Глава 27

В 20-х гг. произошла любопытная встреча, заставившая Надежду Константиновну на какое-то мгновение вернуться в юность.

В один из дней в приемную Крупской позвонили, секретарь, выслушав просительницу, соединила ее с Надеждой Константиновной. Та услышала дрожащий голос, сбивчиво рассказывающей, что им обязательно нужно встретиться, что еще в конце прошлого века ее муж, известный профессор физиологии и антропологии Иван Михайлович Сеченов принимал активное участие в ее лечении. И, быстро проговорила женщина, ее муж давно, еще при жизни, предупреждал, что его трудами и открытиями в медицине стремятся овладеть нечистоплотные люди в науке. И вот сейчас, — объясняла представившаяся Марией Александровной, вдовой Сеченова, — непонятным ей образом большая часть материалов исследований Ивана Михайловича оказалась у какого-то товарища по фамилии Бокий, и что его сотрудники угрожают ей выселением и даже арестом, с отправлением в ЧК.

Пытаясь успокоить говорившую, Надежда Константиновна отчетливо понимала, что происходит, и продумывала, что она сможет предпринять в данной ситуации. Она знала, что Бокий сильный противник, и лучше не становиться ему поперек дороги. Мария Александровна, с трудом сдерживая всхлипывания, просила у Крупской защиты; больше обратиться ей и в самом деле было не к кому.

Крупская вызвала машину и отправилась по названному адресу.

Между двумя женщинами состоялся откровенный разговор; Мария Александровна пожаловалась Крупской, что против их семьи запускаются грязные слухи, причем задним числом; будто бы особо выделенный новой властью и представленный как крупный писатель Н.Г. Чернышевский, автор романа «Что делать?» (опубликован в марте 1863 г. в журнале «Современник»), якобы списал своих героев: врача Лопухова — с известного врача того времени П.И. Бокова; доктора Кирсанова — с профессора Медико-хирургической академии И.Н. Сеченова, а образ главной героини Веры Павловны Боковой — с нее самой, Марии Александровны.

Роман и сюжет произведения несложен: девушку, стремящуюся к знанию, скверные родители-мещане хотят выгодно отдать замуж. Но на ее пути встречается студент-медик Лопухов, который чтобы спасти возлюбленную от произвола родителей, сочетается с ней фиктивным браком, жертвуя при этом своей медицинской карьерой. Вот и живут они в одной квартире, но в разных комнатах, как брат и сестра. Через некоторое время его жена Вера Павловна влюбляется в товарища своего мужа доктора Кирсанова. Ее муж, видя это, самоустраняется из жизни жены. «Только тот любит, — проповедует Чернышевский, — кто помогает любимой женщине возвыситься до независимости». И Вера Павловна становится женой Кирсанова.

Конечно же, Надежда Константиновна знала содержание романа. Незамысловатый сюжетец, кажущийся нам совсем даже не интересным, на самом деле подрывал тогдашние устои русского православного общества! Он воздействовал на психику женщины, развращая ее, возводя в норму то, что воспринималось здравомыслящими людьми как негатив. Уйти из дома, бросить родителей, вступить в брак без благословения, да еще в фиктивный, жить в одной квартире с чужим мужчиной — преступление против чести. Развестись и вступить в брак во второй раз — нонсенс, редчайшее исключение из правил, принятых в обществе. Таковы были устоявшиеся нормы жизни в морально и нравственно чистом обществе.

Потому становится понятным волнение Марии Александровны, когда сотрудники Бокия пригрозили ей, что версия, будто это она является прототипом героини Чернышевского, станет широко известна, войдет в учебники; и тогда, — говорили ей, — многие поймут, что это она изменила своему первому мужу и совратила выдающегося профессора медицины Сеченова. (Кстати, в самом деле, после смерти Марии Александровны в некоторых советских источниках писали, что она, хотя и жила с Сеченовым более 30 лет, не была в браке; и другие гнусности, в том числе не забыли агитпроповцы в своих трудах о жизни и деятельности профессора Сеченова «заботливо» окружить этого ученого теми, кого он никогда и не подпускал к своей научной деятельности!).

История выглядела бы раздутой нелепицей, если б не одно «но», — требование одного из сотрудников Спецотдела Глеба Ивановича Бокия. Теперь, дабы оградить ее самое от нападок и сплетен и сохранить для потомков имя ее мужа-ученого, Мария Александровна обязана отдать им все, что она имеет от своего мужа: бумаги, разработки, черновики. В противном случае она будет арестована и расстреляна как пособник буржуазии.

В разговоре Мария Александровна поведала Крупской, что ее отец Александр Обручев был влиятельным в России человеком, весьма состоятельным помещиком, имел воинский чин генерала от инфантерии. И что был он обаятельнейшим и добрейшим отцом, и, конечно же, никакого отношения к любым образам Чернышевского в романе «Что делать?» не имеет. Видно было, что ее давно и сильно задевает вся эта история с литературными героями.

— Немыслимо мне придумывать ту жизнь, которую когда-то кому-то придумал Чернышевский! Но зачем запускают такие разговоры?

Надежда Константиновна, ловя на себе внимательный взгляд собеседницы, понимала, что не станет объяснять ей многие нюансы, как и не станет отвечать на вопрос: зачем, для чего нужны кажущиеся на первый взгляд простыми и глупыми фальшивки.

Однако Надежда Константиновна пообещала Сеченовой безопасность, но для этого предложила, в соответствии с уже существующими правилами, написать заявление в адрес Советского правительства, что она, как вдова выдающегося русского ученого, поддерживавшего борьбу рабочего класса России против царизма, просит определить ее в Дом для престарелых ученых, созданный Совнаркомом для быта и проживания ученых, доживающих свой век. Марии Александровне ничего не оставалось делать, как прислушаться к совету, она написала заявление; Надежда Константиновна, рекомендовавшая ее в подобное учреждение, взяла вдову великого русского профессора под опеку, и Сеченова… осталась жить в семейной усадьбе. Никто больше открыто не беспокоил ее; правда, за два-три года до смерти, последовавшей в феврале 1929-го, Мария Александровна из-за резкого ухудшения здоровья, вследствие чего требовался постоянный медицинский уход, действительно переселилась в Дом для престарелых ученых.

Сведения о Глебе Ивановиче Бокия (1879–1937; некоторые источники ставят 1940-й годом смерти), которые можно найти в советских справочниках и книгах, очень скупы. Там можно прочесть разве что то, что являлся он государственным и партийным деятелем, имел партийные псевдонимы «Кузьма», «Дядя», «Максим Иванович», был причастен к движению «Союз борьбы»; участвовал в революции 1905 г.; неоднократно подвергался арестам. В 1918 г. был председателем Петроградского ЧК. С 1919 г. работал начальником особого отдела Восточного, затем Туркестанского фронтов; член Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК РСФСР. С 1921 г. член ВЧК, член коллегии ОГПУ, НКВД. Награжден орденом Красного Знамени. О самом главном его предназначении — о работе в Спецотделе, конечно же, ни слова. Какая власть станет писать о секретных проектах? Как и о том, что, создавая преступную систему уничтожения людей, он сам стал ее заложником и был уничтожен. И что к этому, окончательному приговору, приложила руку и Надежда Константиновна Крупская. Она обыграла Г.И. Бокия, когда убедила Сталина, что для того, чтобы полностью устранить «ленинскую гвардию» и исходящую от нее угрозу единоличной Власти, необходимо арестовать Бокия и захватить все материалы исследований его Спецотдела, в том числе и большой архив компромата на каждого находящегося у власти (и Сталина, и Крупскую в том числе), и тем самым обезвредить эту бомбу внутри высшего руководящего ареопага Кремля.

В один из дней 1937 года на загородную виллу Г.И. Бокия пришли сотрудники партийной разведки во главе с А.Е. Головановым (а не чекисты, как написали бы в данном случае советские историки) и объявили, что в соответствии с распоряжением Генсека партии ему следует незамедлительно явиться с ними в Кремль. Бокий не сомневался, что это арест и что охрана у его особняка заменена. Однако, не потеряв самообладания, Глеб Иванович в запале бросил Голованову: «Что мне Сталин! Меня на эту должность назначил Ленин!» Но его игра была проиграна; Голованов приказал подчиненным связать Бокия, и в таком виде тот был доставлен вскоре в один из монастырей сталинской партийной разведки. Одновременно группа сотрудников партийной разведки во главе с X. произвела аресты охраны зданий и лабораторий Спецотдела; вся важнейшая научная и иная документация была извлечена, часть сотрудников уничтожена, тогда как другая часть сотрудников и ученых Спецотдела стала работать на Секретариат товарища Сталина (т. е. иными словами, — на партийную разведку), ибо иным выходом из ситуации для них была только смерть. С этого момента Иосиф Виссарионович Сталин оказался вне досягаемости своих противников! Что дало ему возможность провести уничтожение соратников Ленина и всех неугодных ему чиновников.

Так Надежда Крупская наточила косу смерти, выкосившую многих давно презираемых ею; ядовитая Минога поставила цель: ВОЗМЕЗДИЕ; и через это возмездие она сделала то, что не смог сделать оболваненный преступниками народ.

Да, Надежда Константиновна, в конце концов, обыграла всесильного Бокия. Как обыграла Семашко, и многих других, — даже тех, кого не удалось репрессировать в 30-е годы XX в. Даже тех, кто выбился в «выдающиеся деятели прогрессивного человечества», чьими именами в СССР назовут города и улицы, кто станет главными героями советской эпохи. Она обыграла хотя бы потому, что осталась для потомков в тени, и словно бы непричастной (причастной по минимуму) ко всем делам, совершенным этими советскими деятелями. К примеру, еще старая большевичка «A.M. Коллонтай писала, что Надежда Константиновна, в ее неизменном стремлении быть всегда в тени, в то же время «все видит, слышит, наблюдает»…» («Биография», с. 162).

Во время встречи с Марией Александровной та попросила Надежду Константиновну, чтобы нигде не упоминалось о том, что ее муж, профессор Сеченов возлагал большие надежды на научные изыскания доктора медицины Антона Павловича Чехова, с которым он не единожды встречался, выйдя в отставку в 1901 году и проводя большую часть времени в Ялте. Хотела ли она тем самым уберечь его разработки от посягательств жаждущих заполучить их, и тем самым сберечь эти бесценные бумаги? Но, так или иначе имя А.П. Чехова стало принадлежать только русской литературе; его отношение к медицине осталось косвенным, незначительным. Хотя, к сожалению, никто не смог помешать тому, что практически ВСЕ уникальные научные разработки Антона Павловича Чехова (и Сеченова, и многих-многих других русских ученых) все-таки попали в партийную разведку, — самую закрытую, самую таинственную и самую зловещую организацию, о существовании которой до сих пор стараются не упоминать… чтобы затем попасть по назначению: в Орден!

А в Спецотделе Бокия многие научные изыскания в_об-ласти высшей социологии, генной инженерии, антропологии, резонансной терапии, в области других не менее важных направлений отныне применялись ПРОТИВ человека и его божественной природы. При этом русские люди (и иные бывшие подданные Российской Империи) подвергались (с помощью звуковых волн, всеобщей вакцинации и т. д. и т. п.) спецобработке для погашения самостоятельных мыслительных процессов, уничтожения здоровой физиологии, разрушения генной памяти.

Для ускорения долгого процесса дегенерации было задействовано все: от идеологии до медицины. Сама медицинская система, разработанная и запущенная после 1917 г., стала антирусской и античеловечной. Не хватит никакой книги, чтобы перечислить всех новых медиков, работавших «на благо и процветание здорового советского общества», и на чьи «самоотверженные» плечи легла вся тяжесть развития новой медицинской науки Страны Советов…

Однако и медицина будет бессильна, если расстановка сил в обществе останется прежней. Имею в виду роль, духовное и моральное предназначение женщины. Для того чтобы изменить любое общество, достаточно изменить сущность Женщины.

Итак, в первую очередь, надо было сломать внутреннюю сущность Женщины, сделать ее самкой, животным, безгласным, безвольным, ограниченным, униженным и уничтоженным деградирующим существом. Так что не зря по заданию I Интернационала Чернышевский писал свою, ставшую в СССР хрестоматийной, книгу «Что делать?». Не зря на этом поприще подвизались другие литераторы (некоторые даже неосознанно, главное ведь что: задать тему, раскрутить, сделать ее модной, как сказали бы сейчас); целенаправленно и жестко долбили нравственные устои общества революционерки.

Как сложно поначалу было заставить русскую женщину уразуметь, поверить, что она… несвободна. Что она должна изменить СВОЕ место в обществе, стать наравне с мужчиной во всех делах и начинаниях. Что она должна работать наравне с ним, в том числе и физически.

Для того чтобы корректировать планы, скажем так, наступления на психику женщин, разрушения нравственных устоев, большевики не единожды (то за границей, а то даже в России) собирают провокационные съезды, конференции, пишут брошюры, переводят книги определенного направления. К примеру, не успела в Германии в 1911 г. выйти книга Греты Мейзель-Хесс «Die Sexuelle Krise», как Александра Коллонтай тут же пишет статью «Любовь и новая мораль» по мотивам этой книжки. Она информирует русского читателя, что Мейзель оказала великую заслугу современному им обществу, посмев «со спокойным бесстрашием крикнуть обществу, что… современная половая мораль — пустая фикция»; пустая фикция, как ее хотели видеть революционерки. Мейзель, как и Коллонтай, заботило, что «открытую смену любовных союзов современное общество… готово видеть как величайшее для себя оскорбление»; что «пробные ночи» обязательно должны стать нормой в обществе будущего, «иметь право гражданства»; что «современная форма легального брака беднит душу»!!! Выход же, по словам А. Коллонтай, «возможен лишь при условии коренного перевоспитания психики», при условии изменения всех социальных основ, на которых держатся моральные представления человечества. Идеал, — «последовательная моногамия», т. е. неизбежная смена партнеров! Вот что закладывали в психику русских женщин новые нерусские «подруги». «Пусть не скоро станут эти женщины явлением обычным…дорога найдена, вдали заманчиво светлеет широко раскрытая заповедная дверь…» (См. А. Коллонтай. Любовь и новая мораль. / Сб. «Философия любви». М., 1990, ч. 2, сс. 323–334).

Вот Инесса Арманд собралась «просветить» русских женщин в тематике свободной любви; в 1915 г. она присылает Ленину план брошюры, которую собралась написать по этому поводу (если помните, с педагогикой у нее ничего не получилось). И вот они переписываются и доказывают друг другу, что понимать под любовью, страстью, поцелуями без любви, проституцией, под грязным и пошлым браком и т. д. Так что, видимо, не зря Инесса после революции была назначена заведующей женским отделом при ЦК РКП(б) (после того как не справилась с работой председателя совнархоза Московской губернии). Отрабатывая свой сытный кусок, она пописывала лживые статейки и брошюрки, призывая работниц поддержать советскую власть. Представляясь, конечно же, не Инессой Арманд, — о которой могли узнать, что она сходилась-расходилась с мужчинами, рожала от разных мужчин, бросала детей на попечение то бывшего мужа, то товарищей по партии, путалась с Лениным и т. д. Нет, она подписывалась как безвестная Елена Блонина. Не зря ее опус «Почему я стала защитницей Советской власти?» Н. Крупская представила как брошюру «для самой серой работницы», — для редчайшего экземпляра: деградировавшего и тупого элемента в юбке. Но таковых были единицы. Кто в 1919 году мог поверить даже якобы работнице текстильной фабрики Е. Блониной, что «…мы, работницы, работали по 11 часов в сутки, а то еще и — сверхурочные (о том, что рабочий день в Российской Империи был нормированным, уже писалось. Впрочем, что такое соврать для инородки, попавшей в семью дворянина, и ни дня не работавшей! Она же лгала тем, кого, по ее уразумению, и за людей считать нельзя… — Авт.). Жила я в подвальном этаже. Углы сдавала. Тесно, темно, сыро. (Подобным образом эти лжецы вбивали в сознание то, чего в русском обществе в рабочей среде НИКОГДА не было; но зато будет в достатке у советского рабочего класса, заселяемого в коммуналки, бараки и общежития, — чтобы подобное «жилье» после рассказанных ужасов про царизм казалось раем земным. — Авт.)… Жалованье совсем было маленькое, прожить нечем (ложь, ложь и ложь, но… вот если про сегодняшний, постсоветский день, то сущая правда. — Авт.)…Бывало, и молока ребенку не на что купить. Так мой первенький умер…». Но вот же нашелся какой-то рабочий, а у него «оказался красный флаг, и пошли на улицу с демонстрацией. В других фабриках тоже снимали рабочих. Собралось нас очень много. Идем мы прямо к губернаторской площади. Только мы туда дошли, а там полно солдатами. Офицер нам кричит: «Расходись!» Мы идем дальше. Как он крикнет еще раз, солдаты и выстрелили. Убито было тогда несколько работниц. Так, сердечные, и лежали, раскинувшись, в крови. А уж сколько было избитых!» И вот на такую наглую ложь «покупались» наивные русские люди, неискушенные в коварстве; жалели неких мифических убитых; только пожалеть-то надо было и защищать самих себя… Припомнить хотя бы, что в результате Французской революции 1793–1794 гг. и развязанного революционерами террора погибли более миллиона человек. Но что такое Франция по сравнению с Российской Империей, где может погибнуть значительно больше (и погибло ведь 60 млн.!); или припомнить хотя бы факты после ГЕНЕРАЛЬНОЙ РЕПЕТИЦИИ СМЕРТЕЙ, — после революции 1905 г., когда террористы из рядов революционеров-психопатов загубили 12 тысяч (по приблизительным, самым скромным подсчетам!) человек. Известно, что на одно из думских заседаний депутаты-монархисты принесли склеенные листы, испещренные. именами жертв террора; полоса бумаги, развернутая по всей ширине зала, укоряла присутствующих молчаливым белым укором: что ж вы, люди русские, куда смотрите, кого жалеете и прощаете?!

А чтобы народ так и не узнал цену подготовки большевистской революции, — после 1917 года было среди многих других документов изъято и многотомное издание «Книги русской скорби», где перечислялись высшие сановные особы, могущие не допустить революции, останься они в живых, не погибни они от рук прошедших подготовку в заграничных лагерях революционеров (как местного пошиба, так и наемников); перечислялись и совершенно случайные люди, попавшие под осколки брошенных бомб, взорванные вместе с частными зданиями и госучреждениями, скончавшиеся от случайных ранений… Вот по ком надо создать Мемориал, указав имена всех убийц. А затем и другие мемориалы: в каждом городе, в каждом местечке, где после 1917 года произошли массовые расстрелы наших соотечественников… Чтобы неповадно было покупаться на чудовищную ложь…

…даже на ложь, высказанную давным-давно, как в случае с И. Арманд: «Да, тяжелая была наша доля… Ну а при Советской власти всего этого не может быть. Потому теперь наша, рабочая власть. Теперь мы вольные птицы. Сами порядки устанавливаем…» Не забыла-таки Инесса в своей работе указать и причины, отчего народ при «самой лучшей и справедливой в мире власти» голодает: «Советская власть делает все, что возможно, чтобы в нынешнее трудное время доставить хлеб рабочим. Если хлеба мало, то виновато в этом царское правительство, помещики и капиталисты». Только не писала Е. Блонина, — псевдоним-то какой, с подтекстом, что ли?! — что хлеба в стране всегда хватало с избытком, и что в Российской Империи на знаменитых Нижегородских ярмарках, куда со всего мира съезжались банкиры, купцы и коммерсанты, устанавливались мировые цены на хлеб! Впрочем, какой хлеб? А если голод был спровоцирован. Ведь сытый не пойдет служить новой власти за рабский паек, сытого тяжелей облапошить и одурачить…

В том же 1919 г. Арманд стряпает еще одну статейку «Маркс и Энгельс по вопросу семьи и брака», где восклицает: «Одним ударом, сразу мы не в силах были смести все тяжелые пережитки буржуазных семейных отношений… Мы должны и мы уже начали вводить общественное воспитание детей и уничтожать власть родителей над детьми».

И расписалась-то неудавшаяся мамаша не зря: кой-какой опыт в этом деле имелся у нее еще с начала века. Как известно, в декабре 1908 г. в Санкт-Петербурге проходил так называемый Первый Всероссийский женский съезд; отчеты о нем партии дает И. Арманд. Докладывает, что, по заданию партии, в некоторых выступлениях озвучены мысли о необходимости разрушения старого семейного уклада и изменения роли женщины в обществе.

Активно на поприще разрушения женской сущности работали Клара Цеткин, Роза Люксембург, Вера Засулич, Конкордия Самойлова и другие большевички, печатавшиеся еще в журнале «Работница» (орган ЦК большевистской партии), начавшем выходить в 1904-м. Пути решения советизации женщин отрабатывались на женских конференциях (в апреле и июне) 1918 г., на Всероссийском съезде работниц и крестьянок осенью того же года (иногда называют совещанием; длился 6 дней). Подготовкой к которому активно занималось бюро по созыву съезда при Секретариате ЦК РКП(б), куда входили все те же знакомые нам бессменные активистки И. Арманд и А. Коллонтай, а также В. Мойрова, Е. Подчуфарова, а руководил ими Яков (Янкель) Михайлович Свердлов. Тогда же газета «Правда» вышла с заголовком: «Работницы, прислуга, конторщицы, приказчицы, ремесленницы, прачки, жены рабочих — все вы нужны Советской власти»; все — на укрепление и обслуживание новой власти! И не только… большевики отводят женщине еще одну роль: стать солдатом в деле установления нового мирового порядка. Открыто об этом на съезде сказал В.И.

Ленин, когда выступил с речью о роли женщины в Мировой революции.

Ну а руководить ими будут «избранные»; к примеру, те, что сидели за столом президиума: Арманд, Коллонтай, Сталь, Самойлова, Елизарова-Ульянова, Мойрова, Янсон-Грау, др. Правда, «известные большевички» понимали, что православные женщины воевать за дело красных бесов не пойдут, оттого «много места съезд уделил антирелигиозной пропаганде», объяснял «значение пролетарского интернационального братства».

— Товагищи, из опыта всех освободительных движений замечено, что успех геволюции зависит от того, насколько в нем участвуют женщины, — размахивая ручонкой, бросал в ряды Владимир Ильич и умилялся своей пламенности.

Н. Крупская внимательно следила за реакцией зала. В ответ женщины приняли резолюцию, напечатанную в «Правде» за 21 ноября 1918 года: на зов вождей «сомкнёмся мощными рядами и уничтожим буржуазию всех стран. Да здравствует мировая социалистическая революция».

Вдохновленная речами «вождя мирового пролетариата», одна из делегаток, Елизавета Исааковна Коган-Писма-ник (представлена на съезде белоруской; родилась в 1899 г.; но сведений об этой великой деятельнице компартии ни в Большой, ни в Белорусской энциклопедиях отчего-то нет), писавшая позже, что «съезд… показал, что поднялась великая женская рать». В 1920 г. ушла комиссаром (уж очень хороший паек был у комиссаров!) в Красную армию. С 1921 г. работала заместителем заведующего женотделом Витебского губкома партии; в 1923–1925 гг. возглавляла женотдел ЦК КП(б) Белоруссии. Верная пропагандистка и агитпроповка своей партии.

Думается, женщины из больших городов и из глубинки, приехавшие на съезд, вели себя все же культурно. В отличие от мужчин, собравшихся в том же 1919 г. на съезд «деревенской бедноты», проходивший в Санкт-Петербурге (тогдашний Петроград). Сотни приехавших «крестьян» (большинство их не являлись ни крестьянами, ни русскими) разместили в Зимнем дворце Романовых; когда же люди разъехались, «оказалось, что они не только все ванны дворца, но и огромное количество ценнейших севрских, саксонских и восточных ваз загадили, употребляя их в качестве ночных горшков. Это было сделано не по силе нужды, — уборные дворца оказались в порядке, водопровод действовал», — вспоминал главный идеолог от литературы Максим Горький (см. т. 17, с. 28). Такова была сила ненависти к России, к ее культуре, традициям, ценностям, к тому, что не пускала чужаков и бесов во власть, что держалась до последнего!

Но ведь было с кого брать пример!

12 апреля 1918 г. на заседании Совета Народных Комиссаров был принят декрет «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг и выработке проектов памятников Российской социалистической республики». И уже летом того же года были уничтожены памятники Александру II в Кремле, Александру III возле Храма Христа-Спасителя, герою русско-турецкой войны 1877–1878 гг. М.Д. Скобелеву на Тверской площади. Чудовищная дикость! Однако примечателен факт, когда Владимир Ильич учинил самоличную расправу над весьма примечательным памятником. «Очевидец описал, как Ильич лихо расправился с крестом, установленным в Кремле в память о невинно убиенном великом князе Сергее Александровиче (кстати, крест был создан по эскизу замечательного русского художника В.М. Васнецова): «Владимир Ильич ловко сделал петлю и накинул ее на памятник. Взялись за дело все, и вскоре памятник был опутан веревками со всех сторон. «А ну, дружно!» — задорно скомандовал Владимир Ильич. Ленин, Свердлов, Аванесов, Смидович, другие члены ВЦИК, Совнаркома и сотрудники немногочисленного правительственного аппарата впряглись в веревки, налегли, дернули — и памятник рухнул на булыжник…»; «Сколько задора, сколько желания делать историю своими руками!» — добавляет автор статьи «У бездны мрачной на краю» Юлия Замоскворецкая. Хотя у этой ненависти есть своя тайная причина…

Для того чтобы женщина стала борцом (бойцом ли агитпроповского фронта, или планируемым в случае надобности пушечным мясом), ее надо оторвать от привычных обязанностей, или, как говорили большевики, «раскрепостить». А для этого обещались поскорей устроить общественные столовые, прачечные, мастерские для починки и штопки платья, артели для химчистки, и, конечно же, ясли и детские сады. «От каторжной жизни спасет женщину только социализм, коллективный труд. Рабоче-крестьянская власть успешно начала перестраивать жизнь на коллективных началах… Дело это трудное: люди веками научены жить по-звериному (а сам Горький вместе с 19-летним племянником Янкеля Свердлова и другими товарищами жил праведно, никак не по-звериному? — Авт.)… Женщинам Союза Советов, особенно крестьянкам, следует весьма серьезно подумать о своем отношении к религии и церкви… И ей особенно хорошо надобно понять, что церковь — древний, неутомимый и жесточайший враг ее», — поучал всезнайка Горький (см. т. 25, с. 165–166). «Отрицательное и враждебное отношение к женщине деятельно и непрерывно внушалось церковью мужчине на протяжении двух десятков веков; оно весьма глубоко проникло в сознание мужчины и приобрело у него силу почти инстинкта», — продолжал стращать он (там же, с. 158). Только за своей бесконечной пропагандистской ложью пролетарский писатель прикрыл свое личностное неприятие Женщины…