялась на две ступеньки, затем обернулась к нему:

– Но сегодня я больше не буду к этому стремиться. Вы очень на меня сердитесь, да?

– И вы еще спрашиваете!

– Что ж, прошу прощения.

К явному облегчению Шарлотты и Лидии, она уселась на мягкое бархатное сиденье, тогда как Лукас занял место напротив, рядом с Рафом. Кротко сложив руки на коленях и не отрывая от них взгляда, она решила хранить смиренное молчание на протяжении всей поездки до… Николь вскинула голову, когда карета остановилась раньше, чем она ожидала.

Это же дом Лукаса на Парк–Лейн!

Она перевела взгляд на брата, лицо которого было спокойным и невозмутимым. Лукас открыл дверцу, спрыгнул на тротуар и молча протянул к ней руки.

– Раф! Шарлотта! А ты, Лидия! Вы так и будете сидеть и позволите мне идти с ним? Да вы представляете, в каком он гневе?

Лидия неуверенно взглянула на брата.

– Она права. И в основном это была моя идея. Ну, кроме последнего эпизода, когда она не вышла из дома вместе с нами, как мы планировали. Может быть, нам лучше…

Раф наклонился к Лукасу и сказал:

– Мы завтракаем в десять. Доброй ночи.

С тяжелым вздохом Николь сдалась и оперлась на руку Лукаса.

Одного взгляда Лукаса было достаточно, чтобы дворецкий повелительно посмотрел на двух лакеев, и те потупили голову, притворяясь, что не видят, как их хозяин поднимается по лестнице, ведя за руку красивую и слегка намокшую под дождем девушку.

Лукас остановился только перед своей спальней, втолкнул туда Николь и быстро захлопнул за собой двери.

– А разве сами вы не стремитесь все повернуть по–своему? – поддразнила она его, останавливаясь у спинки широкой кровати. – Вы хотите затащить меня в свою постель, не так ли?

– Чего я хочу, так это положить вас себе поперек колен и хорошенько отшлепать, как должен был делать ваш отец, когда вы были еще ребенком.

– Какой отец, Лукас? У меня их было целых три. А теперь говорите, что вы собирались сказать, и на этом закончим.

– Покорно благодарю за полученное разрешение… Нет, но что вам взбрело в голову?! Я имею в виду вас трех, с позволения сказать, женщин! – взорвался он. – Это же нужно было придумать такую глупость…

– С меня довольно, благодарю вас. А теперь расскажите, как прошел вечер у вас? – отвечала Николь, смерив его таким же разъяренным взглядом.

Но сейчас ему было все равно.

– А еще беременная женщина! Как она позволила себе такое легкомыслие! Проникнуть в дом мужчины, да еще такого прожженного негодяя, как Фрейни! И никому и слова не сказав? Да что там предупреждать! Уверен, вам и в голову не пришло подумать о последствиях! А ваша сестра?! От вас я еще мог ожидать такой глупости, но от нее!..

– Лукас Пейн, минуту! – воскликнула Николь, собираясь отчитать его, но вдруг передумала. – Ну, хорошо, признаюсь. Это была исключительно моя идея! Я заставила их пойти туда против желания – ради спасения вас и Рафа. И я очень рада за Рафа, но сами вы такой радости у меня не вызываете. И зачем вы притащили меня в эту комнату? Разве не для того, чтобы швырнуть меня в постель? От злости, да, Лукас?

Лукас сильно стиснул голову, опасаясь, что она лопнет от боли и возмущения. Он отошел подальше, стараясь избежать выплесков гнева, и только потом повернулся к Николь:

– Ладно, я все понял. Вы не тащили их туда против воли. Возможно, они даже помогали составить ваш злосчастный план.

– И наш злосчастный план сработал, Лукас! – вызывающе заявила она. – Не стесняйтесь, можете нас поблагодарить. Не сомневаюсь, что вскоре вы осознаете, что женщины тоже способны за себя постоять.

Он в буквальном смысле зажал себе рот, чтобы удержаться от проклятий. Он все еще кипел от злости.

– И вы… вы считаете, что ситуация, когда вы оказались наедине с Фрейни в запертой гостиной, доказывает вашу способность постоять за себя?!

– Нет, этого мы не предусматривали, – тихо призналась она и, сняв шаль, стала старательно ее складывать, избегая его взгляда. – Мы собирались просто отвлечь Фрейни, чтобы дать время Финеасу найти у него в кабинете мамины письма.

– Просто отвлечь. И для этого вы отправились туда именно в таком составе, втроем?

Николь кивнула, но по ее слишком невинному взгляду Лукас видел: она отлично понимает, что именно привело его в такое бешенство.

– Лидия должна была убедить его выдать нам письма мамы, Шарлотта – рыдать о своем будущем ребенке, который останется без отца, если Рафа повесят, а я… я должна была просто находиться там.

– В этом наряде! – язвительно подчеркнул Лукас, окидывая возмущенным взглядом низкое декольте ее розового платья, в котором она всего несколько дней назад довела его до безумия.

Он вспомнил, как спустил лиф этого платья с ее плеч, когда… Нет, сейчас нельзя об этом думать… Он должен быть сердитым, ему необходимо показать ей, что он ужасно сердится.

– Ну… Может, я немного и пококетничала с ним. Но только чуточку. – И она показала на пальцах эту «чуточку». – Финеас сказал, что ему нужно примерно четверть часа. Ну и чтобы протянуть время, Лидия велела каждой из нас делать то, что у нее хорошо получается. А поскольку у меня хорошо получается… О! Прекратите смотреть на меня так!

И вдруг Лукас почувствовал, что уже не злится. Вероятно, он еще долго будет просыпаться в холодном поту, переживая во сне охвативший его ужас, когда он узнал, что Николь находится с Фрейни в запертой гостиной, но злости его как не бывало.

Он начал развязывать шейный платок.

– Да, прелесть моя, кокетничаете вы великолепно. Можно даже сказать, почти неподражаемо.

– Всего лишь почти? – На ее полных губках играла шаловливая улыбка.

Он стянул длинную полоску белой шелковой ткани, скомкал ее и, швырнув в сторону кровати, стал стягивать с себя камзол.

– Ну, хорошо, совершенно неподражаемо, вы довольны? Или это результат воздействия вашего платья. Хотя мне вы нравитесь больше без него.

– В самом деле?

Не отводя взгляда, она завела руки назад, чтобы расстегнуть пуговки на спине, и от этого движения под лифом четко обрисовались ее полные груди.

Лукас даже не заметил, как камзол выпал у него из рук, и стал поспешно расстегивать жилет.

– Вы получили мою записку?

Она перевела дыхание и вытянула руки вперед, предоставив платью соскользнуть на пол, широко раскинувшись вокруг ее ног.

– Да, получила. Лидия нашла ее очень милой.

Сбросив жилет, расстегнув и выдернув рубашку из узких панталон, он двинулся к ней:

– Меня мало интересует реакция вашей сестры.

Николь вынула из волос шпильки и, тряхнув головой, распустила густую волнистую массу по плечам. Освободившись от упавшего платья, она принялась развязывать шнурки нижней юбки.

– Мне особенно понравились в нем два момента.

Лукас сразу догадался, что она имеет в виду, но кротко попросил уточнить.

– Ну…

Нижняя юбка упала на пол, под тонкими панталонами он увидел темные завитки и… едва не потерял нить разговора.

– Больше всего мне понравилось, что вы назвали себя идиотом. А еще ваше намерение просить у меня руки, стоя на коленях. Эти строки доставили мне особенное удовольствие. Вы собираетесь снимать панталоны?

Он стоял уже совсем близко и мог бы дотронуться до нее, но не стал. Ему нравилось возникшее напряжение, усиливающее его желание.

– Не могу снять их, пока не освобожусь от сапог, а здесь нет специального приспособления. Извините.

Николь сокрушенно вздохнула.

– Ничто не остается без возмездия, не знаю, почему всегда так выходит! Что же делать! Попробую помочь вам стянуть ваши сапоги.

Он подошел еще ближе, положил руки ей на талию, она призывно отступала, пока не уперлась спиной в кровать.

– Нет, мне кажется, для этого нет времени, а вам?

Она провела розовым язычком по пересохшим губам.

– В таком случае, думаю… Думаю, придется вам остаться в сапогах. Или у вас есть другие предложения?

– Да нет, пожалуй…

Он потянул за шнурок панталон, стянул их вниз, усадил ее на кровать и, уже не сдерживая себя, обрушил на нее вихрь страстных и изощренных ласк, доводящих обоих до восторженного исступления. Он освобождался от пережитого напряжения перед схваткой, изливал невыразимое облегчение и ликование, что не только выжил, но и одержал победу. Это состояние он помнил по войне. Но теперь к нему примешивалась безграничная радость от сознания, что он встретил эту единственную в мире, необыкновенную женщину, полюбившую его так глубоко и преданно, что самозабвенно отдалась ему и даже жизнью своей рисковала ради него. Они всегда будут рядом… хотя порой ему придется потрудиться, чтобы сравняться с нею. И общими будут их любовь и нежность, верность и готовность разделить любые трудности, общими будут их печали и радости…

И подобно тому, как в эти незабываемые мгновения, они вместе будут взлетать к небесам!

Николь медленно просыпалась с улыбкой на припухших губах, потом сладко потянулась, как котенок после сна на солнышке.

– О! – выдохнула она, ощутив слабую боль в мышцах рук.

– Что с тобой?

Она теснее прижалась к мужчине, на чьей широкой груди уснула после долгих часов любви, вознесшей ее к таким высотам наслаждения, что она испытывала невольное сочувствие к женщинам, которым не суждено было испытать что–либо подобное.

– Нет, ничего. Но если я еще когда–либо изъявлю желание стянуть с тебя сапоги, не позволяй мне этого.

– Достаточно было стянуть их с пятки, и все. Видела бы ты свое лицо, моя радость!

Вспомнив, как она со стуком упала на пол с его сапогом в руках – а главное, как он хохотал, пока она старалась восстановить дыхание, – она ткнула его кулаком в бок.

– Николь?

– М–м–м? – промурлыкала она, не отнимая своего кулачка и размышляя, куда бы направить руку дальше. На север? Или на юг? Оба направления казались ей одинаково привлекательными.

– Я люблю тебя.

Рука ее замерла, и она посмотрела ему в лицо.

– Признаться, я на это надеялась. Но скажи еще раз!

Сердце у нее радостно забилось.

– Я люблю тебя до самозабвения!

– Так было написано в твоем письме. Почему ты прислал мне письмо?

Он обнял ее и вместе с нею приподнялся на подушках.

– Раф обратил мое внимание, что ему я говорил, что люблю тебя, а тебе сказать не догадался. Я не успевал к тебе, нам пора было уходить в «Сломанное колесо», но мне очень хотелось, чтобы ты знала о моей любви.

– Интересные разговоры ты ведешь с моим братцем! Это он подсказал тебе мысль встать передо мной на колени?

– Нет, это была моя идея, – сказал он, накручивая на палец ее локон. – Можешь это проигнорировать.

– Я подумаю. Но я не сожгла письмо, если ты хотел меня попросить об этом. Думаю, наши дети будут с удовольствием читать его. Особенно девочки.

– Наши девочки! – с благоговейной нежностью прошептал он. – Нужно будет внимательно за ними присматривать, когда они подрастут. Я бы убил любого, если бы он осмелился с ними на то, на что я с тобой.

Затем он подвинулся.

– Постой–ка! Ты сказала, наши дети?

Ее пальчики медленно двинулись на север, вверх по его груди.

– Да, а ты сейчас повторил.

– Но я еще не слышал, чтобы ты сказала, что любишь меня и согласна выйти за меня замуж!

– Мы с тобой так похожи, Лукас! Да, я сказала это не тебе, а Лидии. Это считается?

– А потом ты напишешь мне письмо, да? В таком случае прошу тебя начать его словами: «Лукас, я настоящая идиотка!»

Николь рассмеялась и стала поглаживать нежными подушечками пальцев его соски, и это было так восхитительно, что у него захватывало дух.

– Я люблю тебя, Лукас. Иначе я не пришла бы сюда. Всю жизнь я искала свое место в этом мире, и вот, наконец, поняла, что оно – рядом с тобой. Мы с тобой во всем подходим друг другу, поэтому я согласна стать твоей женой. Но и тогда не перестану тебя любить.

Он сжал ей руку и поцеловал в волосы.

– Благодарю тебя, Николь.

– Благодаришь? – Она удивленно вскинула на него глаза.

– Да, потому что понимаю, как трудно было тебе решиться на это признание. Как трудно тебе было со мной. Я никогда тебя не покину, всегда буду тебя любить.

Она сморгнула выступившие слезы.

– Даже когда я выведу тебя из себя?

– Даже тогда, дорогая. А сейчас как ни жаль, но нам пора одеться и ехать на Гросвенор–сквер. Нас ждут твои родственники.

– Еще рано. – Она нагнулась и поцеловала его, сначала нежно, а потом с нарастающей страстью, легонько касаясь пальчиками его напрягшихся сосков.

Лукас осторожно отстранил ее.

– Хорошо, – согласился он, устраиваясь поудобнее. – Пожалуй, действительно рановато.