Глава 10
Слуги в особняке на Гросвенор-сквер, которые больше года бездельничали и лишь объедались, пока семейство Дотри по крайней мере внешне соблюдало траур по покойному герцогу и его сыновьям, сняли нее полотняные чехлы с мебели, вытерли пыль, натерли воском полы и вычистили все от подвала до мансарды.
Почти весь день Шарлотта провела осматривая великолепно обставленные комнаты, хваля прислугу и молча отдавая должное превосходному утонченному вкусу покойной герцогини. На самом деле во всем пятиэтажном особняке обнаружился лишь один действительно уродливый стол на «слоновьей» ноге, засунутый и маленькую гостиную на первом этаже, — для гостей не столь важных, чтобы принимать их наверху в главном зале.
На втором этаже все двенадцать спален были отделаны китайскими обоями и оборудованы самыми современными удобствами, и в том числе четырьмя туалетами. Николь, присоединившаяся к Шарлотте в этой части ее «экскурсии», хихикнув, заявила, что они «роскошные до неприличия».
Если бы Шарлотта была склонна употреблять такие выражения, то приберегла бы именно эту характеристику для леди Дотри, которая нагрянула в особняк через час после приезда ее семьи в Мейфэр. Хелен Дотри Карстерз-Хиггенботтом прибыла в роскошной карете кремового цвета с четверкой гнедых лошадей, запряженной цугом, с — о боже! — розовыми плюмажами, украшавшими их головы.
Она вплыла в особняк и поднялась по лестнице наверх, окутанная ароматом духов, в розовом, отделанном бархатом дорожном костюме, едва прикрывавшем ее тонкие стройные лодыжки. Ее пышные белокурые волосы были уложены в высокую прическу с очаровательными локонами, ниспадавшими с левой стороны на искусно нарумяненную щеку.
Она поцеловала близнецов, предупредив, чтобы они не помяли ее платье, как-то неопределенно улыбнулась Шарлотте и потребовала, чтобы ее сын, герцог, немедленно предстал перед любимой матушкой.
О, и она не прочь выпить бокал вина — «будьте добры, холодного». Это было обращено к Шарлотте, которая могла лишь предположить, что леди Дотри приняла ее за служанку или компаньонку.
Шарлотта собиралась отказаться от настойчивого требования Рафа, чтобы, сопровождая близнецов, которые собирались за покупками на Бонд-стрит, она также воспользовалась портнихой, прежде чем в город прибудут другие заказчицы, приехавшие на сезон. Глядя на свое простое утреннее платье, которое она носила уже третий — нет, четвертый — сезон, она все же согласилась и заказала для себя несколько нарядов.
Когда леди Дотри выказала полное безразличие к поездке на Бонд-стрит — у нее собственная модистка, которая приезжает к ней, «вы же понимаете», — Шарлотте пришлось присматривать за близнецами в их первом набеге за пределами Ашерст-Холл.
К ее удивлению и веселью, капитан Фитцджеральд упросил, чтобы ему позволили присоединиться к их компании. Он не выглядел человеком, которому доставляет удовольствие прогулка за покупками шляпок, платьев, лент и перчаток, но был твердо убежден, что хочет сопровождать их.
Это несколько беспокоило Шарлотту. Она знала, что Фитц с Лидией стали хорошими друзьями, но вряд ли их отношения могли зайти дальше. И все же ей следовало бы сказать Рафу о своих подозрениях.
Спустя три часа, в течение которых Николь оживленно спорила сама с собой о том, какая из двух шляпок больше подойдет ей, Шарлотта вернулась к капитану, который стоял прислонившись к стене с таким видом, будто в любой момент готов был сбежать.
— Фитц! Что ты здесь делаешь? — спокойно спросила она.
Он выпрямился и кивнул на Лидию, которая показывала ему соломенную шляпку, украшенную гроздьями ярко-красных вишен.
— Да, весьма недурно, Лидди. Но та, с голубыми лентами, лучше оттеняет твои прекрасные глаза.
Шарлотта открыла было рот, чтобы высказаться по поводу этой порции лести, но промолчала, покачав головой. И все же ее поразило, что Фитц назвал Лидию Лидди, и Лидию, похоже, это абсолютно устраивало.
— Не беспокойтесь, Фитц, кажется, я знаю, ответ. Это Лидия попросила вас сопровождать нас, верно? А вы не нашли какой-либо отговорки, чтобы отказать ей, ведь она просила так мило. Она обвела вас вокруг пальца?
Фитц наклонился к уху Шарлотты:
— Вы умеете хранить секреты?
— Что касается моих собственных — да.
— Я проиграл пари.
— Простите? Вы с Лидией играли на деньги! Вы научили ее играть в вист или во что-то подобное? Ох, Фитц, ведь она всего лишь…
— Нет-нет, не это. Я побился об заклад, что Лидди не запомнит названия всех столиц Европы, а она заключила пари, что не только запомнит их, но что я не смогу перечислить все графства Англии. Мы условились, что, если выиграю я, она будет чистить мои ботинки в первый день, когда мне разрешат ходить без костылей, а если выиграет она, то, когда мы поедем в Лондон, я должен буду притащить все, что она купит на Бонд-стрит. Между прочим, я забыл Линкольншир. Все другие графства назвал, кроме этого.
Шарлотта, сдерживая смех, прикрыла рот рукой.
— Вы так добры к ней, Фитц. Знаете, мы с Николь думаем, что она вообразила, будто почти влюбилась в вас. Вам лучше быть осторожней.
Фитц бросил быстрый взгляд на Лидию — не просто любуясь ее шляпкой с голубыми лентами — и покачал головой:
— Она еще ребенок, Шарлотта, едва покинувший детскую. Ох, она разобьет десятки сердец, как пить дать, но к тому времени обо мне забудет.
Шарлотта опустила голову.
— Не рассчитывайте на это, Фитц.
Он ухмыльнулся:
— Я и не рассчитываю. Обычно, по правде говоря, я рассчитываю только на себя. Но это помогает оставаться честным, не так ли?
— Вы невозможны. Но я понимаю вас, Фитц. Не все женщины настолько ветрены в своих привязанностях.
— Ах да. Как вы к Рафу.
— Фитц!
— О, и как он в своей привязанности к вам. И не важно, какие б ни были помехи, я надеюсь, вы оба все преодолеете, — прошептал Фитц в то время, как Николь приближалась к ним со шляпками в обеих руках, торжествующе улыбаясь.
— Не знаю, Шарлотта, почему это не пришло мне в голову сразу. Я решила взять их обе. — Она подняла левую руку. — Эта для верховой езды в парке. А эта — для прогулок на площади. О, и еще первая, которую я выбрала. Она будет только для выходных дней. Что скажете вы, капитан Фитцджеральд, ведь Лидия некоторым образом назначила вас законодателем мод?
Но Фитц во все глаза смотрел на Бонд-стрит через широкое окно витрины.
— Чтоб мне сдохнуть, если это не генерал-лейтенант Хилл! Выглядит странно без своего мундира. Между прочим, почти не отличается от других прохожих. И как растолстел! Вот что делает мирная жизнь с солдатом. О, и взгляните, кто там с ним рядом? Черт возьми, я не видел его с той нашей последней ночи в Париже, и не припомню, чтобы встречал его с тех пор, как прибыли дамы… Впрочем, не важно. Интересно, о чем это они с Дэдди Хиллом так серьезно разговаривают?
— Почему бы вам не выйти на улицу и не узнать самому, Фитц? — спросила Шарлотта, размышляя, что скажет Раф, получив счет от модистки за семь шляпок.
— Николь, а ты не думаешь, что смогла бы обойтись двумя?
Николь улыбнулась той особой улыбкой, которая словно говорила: да, я знаю, что просто ужасна, но мне что очень нравится!
— Нет, Шарлотта. На самом деле я не думаю, что смогу выжить без всех трех. Когда мы в следующем году выедем в свет, не думаю, что удовольствуюсь менее чем дюжиной. Так что я права. Кроме того, Раф должен быть готов к тому, что случится с его бумажником в следующем году. Пожалуй, все довольно честно.
Шарлотта прекратила спор, заметив лишь, что, если все они не проявят сейчас некоторое благоразумие, капитану Фитцу придется самому искать дорогу домой, так как вся карета переполнится их покупками.
Лидия последовала за ними к выходу, не спуская глаз с окна витрины.
— Шарлотта, с кем это капитан беседует?
— Откуда мне знать? Он сказал, что увидел на тротуаре каких-то знакомых, но не думаю, что я видела прежде кого-то из них. О, а вот и он сам, а с ним молодой джентльмен. Николь, соблюдай приличия!
Николь в досаде округлила глаза:
— Почему никогда: «Николь и Лидия, соблюдайте приличия»? Почему всегда только я?
— Мне действительно нужно ответить? — спокойно произнесла Шарлотта.
Но тут она увидела серьезное лицо Фитца, и у нее вдруг сжалось сердце.
— Фитц?
Он улыбнулся ей, но в глазах его была тревога. А затем он представил им своего спутника:
— Тэннер Блейк, граф… какой ты граф, Блейк?
— Боюсь, что ныне герцог. Мой отец отправился в Царствие Небесное — по крайней мере, мы надеемся, что это так, хотя сомневаюсь относительно его последнего пристанища. Он умер прошлой весной, когда я был еще в Париже с тобой и Рафом. Я теперь герцог Малверн, Фитц. Ты поражен? Еще бы. Леди, я крайне польщен, — сказал он затем, элегантно расшаркиваясь.
Его взгляд чуть дольше задержался на прекрасном безмятежном лице Лидии.
Шарлотта и обе сестры присели в реверансе, Лидия — с радующей глаз скромностью, а Николь — с высоко поднятой головой, совершенно открыто разглядывая герцога Малверна.
Шарлотту не удивил интерес Николь, ибо герцог Малверн был поразительно красивым молодым человеком с блестящими зелеными глазами и прекрасными темно-русыми волосами, стриженными по последней моде. Он был высоким, пожалуй, таким же высоким, как Раф, и почти такого же возраста, насколько она могла судить. Свою модную одежду он носил так, словно родился в ней… человек, воспитанный, чтобы быть тем, кем он стал, и чувствующий себя на своем месте.
— Примите наши самые искренние соболезнования по поводу вашей утраты, ваша светлость, — сказала Шарлотта, и девочки (вот умницы!) лишь кивком выразили свое сочувствие, сохраняя спокойствие, как и положено, — ведь Шарлотта прочитала им несколько лекций о том, как должны вести себя в Лондоне за пределами своего особняка молодые девушки, еще не представленные в свете.
— Шарлотта, мне жаль, но позвольте просить вашего разрешения удалиться ненадолго с Блейком. Понимаете, осушить пару бутылочек и наплести друг другу неяких баек о том, что войну не выиграли бы, не будь там нас. Не смогли бы вы вернуться без меня на Гросвенор-сквер?
Шарлотта взглянула на обеих сестер, которые уже собрались было посетить магазин лент, мимо которого проезжали по пути к модистке.
— Да, Фитц, думаю, сможем. Карета на улице, так что с нами все будет в порядке, если мы еще немного задержимся здесь. Ваша светлость, — произнесла она затем, еще раз опускаясь в реверансе.
Девочки тут же последовали ее примеру. Шарлотта еще раз быстро взглянула на Фитца, который лишь слегка покачал головой, предупредив Лидию, что помрет с горя, если она не выберет шляпку с голубыми лентами, и покинул магазин, приобняв герцога за плечи.
— Я бы не прочь выбрать такого партнера для танцев. Его или дюжину таких, как он. Разве он не самый красивый мужчина, какого ты когда-либо видела, Лидия?
— Я не заметила, — ответила Лидия сестре. — Капитан выглядел расстроенным, правда, Шарлотта? Как ты думаешь, мы не измучили его? Мне кажется, что, когда он устает, поврежденная нога все еще беспокоит его.
— Ох, уймись, Лидия, — поддразнила ее Николь. — Он не ребенок, а ты не его нянька. Скорее всего, они отправятся в какой-нибудь клуб, где попытаются напиться, пока не свалятся под стол. Да, неплохо быть мужчиной и иметь столько свободы.
Лидия и Шарлотта обменялись взглядами, и Лидия сказала:
— Но тогда кто бы носил эти чудесные шляпки, Николь?
— Да, Лидия, понимаю, о чем ты. — Николь вес еще вертела обе шляпки в руках. — Это трудный выбор. Я знаю, что мне очень понравится танцевать на балах и что мною будут любоваться на верховых прогулках в парке. Но все же я думаю, у джентльменов больше развлечений, а, Шарлотта?
— Возможно, — сказала Шарлотта, понимая, что, сколько бы они ни улыбались, ни Фитца, ни герцога Малверна все это нисколько не забавляло. — Давайте закончим с нашими покупками.
— Ты выглядишь вполне довольным собой, — заметил Фитц, усаживаясь в кресло в кабинете герцога, который находился в задней части особняка.
— Думаю, да, — ответил Раф, откладывая бумагу, которую читал. — Я только что получил приглашение, завтра меня ожидают в парламенте, я должен занять место моего дяди в палате лордов. Черт побери, наверняка меня будет разбирать смех, и я себя сто раз прокляну за то, что в это ввязался.
Фитц поднялся с кресла, словно больше не мог усидеть в нем, и направился к бару.
— Немного вина? — спросил он, уже наливая два бокала. — Кстати, мои поздравления. Очень на руку сейчас иметь своего человека в парламенте. У меня есть новости.
Раф взял бокал, наблюдая, как его друг меряет шагами кабинет.
— Ясно. И ты хочешь поделиться ими со мной?
— Это о Бонапарте. — Фитц повернулся, чтобы взглянуть на Рафа. — У меня только что была встреча с Тэннером Блейком. Я увидел его на Бонд-стрит, когда он беседовал с Дэдди Хиллом. Господи, этот человек был великолепен при Альмарасе!
— Да, был. На самом деле оба они были великолепны. Какого черта ты делал на Бонд-стрит?.. Нет, ничего, продолжай.
— Да, продолжу, и коротко, потому что мне не хочется говорить об этом. Бонапарт бежал с Эльбы. Ему явно не по вкусу быть там императором. Он уже высадился близ Канн с тысячей своих солдат и, по имеющимся сведениям, движется к Парижу.
— О боже… — произнес Раф, откидываясь на спинку кресла. — Мы с тобой говорили об этом, Фитц. Мы знали, что он никогда не удовлетворится тем, чтобы провести свои годы в изгнании. И что теперь?
— Теперь, дружище, майор Тэннер Блейк и я… он теперь тоже герцог, ты знаешь. В наши дни куда ни плюнь — попадешь на герцога. Короче, мы с Блейком уже представили свои светлые физиономии для любых поручений, какие от нас потребуются. Отбываем на континент, как только старина Хуки надумает, куда ему двинуться. Похоже, он до сих пор торчит в Вене.
— Я поеду с тобой. Ты говоришь, Наполеон на пути к Парижу? Возможно, его встретят не так, как он надеется, и французы избавят нас от хлопот по водворению его назад.
Фитц покачал головой:
— Блейк сказал, что донесения прибывают из Парижа и откуда-то еще. Король колеблется, собирает все свои наряды, драгоценности и прочее и, похоже, намерен покинуть город, бросить своих подданных и трон, на который мы помогли ему взойти. Проклятый безмозглый жирный трус. Это опять поставит всю Францию на колени перед Бони. Блейк считает, что мы все будем собираться в Брюсселе.
— Годится. — Раф поднялся. — Когда отбываем?
— Мы с Блейком завтра. У него собственная яхта, и нам поручено прибыть в Брюссель и начать объезд сельской местности, чтобы составить карту для Железного Герцога. Ты, мой друг, никуда не поедешь. Ты теперь герцог, помнишь?
Раф чуть было не сказал: «Ну и что? Блейк тоже герцог, но он едет». Но это прозвучало бы крайне по-детски.
— Позволить тебе уехать одному, Фитц? Без меня не пройдет и пяти минут, как ты заблудишься в бельгийских лесах и, возможно, там и останешься.
— Я знал, что ты скажешь что-то вроде этого. Спору нет, без тебя, дружище, будет трудно, но у тебя теперь здесь ответственность. Ты собираешься занять свое место в палате лордов, не забыл? И подумай о пользе, которую ты принесешь нам, работая в военном министерстве здесь, в Лондоне. Может быть, ты сумеешь объяснить им, что солдатам нужна еда и амуниция, а иногда и пара новых носков, гм-гм?
— Я не могу, Фитц. Я не могу оставаться здесь, пока Бонапарт на свободе. Я с ума сойду.
Улыбка Фитца угасла.
— Не будь эгоистом, Раф. Ведь ты знаешь, что оставляешь здесь. Что будет без тебя с Лидией и Николь? Ашерст-Холл не может потерять еще одного герцога, своего последнего герцога. У Блейка три младших брата… да, мы уже обсуждали это, зная, что ты сразу же захочешь поехать с нами. Но ты последний в своем роду, пока не возьмешься за ум, не женишься на Шарлотте и не произведешь на свет несколько наследников.
— Оставь, пожалуйста, Шарлотту в покое.
Однако Раф снова сел, подхватив бокал.
— Но ты прав, Фитц, черт побери! Я не могу рисковать, бросая на произвол судьбы все это, и особенно сестер. Ясно, что моя мать бесполезна, и я очень опасаюсь оставлять их на ее попечение. Значит, Блейк действительно считает, что будет война?
Фитц, похоже растратив весь свой пыл, наконец сел, потирая бедро.
— Ну, сомневаюсь, что Бони сдастся и отправится на Эльбу только потому, что мы любезно попросим его. И мы не можем позволить ему свободно рыскать повсюду. Господи, Раф! Сколько хороших парней погибло за все годы войны — и ради чего? Как может честолюбие одного человека причинить столько бед?
— Думаю, солдаты Юлия Цезаря, Александра Великого и многих других полководцев могли бы спросить то же самое. Возможно, лучше было бы спросить, почему так много тупых политиканов суют свои грязные лапы в то, что должны решать солдаты? Нам следовало поставить его к стенке, Фитц, ты ведь понимаешь, или дать ему заряженный пистолет, чтобы он сделал это сам. Думаю, мерзавец заслужил это. — Раф покачал головой. — Мы видели его, Фитц, все эти месяцы. Похож он на человека, который хочет умереть в своей постели? Как думаешь, сколько солдат еще погибнет, чтобы предоставить ему возможность славной смерти?
— Ты еще записываешь все в свой дневник? Ты действительно считаешь, что понимаешь сейчас этого человека?
— Не знаю. Временами, наблюдая, как он прогуливается в одиночестве в сумерках, мне казалось, что он осознал свои ошибки. Очевидно, я заблуждался. Что ты еще узнал?
— В Вене собирается конгресс, чтобы объявить Бони вне закона. Они только ожидают прибытия его жены, чтобы принять решение. Затем мы объединимся с союзниками, Блюхером и с остальными. Одна битва, Раф, одна решающая битва. Именно так, сказали они мне, Железный Герцог видит сейчас положение вещей. Он будет командующим, так что мы наверняка выиграем.
— Даже если он никогда не встречался с Бонапартом на поле боя? Проклятье. Хотелось бы мне там быть.
В дверь постучали, и на пороге появилась Шарлотта.
— Чарли, — сказал он, бросив предупреждающий взгляд Фитцу. — Вы так быстро возвратились с Бонд-стрит? Тебя не измучили мои сестры?
— Разве я выгляжу измученной? — спросила она. — Нет, не отвечай. Ох, сядьте, Фитц. Не вскакивайте на ноги всякий раз, как я вхожу. Поберегите ногу. Вместо этого лучше ответьте, пожалуйста, вы оба. Вы действительно собираетесь возвращаться на континент? Вы еще не навоевались?
Фитц вытолкнул себя из кресла, в которое только что погрузился:
— Пожалуй, оставлю вас побеседовать, а пока пойду разыщу Финеаса, пусть упакует мой багаж. Слава богу, я успел остановить его, когда он собирался разжечь костер из моего мундира.
— Раф! — снова обратилась к нему Шарлотта, когда он продолжал молчать после того, как Фитц покинул комнату.
Раф указал жестом на кресло рядом с камином, почти такое же, как в Ашерст-Холл.
— Сядь, Чарли. И перестань сверлить меня взглядом. Я никуда не собираюсь. А как ты узнала о Бонапарте?
Она села, сбросив туфли и быстро спрятав ноги под юбку.
— Думаю, мы обошли Бонд-стрит дважды, — сказала она, потирая пальцы ног сквозь ткань и явно чувствуя себя свободно с ним здесь, в его кабинете. — А насчет твоего вопроса — вот что я скажу, Раф. Если тебя интересуют слухи, то первым делом ступай в магазин. Слухи приносят светские дамы, выбирающие рулоны тканей для весеннего сезона в Брюсселе. Кстати, одна экзальтированная леди требовала золотые эполеты. Твоя мать, Раф.
— Спаси нас господи. — Раф потер лоб. — Бонапарт на свободе, а она беспокоится о своем гардеробе. О чем она только думает?
— Я говорила тебе, Раф. Брюссель. Женщина, которую модистка называла при мне леди Аксбридж, рассказывала кому-то, что сегодня утром получила письмо от дочери, которая гостит в Париже. В нем она сообщает новость: тигр вырвался на свободу, но она уверена, что все в безопасности, и собирается остаться в Париже до июня, а если возникнет какая-то угроза, переедет в Брюссель, где собирается армия и, скорее всего, балы будут еще роскошнее.
Раф раздраженно усмехнулся:
— Сделано все возможное, чтобы держать в секрете передвижение наших войск. Так ты говоришь, что моя мать собирается в Брюссель?
— Думаю, да. Как только все эти эполеты будут пришиты на ее редингот. Ты действительно не поедешь, Раф? Потому что…
— Потому что у меня обязанности перед сестрами и Ашерст-Холл, и ради этого я не должен сложить там свою чертову голову. Да, Чарли. Я знаю.
— Это очень радует, Раф, но я не это хотела сказать. Я хотела сказать, что беспокоилась бы за тебя и… и мне тебя очень недоставало бы.
— А теперь я скажу, что очень рад слышать это. Спасибо, Шарлотта.
Она опустила глаза, избегая его взгляда.
— Да… не за что. — И снова взглянула на него. — Не знаю, что бы я делала без тебя. Ты мой самый дорогой друг на свете.
Он улыбнулся ей, даже не зная, что сказать в ответ.
Возможно, то, что Шарлотта назвала его самым дорогим другом на свете, было единственным, ради чего он мог зарядить один из дуэльных пистолетов, которые обнаружил в ящике своего стола, и приставить его ко лбу.
— Мне нужно подняться наверх к Лидии, — сказала Шарлотта, снова засовывая ноги в туфли из лакированной кожи. — Как только она узнает, что Фитц покидает нас, она разволнуется.
— Лидия разволнуется? Я всегда считал ее слишком уравновешенной, это даже вызывало тревогу.
Шарлотта улыбнулась:
— Она кажется такой спокойной лишь потому, что Николь слишком бойкая. Раф?.. — произнесла она и умолкла.
— Да, Чарли?
Но Шарлотта больше ничего не сказала, продолжая стоять на том же месте, глядя ему в лицо.
— Я была… то есть, когда я случайно услышала то, что говорила леди Аксбридж, у меня сердце так сжалось от страха за тебя, что мне все казалось, что я не успею. И всю дорогу я пыталась найти доводы, чтобы ты не оставлял… не оставлял своих сестер.
Раф взял ее руку — она была холодна как лед — и прижался губами к запястью.
— Поверь, я никуда не собираюсь, — сказал он спокойно. — Я дал себе обещание в тот вечер, когда узнал, что мои дядя и кузены сделали с тобой. Я никогда не оставлю тебя, Чарли, и ты всегда будешь со мной в безопасности.
Она отдернула руку, внезапно напрягшись.
— Как… как вы великодушны, ваша светлость… что решили стать моим покровителем. Теперь я буду вашей подопечной, а вы — моим опекуном? У меня есть родители, ты знаешь, Раф. Я не сирота, которую ты приютил после шторма. Да и вообще я не сирота.
Раф вздрогнул от своей бестактности. И это после того, как в последние несколько месяцев им удалось так сблизиться. Но он все испортил, он сам себе вырыл яму и теперь не видит выхода.
— Я тебя обидел? Я только имел в виду, что ты не должна бояться меня. Что я никогда даже не подумаю… Нет, не совсем так. Я имею в виду, что, конечно, не прямо сейчас, но, возможно, достаточно скоро… если ты решишь, что чувствуешь себя в безопасности со мной, то я тогда…
— Что тогда, Раф? — спросила она, склонив голову, словно пытаясь разглядеть мысли в его голове, несомненно возмутившие ее. Ее глаза медленно сузились, а губы вытянулись в тонкую линию. — Ты считаешь, что со мной что-то неблагополучно? Так вот почему ты был так… так добр, обращался со мной, словно с хрустальной статуэткой? Ты считаешь, что я в чем-то ущербная? Где-то в глубинах моей души?
— О боже, нет! — со всей искренностью воскликнул он. — Твоя душа лучше, разумней, чем у любого, кого я знаю.
— Тогда в чем дело, Раф? Твое участие какое-то особое? Ты считаешь, что твоя семья неотступно преследует меня денно и нощно, но я делаю при этом хорошую мину, хотя меня пугает весь мир и особенно ты?
— Я — Дотри, Чарли, — сказал он, подумав, не благоразумней ли будет отступить на пару шагов. — И я целовал тебя, ты знаешь, и не совсем уверен, что прежде попросил у тебя разрешения.
Он наблюдал, как она смаргивает слезы; наверняка это были слезы. Но слезы чего? Гнева? Досады? Разрушил ли он только что все после этих месяцев попыток исправить то, что сделала его семья, успокоить страх, который он ощущал в ее дрожащем теле, когда осмелился обнимать ее, целовать ее?
Она подошла ближе и взяла его за руки.
— Прости, Раф. Я думаю только о себе. Я теперь вижу, что поставила тебя в совершенно невозможное положение, когда рассказала о Гарольде… и той ночи. Ты самый лучший изо всех добрых, порядочных людей. Я уже говорила тебе это и повторяю сейчас. Я не боюсь тебя. Я… я любила тебя когда-то. Думаю, так же, как Лидия, которая убеждает себя, что любит Фитца. Я любила тебя, но та девочка, которой я была, любила мальчика, которым ты был тогда. Теперь я пытаюсь узнать мужчину, которым ты стал. И мне… очень нравится этот мужчина, Раф.
Он медленно склонял голову к ее голове, но остановился, когда она сжала его руки.
— Ты прав, Раф. Кое в чем ты прав. Я не думаю, что уже готова ко всему… ко всему, что обычно происходит с влюбленными женщинами, независимо от того, что я чувствую к тебе. То, что я видела той ночью на конюшне Ашерст-Холл, было так жестоко и гадко. То, что они делали со мной, было унизительно…
— Тебе нужно избавиться от этих воспоминаний, Чарли. Джордж и Гарольд не были нормальными людьми. Их интересовали только собственные извращенные желания. Не меряй этим аршином всех мужчин. И меня тоже, пожалуйста.
— Я говорила тебе, что не делаю этого, — вздохнула она. — Я знаю, ты не такой, как они. Но я такая, как я есть, и не могу изменить себя, ту, которой они меня сделали. По крайней мере сейчас. Но ведь мы хорошие друзья, Раф, разве не так? Тебе нужно что-то большее прямо сейчас? Но если тебе…
— Мне не важно, что ты дашь мне, — сказал он, как только она смолкла и прежде чем смогла произнести что-то наподобие: «Но если тебе это нужно, я не смогу то дать тебе». — Я приму от тебя все.
Теперь слезы побежали по ее щекам.
О боже, как ему хотелось обнять ее, поцеловать, доказать, что ей нечего бояться того, что природа подарила человеку, — самых естественных и нормальных отношений двух любящих людей.
Но он не мог это сделать. Пока еще не мог. Перед ее глазами стоял Гарольд, и она была совершенно права, отвергая то, что видела тогда. Стереть из памяти такую жуткую картину и все мучительные воспоминания невозможно в один миг, с помощью неуклюжих заверений и нескольких робких поцелуев.
— А сейчас иди, Чарли, и оставим этот разговор навсегда, — сказал Раф, быстро поцеловав ее в нос, прежде чем она успела оттолкнуть его. — Я должен быть в военном министерстве и предложить свою помощь. Фитц дал мне четкие указания, каким образом я лучше всего помогу им, оставаясь здесь, в Лондоне.
Шарлотта благодарно взглянула на него.
— А мне нужно найти Лидию и попытаться успокоить все ее страхи по поводу опасности, грозящей Фитцу. Ведь он хороший солдат? Не безрассудный?
— Фитц?
В памяти Рафа вспыхнуло воспоминание: Фитц, жутко взбешенный, так как под ним только что застрелили вторую лошадь, спешившись, атакует врагов, размахивая саблей и вопя: «Гореть вам в аду!»
— Нет, Чарли, Фитц не безрассудный. И Бонапарт не соберет еще одну армию, готовую погибнуть за него. Возможно, это быстро окончится, и моей матери не понадобятся эполеты.
— Очень надеюсь, что ты прав. Я скажу Лидии, что мы, скорее всего, даже не будем сражаться. Надеюсь, это успокоит ее.
Раф подождал, пока Шарлотта выйдет из комнаты, и облегченно вздохнул. Он никогда не был терпеливым, но Шарлотта учила его терпению. Можно даже сказать, что он ведет себя добродетельно, ставя Шарлотту и ее страх выше своих заведомо менее благородных желаний.
Налив себе еще бокал, он вспомнил кое-что о добродетели — то, что выучил еще в детстве в классной комнате своих кузенов. Была ли это цитата из Диогена или, возможно, из какой-то проповеди? Что-то насчет добродетели, которая сама служит себе наградой?
«А впрочем, не важно, — подумал он, опрокинув содержимое бокала, прежде чем направиться в вестибюль и приказать подать лошадь. — Ведь если добродетель и впрямь сама себе награда, то не стоит удивляться, что у порока так много друзей».
