Глава 8
Шарлотта осторожно несла чайный поднос вверх по лестнице, ведущей из кухни, чтобы помочь служанке. И эти первые дни Мария постоянно находилась у постели Джорджианны Сиверс, и теперь все почти не сомневались, что она займет место Рут и как служанка, а в основном как сиделка при женщине, утратившей снизь с реальностью.
Она поднималась медленно, так как юбки ее платья из мериносовой шерсти были широкими, а винтовая лестница не только крутой, но и узкой. Пытаясь удерживать поднос в равновесии, она могла видеть лишь мысы своих туфель. Возможно, поэтому Шарлотта не заметила, что она не одна здесь, пока Николь, появившаяся неизвестно откуда, не столкнулась с ней и поднос со всем содержимым не загрохотал вниз.
— О, ради бога, Ники! Ты чего так несешься? — воскликнула Шарлотта, наблюдая, как серебряный чайник катится по ступенькам, разбрызгивая кипяток. — Что случилось?
Николь встряхнула складки своей темной накидки и скорчила гримасу.
— Я вся в сливках! Не могла бы ты быть осторожнее?
Всего минуту посокрушавшись из-за разбитого фарфора, который, возможно, служил не одному поколению семейства Дотри, Шарлотта подняла голову и пристально взглянула на Николь.
На той была накидка.
— Осторожнее? Это я должна быть осторожнее? Думаю, ты права. Мне следовало быть осторожней и привязывать тебя к ножке кровати, чтобы ты не исчезала из вида. Куда ты собралась на ночь глядя? Неужели ты ничему не научилась с тех пор, как… ну, не важно. Помоги мне собрать то, что осталось от вечернего чая моей мамы.
— Я уберу это, мисс, — сказал кто-то позади нее. — Грохот донесся до самой кухни, мы все слышали. Мы подумали, это снова буря. Кухарка до сих пор сидит под столом.
Шарлотта повернулась на узкой лестничной площадке и увидела одну из кухонных работниц, которая балансировала на ступеньках ниже с серебряной сахарницей в руке.
— Нет, спасибо, Дара. Если ты будешь так добра и принесешь леди Николь веник, она сама уберет.
— Я? Но, Шарлотта… — начала было Николь, но тут же умолкла.
Шарлотта взглянула на нее.
— В конце концов, она никуда сейчас не собирается и ничего не делает. Разве не так, леди Николь? И позволь передать твою накидку Даре, чтобы она окончательно не испортилась.
Николь расширила глаза.
— Но тогда она увидит, что я… То есть благодарю покорно. Я лучше останусь в ней. Здесь… здесь, на лестнице, холодно.
Значит, все так, как Шарлотта и думала. Она попросила Дару принести веник и совок для мусора и, подождав, пока стихнут шаги служанки, спокойно сказала:
— Я должна рассказать об этом твоему брату, Николь. Это положит конец всем твоим мечтам о Лондоне.
— О нет, Шарлотта, не надо! — взмолилась Николь, присев, чтобы подобрать осколки фарфора. — Знаю, я ужасная, и заслуживаю любого наказания, но Лидия так надеется посетить большой книжный магазин, когда мы будем в Лондоне. Ей так хотелось бы… ой!
Николь уронила осколок, и Шарлотта схватила ее руку: из довольно длинного пореза на ладони выступила кровь.
— Пойдем со мной, — сказала она, когда служанка возвратилась. — Дара, я должна осмотреть рану леди Николь. Но я уверена, что она с удовольствием склеит эти осколки, когда рука будет перевязана. Принеси их и ее комнату завтра утром. Леди Николь будет там весь день.
— Склеить осколки? — Николь сделала шаг назад. — Да я лучше вымою горшки на кухне. Во всяком случае, благодаря тебе я уже знаю, как это делать.
— Конечно, вымоешь, — сказала Шарлотта, следуя за Николь в ее спальню. — Когда ты усвоишь урок, узнаешь, как чистить горы картофеля и ухаживать за каминной решеткой. Неудивительно, что Эммелина так поспешно вышла замуж. Иначе ей пришлось бы оставаться здесь и позволять тебе преждевременно сводить ее в могилу.
— Я не делала ничего плохого, — возразила Николь, когда Шарлотта закрыла за собой дверь и заперла ее на ключ. — И мой порез неглубокий. Я могу сама о нем позаботиться.
Шарлотта уперла руки в бока.
— Сними накидку.
— О… ну ладно, — пробурчала Николь. Спустя мгновение она стояла перед Шарлоттой одетая в сапоги для верховой езды, старые лосины и такую же старую мужскую рубашку — вероятно, принадлежавшие когда-то Джорджу или Гарольду. Одежда сидела на ней как влитая, и хотя ей было всего шестнадцать, выглядела она скорее женщиной, чем ребенком.
Почти черные волосы девушки были гладко зачесаны назад и перевязаны на затылке. Эта строгая прическа привлекала внимание к испуганным фиалковым глазам и точеным чертам лица редкой красоты. Вряд ли нашелся бы хоть один мужчина, который мог усомниться, что перед ним женщина, если любому из них довелось бы увидеть ее сейчас…
— Ты просто идиотка, — ахнула Шарлотта, чувствуя, как пол уходит у нее из-под ног. — Куда ты собралась?
— Ничего особенного. — Николь прошла в гардеробную, плеснула немного воды в умывальный таз и сморщилась, опустив в него руку. — Никто не позволил бы мне поехать посмотреть на разрушения. Раф рассказывал нам об этом, но я хочу увидеть все сама, особенно коттедж «Роза», где погибли эти несчастные женщины. Я собиралась только покататься часик или около того на Джулиет. Луна сегодня почти полная, и…
— Почему ты хочешь увидеть то место, где погибли Рут и Марта? — спросила Шарлотта, взяв мыло, чтобы обмыть рану Николь.
Возможно, она терла руку сильнее, чем следовало, но Николь не протестовала.
— Не знаю, Шарлотта. Это глупо, да? Но в Ашерст-Холл такая скука. День за днем одно и то же. Лидия не обращает на меня внимания, предпочитая проводить все время за чтением капитану Фитцджеральду и выслушивая его нелепые истории. Мне смертельно скучно, Шарлотта. Действительно скучно. А ты знаешь, что происходит, когда мне смертельно скучно.
— Да, — согласилась Шарлотта, отвернувшись. На душе у нее было тяжело. — Я знаю точно, что происходит. Дай мне перевязать чем-нибудь твою руку, а потом можешь снять эту одежду и убрать ее как можно дальше.
— Не беспокойся, Шарлотта. Мне нужно только еще раз проскользнуть в мансарду. Чуть попозже.
— Если бы твой брат знал…
— Но он не должен знать, верно?
Николь стояла неподвижно, пока Шарлотта перевязывала ее руку поноской чистой льняной ткани, а затем, не стесняясь, стала сбрасывать с себя одежду прямо перед ней.
Шарлотта понимала, что должна рассказать обо всем Рафу. Все-таки Николь его сестра, и он ее опекает. Но если он начнет разбираться с Николь, та может и неожиданном порыве раскаяния признаться, что и прежде надевала мужскую одежду и тайком покидала Ашерст-Холл. Она может — если уж совсем вывернется наизнанку — даже рассказать ему, что Шарлотта знала о ее ночных прогулках и прежде, потому что поймала ее несколько месяцев назад, как раз за пару недель до гибели герцога и кузенов.
И тогда Раф посмотрит на нее и спросит… нет, Шарлотта не должна рассказывать ему, что Николь пыталась выскользнуть из дому сегодня ночью.
— Мне приходится выезжать при лунном свете, когда никто не видит меня. — Подняв пеньюар над головой, Николь пыталась просунуть в него руки и голову. Наконец она справилась с этим. — Ты не представляешь, какую свободу чувствуешь, когда едешь верхом без дамского седла! — Глаза Николь сияли. — Могу поклясться, что Джулиет тоже это чувствует, и, когда мы перемахиваем через ворота в луг с западной стороны, мы словно летим. Во всем мире нет ничего подобного этому чувству!
Шарлотта придержала руку, останавливая Николь.
— Ты пускаешь лошадь через эти ворота? Там же целых пять поперечин! Никому в голову не придет глупость так испытывать лошадь. Знаешь ли ты, что с тобой случится, если в последний момент Джулиет испугается или зацепится копытом? Ты будешь лежать там, в темноте, и никто даже не узнает, что тебя нет в твоей постели. Боже мой, Николь, ты совсем потеряла разум?
— Кажется, нет, — озорно улыбнулась Николь, проскользнув мимо Шарлотты в спальню. — Перестань хмуриться, как ворчливая старая дева, которая знать не знает, что такое веселье, потому что сама никогда в жизни не смела развлечься.
— Да, я такая. Деревенщина, не имеющая понятия о развлечениях. Пожалуйста, ложись спать, Николь, — устало сказала Шарлотта. — Прямо сейчас ложись.
— Нет! — Девушка подскочила к Шарлотте и схватила ее за руку. — Ты собираешься рассказать ему, да? Я только что сказала тебе что-то гадкое, и ты собираешься наябедничать? Мне так жаль, Шарлотта. Я не должна была говорить, что ты никогда не знала развлечений.
Она бросилась к Шарлотте и крепко обняла ее.
— Пожалуйста, Шарлотта! Пожалуйста, не говори! Он может забрать у меня Джулиет.
— Не думаю, что Раф сделает это.
«Нет, он может это сделать, — вздохнула Шарлотта. — Похоже, это подходящее наказание и, возможно, единственный способ уберечь Николь».
Уткнувшись лицом Шарлотте в шею, Николь расплакалась. Ее судорожные рыдания растопили бы и более твердое сердце, чем у Шарлотты.
— У меня есть Лидия и есть Джулиет. И больше никого. Пожалуйста…
Отстранив девушку, Шарлотта посмотрела ей в глаза, которые напоминали затонувшие фиалки.
— Мы отправимся в Лондон в конце марта. Ты обещаешь мне, что до тех пор не станешь ездить на Джулиет по ночам? Обещаешь ездить только днем, в сопровождении грума, если это будут прогулки за пределами имения, и только в дамском седле? Потому что если ты не пообещаешь мне…
— Обещаю! Обещаю от всей души! — горячо воскликнула Николь. — О, ты самая лучшая подруга! Я надеюсь, Раф женится на тебе и мы станем сестрами! Разве это не замечательно?
Они несли его домой на воротах — Джон Каммингс и четверо работников, которые увидели, что произошло, и бросились на помощь. До Рождества оставалось шесть дней.
На полпути Раф решил, что с ним уже достаточно понянчились, и приказал остановиться, чтобы он мог встать.
— Но, ваша светлость, у вас разбита голова, — запротестовал Джон, когда Раф, ощущая лишь легкое головокружение, упрямо пытался подняться.
— Я знаю, Джон, — сказал Раф, осторожно прикасаясь к шишке на лбу. — Кому, как не мне, это знать. Но, черт побери, я не понимаю, что произошло. С Бонн никогда прежде такого не случалось. Хотя нет. Помню, что не так давно мне пришлось близко соприкоснуться с дорогой. Но я знаю, почему это случилось.
Он заметил, как Джон Каммингс быстро и озабоченно переглянулся с одним из работников.
— Джентльмены? — приподнял он бровь и тут же, ощутив боль, опустил ее, глухо выругавшись. — Джон? В чем дело?
— Что-то с седлом, ваша светлость.
— Что? — спросил Раф.
Управляющий и работник снова переглянулись.
— Не с седлом, ваша светлость, не то чтобы с седлом. Почему-то между попоной и спиной вашей лошади оказался гвоздь, и, когда вы вскочили в седло… Я видел такие гвозди в кузнице, ими подковывают лошадей.
Раф взглянул на свою лошадь. Мерина вел еще один фермерский работник.
— С Бонн все в порядке?
— Да, ваша светлость. Я… ну, когда мы догнали его, мне удалось вытащить гвоздь.
Раф поморщился.
— Значит, гвоздь был там с тех пор, как я выехал утром, а потом каким-то образом повернулся и ранил Бони, когда я сел на него после того, как проверил, что делается на мельнице?
Работник — Раф вспомнил, что его зовут Джозеф, — поскреб за ухом. Его лицо вытянулось.
— Джозеф? Ты хочешь что-то сказать?
— Да, ваша светлость. Не думаю, что все случилось так, как вам кажется… прошу прощения, ваша светлость. Я думаю, что все случилось так, что кто-то подложил этот гвоздь… именно так, пока мы все были на мельнице. Никак бы вы не проехали всю дорогу до самой мельницы, чтоб эта штуковина не воткнулась коняге-то вашему в спину. Ну никак, ваша светлость.
— Достаточно, Джозеф, благодарю, — кратко произнес Джон Каммингс. — Так как его светлость больше не нуждается в помощи, пожалуйста, возвращайтесь на мельницу. Возвращайтесь все. Я буду сопровождать его светлость до Ашерст-Холл.
Раф поблагодарил мужчин, взял поводья Бони и приподнял седло, чтобы увидеть рану.
— На самом деле почти ничего не видно, ваша светлость. Гвоздь вошел прямо и так же вышел.
— И ты считаешь, что его подложили намеренно, Джон? — спросил Раф, когда они шли рядом к подъездной дороге, ведущей к Ашерст-Холл.
— Думаю, это возможно, ваша светлость. Ваша лошадь оставалась без присмотра, когда мы были на мельнице. Ничего себе шуточка, верно? У кого-то слетит голова за это, ваша светлость, обещаю.
— Не знаю, можно ли считать это шуткой, Джон, — сказал Раф после некоторого размышления. — Учитывая, что пару недель назад меня чуть не пристрелили.
— Но… но вы сказали, что это наверняка был браконьер, ваша светлость!
— Да, сказал. На Пиренеях это могло выглядеть не так опасно. Там, по крайней мере, я видел врага в лицо. Как ты думаешь, Джон, я мог кому-то насолить?
— Я… я и вправду не могу сказать, ваша светлость.
— Разумеется, можешь. Скажи мне, что ты слышал. Ты ведь знаешь: кто предупрежден, тот вооружен.
Джон помолчал несколько минут, прежде чем снова заговорить.
— Кое-кто считает несколько странным, что все трое ваших родственников погибли одновременно, причем при шторме, который вовсе не был таким уж страшным, чтобы утонула совсем новая яхта с опытной командой.
— В самом деле? — Раф остановился на стыке узкой тропы с подъездной гравийной дорогой. Ашерст-Холл отсюда не был виден. — Думаю, мне нужно узнать побольше об этом несчастном случае, который унес жизни моего дяди и кузенов. Что ты знаешь об этом, Джон?
Пожилой мужчина пожал плечами:
— Я знаю не слишком много, ваша светлость. Только то, что я слышал в те месяцы после этого происшествия. Может, стоит разыскать камердинера вашего дяди, который сопровождал его светлость в Шорхэмбай-Си, но в тот день остался в гостинице? Он потом вернулся к нам за своими пожитками и уехал, сказав, что все это кажется ему очень странным.
— Он так сказал? Что еще он говорил, Джон?
— Понимаете, у него от горя совсем ум за разум зашел, — нервно произнес Джон Каммингс. — Болтал всякий вздор. Никто и внимания не обращал: все знали, что он как отправится в деревню ждать почтовой кареты до Лондона, так непременно и заглянет в «Быка и виноград». Вообще не просыхал, бедняга.
— Джон, — повторил Раф, — что сказал этот человек? Если это был Ричардс, камердинер моего дяди, насколько я помню, то вряд ли что-то лестное обо мне.
Управляющий глубоко вздохнул.
— Он говорил, что вы — бедный родственник, ваша светлость, и что вы всегда завидовали своим кузенам и даже пытались убить младшего, и его светлости пришлось купить вам должность, чтобы спасти своих сыновей от вашей беспричинной ненависти. Он говорил, что война почти закончилась — так оно и было, сэр, вы знаете, — и что он не удивился бы, если б вы тайком проникли в Англию и нашли способ, как потопить яхту именно таким образом. Или… или, возможно, наняли кого-то для этого дела.
— Он все это говорил? У Ричардса всегда язык не знал удержу, и фантазер он был еще тот. Выходит, теперь я убийца, Джон, тройной убийца?
— Некоторые могли поверить ему, ваша светлость. Получить герцогство, перепрыгнув через трех умерших, не так просто, и все же это внезапно случилось, ваша светлость. И кто-то может пытаться отомстить нам, так сказать. Да, возможно, именно так. Его светлость, упокой Господь его душу, был человеком нелегким, а его сыновья и вовсе непутевыми — помилуй их, Господи! — но у них были здесь друзья, с которыми они веселились, когда находились здесь, в поместье. Странные друзья, ваша светлость, грубые, несдержанные, пьянствовали беспробудно, можно сказать.
— Я помню их, — кивнул Раф.
В памяти всплыли их имена. В юности Джордж и Гарольд то и дело попадали в передряги, иногда довольно серьезные, из которых отец с трудом вытаскивал их.
— И что же, теперь меня хотят наказать? Напугать выстрелом, сбросить с лошади, чтобы я поплатился гордостью, если не сломанной шеей? Мне не приходит в голову ничего более разумного, как посетить в ближайший вечер «Быка и виноград».
— Не окажете ли мне честь сопровождать вас, ваша светлость?
Джон Каммингс выпрямился, чтобы казаться чуть повыше, безуспешно пытаясь втянуть свой солидный живот.
— Спасибо, Джон. И благодарю, что ты бросился мне на выручку. Хотя с воротами вы слегка переусердствовали. Увидимся завтра утром в девять и продолжим осмотр сушилок для солода.
— Да, сэр… ваша светлость. — Джон Каммингс поклонился, озабоченно глядя на Рафа. — В Ашерст-Холл никто даже не помыслит, чтоб у вас с головы упал хоть один волос, ваша светлость. Должно быть, это кто-то из тех сорвиголов в деревне. Пожалуйста, сэр, в любом случае будьте осторожны.
— Хорошо, Джон. В конце концов, недоставало еще стать мишенью для кого-то в третий раз. Да, и еще одно. Ни слова никому об этом. Гвоздь мог застрять в попоне и каким-то образом повернуться. И похоже, все убеждены, что стрелял тогда именно браконьер. Пусть это останется нашей тайной, Джон.
Управляющий понимающе кивнул:
— Ясно, сэр. Я не скажу ни слова об этом мисс Сиверс, ваша светлость. Слово чести.
Раф ухмыльнулся:
— Ты тоже боишься ее?
— Боюсь? Почему, вовсе нет, ваша светлость. Что такого может быть в мисс Сиверс, чтобы бояться ее?
У Рафа исчезла улыбка.
— Не обращай внимания, Джон. Это не совсем удачная шутка. Увидимся завтра в девять.
Он пустил Бонн шагом по подъездной дороге, и вскоре прибежал конюх, чтобы помочь ему спешиться. Держа наготове лечебный компресс для мерина, он бормотал что-то о голове.
— Значит, они знают? — спросил Раф, указав подбородком на дом.
Конюх часто закивал и повел Бонн в конюшню. «Замечательно. — Раф потрогал двумя пальцами шишку, уже начавшую пульсировать. — Зная Чарли, можно не сомневаться, что она поставит для меня койку рядом с Фитцем, чтобы лазарет заработал в полную силу».
Едва он успел подняться на третью ступеньку крыльца, как дверь распахнулась и на пороге появилась Шарлотта, уперев руку в бок.
— Вы только взгляните на эту ужасную шишку! Что ты натворил на сей раз, Раф?
— Знаешь, Чарли, — сказал он, проскальзывая мимо нее, — если бы моя дорогая маменька имела хоть какие-то материнские чувства, она могла бы сказать нечто подобное. Но ты не моя мать.
— И я не твоя нянька, но тебе она наверняка требуется. Удивительно только одно: как тебе удалось за все шесть лет войны остаться невредимым.
Грейсон, именно в этот момент проходивший по вестибюлю, громко фыркнул и, быстро прокашлявшись, приказал лакею принять у его светлости перчатки и плащ.
Раф колебался: пойти ли ему сейчас наверх, в свою комнату и приказать приготовить ванну или поговорить с глазу на глаз с Шарлоттой.
Ванна подождет.
— Будьте добры, проводите меня в мой кабинет, мисс Сиверс, где, я уверен, вы получите еще большее удовольствие, отчитывая меня наедине, — поклонившись, произнес он довольно высокомерным тоном.
И виду не подав, что Раф выиграл в словесной перепалке (как он сам и считал), она приказала принести и кабинет таз с холодной водой и несколько полотенец и последовала за ним по широкому вестибюлю.
— Фитц хочет видеть тебя как можно скорее, — скачала она, когда они вошли в кабинет. — Думаю, он хочет посмеяться над тем, что лошадь снова сбросила тебя. Бедняга. Ему так скучно. Он шлет тебе свою благодарность.
— Я живу, только чтоб развлекать вас всех.
— Извини, но, поскольку я обеспокоена, у тебя это не слишком получается. Ради бога, что случилось? Как тебе снова удилось упасть с лошади?
Собравшись с духом, Раф налил себе бокал вина. Пришло время рассказать Шарлотте, к какому выводу он пришел. Если она не лишилась чувств в оранжерее, то не упадет в обморок и сейчас.
— Я не упал с Бонн. Он сбросил меня, как только я оказался в седле. Это не был несчастный случай или моя неуклюжесть. Кто-то подложил под седло Бонн гвоздь. Тебе все так же весело, Шарлотта?
Он повернулся к ней, держа бокал в руке.
— Что? Ты не улыбаешься? Я не так забавен, как Фитц? Жаль.
— Я… я не понимаю. Погоди.
Она сказала служанке, которая вошла в кабинет, чтобы та оставила таз с водой и полотенца на столике рядом. Затем закрыла за ней дверь, повернув ключ в замке, и прислонилась спиной к деревянной панели.
— Ты говоришь, что кто-то пытался навредить тебе?
— Да, или убить.
Взяв отжатую ткань, Раф приложил ее к больному месту, ощущая приятную прохладу.
— Я сам позабочусь о себе. Конечно, не то чтобы твои прикосновения не были ласковыми, словно весенний дождь…
— Я не хочу слышать этого. Ты действительно ранен. Сядь, Раф. Нет, не за стол. На этот диван. И… и ты должен лечь. И отдай мне полотенце, я знаю, как следует его положить.
— Угомонись, Чарли, — сказал он, когда она стала стягивать мягкое бархатное покрывало со спинки дивана, явно собираясь укутать его до самого подбородка, словно хнычущего младенца. — Я в порядке. Я злой, но в порядке.
Она перестала суетиться, что крайне удивило его, переплела пальцы и, сжимая и разжимая их, взглянула на Рафа.
— Я… не знаю, что сказать, Раф. Почему кто-то хочет навредить тебе?
— У Джона Каммингса есть предположение, — ответил он, убирая полотенце, чтобы заменить его, и снова прикладывая компресс к голове. — Кое-кто считает, что я каким-то образом устроил гибель дядюшки и моих кузенов, чтобы занять их место.
— Ах… это.
Раф, который лежал, как требовала Шарлотта, тут же сел, резко выпрямившись.
— Что значит твое «Ах, это»!
Она придвинула к себе украшенную вышивкой скамеечку для ног и села на нее.
— Это значит, что Ричардс, камердинер покойного герцога, устроил весь этот шум, но я думаю, вся причина скорее в том, что ты отказался от его услуг. На его выдумки никто не обращает внимания.
— Джон сказал, что Ричардс мог болтать об этом в «Быке и винограде». Думаю, пара-тройка слушателей у него нашлась.
Шарлотта на мгновение нахмурилась, но тут же покачала головой:
— Нет. Ты имеешь в виду братьев Мартин? Джошуа и Якоба и их приятеля Сэмюэля? Они умерли, Раф, все трое погибли в Пиренеях. И Генри, кузена Сэмюэля, последнего из отвратительных друзей Джорджа и Гарольда? Он потерял ногу на море, когда во время шторма сорвалась пушка. Я очень сомневаюсь, что Генри поклялся отомстить за их смерть.
— Тогда вряд ли он мог прятаться в лесу, чтобы подстрелить меня.
Шарлотта подняла бровь:
— О! Значит, ты больше не утверждаешь, что это была случайность? Некий браконьер?
— Пожалуй, не совсем. И все же это мог быть браконьер, который целился в кролика.
— Очень крупного кролика, — усмехнулась Шарлотта.
— Спасибо, благодарю. Фитц уже отметил это. Но пока Джон не сказал мне о гвозде, я не придавал выстрелу более серьезного значения. На самом деле мы с Фитцем подумали было, что негодяй целился в тебя.
— В меня? — Глаза Шарлотты округлились… эти огромные карие глаза. — С какой стати кто-то хотел навредить мне, Раф? Люди любят меня.
Теперь усмехнулся он:
— И не любят меня? Ты это хочешь сказать? Вполне вероятно, что кто-то не любит меня, не любит настолько, что пытается покончить со мной? Ну, весьма признателен, мисс Сиверс.
— Успокойся, — сказала она, поднимаясь на ноги.
Будучи джентльменом, он тоже встал. Она сразу не поняла, что оказалась между ним и скамейкой для ног, и, отступив назад, едва не упала.
— Осторожней!
Раф удержал ее за локоть и притянул к себе.
Шарлотта взглянула на него, моргнув пару раз, и Раф ощутил, что атмосфера в кабинете изменилась, потеплев по меньшей мере на пять градусов. Подняв руку, она осторожно прикоснулась к его лбу:
— Ужасная шишка. Ты уверен, что чувствуешь себя хорошо?
— Я в порядке. — Раф слегка наклонил голову, не отрывая взгляда от ее полных губ. — Этот случай… оба случая… могут все же быть просто совпадением.
— Надеюсь… — произнесла Шарлотта, и он заметил, как она сжала губы и, похоже, с трудом сглотнула. — Хотя, пожалуй, было бы благоразумно… проявлять осмотрительность. Соблюдать, гм… меры предосторожности.
— Пожалуй, Ашерст-Холл не может больше позволить себе складывать герцогов в фамильный склеп. Обойдемся лучше без его пополнения.
— Совсем не смешно.
Шарлотта попыталась высвободить руки и отвернуться.
Раф мог отпустить ее. Он должен отпустить ее. Он должен прекратить дразнить ее. Не выпытывать ее тайны.
— Чарли!
Она нервно вздохнула:
— Что, Раф? Я чувствую себя глупо, вот так стоя здесь.
— Я отпущу тебя сейчас, — заверил он ее. — Только ответь на один вопрос, хорошо? Ты расстроишься, если со мной что-то случится?
Она взглянула на него, явно удивленная вопросом.
— Расстроюсь ли я?.. О, ради бога, Раф, что за вопрос? Конечно, расстроюсь. На самом деле я буду… я буду… И это все, что тебя интересует? Теперь, когда нижу, что твоя рана не опасна, мне нужно пойти промерить, как там мама…
— Что ты будешь, Чарли? — настаивал он.
Его голос упал до шепота. Ему вдруг так захотелось узнать, что она недоговаривает.
— Будешь грустить? Огорчишься? Будешь оплакивать бедного умершего Рафа? Не пожалеешь ли… не пожалеешь, что мы не узнали лучше друг друга, когда это было возможно?
Шарлотта медленно покачала головой:
— Ты невыносим. Тебе это известно? Я никогда не знаю, шутишь ты или говоришь серьезно. И даже если ты серьезен, я очень сомневаюсь в этом. Мы уже не дети, Раф. Ты не бедный родственник, и я не та невзрачная, возможно, совершенно несносная девчонка, которая гонялась за тобой, словно помешанная… Ох, отпусти меня.
— Нет, — произнес он, еще ниже склоняясь к ней. — Я так не думаю. Пока еще нет…
Ее губы были холодными, сухими, и она сразу сжала их, словно его поцелуй напомнил ей о кислом лимоне. Но он теснее прижал ее к себе, и ее губы стали мягче, и она ответила ему, подняв руки и обняв его за шею.
Раф не собирался дважды повторять свою ошибку и не пытался целовать ее глубоким поцелуем. Но было чертовски тяжело обнимать ее и не желать большего. Гораздо большего.
Раф поднял голову и вопросительно посмотрел на Шарлотту:
— Ну вот. Было не так уж плохо, да?
— Думаю, не слишком вежливо с твоей стороны спрашивать меня об этом.
Его ладони, скользнув вниз, обхватили ее бедра.
— Разве я когда-либо был вежливым?
— Я знаю эту твою особенность, — сказала Шарлот та, и ее улыбка побудила его действовать дальше.
Держа ее лицо в ладонях, он осторожно коснулся губами ее виска, затем щеки, не спеша продвигаясь дальше и снова возвращаясь. Он целовал ее лоб и волосы. Слегка провел пальцем по подбородку, наблюдая, как закрылись ее глаза, и поцеловал веки.
Наконец ее губы раскрылись. Он почувствовал, как тело ее становится податливей: она начинала доверять ему.
В этот раз, когда он прижался ртом к ее губам, Шарлотта не сжала их инстинктивно, словно опасаясь его попытки овладеть ею. Сейчас, пожалуй, самое время научить ее искусству целоваться, исправить ошибки, наверняка совершенные этим болваном Гарольдом.
Раф сосредоточился на том, чтобы успокоить ее страх. Он целовал ее сдержанно, целомудренно и остановился, прежде чем смог забыть о своей цели и распалить уже разгорающуюся страсть.
— Мы делаем успехи, не так ли? — прошептал он у ее рта, когда она открыла глаза.
— Думаю, да, — ответила Шарлотта и затем — боже милостивый! — снова улыбнулась ему. — Ты очень любезен.
— И только? Тогда я все делал неправильно. Как считаешь, стоит нам еще попрактиковаться?
— Я считаю, что мы должны прекратить болтать ерунду, а тебе нужно отправиться в свою спальню и лечь в постель.
Шарлотта отвернулась, затем снова взглянула на него и добавила:
— И знаешь, я не боялась твоих поцелуев. Ни в первый раз, ни сейчас. Я была… я была просто… удивлена.
— Да, разумеется. И теперь, думаю, ты собираешься сказать мне, что мы никогда не будем говорить об этом?
Она кивнула, произнеся всего лишь:
— Пожалуйста.
— Тогда память об этом удивительном моменте я унесу с собой в могилу. Что может случиться скорее, чем я предполагаю, если тот, кому я чем-то досадил, добьется своего.
— Раф… — неуверенно начала Шарлотта, а затем покачала головой: — Нет, ничего.
— Скажи то, что собиралась сказать, Чарли. Как ты всегда это делаешь.
— Хорошо. Хотя думаю, что ты разозлишься. Я только собиралась сказать, что ты можешь шутить сколько угодно, но я хочу, чтобы ты пообещал мне, что будешь осторожным.
— Согласен. Ну, и что ты предлагаешь? Прятаться в своей спальне — это не выход.
Вздохнув, она покачала головой:
— Я знаю. Но ты был солдатом, Раф. Ты ведь должен знать, что делать, когда вокруг враги?
— Знаю, да. За моей спиной стоял целый полк, которого сейчас у меня, к сожалению, нет. И прежде чем ты предложишь мне свою помощь, вспомни, что не владеешь пистолетом. Может, ты и будешь целиться во врага, но попадешь в меня. Я все еще помню яблоко.
— Если ты отказываешься говорить серьезно…
— И в этом ты тоже ошибаешься, Чарли. Я серьезен. Совершенно серьезен. И я приму все меры предосторожности, обещаю. Но мне совсем не хочется проводить дни и ночи постоянно оглядываясь. Ты знаешь, эти два случая все же можно объяснить случайностью.
— А я могу быть ее королевским высочеством принцессой Шарлоттой, — резко парировала Шарлотта. — Но я не принцесса. А ты уязвим. Помни об этом, Раф Дотри!
Она повернулась, зашелестев юбками, и направилась к двери. Эффектно уйти не совсем получилось: нажав на защелку, она поняла, что дверь заперта.
В другое время Рафа позабавил бы ее раздраженный вид, с которым она поспешно открыла дверь и вышла, хлопнув ею.
Но не в этот раз.
Он взял полотенце, снова смочил его холодной водой и сел за стол.
Прямо перед ним, над камином в противоположном конце комнаты, висел большой семейный портрет. Его дядя стоял на берегу живописной излучины реки, протекающей через его владения, с удочкой в руке, две гончие застыли у его ног. Джордж, лет шестнадцати-семнадцати, сидел, развалившись, на стволе упавшего дерева с раскрытой книгой на колене.
— Возможно, единственная книга, которую он когда-либо читал, — пробормотал Раф, прежде чем наконец взглянул на своего кузена Гарольда, изображенного сидящим на поросшем травой берегу. Положив ногу на ногу, он уперся локтем в колено, положив на руку подбородок.
Такие юные и невинные. Но Раф знал, какими стали его кузены.
Он поднялся и подошел к камину, чтобы вглядеться в портрет.
— Что ты сделал ей, Гарольд? Ты что-то сделал. Что же ты сделал?
