Глава 16
В раннем утреннем свете Хоуп приподнялась на локте и посмотрела в лицо мужчины, который провел прошлую ночь у нее в постели. Его волосы были взлохмачены, а щеки и подбородок покрывала щетина. Ей нравились еле заметные морщинки по краям его рта — они проявлялись, когда он смеялся (что, правда, происходило не часто), и небольшой шрам у него на лбу. Эти мелкие изъяны придавали солидность его и без того интересному лицу.
Хоуп опустила взгляд к его телу и внезапно испытала желание подсунуть руку ему под футболку и коснуться кожи. Может, потому, что сегодня утром она ощущала себя бодрой и выспавшейся. Объятия Паркера защищали ее от прошлого, от кошмаров, от страха перед будущим, и Хоуп едва ли не впервые с того дня, как съездила в Супериор, спала глубоко и спокойно.
Она подумала, не подвинуться ли ей, чтобы прикоснуться к нему не так заметно, но Паркер открыл глаза, как только она шевельнулась.
— Уже утро? — спросил он.
— Шесть часов.
— Мне надо идти, — сказал он, но вставать не стал. Он поднял руку и, как прошлой ночью, провел пальцем по ее руке.
Хоуп инстинктивно придвинулась ближе.
— Хорошо спала? — спросил он.
— Замечательно.
— Никаких кошмаров?
— Ни одного.
— Это здорово. — Он положил ее голову себе на плечо, и Хоуп снова испытала желание сунуть руку ему под одежду.
— У тебя здесь красиво, — сказал он, и она поняла, что он смотрит на застекленный потолок. Она сама ощущала, как сквозь стекло проникает солнце, изгоняя из дома тени и ночной холод.
— С твоей стороны было очень мило остаться со мной на ночь.
— Нам надо сегодня же заменить стекло.
— После восьми я позвоню стекольщику.
Паркер повернулся и посмотрел на нее:
— Не хочешь рассказать мне про свой сон?
— Нет.
— Почему?
— Не хочу о нем вспоминать. — Она положила руку ему на грудь, но большего себе не позволила. — А ты не хочешь рассказать о своей жене?
— Моей жене? — переспросил Паркер, удивившись выбору темы.
— Я ни разу с ней не встречалась, но мне всегда было интересно, какая она.
— Ну… — он заколебался, — во-первых, она была старше тебя.
— Я серьезно, — сухо сказала Хоуп, и Паркер издал смешок.
— Когда мы встретились, ты была совсем девочкой, — сказал он. — И такой худющей! А глаза были просто огромными, размером с блюдца.
— Мне было почти восемнадцать. Не такая уж и девочка.
— Девочка — для женатого мужчины двадцати шести лет от роду.
Хоуп с любопытством подумала, не это ли первое впечатление стало причиной того, что он думал о ней сейчас.
— Ты все еще считаешь меня юной девочкой?
— Яхотел бы так считать.
Хоуп ощутила приятное напряжение внизу живота и удивилась, отчего это. Она не хотела, чтобы Паркер видел в ней кого-то, кроме друга, а для друзей возраст значения не имеет.
— Почему ты женился именно на ней?
— Она была веселой, красивой, заводной.
— Она ведь еще не была больна, когда вы впервые встретились?
— У нее всегда было больное сердце, но ее состояние стало ухудшаться только через несколько недель после нашей помолвки.
— Это, наверное, было тяжело.
— Да. Сначала мы планировали пожениться весной, но после того, как она заболела, ее отец стал настаивать, чтобы мы назначили свадьбу прямо осенью. Он говорил, что нет причин ждать и нет времени планировать грандиозную свадьбу. Но я всегда подозревал, что он просто хотел удостовериться, что Ванесса получит желаемое. И получил мою помощь и поддержку, когда мы ухаживали за ней.
— Как грустно. — Хоуп устроилась у него на плече поудобнее. — И ужасно несправедливо по отношению к тебе.
— Несправедливостью была болезнь Ванессы, — сказал Паркер. Он опустил взгляд на Хоуп, и ее потрясли его темно-карие глаза и длинные ресницы.
— А что думали об этом твои родители? — спросила Хоуп.
Он моргнул:
— Моя мать умерла, когда я только закончил школу, она не знала Ванессу. Ее знал только мой отец. Он считал, что только безумец может согласиться пройти через все до конца. Но к тому времени он уже потерял свой кредит доверия. Я делал то, что должен был делать.
— Как ты думаешь, ваши отношения вылились бы в брак, если бы Ванесса не заболела? — спросила Хоуп.
— Трудно сказать. За девять месяцев могло случиться многое.
— Ты когда-нибудь жалел о своем решении?
— Бывало.
— Наверное, трудно ухаживать за тяжелобольным человеком.
— Трудно было не столько ухаживать за ней, сколько иметь дело с другой Ванессой, которой она стала из-за болезни, — сказал он. — Когда я встретил ее, она была жизнерадостной, активной, веселой. Но, заболев, стала несчастной. Она слишком плохо себя чувствовала, чтобы выносить присутствие других людей, и я не мог ей помочь. Потом она стала зацикливаться на разных вещах, таких как стерильность и…
— Желание иметь ребенка?
Он поднял брови, словно вопрос его удивил.
— Откуда ты знаешь?
— Я же была здесь тогда, помнишь?
— Но у тебя были свои проблемы. Я и не думал, что ты знаешь что-то обо мне.
— Ты что, шутишь? Когда агентство по усыновлению сообщило, что вы успешно прошли проверку, это праздновал весь родильный центр. Далтона ты через них получил, да?
— Да.
В его голосе сквозило недовольство, но Хоуп это проигнорировала.
— Родственники жены помогают тебе с Далтоном? — спросила она.
— Почти каждые праздники они присылают ему огромные суммы денег, настаивают, чтобы мы проводили Рождество у них дома в Таосе, и каждое лето берут его на две недели. Но, принимая во внимание, что мы живем всего в часе езды от них, видимся мы не часто.
— А твой отец?
— Мой отец женился на типичной блондинке и пытается вернуть себе молодость.
— Отлично, — сказала Хоуп с сарказмом. — Вижу, ты собой гордишься.
— Да… ну, мы не можем отвечать за своих родителей.
— И слава богу, — вздохнула Хоуп.
Она ощутила, как его рука скользнула ей под майку и стала массировать спину.
— Расскажи о своей семье, — попросил Паркер. — Что за человек твоя мать?
— Терпеливая, самоотверженная. Наверное, даже слишком. Когда мы были детьми и нам что-нибудь было нужно, она бросала все, лишь бы доставить нам радость, хотя сама мало что имела. Мне всегда хотелось, чтобы отец лучше к ней относился.
— Он бил ее, оскорблял?
— В основном морально. — Хоуп вспомнила о ночи, когда отец узнал, что она беременна, и с трудом удержалась, чтобы не вздрогнуть. Он ударил ее, но никто из его детей раньше так не бунтовал, как Хоуп. — Он подавлял ее, называл идиоткой…
— Он так обращался со всеми своими женами?
— С некоторыми обращался лучше, чем с остальными.
— А с тобой он проводил много времени?
— Мало. Как и с моей матерью. Он иногда приходил на обед или в супружеское ложе.
— Твоя мать радовалась его появлению?
Хоуп пожевала губу, вспоминая.
— Она ничего такого не говорила, но мне всегда казалось, что нет. Когда он приходил, она вынуждена была еще больше работать, а она и так работала от зари до зари.
— Почему? Какая могла появляться дополнительная работа при его появлении?
— Это означало, что приходят гости. Дом должен быть вылизан до блеска, на столе — вкусная еда. В Супериоре женщин ценят в основном за набожность, готовку, уборку и вынашивание детей.
— Ты, наверное, хорошо готовишь.
Хоуп пожала плечами:
— Нормально, я думаю.
— А отец не помогал вам?
— Джедидай? Ты это серьезно? — Хоуп было плохо видно лицо Паркера, но она слишком уютно устроилась, чтобы шевелиться. — Работа по дому всегда была ниже его достоинства. Единственное, что он делал, — это отчитывал нас за ошибки и слабости и предостерегал не поддаваться на искушения дьявола. В моих самых ранних воспоминаниях он читает Библию громоподобным голосом — как какой-нибудь телепроповедник, обещающий за грехи геенну огненную.
— Сколько тебе было тогда?
— Четыре или пять.
— Не похоже, чтобы ты страдала от отсутствия его внимания.
— От этого — нет. Я его боялась.
— А твоя мать?
— Она гораздо больше боялась, что дойдет до точки и больше не сможет все это выносить. Это была ее личная война, которая почти не влияла на отца. Не считая того, что, по ее мнению, пойти против слова отца было все равно что пойти против самого Господа.
— Не могу представить себе такую жизнь, — сказал Паркер. — А кто же тогда занимался машинами, дворами и всем прочим, чем обычно занимаются отцы и мужья?
— Изредка, когда в доме нужно было что-то починить, мать просила отца о помощи, и он присылал к нам одного из моих сводных братьев с молотком или отверткой. У него самого не было времени для домашнего хозяйства. — Хоуп зевнула, прикрыв рот рукой. — Возглавлять такую большую семью — все равно что управлять небольшой фирмой. Одни только попытки задушить внутреннее сопротивление и заставить дочерей и сыновей жить по строгим принципам церкви отнимают огромное количество сил. Подумай, отцу приходится управляться с требованиями шести жен, каждую неделю проводить по многу часов на церковной службе и еще полный день работать.
— Работать кем?
— Управляющим песчаным карьером — мой дед передал его в дар общине еще до моего рождения.
— И он получает достаточно, чтобы содержать такую большую семью?
— Нет. В общине все делится на всех. Мужчины работают и всю зарплату передают церкви. И уже церковь выдает каждой семье деньги на жизнь. Кроме того, церкви принадлежит вся собственность. Святые братья предоставляют дома членам общины, если те женятся или когда семья разрастается до таких размеров, что уже не может больше существовать вместе. Перед домом или участком даже ставят знаки с надписями типа «Собственность Предвечной апостольской церкви доверена Гильберту Джеймсу Джонсону».
Паркер несколько секунд лежал молча. Хоуп подумала, что он задремал, и почувствовала, как у нее самой опять тяжелеют веки. Он казался таким теплым и надежным, что рядом с ним она ничего не боялась, даже плохих снов.
— Почему они так поступают? — после длительной паузы спросил Паркер, опровергая предположение Хоуп.
Хоуп подумала над ответом. Простого объяснения тут не было. Как вообще возникают культы? Как Джиму Джонсу удалось уговорить столько людей покончить жизнь самоубийством?
— Мне кажется, им нравится принадлежать к особому кругу людей. Считать себя элитой. Думаю, им нравится считать, что они идут на жертвы ради важного дела. К тому же их привлекает возможность попасть в лучшее место, чем наш мир, пусть после смерти. — Она сделала паузу. — Скорее всего, все вместе и является мотивацией.
— Уверен, что у некоторых мужчин главенствующая мотивация более примитивная, чем все эти психологические штучки.
— Ты говоришь о сексе?
— Именно о нем.
— Для некоторых — возможно. Но для моего отца, например, секс не был особо важен. Он иногда спал с моей матерью, но не часто.
— Очевидно, он получал желаемое в других местах. А твоя мать никогда не тосковала по настоящему другу, партнеру, любовнику?
— Наверное, тосковала, но думаю, она научилась получать эмоциональную поддержку от подруг и детей. Секс с отцом означал для нее только меньше времени для себя, и все.
— Вот это отношение. А ты так же смотришь на секс? Как на часть работы по дому?
К Хоуп снова вернулось тянущее ощущение внизу живота. Его футболка пахла кондиционером для белья, и внезапно мускулистая грудь под ее рукой показалась ей самой соблазнительной из тех, что она видела со времен Боннера.
— Я смотрю на секс иначе, чем моя мать. Я знаю, что если кого-то любишь, то все по-другому.
Паркер поиграл с прядкой ее волос.
— И как ты это узнала? С Боннером?
Хоуп кивнула.
— И с тех пор ты никого не любила?
— Ты спрашиваешь, занималась ли я с кем-то еще любовью? Или влюблялась ли?
— И то и другое.
— Я занималась любовью еще с троими мужчинами. И ничего не чувствовала.
— Это не значит, что никогда не почувствуешь.
— Может, и не значит. Но с двоими из этих мужчин я встречалась по несколько месяцев. Один делал мне предложение. Я должна была хоть что-то почувствовать.
— А третий?
— Это была моя ошибка. Парень, которого я подцепила, желая хоть с кем-то встречаться. Естественно, из этого ничего не вышло. Тот раз был самым худшим, если не считать, что я разочаровала его в лучших чувствах без всяких угрызений совести.
Паркер повернулся к ней, поднял ее лицо за подбородок и провел по нижней губе подушечкой большого пальца. Возбуждение пробежало по всему телу горячей волной.
— Думаю, ты не права насчет отсутствия у тебя чувств.
— Я так не думаю, — сказала она, хотя испытывала сейчас желания больше, чем за последние десять лет, вместе взятые.
— Может, нам стоит провести небольшой эксперимент?
Нагнувшись к ней, Паркер приник губами к ее рту. Сначала он целовал ее легонько, но Хоуп не выразила протеста, и он усилил натиск. К тому времени, когда его язык стал исследовать ее рот, она уже явно была готова к чему-то большему.
Она обняла его за шею и впервые через одиннадцать лет она почувствовала что-то подобное тому, что испытывала в амбаре с Боннером. Ей опять казалось захватывающим позволить мужчине прикасаться к своему телу. Ей хотелось ощутить себя живой, юной и свободной. Хотелось освободиться от груза, который она постоянно в себе таскала. А Паркер, казалось, обещал все это только одним поцелуем.
Но потом он отстранился и встал с кровати.
— Извини, я должен уйти. Мне нужно собрать Далтона в школу. Увидимся позже, — сказал он.
Хоуп не находила слов. Ей не хотелось, чтобы он уходил, но она знала, что лучше не просить его остаться.
После его отъезда Хоуп ощутила себя еще более одинокой, чем раньше.
Хоуп разбудил какой-то стук. После ухода Паркера она снова задремала. Сейчас солнце стояло уже значительно выше, и она удивилась, кто это может стучаться к ней… в полвосьмого утра. Фейт не стала бы стучать. У нее есть ключ. И…
Камень. Окно. Это Эрвин? Хоуп встала с постели, сунула руки в рукава халата, а ноги в тапочки и спустилась на первый этаж.
— Кто там? — крикнула она, подойдя к двери.
— Хоуп, все в порядке, это я.
Паркер. Почему он вернулся?
Хоуп отперла дверь и посмотрела на него в узкую щель. Он явно еще не заходил домой, поскольку все еще был небрит. И одежда на нем была та же, что и вчера, помятая. Но все равно он выглядел очень модно, как может выглядеть в одних потертых джинсах мужчина-модель у Келвина Кляйна.
— Что ты здесь делаешь? — спросила Хоуп. Она шире открыла дверь и прислонилась к косяку.
— Это шалили дети.
— Что?
— Тот камень. Я съездил к домику Новелсов и обнаружил, что в нем живут. Семья с приемными детьми-подростками. Камень кинул четырнадцатилетний мальчик. Но, судя по слухам, он что-то вроде пиромана, так что нам, похоже, еще повезло, что он только разбил окно.
— Ты думаешь, он разбил окно, чтобы устроить в доме пожар?
Паркер позвенел ключами, словно ему не терпелось вернуться домой.
— Возможно. У него не было веских причин сюда приходить.
— Он признался, что разбил окно?
— Девочка из той же семьи, младше его на год, возмущалась его поведением. Она сказала, что строила шалаш на дереве, когда услышала звук бьющегося стекла. Пошла посмотреть и увидела его около окна.
Хоуп смущенно провела рукой по волосам. Она не сомневалась, что растрепанной выглядит совсем не так сексуально, как он.
— Его наказали?
— Да. Сказали, что он должен поработать и заплатить за разбитое стекло из карманных денег. Но они не выглядят богатыми и через несколько дней уедут. Я бы не ждал от них возмещения ущерба.
— Я заплачу за стекло, — сказала Хоуп. — Но рада, что это не Эрвин пришел устроить светопреставление.
— Я тоже.
Он перевел взгляд на ее губы, так напоминающие об их поцелуе, и Хоуп вспыхнула. Для несимпатизирующего мужчины он неплохо ее целовал. А для несимпатизирующей женщины она достаточно горячо это приветствовала. Интересно, что бы сказала об этом Фейт? Но Хоуп решила, что не станет ей говорить. Незачем порождать несбыточные ожидания. Прошлая ночь была просто счастливой случайностью. Ничего не изменилось.
— Ну, спасибо тебе за помощь, — сказала она, нарушая неловкое молчание.
— Нет проблем.
— Ты хочешь, чтобы я сегодня вернулась с тобой в Таос?
— Ну, на самом деле… — Паркер оглянулся на машину, словно та могла сбежать, и даже сделал шаг по направлению к ней, — я сам справлюсь. Незачем выгонять Фейт из дома еще на день. Я знаю, что ты волнуешься, когда она остается одна. К тому же я пока не назначил встречу. Думаю, с утра направлюсь в клинику и сделаю несколько звонков. Попробую к обеду договориться о новых встречах с потенциальными спонсорами.
— Ладно.
Хоуп знала, что они могли провести в Таосе еще хоть неделю и не исчерпать все свои возможности. Но после прошлой ночи она уже не ощущала себя сильно оторванной от мира. И хотя очень приятно было думать, что ее сердце в конце концов может оттаять, она понимала, что тогда снова окажется уязвимой.
— Надо идти. — Паркер засунул руки в карманы. — Увидимся в центре.
Хоуп попрощалась и вошла в дом. Она посмотрела, как Паркер садится в машину, заметила, что он обернулся — и покачал головой.
