Долгие годы чиновник для поручений Грач исповедовал принцип: ожидай от людей меньшего, а бери сколько возможно. И позиция эта оправдывала себя неизменно.

С вновь назначенным помощником, господином Вердарским, Грач поначалу последовал своей любимой методе: присматривался, прислушивался и прикидывал про себя, насколько тот может быть полезен для дела. Ну и ему, Грачу, лично.

Сперва выходило, что особого прока ожидать не приходится. Обыкновенный чиновник, с амбициями, однако без хватки и даровитости. Таких пруд пруди, даром что с университетом. Хотя и его-то закончить не сподобился. И для чего господин полковник вытащил этакого хлюста из занюханного стола приключений? Сидел бы там, в журнал переписывал сданные бесхозные вещи. (Их, кстати, за последнее время стало заметно меньше. Не потому, что харбинцы сделались менее забывчивы, – совсем по иной причине. По какой? А пройдитесь-ка нынче по рынку да лавкам в воскресный день, присмотритесь хорошо к ценам. За бутылку молока целковый дерут! Это притом, что до войны всего пятачок спрашивали. И хлеб – не моргнув глазом, полтину сдерут. За фунт! Виданное ли это дело?)

И все же Грач постарался сойтись с молодым полициантом поближе. Сводил в «Муравей», поучил всяким штукам, полицейской премудрости. За один день, конечно, много не расскажешь, да оно и не требуется. Тут важно другое: как новичок при том себя поведет. Коли есть у человека склонность к сыскной работе – будет на лету все хватать. А нет – так и слушать станет вполуха, и больше по сторонам глазеть.

Вердарский, правда, по сторонам не вертелся и крепкозадых кухарок взглядом не маслил. Однако ж и большой заинтересованности не показал. Так и не понял Грач, что ж за человек такой – господин Вердарский. Решил: ничего, разберемся со временем.

Однако не вышло.

Почему? Тут надобно кое-что объяснить. А прежде вернуться на несколько дней назад, к предшествующим событиям.

Сыскное управление полицейского департамента в Харбине возглавлял Мирон Михайлович Карвасаров. И лучшего начальника трудно было представить. Начинал он в Санкт-Петербурге, еще при несравненном Путилине.

Семьи у Мирона Михайловича не имелось. С такой беспокойной службой какое супружество? Так, одна видимость. Но монахом, конечно, не жил. Бывали у него метрески знакомые, но это все так… баловство.

Зато водилась одна настоящая страсть – карты. Через них попал однажды в историю… и со столицей пришлось распрощаться. Начальство, чтоб не выносить сор из избы, долг Мирона Михайловича покрыло из казенных средств. А после сослало в Маньчжурию. Но дело свое знал он блестяще, поэтому и в Харбине нашел куда приложить способности.

По опыту представляя, насколько важна хорошая канцелярия, Мирон Михайлович поставил секретарем некоего толкового юношу, замеченного среди курьеров и вознесенного им за толковость и исполнительность. Величали того Касаткиным Поликарпом Ивановичем, но Карвасаров обыкновенно звал его попросту – Поликушка. Через этого Поликушку шла вся служебная корреспонденция, приказы и распоряжения.

К семнадцатому году Мирон Михайлович был произведен в полковники и назначен помощником начальника департамента, фактически получив в заведование сыскную полицию.

…На следующий день после злополучного пожара в гостинице он вызвал к себе чиновника для поручений Грача и помощника его Вердарского.

– О «Метрополе» слыхали?

– Точно так-с, – ответил Грач. – Кошмар, вальпургиева ночь. А все эти петроградские якобинцы! Раньше такого быть не могло.

В свои сорок лет Грач сохранил подвижность и любопытство. Был толковым чиновником, опытным, исполнительным. Самым значительным недостатком его были приметные уши – словно пара лаптей. По этой причине карьера в наружной полиции не состоялась. Зато в сыскной замену Грачу было еще поискать.

– По дороге на службу заскочил на то пепелище, – сказал он. – Доложу вам, пейзаж после битвы. Второй этаж как корова языком. От первого – только стены кирпичные. Молодцы из пожарной команды такое рвение проявили, что теперь и вовсе неясно, гостиница то была или конюшня. А что сокрушить не успели, то городовые затоптали с квартальным поручиком.

– Знаю, – отмахнулся Карвасаров. – Значит, так: хозяина «Метрополя» сыскать. Чтоб к полудню здесь был. Я с ним сам побеседую. Там у него китаец служил, Ли Мин. Этого тоже ко мне. В донесении квартальный пишет, будто книга гостей погибла в огне. Это он определенно со слов китайца. Думаю, врет.

– Прошу прощения… – сказал Вердарский, прежде помалкивавший. – А для чего ему лгать?

Он был совсем молодым полицейским, всего две недели назад служил чиновником стола приключений.

Где и сидеть бы ему еще лет десять, если б не Карвасаров. Мирон Михайлович привечал разночинцев, особенно имевших университетский диплом. Сам он науку проходил на службе, но образованных людей ценил и старался продвигать, елико возможно.

– Это просто, – объяснил Грач. – Коли гостевой книги нет, постояльцев определить затруднительно. И доказать, кто там пропал, тоже. Получается, исков будет немного, а то и вовсе ни одного. А для хозяина такие иски – чистое разорение. Так что показывать книгу ему совершенно невыгодно. Я вам сих историй в свободную минуту расскажу – диву дадитесь.

– Свободных минут у вас не предвидится, – сказал Мирон Михайлович. – Список постояльцев мне нужен как можно скорее. Так что, господа, не задерживаю.

Выйдя из здания управления, Грач сказал своему спутнику:

– Не робейте, коллега. У вас задание не из сложных. Надобно опросить прислугу этого «Метрополя». С адресами вам квартальный поможет. Покрутитесь там, послушайте. Наверняка полно любопытных, они любят меж собой выхвалиться.

– А может, вместе? – робко предложил Вердарский.

– Ни-ни! Времени нет. Себе я дело потруднее оставил – пущусь по китайской линии.

– Это как? – опешил недавний чиновник стола приключений.

– Помните, что давеча говорил господин Карвасаров? О китайце в «Метрополе», неком Ли Мине?

– Конечно.

– Вот им-то я и займусь. Да, вот что… Не носили бы вы форменный сюртук, коллега. Особенно со столь блистательными пуговицами. Или надеетесь, что мазурики станут во фрунт и примутся честь отдавать?

Грач свернул в Подъездной переулок. Здесь ощущалась близость мощного железнодорожного узла: сопели паровозы, забиравшие воду, из мастерских разлетался зазвонистый стальной перестук. В воздухе висела тончайшая угольная пыль. Пахло машинным маслом и жарким металлом.

Цепляясь носками за крупный булыжник, Грач прошел переулок почти до конца и добрался до кирпичного двухэтажного дома, покрытого с фасада серой облупившейся штукатуркой. Справа, с торцевой части, была устроена неприметная дверь, которая вела в полуподвал.

Теперь ее створка оказалась чуть-чуть приоткрытой. Толкнув, Грач спустился по каменной лестнице вниз.

Едва он вошел, от стен отлепились беззвучные тени – двое крепких китайцев, с косами, в черных куртках, такого же цвета штанах.

Грач остановился:

– Господин Чен у себя?

Китаец, что казался постарше, внимательно рассматривал гостя.

– Хозяина ждет, – наконец сказал он.

– Веди.

Китайцы поклонились и жестами пригласили следовать.

Прошли длинным и темным коридором, по обе стороны которого располагались помещения без дверей. В глубине, на грязных циновках, вповалку лежали десятки тел. Слышались приглушенные возгласы, шепот, бормотание – бессвязное, как лепет умалишенного. Воздух был пропитан тошнотно-сладким привкусом опия.

Приблизились к комнате, замыкавшей коридор. Один из китайцев почтительно постучал и только потом распахнул дверь.

Комната была обставлена почти по европейскому образцу. За большим столом сидел толстый китаец с лоснящимися щеками и косыми щелями глаз – узкими, как бритвенные порезы.

– Здравствуй, Чен, – сказал Грач, переступив порог. – Я тут мимо шел. Дай, думаю, навещу знакомца.

Китаец поклонился, не вставая. С непроницаемым лицом он разглядывал незваного гостя. Пауза затягивалась.

– Добрый день, – сказал наконец китаец. – Дорогой гость спешит? Или мы сможем воздать должное искусству моего нового повара?

Говорил он на удивление чисто.

– Непременно сможем, – ответил Грач, присаживаясь к столу без приглашения. – Уф, жарко у тебя тут.

Чен что-то коротко сказал своим стражам, и те вышли. Старший перед уходом окинул Грача быстрым внимательным взглядом.

– Как идут дела? – спросил Грач.

Китаец покачал головой.

– Дела нехороши, – сказал он. – Моя работа в убыток. Но я не жалуюсь. Я помогаю несчастным. Надеюсь, в старости меня не оставят без пригоршни риса.

Грач сочувственно покивал:

– Да, жизнь становится тяжелее. А куда подевался твой повар?

– Ли Синь ушел от меня, – грустно сказал Чен. – Теперь он живет в большом доме, где много веселых женщин.

– Это где ж такой?

– В Модягоу.

– А! Заведение мадам Дорис! Понимаю. Но как же ты согласился?

– Я добрый человек. Если меня хорошо просят, я редко отказываю. А Ли Синь просил очень хорошо.

– Да, Чен, – Грач засмеялся. – Ты действительно очень хороший человек. И будешь еще лучше, если покажешь наконец, что состряпал твой кашевар.

Чен улыбнулся и принялся перечислять:

– Вот лебединые крылья. Вот гнезда морской крачки. Горб верблюда с «серебряными ушками»… – говорил он, и пальцы его любовно касались глиняных судков.

– Однако! А это? – Грач показал на отдельно стоящее блюдо, где в желто-коричневом соусе плавало нечто совершенно трансцендентное, украшенное кожурой лимона и лепестками хризантем.

– О! Это у нас называется «Битва дракона и тигра». Лесной полоз запечен в дикой пятнистой кошке. У змеи сперва вырезают кости и желчный пузырь, а кошку… как это?..

– Свежуют, – подсказал Грач.

– Да. Потом долго тушат в особом соусе, рецепт которого мой Ю Фань не скажет никому. Даже под пыткой.

– Ну, под пыткой-то скажет, – заметил Грач, на которого описание блюда не произвело никакого впечатления. – Впрочем, мне все равно. У меня нет своего повара. А вообще я больше блины с салом люблю. Под горькую с ледника. Их, кстати, хорошо в «Метрополе» пекли. А еще кашу гороховую. Как довалюсь до нее – за уши не оттащишь. Эх, жаль, нету теперь «Метрополя». Сгорел он вчера. Да ты небось слыхал?

Чен скорбно улыбнулся:

– Харбин город большой, случается всякое. Я ничего не слышал.

– Это точно, – кивнул Грач. – Харбин большой. Да только постоялые дворы горят все ж не каждый день. В сегодняшних газетах о том только и пишут.

– Я не читаю газет.

– Да, верно, – усмехнулся Грач. – Зачем тебе? Ты и без них все знаешь.

– Не так много, как думает мой гость. Про «Метрополь» я ничего не знаю. Это очень большая беда. Жаль.

– Ты даже не представляешь, насколько она большая. – Грач откинулся на спинку стула и глянул на Чена в упор. – Гостиница была двухэтажной. Кто наверху жительствовал, всех Господь прибрал.

– Сгорели? – сочувственно спросил Чен.

– Это они после сгорели. А сперва им кто-то головы посворачивал. Очень умело. Прямо как твой повар – утке.

– Если тот дом сгорел, – спросил китаец, – откуда известно про головы?

Он оглянулся и посмотрел назад, на стену, где висела большая китайская картина – с великой Желтой рекой, джонками и восходящим солнцем. Грач знал, что у картины имелось специальное назначение: она закрывала потайное окно, снаружи совсем неприметное. Через него в случае надобности можно очень быстро попасть на улицу.

– Ты, Чен, на пепелище никогда не бывал. Сгоревших человечков не видел. Костяк-то всегда остается. Правда, ветхий – ткни пальцем, он и рассыплется. Однако ж все равно видно, что плечи глядят в одну сторону, а челюсть – в другую.

– Жаль, – повторил китаец. – Надо надеяться, полиция найдет и накажет злодеев.

– Сыщет и покарает, – согласился Грач. – Неукоснительно. И это произойдет быстрее, если ей помогут.

Чен посмотрел выжидающе.

– Хозяин той гостиницы – Голозадов Мартын Кириллович, – сказал Грач. – Темный человечишка. И нелюдимый. Один проживал, а после пожара вовсе исчез. И не найти его, шельму. А из тех, кому он дела доверял, – один только китаец, из местных. Он внизу за стойкой располагался. Вроде как состоял на службе, за порядком приглядывал и гостям вел учет. Не простой, стало быть, китаец. Грамоте разумел. И по-нашему мог, и вашими закорюками карябать умел. Его звали Ли Мин. Да ты, верно, знаешь.

– Нет, – Чен покачал головой. – Вы, русские, думаете, будто в Харбине все китайцы знают друг друга. Это не так. Я никогда не слышал про Ли Мина.

Грач поднял руку и по старой привычке потер мочку уха. Потом хрустнул переплетенными пальцами.

– Ну, на нет и суда нет. Ладно, пора и честь знать. Засиделся я тут. А повар у тебя действительно знатный. Как, говоришь, блюдо-то называется? Которое из змеи да из кошки?

– «Битва дракона с тигром». Очень вкусное и редкое кушанье!

– Понятно-понятно. – Грач глянул на часы и поднялся.

Чен сделал какое-то неуловимое движение, и в комнату тотчас вошли два стража в черном.

– Проводите моего гостя.

Грач мельком взглянул на них и повернулся к Чену.

– Знатный у тебя повар, – снова сказал он. – Не хуже, чем предыдущий. Ты умеешь устраиваться. Все у тебя самое лучшее – и кухня, и опий. Ты очень удачливый человек, Чен.

Тот промолчал и холодно посмотрел на гостя.

– Но везучий человек должен быть осторожным, – продолжал Грач, – всегда найдутся те, кто захочет забрать твой успех. Кстати, мне говорили, будто Ли Мин тоже торговал опием. И не только у себя в гостинице. Еще он сбывал его помаленьку по маленьким лавкам. Ухватистый малый. Только это нехорошо. Если опием начнут торговать на каждом углу, что мы все станем делать?

Китаец молчал. Теперь его глаза уже не были масляными.

Грач сказал задушевно:

– Чен, я никогда не интересовался, откуда ты берешь свой товар. Потому что считал: пакость, которую ты здесь продаешь, не выйдет дальше твоего подвала. А что я должен думать теперь?

– Я не знаю никакого Ли Мина, – повторил Чен. – Я никогда ему ничего не давал.

– Хорошо. Верю. Но, может быть, ты подскажешь, где он мог брать опий? Так сказать, по дружбе.

– Прошу извинить, – ответил китаец, – наверное, я выпил слишком много вина. Моя голова совсем не хочет работать. Сейчас я не могу вспомнить никого по имени Ли Мин. Может, я припомню его позже. Зайди ко мне как-нибудь. Только предупреди заранее. Я распоряжусь насчет тушеной свиной головы. И гороховой каши.

– Ну, и на том спасибо.

Грач вздохнул – и вдруг быстро шагнул к столу. Правая рука его скользнула в брючный карман – и тут же вынырнула, сжимая веский свинцовый цилиндр. Крякнув, Грач рукою, усиленной свинчаткой, коротко и страшно ударил китайца в лицо.

Чена отбросило назад, кровь мгновенно залила разбитые губы.

Черные стражи бесшумно (только зашелестели под ногами циновки) метнулись к столу, но Грач выбросил из-под сюртука левую руку – и на слуг Чена глянул черный револьверный ствол.

– Уйми своих янычар! – крикнул Грач. – Не доваживай до беды!

Однако Чен молчал, и тогда Грач ударил его снова.

Стражи зачарованно смотрели на револьвер в руке русского полицейского. Потом старший остро вскрикнул и выхватил из складок одежды широкий короткий нож.

Тут Чен что-то быстро произнес – и оба стража попятились, отступили к двери, по-прежнему не отрывая взгляда от смертоносной семизарядной машинки.

– Ну, что вскудахтались? – сказал им Грач почти благодушно. – Ничего с вашим хозяином не случилось. Багровина под глазом? Велико дело!

Грач повернулся к хозяину, сидевшему на полу возле стены.

– Что скажешь, Чен? Не припомнишь ли теперь Ли Мина? Или мы продолжим готовить старинное русское блюдо под названием «Бой умного медведя с глупой свиньей»?

Чен поднял веки, провел ладонью по губам и медленно, тяжело кивнул. Потом сказал:

– Про Ли Мина мне ничего не известно, но мой бывший повар знает больше меня…

Вердарский достал часы, глянул. Стрелки показывали четверть четвертого. Пожалуй, пора возвращаться в управление, писать рапорт о прошедшем дне. Проведенном, надо признать, совершенно бездарно.

Задумавшись, Вердарский шел, наклонив голову, не разбирая дороги. И с ходу уткнулся макушкой во что-то мягкое. Это «нечто» охнуло и сказало:

– Вот курья башка!..

Полицейский выпрямился. Перед ним стоял молодой человек замечательной внешности. В черной бархатной жилетке поверх багряной шелковой рубахи навыпуск, в отутюженных брюках, тщательно заправленных в русские сапоги, которые сияли черным антрацитовым пламенем. На голове – новый картуз с лаковым козырьком. Черные усики расчесаны и напомажены. Словом, молодой человек словно с картинки сошел – был он весь масляно-лаковый, точно детский петушок из жженого сахара.

Окажись здесь Грач, он бы мигом определил род занятий этого красавца, но Вердарский не имел нужного опыта.

– Простите, сударь, – сказал он стеснительно. – Я вас, должно быть, ушиб.

– Пустяки, – ответил лаковый, ощупывая Вердарского взглядом. – А вы что тут делать изволите? По какой надобности?

– Случайно. Я не знал, хотел побыстрее.

– Оно и видно, – сказал лаковый, перемещаясь взором по сюртуку своего визави. – От незнания чего не бывает. Только вот ведь какое дело: за промашки-то свои платить приходится.

– Сударь… – пробормотал Вердарский, отшатываясь. – Я государственный служащий…

– А это нам неважно, – вкрадчиво говорил лаковый, подступая. – Хоть вы мандарин китайский, а будьте любезны…

С этими словами он с силой толкнул чиновника в грудь. Тот отлетел назад и наверняка бы упал, если б не лихаческая коляска, стоявшая позади. Вердарский ударился о нее спиной и затылком. В голове тонко зазвенело, а страх разом вдруг улетучился.

Вердарский вытянул из внутреннего кармана пистолет и мигом навел на лакового.

– Я вас сейчас застрелю!

А тот, наглец, вдруг засмеялся:

– Вы, должно быть, на службе недавно. В управление поспешаете? Ну, Мирону Михайловичу поклон от меня.

Вердарский вздохнул, соображая, как поступить. Однако лаковый, мазнув взглядом по лицу полицейского надзирателя, спросил:

– Уж не о пожаре ль дело расследуете?

– О пожаре… – удивленно ответил Вердарский. – А вы почему знаете?

– Мне ли не знать! Мирон Михайлович, он это любит. Чтоб, значит, человек сам разбирался. Да-с, метод, скажу я вам. Вам, значит, погорелый «Метрополь» достался? Не позавидую.

– А вы сами-то кто будете? – спросил Вердарский, не слишком разобравшись в несколько путаной речи лакового.

– Егор Чимша, Мирона Михайловича старинный знакомец, – лаковый сдернул картуз и шутовски поклонился.

И тут Вердарский догадался.

– Так вы… из наших?.. – прошептал он.

Чиновник слышал не раз, что у жандармских и полицейских чинов имеются свои секретные агенты, в миру совершенно неотличимые от обывателей. Да они и есть обыватели, только жизнь их, некоторым образом, двойная. И, вероятно, очень опасная.

Лаковый с достоинством кивнул.

Теперь Вердарский смотрел на Егора Чимшу с уважением:

– Простите. Тут явное недоразумение.

Он спрятал свой пистолет, пригладил ладонью волосы и глянул на часы. Оказалось, что поход через Кривоколенную похитил без малого сорок минут. Вот тебе и срезал дорогу!

– Торопитесь? – спросил лаковый, вглядываясь в лицо полицейского. – Так это не беда. Это я мигом улажу.

Он повернулся к лихачу, который сидел неподалеку в свой пролетке с дутыми шинами:

– Давай-ка, Еремка, отвези барина в жандармское.

Тот соскочил с козел:

– Милости просим!

Что тут скажешь? Сыщик молча полез в пролетку.

На следующий день Карвасаров, Грач и Вердарский прибыли к мадам Дорис. Здесь полковник каждому определил поручение. Задание, которое досталось Вердарскому, по его мнению, было пустячным. Требовалось отыскать китайчонка, служившего у мадам Дорис рассыльным.

«Как там его? Юшка? Нет… Юла?.. Нет, все не то. Ага, вот оно: Ю-ю! Однако, имечко».

Пришлось покинуть интересный дом и ехать в Модягоу.

Там он стал свидетелем уличной сценки: толпа местной ребятни обступила какого-то маленького оборванца, мальчишку лет десяти. Кто-то сдернул с него курточку – и Вердарский увидел, что тело мальчишки сплошь покрыто татуировкой. Впрочем, он не был уверен, что сей удивительный оборванец – и впрямь ребенок.

…В фанзе оказалось еще гаже, чем ожидалось. Пол земляной, не слишком утоптанный, соломенными циновками забран. В единственной комнате из мебели лишь две длинных почернелых скамьи. А в воздухе разлит кисло-сладкий запах, незнакомый и неприятный.

Дом, разумеется, пуст.

Вердарский облегченно вздохнул. Как и ожидалось, не оказалось здесь никакого Ю-ю. Можно возвращаться. Впрочем…

– Давай-ка, братец, погляди по углам, – сказал он городовому. – Нет ли чего интересного.

– А что ж тут смотреть? – удивился стражник. – Наготье да босотье одно.

Однако ж снял шашку, пристроил в углу и вслед за чиновником тоже принялся за работу.

Вердарский побродил по фанзе – для виду. Недоставало еще вслед за штиблетами руки изгрязнить! А городовой, видать, привык службу править истово. Ого, как старается! Ну что ж, пускай. Тем лучше.

– Вашбродь, гляньте-ка…

Вердарский с неудовольствием обернулся.

Городовой стоял на коленях. Одна из циновок была перевернута, и под ней в земляном полу виднелось углубление, закрытое деревянной крышкой. Крышку стражник снял и теперь шарил рукой в потайном месте.

– Никак, игрушки…

Он повертел в руках деревянную коробочку непонятного назначения. Коробочка показалась Вердарскому знакомой. Где-то он ее уже видел…

Тут вдруг раздался негромкий щелчок.

– Ой! – сказал стражник.

Он выпустил коробку из рук и смотрел теперь на правую руку. На большом пальце выступила капелька крови.

– Укололся? – спросил Вердарский. – Экий ты, братец, неловкий.

– Голова… – проговорил стражник.

– Что такое?

– Голова улетает…

Больше городовой ничего не сказал. Потянулся к вороту, словно ему душно стало, да и повалился ничком. Левая рука подвернулась, правая откинулась в сторону. Пальцы разжались и выпустили деревянную игрушку.

И тут Вердарский ее узнал. Именно такую видел он у некого козлобородого мужичка, который копался на пепелище злосчастного «Метрополя». Да, точно. Но что за черные колючки выглядывают с боков?

– Боже мой… – прошептал Вердарский и попятился от неподвижно лежавшего стражника.

Карвасаров повернулся к мадам Дорис:

– Дарья Михайловна, нет никакой надобности тратить время на сценические экзерсисы. Вы точно торгуете опием.

– Откуда вы взяли?

Карвасаров глянул на сидевшего рядом Грача.

– Мне удалось кое-что выяснить, – сказал тот. – Вчера утром к вам прибыли гости. Некий офицер с тремя спутниками. Один по виду железнодорожный чиновник, второй, судя по всему, негоциант, а третий – старше их всех – отставной военный в немалом чине. Все это общество пробыло в зале с час. После офицер отправился в номер к барышне по имени Лулу, а трое спутников (по его же распоряжению) были посажены наверху под замок. Там с кем-то произошли телесные неприятности. И была оказана медицинская помощь. Но мало того: вдобавок скончались двое из ваших людей: официант и упомянутая Лулу.

– Поэтому заведение я намерен закрыть, – докончил Карвасаров. – До прояснения дела. Имею на то полномочия.

Мадам задумалась.

– Ну хорошо, – сказала она наконец. – Что вас интересует?

– Все относительно упомянутых гостей.

Мадам Дорис снова взяла папироску, мундштук – но курить не стала. Повертела в пальцах и отложила в сторону:

– Офицера я знаю. Это штаб-ротмистр Володя Агранцев. Впрочем, может, фамилия выдуманная. Жил он, верно, в «Метрополе». И у нас здесь часто бывал. А появился с полгода назад. Он фронтовой офицер, говорил, что служил у генерала Келлера в Сибирском корпусе, дрался под Ляояном. Я ему верю. – Мадам помолчала. – Появился у нас он в конце прошлого года, в декабре. И стал постоянным гостем. Мы с ним подружились. А однажды он предложил опий. Эта пакость в моду вошла. Средь гостей, – пояснила она. – Говорили мне, множество раз. Дескать, достань. Обиняком, а в последнее время так и прямо. Да только не хотелось самой искать. А когда Володя предложил – согласилась.

– Понятно.

– Не думаю, что вам действительно все понятно, полковник, – сказала мадам Дорис. – Я ведь предвидела ваше здесь появление. С того самого дня, как ротмистр мне стал опийный порошок возить. Знала, что непременно все выйдет наружу. И, как видите, не ошиблась.

– Похвальная прозорливость, – заметил Карвасаров. – А откуда ваш ротмистр брал свой товар, не знаете?

– Отчего же не знаю? Он не скрывал. Из Петрограда ему возили.

– Кто?

– А вот этого сказать не могу. Знаю лишь, что – дамы. Возили транссибирским экспрессом, в пульманах, в тайниках. Деньгам эти особы счета не знают, моралью не обременены, и потому ничего невозможного для них нет.

Полицейские переглянулись. Грач подумал, что рассуждения насчет морали в этих стенах слушать довольно забавно. Сейчас полковник укажет на это хозяйке.

Но у Карвасарова имелось, видать, особое мнение. Он произнес:

– Отчего это ротмистр после пожара сразу к вам прикатил?

Дорис удивилась:

– А куда ж еще? Здесь у него почти дом. Он, кстати, очень раздраженный приехал. Сообщил, будто на него готовили покушение. И что подозревает он своих спутников. А потому просил подержать их пока под замком.

– Пока?..

– Да. Хотел собственное следствие провести. Сказал – сутки потребуются. Ну а потом…

– Понятно. После происшествия сделалось очевидным, что спутники его ни при чем. Кстати, кто они?

– Постояльцы из «Метрополя». Со сгоревшего этажа.

– Вот оно что… – сказал полковник. – Может, у вас тут опять на него покушались?

– Кто?

«Ох! – мысленно вскричал Грач. – Ай да Мирон Михайлович! Вот уж в точку попал. Кто-то в заведении Дорис хотел докончить начатое в „Метрополе“. Верно! А девушка та, Лулу, должно, подвернулась случайно. Блеск!»

В этот момент раздался стук, дверь распахнулась, и на пороге показался Вердарский. Вид у него был потрясенный.

– Что такое? – спросил полковник.

Вместо ответа Вердарский развернул бумажный сверток, который держал двумя пальцами, и показал странного вида деревянную коробочку с парой заостренных шипов по бокам.

– Главное – это система, – шептал про себя Вердарский, покачиваясь на сиденье рессорной коляски. – Надо составить систему, а остальное приложится.

Коляска, в которой он ехал, была казенной. Однако не привыкшему к удобствам Вердарскому и она казалась почти совершенством. К тому же, кто сказал, что он всю жизнь станет передвигаться в наемных экипажах? Карьера его в самом начале! Он еще успеет составить и репутацию, и положение. Опыту бы побольше…

Перед тем как отправиться по собственным делам, чиновник для поручений Грач коротко проинструктировал Вердарского. Сказал: найти козлобородого обывателя с китайской игрушкой – дело канительное, но вполне исполнимое. И обрисовал приблизительный план. О-хо-хо…

Вердарский остановился у подъезда мужского Коммерческого училища. Тут сидел торговец с петушками на палочках. Сказал, завидев Вердарского:

– Не хотите сосульку? Нет? Тогда, барин, хоть игрушку купите! У меня вона, всякие бытуют. Кораблик не желаете, в бутылке? Всего пятнадцать копеек! А свисток глиняный? А то еще есть китайские штуки…

– Какие штуки? – переспросил Вердарский. – Откуда?

– Бытует тут один ходя. Торгует рядом со мной. У него хитрые деревяшки: дернешь за бечеву, а они давай скакать да прыгать, будто живые! Для деток, значит. А у вас, барин, есть детки?

– А чего ж он тебе свой товар отдал? – спросил Вердарский, пропуская последний вопрос мимо ушей.

– Так опасается. Тут ведь какое дело, – лоточник показал на сгоревший «Метрополь». – Теперь полиция, известно, начнет виновных искать. А в пожарах кто главный виновник? Китаец! Я сам ему предложил: давай, мол, за тебя поторгую, а ты несколько дней в фанзе своей посидишь без вылазу. Он – умный ходя, послушал. А что? И ему хорошо, и мне прибыток – с каждой игрушки возьму по паре копеек.

Сердце Вердарского забилось быстрее.

«Свидетель! С ним надо поделикатней».

– А ты, братец, давно здесь торгуешь?

– Давненько. Да вам что за дело?

Лоточник прищурился – сообразил, что незнакомый господин товара его не купит.

«Взять разве у него игрушку? Вдруг это след?» – промелькнуло в голове у Вердарского.

Он даже сунул руку в карман, но тут же вспомнил, что денег у него всего восемьдесят копеек. Только на извозчика хватит.

Лоточник заинтересованно следил за рукой Вердарского, которая явно задержалась в кармане.

Возникла пауза, которую нарушил посторонний голос, отчего-то показавшийся знакомым:

– Почем петушки?

Этот невинный вопрос вызвал удивительную перемену в лоточнике: он съежился и словно врос в тротуар.

Вердарский оглянулся – перед ним стоял молодец в алой рубахе и брюках, заправленных в сверкавшие черным пламенем сапоги. На черной бархатной поддевке сияли серебряные пуговки. Это был тот самый лаковый щеголь, Егорка Чимша. Вердарский знал теперь, что это никакой не агент, а – конокрад и вообще темная личность.

– Ого! – сказал он, увидав Вердарского. – Да это опять вы! Чуть свет, а уже на ногах?

– Служба.

– Понимаю, – кивнул Чимша. – Снова по той же надобности или еще что? Подмогнуть чем не надобно?

И в самом деле помог – сторговал для Вердарского китайскую игрушку.

– А не угодно ли, подвезу? – спросил он, когда Вердарский спрятал самоделку.

– У меня служба.

– Да вижу, – ухмыльнулся Чимша. И подмигнул: – Служба у вас, ваше благородие, просто на зависть. Мне бы такую. Уж я б там развернулся!

– Где? – машинально спросил Вердарский.

– Известно где – у мадам Дорис, – ответил Егор Чимша и захохотал, очень довольный произведенным эффектом.

Вердарский сперва сконфузился, а потом и задумался: как быть? С одной стороны, этот Чимша – элемент уголовный. Приятельствовать с таким субъектом для полицейского, наверно, непозволительно. (Надо бы после спросить у Грача.) А с другой – в позу становиться уж поздно. Да и, пожалуй, попросту глупо.

Чимша свистнул, из-за угла выкатился новенький экипаж, на пружинах. И через пару минут Вердарский уже катил прочь, слушая веселую болтовню Чимши.

– Стало быть, Мирон Михайлович новым порученьицем снарядил? И как оно вам? – спросил Егор.

Вердарский захлопал глазами. Что тут отвечать? Неплохо бы поставить наглеца на место, да только как это сделать, если сам вояжируешь в его экипаже?

Чимша засмеялся:

– Да нет, это я так, разговору ради. Понимаю – секрет. Егор Чимша в чужие дела не лезет. Если помочь – пожалуйста. А так – ни-ни, упаси Бог!

Вердарский глянул на него и подумал – а вдруг этот щеголеватый конокрад и есть тот самый счастливый случай, что в сыщицком деле главнее всего? Тогда не грех и воспользоваться предложенной помощью.

Чимша, словно уловив ход мыслей помощника надзирателя, сказал:

– Вы небось обо мне прежде справлялись. Так что теперь имеете представление, что я за птица. Это правильно. Только не думайте, что если вы в сыскной, а я с фартовыми дела делаю, так мы друг на друга должны волками глядеть. Нет, сударь, нам надобно ладить между собой. Это куда как полезней.

«Надобно ему рассказать, – подумал Вердарский. – Вдруг и впрямь поможет? Если разобраться, чем я рискую? В конце концов, важен сам результат. Да и не узнает никто…»

Некоторое время он еще успокаивал себя подобным образом, но, в сущности, уже решился. Потом выбрал момент и рассказал Егору Чимше, отпетому уголовнику, о последних событиях, знать о которых тому было вовсе не обязательно.

Будь рядом Грач – тот бы в два счета растолковал Вердарскому ситуацию. Объяснил бы, что такие фигуры, как Егорка Чимша, ничего и никогда не делают без личной для себя выгоды. И надеяться на их лояльность – все равно что к гулящей девке свататься.

Но Грача поблизости не было, а имелся один только кучер, который в беседе, понятное дело, участия не принимал.

– Ловко! – восхитился Чимша, когда Вердарский закончил рассказ. – Стало быть, всех-всех на том этаже порезали? Очень ловко. Я и не знал.

Он о чем-то задумался. Пауза затянулась, и Вердарский стал вертеться по сторонам. Туман понемногу рассеялся. Уже и лица прохожих было видать на той стороне улицы.

Вот проскакал чей-то вестовой. С металлическим дребезгом прополз ярко-зеленый мотор, обдав бензиновым духом. Потом показалась открытая коляска. В ней сидела молодая дама в платье чудесного персикового цвета. В руках – изящный японский зонтик. Шляпка с почти прозрачной вуалью.

Когда они поравнялись, дама глянула на Вердарского, и тому в этом взгляде почудилась некоторая таинственность. Он даже вздрогнул. Но дама быстро отвернулась. И даже трудно сказать, был ли тот взгляд на самом деле.

– «По вечерам, над ресторанами…» – прошептал Вердарский. – Как там дальше у Блока?..

– Вы это о чем? – спросил Чимша.

– Так.

Этот скупой ответ отчего-то очень развеселил Егора, и Вердарский, глядя на него, тоже рассмеялся. Настроение заметно улучшилось.

Потом Чимша сказал:

– Того, с козлиной бородой, нетрудно сыскать. Дам я вам адресок. Карандашика нету?

Вердарский вытащил казенный блокнот и карандаш в желтой оправе.

– Держите, – проговорил Чимша, накалякав несколько строк. – Это в «нахаловке». Есть там одна старая ведьма. Вы с ней построже. Прикрикните в случае чего. А лучше покажите ей вот что…

С этими словами он ухватил верхнюю пуговицу на своей бархатной поддевке, дернул. И оторвал.

– Держите.

– Зачем?!

– Берите, берите.

Вердарский повертел пуговицу в пальцах.

– Это вам вместо казенной бумаги, – сказал Чимша. – Лучше всякого пропуска будет. Только покажете нужному человеку – и к вам полное расположение. Вот, видите, буковки здесь оттиснуты?

Вердарский пригляделся: на гладкой пуговке и впрямь был выдавлен вензель в виде двух переплетенных букв «Е» и «Ч».

– Другой такой нет! – хвастливо сказал Егор. – Мне по заказу делали.

– Обратно возьмите, – Вердарский протянул пуговицу законному владельцу. – Я уж как-нибудь сам…

– Спрячьте. Пуговка ко мне возвратится. А вам пока с ней будет сподручней. Но, чтоб по справедливости, вы мне свою тоже отдайте.

Вердарский и глазом моргнуть не успел, как форменный его сюртук лишился одной из деталей.

– Ого! – сказал Чимша, катая по ладони захваченную латунную застежку. – Знатно блестит. Кирпичом драили? Поздравляю. Вас только за одни пуговицы должны непременно произвести в генералы! Бывают, слыхал я, статские генералы. Верно иль брешут?

Вердарский с трепетом посмотрел на ткань сюртука, откуда торчали обрывки ниток.

«Надо было слушать Грача, – подумал он тоскливо. – И чего это ради я снова в мундир вырядился?»

Грач между тем ломал голову: как проверить транссибирский экспресс на предмет поимки курьеров – опийных торговцев? Дело тонкое, чуть ошибешься – скандала не избежать. Нужно так все устроить, чтоб курьер от товара не успел избавиться.

Рассудил: курьер – женщина. Надобно, чтоб она свой тайник сама, добровольно открыла. Чем бы ее напугать?..

И придумал.

По его приказу железнодорожные жандармы подсели в экспресс на пути следования. И, с помощью поездной бригады, в фирменном пульмане (в общем вагоне барышня из Петрограда вряд ли поедет) пустили за обшивку вагона… тараканов, собранных в короткое время по близ расположенным деревням.

Эффект превзошел все ожидания.

Дамочку действительно взяли с поличным (надо еще разобраться, что за штучка такая). Товар оформили как положено. Но не обошлось без досадных накладок: жандармский офицер в поезде недоглядел, возникла перестрелка. В итоге погибли полицейский и пассажир – да не простой, а весьма именитый. Отпрыск рода Путилинских, знаменитых на всю страну миллионщиков.

Поэтому на докладе у Карвасарова Грач чувствовал себя не слишком уверенно.

– Вот что я тебе скажу: авантюрист ты, братец. Как есть авантюрист. Надо ж додуматься – тараканов под вагонный потолок запустить! Да на что ты только рассчитывал? Чаял, что они опий унюхают, так?

– Господь с вами! – воскликнул Грач, несколько сбитый с толку после нежданного реприманда. – Это даже обидно слышать-с. Известно, таракан – не легавая, след не возьмет. У меня особый расчет имелся.

– Какой расчет?

– Я так полагал: сперва пустить по вагонам проверку, под видом железнодорожных работников. Вроде как незначительная техническая неисправность, требуется устранить. И в первую очередь классные пульманы осмотреть. Пройтись по купе, приглядеться. А если обнаружится подозрительное лицо – ну тогда и задействовать этих шестиногих пленников. Они, маньчжурские, уж очень шумливые! Обыкновенным пассажирам до этого дела нет – а вот курьер, думаю, непременно насторожится. А потом и проверит, все ли в порядке. Это я потому так решил, что, по нашим же данным, выходило, будто курьер – непременно женщина.

– Помню.

– Вот на том и строился замысел! Женщина – существо нервическое. И если что непонятное обнаружит, захочет дознаться до правды. В нашем случае сие означает следующее: курьер заглянет в тайник. Вот тут-то ее и поджидает сюрприз! – Грач откинулся на спинку стула и счастливо рассмеялся. Но, глянув на полковника, вновь передвинулся вперед и продолжал:

– Представьте себе картину: открывает наша дамочка секретную крышку, а из-под нее – ворох усатых безбилетников! Какая тут устоит, какая не вскрикнет? Это уж просто железные нервы надо иметь. Опять же – неожиданность. Вскричит, думаю, точно. А наши розыскники – тут как тут!

Полковник поморщился.

– Гладко было на бумаге… – сказал он.

– Мадемуазель и впрямь необычная, – заторопился Грач. – Мы с ней уже побеседовали. Да-с, удивительная женщина. Признаю: были у ней все шансы проскочить нашу проверку.

Карвасаров подвигал бровями туда-сюда и сказал:

– С победными реляциями повременим. Курьер пойман, но это еще даже и не полдела. Надобно заставить его покупателя выдать. Может, это искомый нами «кавалерист», а может, и нет.

Полковник замолчал, забарабанил пальцами по столу.

Грач счел за лучшее рта пока не раскрывать.

– Вот тебе новое задание, – сказал Карвасаров. – В кратчайший срок подведи дамочку к признательным показаниям. Где брала опиум, у кого. Кому везла. Имена, адреса. Словом, все. Нам нынче нужна сеть, и самая мелкоячеистая. Коли свяжем такую – никуда «кавалерист» не денется. И еще: узнай, куда там наш свежеиспеченный Видок запропастился. Это я о господине Вердарском. Запил, что ли? Со вчерашнего дня ни слуху ни духу. Я уж начинаю жалеть, что перевел его из стола приключений.

В «нахаловку» Вердарский отправился сразу, едва распрощался с Егором. Не пешком – в коляске. Неплохой экипаж, совсем новый. Главное преимущество в том, что платить за него вовсе не надо – так как предоставлен он лошадиным барышником Егоркой Чимшой.

Но случилось неожиданное: из-за угла, со стороны Большого проспекта, на всем ходу выскочила коляска. Кучер Вердарского закричал, осаживая, да было уж поздно – чужой экипаж с ходу налетел на лаковую коляску, в которой сидел полицейский чиновник.

Остановились.

Кучер Вердарского спрыгнул наземь, оглядел экипаж. Увиденное ему совсем не понравилось, и он немедленно начал браниться. Вердарский, переживший известный испуг, со своей стороны тоже хотел было задать глупому ваньке жару. Но глянул на сидевшую в коляске особу – и передумал.

Это была та самая молодая дама, которую он видел несколько часов назад, когда ехал еще вместе с Чимшей. Никаких сомнений, она – персиковое платье, изящный японский зонтик в руке. А лицо по-прежнему скрывает шляпка с вуалью.

Сердце у полицейского чиновника застучало сильнее. Он прикрикнул на не в меру разошедшегося кучера, спрыгнул наземь. Представился самым учтивым образом и поинтересовался, не надо ли помощи.

Помощь не требовалась, однако и продолжать поездку молодая дама уже не могла: заднее колесо ее экипажа от удара соскочило с оси. Ну, тут выход сам собою напрашивался.

Вердарский вполне светски спросил, куда направлялась незнакомка, и спустя несколько минут они вдвоем уже катили прочь от места досадного происшествия.

Надо признаться, что Вердарский никогда не был особенно смел с женщинами, тем более с незнакомыми, и в разговоре частенько терялся. Но тут – о чудо! – все получалось как-то само собой, очень естественно. Через самое непродолжительное время (а направлялась его нынешняя спутница за покупками в Китайский квартал, и потому путь предстоял неблизкий) они уже вовсю болтали, словно старинные знакомые. Пару раз Вердарский, будто ненароком, даже стиснул локоть прелестной дамочки. Вольность осталась без последствий – новая знакомая то ли не заметила, то ли не обратила внимания.

Звали ее Елизаветой Алексеевной (сообщив это, она тут же рассмеялась: будто императрица!), в Харбине уж девять лет. И – увы! – замужем.

Впрочем, последнее обстоятельство оказалась упомянуто вскользь, и у Вердарского зароились в голове весьма нескромные мысли. Признаться, было отчего: Лизонька (так он мысленно ее окрестил) была чудо как хороша. Вуалетка не мешала разглядеть ее миловидное нежное личико, а голосок был просто обворожителен!

Словом, когда коляска свернула в Китайский квартал, оба чувствовали себя так, словно были знакомы не первый год. Тут подоспело время прощаться. Вердарский помог даме сойти, прильнул губами к перчатке и прошептал неизбежное:

– Когда я смогу вас снова увидеть?

Однако ответ был неожиданным:

– Можно нынче же, – просто сказала Лизонька и, немного смешавшись, добавила: – Если вам, конечно, удобно.

О да, ему было очень удобно!

Но сейчас же возник новый вопрос: где?

Вердарский, набрав в грудь побольше воздуху, сказал:

– В «Эмпириуме», я слышал, неплохо.

Сказал – и испугался. Вечер в этом роскошном ресторане стоил месячного его жалованья.

Лизонька, умница и деликатнейшая душа, на этот пассаж только рассмеялась. А потом непринужденно проговорила:

– Ах, я не люблю ресторанов. Там всегда шумно. А знаете, приходите ко мне ввечеру. Я велю чай приготовить. Посидим по-простому.

Вердарский несколько смешался:

– Что же муж… не станет ли возражать?

– Он третий день как во Владивостоке, по служебной надобности. А прислугу я отпущу, нам никто не станет мешать.

…К дому на Оранжерейной Вердарский прибыл раньше на целую четверть часа. Вышел, оставив в коляске роскошный букет, прогулялся по тротуару. Вынул из жилетного кармана часы.

Пожалуй, пора.

Дверь распахнулась, и полицейский чиновник увидел свою новую пассию.

– Ах, вы без опозданий! Как мило. Прошу.

Поднявшись, миновали две комнаты и вошли в третью, которая, судя по обстановке, служила хозяину кабинетом. Шли молча – Лизонька только улыбалась, поглядывая на гостя, а сам он не мог придумать ничего остроумного или, по крайности, занимательного. На всем пути не встретили ни души – похоже, хозяйка уже отпустила прислугу.

Но, оказавшись в кабинете, Вердарский снова пришел в смущение. Он не мог взять в толк – отчего их свидание происходит среди скучных книжных корешков и казенной кожаной мебели?

– Я сейчас, – сказала Лизонька. – Только прежде хочу вас кое с кем познакомить.

На это Вердарский ничего не успел ответить. В дальней стене раскрылась маленькая дверь, которую он сразу и не заметил, и в комнату вошел китаец. Невысокого роста, с непроницаемым лицом. Но внешность занимательная: у левого виска рубец, а левое же ухо вовсе отсутствует.

Китаец показался Вердарскому смутно знакомым – он уже видел его прежде, да только где?

Прерывая эти размышления, китаец шагнул ближе, поклонился и сказал на вполне правильном русском:

– Добро пожаловать, господин полицейский. Прошу садиться.

Вердарский недоуменно посмотрел на Лизоньку – что это, шутка? – но та, обворожительно улыбнувшись, сказала: «Я вас оставлю, чтоб не мешать», – и тут же упорхнула из комнаты.

– Меня зовут Синг Ли Мин, – китаец поклонился.

– Как? Синг Ли… Да, но позвольте!.. – вскричал Вердарский и тут же осекся. Он вспомнил! Это был тот самый ходя, коего искала вся харбинская полиция! Теперь – только бы не спугнуть. Может, удастся взять его и отвезти в департамент? Вот будет удача!

«Дурак, – произнес вдруг где-то внутри тонкий и отчего-то очень знакомый голос, – какой, к черту, департамент? Это ловушка! Это все подстроено, и ты сейчас в ужасной опасности!»

– Вы думаете понять, знакомы мы или нет? – спросил китаец и снова поклонился. – Нет, думать не надо. Мы с вами не быть знакомиться. Но я вас знать. Прошу садиться, – повторил он.

Вердарский послушно сел. Во рту пересохло.

– Я хочу, чтобы вы посмотрели один человек, – сказал Ли Мин. – И потом ответить на один вопрос. Пожалуйста.

– Хорошо… – пробормотал Вердарский. – Давайте. Но все это так странно…

Китаец наклонил голову, словно соглашаясь, потом прищелкнул пальцами, и из уже упомянутой двери выскользнул еще один человек. Он был очень маленького роста, почти карлик. Человек вышел из тени и подошел ближе, и Вердарский понял, что это ребенок, раскосенький мальчик лет десяти.

– Вы помнить этого маленького человека? – спросил Ли Мин. – Это такой мой вопрос. Ответьте, пожалуйста.

Вердарский покачал головой.

– Нет.

Ли Мин подал знак мальчику, и тот вдруг отколол номер: мигом скинул с себя куртку и просторные бумажные штаны, оставшись почти нагишом – в одной только повязочке на бедрах.

– А теперь? – спросил упрямый Ли Мин.

Вердарский хотел было вновь отрицательно покачать головой, но присмотрелся – и вдруг ахнул. Все тело мальчика было покрыто разноцветным узором – наподобие тех, какими любят украшать себя моряки да каторжники. Только эти были куда как занятней.

Ай да мальчик!

Впрочем, позвольте… Разве бывает у мальчиков такая мускулатура? А эти шрамы на груди? Да и сама кожа вовсе не так свежа и упруга, как бывает в детстве.

Нет, понял Вердарский, никакой это не ребенок, а взрослый человек, каким-то непостижимым образом сохранивший детские пропорции. Если присмотреться, станет ясно, что ему уже немало лет. Может быть, куда больше, чем самому Вердарскому. Не исключено, что это вообще старик…

И тут он вспомнил.

Это был тот самый человек, которого он видел давеча в Модягоу. Да, вне всяких сомнений. Его еще дети дразнили. А потом он убежал. Но… что все это значит?

Китаец Ли Мин, внимательно следивший за полицейским чиновником, угадал этот вопрос – должно быть, он отразился у Вердарского во взгляде.

– Вы вспоминать, – утвердительно сказал он. – Вы видеть этого человека раньше, а теперь вспоминать.

Отрицать Вердарский не стал. Да и к чему?

Навернулся вдруг на язык вопросец, который вообще-то следовало с самого начала задать: откуда этот ходя знает, что сам Вердарский служит в полиции? А потом и еще одна мыслишка на ум пришла – о небольшом черном пистолете. Пистолет преспокойно лежал во внутреннем кармане сюртука.

Но он не успел его вытащить.

В этот момент Синг Ли Мин произнес какое-то короткое и незнакомое слово.

Услышав его, коротышка выхватил из своей повязки тонкую трубочку и быстро поднес ко рту. Жест сей был очень знакомым – Вердарский и сам в не столь отдаленные гимназические времена баловался таким образом, обстреливая товарищей из бумажной трубки лущеным горохом.

Но коротышка не стал плеваться горохом. Он коротко дунул – и что-то кольнуло полицейского чиновника в шею. Вердарский хотел поднять руку, чтобы пощупать, – но отчего-то рука не послушалась. Внезапно накатила жуткая слабость. Он покачнулся, ступил назад, к кожаному дивану. Опустился на него, однако диван волшебным образом исчез. В глазах стало черно, и Вердарский вдруг ощутил, что летит, летит сквозь эту бесконечную черноту…

Вот так обстояли дела. Теперь, рассказав о них вкратце, можно вернуться к текущим событиям.

…Ветер в районе Пристани – порывистый, с запахом тины и китайского пресного хлеба – задувает прямо в лицо. Ворошит конские гривы, взметает юбки бабам – а их среди собравшихся любопытных, пожалуй что, большинство. Шевелит рогожу, которой прикрыт печальный груз на двух унылых казенных дрожках.

– Когда обнаружили? Кто? – спросил Грач у топтавшегося сзади квартального.

– Так что в пятом часу, – ответил тот. – Бабы на реку шли, белье полоскать. Видят – в заводи мешки на воде качаются. Им бы, дурам, сразу людей кликнуть. Так нет, сперва сунулись сами. Будет теперь воспоминаньице на добрую память. И то сказать – страховитое зрелище. Ну да вы и сами увидите.

– Где следователь? – хмуро спросил Грач.

– Послали уже. Да навряд ли скоро прибудет, – ответил квартальный. И пояснил: – Женатый он, второй месяц.

Его молодцеватость и словоохотливость были вполне объяснимы: на должность квартальный надзиратель был поставлен недавно, исправлял ее всего вторую неделю, так что спрос будет с участкового пристава. От этого квартальный испытывал приподнятость настроения – если вдруг он дело раскроет, то и заслуга его. А коли нет, то ответ-то держать начальнику. Обыкновенно бывает в точности наоборот, однако сейчас налицо исключение, которое, как известно, лишь подтверждает правило.

Но вот Грач был недоволен. Поднял его дежурный ни свет ни заря. А ноги-то не казенные, от вчерашнего не отошли. Это когда за опийной курьершей гонялись. Теперь бы выспаться всласть иль вовсе испросить выходной. А что? Заслужил. И тут на тебе – в шесть утра изволь подыматься и катить чуть не на край света! Да и вообще, пара утопленников в мешках – невесть какая редкость. Могли бы вполне подождать, когда присутствие начнется, – им теперь некуда торопиться.

Но курьер, прибывший от дежурного, сказал, что дело срочное, непростое, и сыскная полиция непременно нужна.

Ничего не поделаешь, пришлось собираться. Хорошо хоть казенную коляску прислали.

Кроме двух городовых и квартального (это не считая любопытных), был здесь судебный доктор – угрюмого вида господин с заспанным лицом. Доктор оказался незнакомым. Неудивительно: теперь многие из судебных медиков поступили к Колчаку в войско. Там намечалось настоящее дело. А здесь что? Рутина. Да и перспектив никаких.

Сей доктор держался индифферентно, засунув руки в карманы длиннополого сюртука, и всем своим видом показывал: «По собственному почину и пальцем не шевельну».

Хорош эскулап, нечего сказать.

– Чего встали, открывайте, – буркнул Грач, подходя ближе к первым дрожкам.

Городовые сдернули с них рогожу. Толпа ахнула, подалась вперед. Бабы закрестились. Одна молодка даже сомлела – ее, обмякшую, на руках потащили к реке.

Но Грач увиденного пугаться не стал. Всякого насмотрелся. Хотя и неприятно, конечно.

На дрожках лежал труп. Мужской, в форменном сюртуке, залитом кровью, безобразно испорченном. Но все-таки вполне узнаваемом. Да что там сюртук! И сам труп был далеко не в порядке – голова покоилась отдельно, уложенная между ног и прикрепленная там веревками за уши. Она таращилась на окружающих из-под прикрытых век – вроде как с осуждением. В общем, было отчего размориться неподготовленному человеку.

Но даже и без головы Грач бы признал убиенного – по сюртучку полицейскому. Именно в таком любил щеголять бывший чиновник стола приключений Вердарский. Хотя для дела этого вовсе не требовалось.

– Ну, – сказал Грач квартальному, который несколько побледнел, хотя и старался держаться, – пойдем, взглянем, что там еще.

На вторых дрогах – та же картина. Труп на спине, голова меж ног. Спутанная борода уставилась в лазоревое июньское небо. Но личность незнакомая. По виду – то ли крестьянин, то ли извозчик.

– Кто это? – спросил Грач у квартального. – Установили?

– Никак нет, – отвечал тот. – Не успели.

– Ну так установите!

– Слушаю. И второго, который вроде чиновник, тоже?

– Не надо, – мрачно ответил Грач. – Этого знаю. Из наших.

– Господи… – прошептал квартальный, сдернул фуражку, перекрестился и сочувственно посмотрел на первые дроги.

«Не будет у него карьеры, – мельком подумал Грач. – Впечатлителен больно. Да и не в меру жалостлив».

– Что скажете? – спросил он, подходя к судебному доктору.

Тот пожал плечами:

– Несомненно, хунхузы.

– Кто? Убитые?

– Да нет. Я имею в виду, это работа хунхузов. Несомненно. Жестокость потрясающая.

– Весьма ценное наблюдение, – желчно сказал Грач. – А что можете сообщить по поводу способа убийства? А также его давности?

Доктор снова пожал плечами:

– Я покамест осмотра не проводил.

Грач, сдерживаясь, проговорил:

– Вы, сударь, верно, у нас недавно. И оттого порядков не знаете. Так вот, имейте в виду: вашей первейшей задачей есть установление причины смерти потерпевшего – и сопутствующих обстоятельств, а не построение следственных версий. На то у нас иные специалисты имеются. Вы это учтите, ежели думаете на службе остаться.

Доктор вспыхнул, руки из карманов убрал и намерился что-то сказать, но Грач слушать не стал. Повернулся, поискал глазами квартального.

Тот словно ожидал: тут же подбежал, вытянулся. Хотя, сказать по строгости, Грач вовсе не был ему начальством.

– Ты вот что, – велел ему Грач. – Тех, кто трупы нашел, здесь оставь и перепиши. Остальных – в шею. Это первое. Дальше: тела осмотреть, список вещей составить. И – мне. Пошли стражников с бреднем, пусть заводь прочешут. Да как следует! Более нам сюрпризы без надобности. И еще: пусть твой помощник возьмет пару городовых да пройдется по окрестным домам, поспрашивает – не видел ли кто чего подозрительного?

– В шею – это мы мигом! – ответил квартальный. – Я бы и так отправил, да вас дожидался: вдруг понадобятся. А коли нет – сейчас всех разгоню!

– Ты погоди, – Грач поморщился. – В шею вы все горазды. Ты про остальное-то понял?

– Так точно, – ответил квартальный. – Там, за мыском, – он показал в сторону Сунгари, – мои молодцы уже щупают дно кошками да баграми. С лодок. Будьте уверены: воробья дохлого не пропустят. А свидетелей я переписал, первым делом. Вот они где у меня, – квартальный протянул Грачу новенький блокнот в дешевой клеенчатой обложке. – И помощник по домам опросы проводит. Правда, один. Городовых я ему не давал. Да и зачем?

– Затем, чтоб не поплыл твой помощник по реке на этакий вот манер, – сказал Грач, показывая рукой на дроги.

– Понял… – Квартальный махнул рукой и побежал, придерживая на ходу шашку.

«А может, и получится толк из него», – Грач посмотрел на широкую, перечеркнутую ремнями спину.

Раскрыл блокнотик квартального, пролистал. Тот, надо сказать, был почти что пустой. Где ж этот список? Ага, вот: Щеголькова Матрена, Точилова Настасья, Концевая Антонина… И дата проставлена: 21 июня. Сегодняшнее число.

Эти бабы и обнаружили, стало быть.

Грач огляделся.

Любопытных поблизости не наблюдалось – квартальный быстро исполнил дело. В сторонке, ближе к реке, сидели на травке три бабы в платках. Видать, из списка, те самые. Рядом, опустившись на корточки, томился бездельем стражник.

Грач подошел ближе.

Бабы вполголоса болтали между собой. Наряду с обыкновенными, положенными по случаю словами, слышалось еще одно, незнакомое.

Грач, привыкший не упускать странностей, навострил уши. Он быстро понял, что после нынешних переживаний бабы пустились вспоминать похожие случаи.

– …а нашенский Козьма потому и спасся, что амулет свой заветный хранил при себе, – говорила одна из баб, что постарше, продолжая начатое. – Когда на него те варнаки напали, так он троих один уложил. Виданное ли дело!

Товарки согласились, что дело невиданное, и подвигу такому весьма удивлялись. По всему, в недавнем прошлом безвестный Козьма был далеко не бойцом.

– А все он, амулет, – продолжала первая. – Козьма его завсегда при себе держит, даже и спать рядом кладет.

– Спать-то он кладет рядом Матрену-тихоню, когда Фролушка ейный в отлучке, – снасмешничала другая. Платок у нее сполз на плечи, и показалась коса, уложенная на малороссийский манер вокруг головы.

– Дура, – сказала первая. – Только это и на уме. А хоть бы и Матрену – тут все одно к одному. Потому как амулет у него из шишкарника, для сердечного приворота тоже первое средство. Для всего хорош амулет: и от черного глаза, и для торговой удачи, и в любовных делах. Только достать его – ой-ой-ой как трудно!

– Мне бы такой… – мечтательно протянула третья. – Где ж найти-то?

– Дура, – сказала ей первая. По всему, это было ее любимое слово. – Корень шишкарника не всякий найдет. А коли найдет – так вряд ли достанет. Когда из земли его тянут, шишкарник человеческим голосом плачет. А кто вытянет, тот не жилец.

– Страсть-то какая… – поежилась вторая.

А третья спросила:

– Как же тогда его добывают?

– А вот как: сыщут корень, место наметят да придут на закате с собакой. Шишкарник за листья к ошейнику вяжут, а поодаль кидают кость мозговую. Собака за нею метнется – корень веревкой и вытянет. А после сама издохнет, потому как шишкарник непременно того накажет, кто его из земли вынул.

– Ой! – пискнула вторая и натянула платок.

А третья с ленцой молвила:

– Брешут поди. А ты, Матрена, враки все подбираешь.

– Брешут? – Первая баба даже привстала. – А что Козьма наш новый дом поставил, собственный выезд завел да работников нанял – тоже, по-твоему, брешут? Это Козьма-то, каковой третьего года еще был первый на реке забулдыга и бражник! А теперь эвон как зажил – безнужно, и рожу наел – кровь с молоком! А что девки к нему ночным бытом шастают, да еще меж собой чуть не дерутся – это что, тоже все враки? Да ведь недавно с Козьмой и поздороваться было зазорно!

– По-твоему, из-за чего он так вознесся? – спросила третья. – Неужто из-за амулета?

– Конечно! Это шишкарников корень удачу принес. Мне сказывали, из того корня режут человечью фигурку и всюду с собою носют. Снаряжают, будто дите, в крохотные одежки, всячески холят и даже трапезовать с собой садят на почетное место.

– Ска-азывают ей… – лениво протянула третья. – И кто ж это, ответь-ка на милость?

– А это не твоего ума дела, – спокойно отозвалась Матрена. – Хошь – верь, хошь – нет. Твое дело. Да только про сей корень чудесный даже в Писании сказано. Его там мандрагоровым яблоком называют, или попросту мандрагорой.

Тут стражник, сидевший поодаль, заметил подошедшего Грача. Поднялся, усмехнулся в усы.

– Вот заливают, – сказал он чуть смущенно. – Тут такое дело, а им только языки почесать. Одно слово – бабы…

Грач на это ничего не ответил. Приказал рассадить поодаль и тут же, на месте, быстро опросил каждую. Сказанное записал (впрочем, записывать было особенно нечего) и велел назавтра явиться в присутствие, к судебному следователю. Это он уже делал чужую работу, но ему страшно хотелось отправиться побыстрее домой – попарить ноги горячей водой. А коли заявится следователь (по всему, с минуты на минуту должен прибыть), так непременно начнется новая канитель, и тогда воленс-ноленс придется торчать тут самое малое до полудня.

Особого приглашения не потребовалось: бабы подхватились прочь от страшного места – доносить жутковатые подробности по дворам, своим да чужим. Грач проводил их взглядом.

– Бабы!.. – с чувством повторил стоявший рядом стражник и даже сплюнул наземь. – Мандрагору какую-то приплели… я б на месте ихних мужей поучил бы кнутом. Или хотя б волосник попортил.

– Ну-ну, герой, – сказал ему Грач. – Развоевался. Я тебе покажу кнут. С бабами сражаться – не хунхузов ловить. Тут из вас любой себя молодцом держит.

– Оно конечно, – мигом согласился стражник. – Это я так, к слову. Баба – существо темное, недоразвитое. Чего с нее взять! А только, ваше благородие, и среди мужиков такие встречаются, что будут похуже деревенской наседки.

– Это ты о ком?

– Да есть тут один… Доктор. На Пристани частенько бывает, баб наших пользует. Сказывают, что и плод вытравить помогает, ежели срок невелик, – добавил шепотом стражник. – И при том все у местных выпытывает.

– О чем же?

– Про всякие волшебные снадобья, про коренья разные, бабкины обереги. Которые якобы особенную силу человеку дают, а то и от любых недугов излечивают. Тьфу! А еще образованный человек! Что скажете, ваше благородие? Разве ж не стыдоба? Вот бы кому хвост-то прижать!

– Да, – рассеянно подтвердил Грач. Он заметил, что судебный врач стоит возле первых дрог, придерживая там что-то левой рукой, и свободной подает ему знаки.

– Что у вас? – спросил он, подходя вплотную.

– А вот! – Врач хищно улыбнулся. – Можете полюбоваться.

Он приподнял голову Вердарского, которую довольно бесцеремонно держал за волосы, и ткнул окровавленным пальцем куда-то под подбородок:

– Видите?

Грач ничего не видел. Он смотрел в мертвые глаза злополучного чиновника стола приключений. Казалось, тот глядит на старшего товарища с укоризной – дескать, не научил ты меня самому главному!

– Да вот же! – повторил врач. – Игла, или древесная колючка. Прямо в яремной вене. А крови-то нет-с… Любопытно?

– Очень, – мрачно ответил Грач.

– Вы, верно, не поняли, – сказал судебный медик. – Его этой колючкой убили. Вне всяких сомнений. А голову отделили позже. Это тоже вне всяких сомнений. У второго, кстати, такая ж картина. Анализ яда я проведу позже. Теперь уяснили?

– Да. Не забудьте прислать результат вскрытия.

Грач направился к казенной коляске. На ходу он сообразил, что доктор явно пародировал его собственные недавние слова. Но этот реприманд нисколько не взволновал – настолько удивительной была новость. Отравленная колючка в качестве орудия убийства – штука сама по себе до крайности необычная. А в сочетании с отчленением головы получается просто фантастика.

– Постойте! – окликнул его судебный врач, когда он отошел на десяток шагов. – Я обнаружил еще кое-что!

Пришлось вернуться.

Эскулап показал на дрожки, где лежало тело несчастного Вердарского.

– Поглядите-ка на его левую кисть.

Рука была на первый взгляд самой обыкновенной. Только стиснута в кулак, да так сильно, что ногти впились в рыхлую, бумажного цвета ладонь.

– И что?

– В кулаке что-то зажато, – пояснил врач. – Я сам доставать не стал. Это уж ваша прерогатива.

Грач бестрепетно, один за другим, разогнул мертвые пальцы. На свет явился маленький предмет, похожий на потемневшую запонку. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это пуговица. Весьма занятная, серебряная, а поверху вытеснен вензель. Только букв не разобрать.

Грач достал складную лупу.

Теперь он без труда разглядел: это были затейливо переплетенные между собой «Е» и «Ч».

– Занятно. – Грач выдрал из блокнота квартального листок, завернул пуговицу и упрятал в жилетный карман. Хотел было сказать врачу нечто учтивое (как-никак, тот расстарался в итоге), но тут в голову пришла очень важная мысль, отчего Грач промолчал и даже замер на месте.

Отравленная колючка встречается не впервой! Недавно в схожих обстоятельствах погиб полицейский стражник, сопровождавший Вердарского в Модяговку. Укололся какой-то дрянью в фанзе, где жил посыльный Ю-ю, братец прачки Мэй, – и тут же, за милую душу, преставился.

Что-то получается многовато экзотики.

Все это требовалось обдумать. Грач сел в коляску и велел кучеру править в сыскную.

К тому моменту солнечное утро, обещавшее ласковый благословенный денек, неожиданно скуксилось. Солнце запрыгнуло в облака – словно в вату зарылось, – выглянуло оттуда пару раз пунцовой медузой, а после вовсе скрылось из глаз. Закисла погодка, прыснула мелким сопливым дождичком. Не июньским совсем – октябрю под стать. В общем, природа пришла в соответствие с душевным настроем чиновника для поручений Грача.

Чтоб не мокнуть, тот поднял кожаный верх коляски и путь до управления провел в нерадостных размышлениях.

Сильно не складывалось с этим злополучным пожаром в «Метрополе», будь он неладен. Уж столько вокруг дел навертелось – а кончика что-то не видно.

И сам пожар этот непостижимый, и мамаево побоище на втором этаже. Потом – непонятная компания господ, съехавших из гостиницы как раз перед самым пожаром и направившихся не куда-нибудь, а прямехонько в развеселые номера Дорис.

Среди этих господ был замечен некий офицер, по соображению полковника Карвасарова – кавалерист. По всему, к делу причастный. И не только к сгоревшему «Метрополю». Кавалерист сей, похоже, еще тот типаж: промышляет опием, наладил курьерскую доставку кружным путем аж из самой столицы.

После вчерашней поимки курьера (точнее, курьерши) дело будто заладилось. Схваченная с поличным (благодаря операции, по всем статьям замечательной и весьма нестандартной), дамочка запираться не стала и выразила полнейшую готовность сотрудничать. За такую операцию от начальства благодарность положена. Да не словесное поощрение, а что-нибудь более осязательное. Тем паче что расследование на контроле у самого генерала! Однако от Карвасарова наград-то не очень дождешься. Во всяком случае, до окончательного раскрытия.

Оно, как представлялось, было не за горами. Грач был уверен, что идет в правильном направлении, – до сегодняшнего утра.

Нынче все изменилось. И главной тому причиной – убийство мелкой сошки, полицейского чиновника Вердарского. Который и знать-то ничего не мог, и помешать преступникам был не способен – в силу того, что имел поручение расследовать направление совершенно второстепенное.

Так-то оно так. Да только лежит Вердарский теперь там, на грязных дрогах, с головой, невместно и неприлично зажатой между колен, и ждет путешествия в покойницкую при съезжей части. Значит, что-то он все-таки знал. Разнюхал. И оттого стал опасен для злоумышленников.

Но чем именно? Пока непонятно.

Ясно другое: дьявольская жестокость в данном случае – маневр скорее отвлекающий, призванный направить расследование по ложному пути. А именно – в сторону бандитов-хунхузов. Это ведь у них в заводе – головы стричь. Среди харбинских уголовников такого обычая, слава Богу, не наблюдается. Наши злодеи все больше обухом по затылку. У них, местных мокрушников, и револьверов-то не имелось до недавнего времени. Эх, были ж денечки!

Грач вздохнул, глянул на неулыбчивое небо.

Так что же мог знать невезучий чиновник стола приключений? Где он был последнее время, что видел?

Ну, во-первых, исследовал пепелище. Ездил вместе со всеми в заведение Дорис. Потом, по поручению Карвасарова (и с его, Грача, подачи), заглянул в китайскую Модяговку. Вот, пожалуй, и все. И где-то успел унюхать нечто такое, отчего ему заткнули рот навсегда. Невзирая, на то, что он – полицейский. Впрочем, для господ, вырезавших половину гостиницы, этакий ход – сущая безделица.

Впрочем, есть и второй вопрос, не менее важный. Откуда убийца узнал, что Вердарский стал для него опасен? Вообще, каким образом ему стало известно о существовании этого маленького, совершенно незначительного чиновника?

На это ответить было несложно. Во всяком случае, Грач видел только одну возможность. Заключалась она в малоприятном слове «предательство». На Вердарского донес кто-то из своих. Кто-то, по роду службы имевший касательство к материалам расследования.

Об этом нужно непременно докладывать полковнику Карвасарову. Что неприятно, так как придется признать, что сам Грач отправил неопытного сослуживца без подстраховки на опасный участок. Придется рассказывать, чем занимался сам Грач в начале расследования, а этого тоже совсем не хотелось. Потому что поход в опийную курильню к Чену оказался пустой тратой времени. Чен в итоге перехитрил Грача, сообщив, что якобы бывший повар его может владеть нужной информацией. Грач очень рассчитывал на этого повара. Думал, тот поможет выйти на служителя «Метрополя» китайца Синг Ли Мина, которого после пожара никто не видел. Это был красивый ход. Тогда, возможно, обошлись бы и без многотрудной и хлопотной поимки курьерши.

Но ничего не вышло. Чен обвел его вокруг пальца. И очень скоро многие знающие люди, глядя на Грача, станут прятать улыбку. Или даже открыто смеяться.

Вот этого простить нельзя.

Грач постановил себе при первой возможности нанести Чену визит.

А пока оставалось одно: идти на доклад к полковнику.