Глава тринадцатая
ПРОТИВЛЕНИЕ ЗЛУ
Они остановились, когда услышали далеко слева металлический гул. Гул нарастал, накатывался, и вскоре не осталось сомнений: по железнодорожной колее, невидимая из-за поворота, катит мотодрезина.
— Слава Богу! — сказала Дроздова. И опустилась прямо на шпалы — сил, видать, совсем не осталось.
Агранцев и Дохтуров переглянулись у нее за спиной.
Оба прекрасно поняли: хотя позади почти пятьдесят верст, ничего еще не закончилось. Возможно, на дрезине разъезд пограничной охраны — обыкновенно их пускают перед транссибирским экспрессом или войсковым, литерным эшелоном.
Но это в теории.
А ну как на дрезине красные! Раз они по реке навострились — отчего бы им не пересесть на дрезину?
Соответственно, выбор действий был невелик: или оставаться на месте, или немедленно укрываться.
Анна оглянулась на спутников. И сразу угадала их мысли — поняла, верно, по лицам.
— Давайте притаимся. Если наши, станем кричать!
Агранцев покачал головой.
— Не выйдет. Опоздаем. К черту, не хочу рисковать. Идемте отсюда!..
В этот момент дрезина выскочила из-за поворота. Дохтуров оглянулся уже на ходу: бежавшая по рельсам машина казалась совсем маленькой. И неопасной.
Но это было ложное впечатление, в чем он немедленно убедился: в паре шагов в насыпь ударила пуля, а потом донесся хлопок винтовочного выстрела. Осколками камня посекло по ноге. Мелькнула несвоевременная мысль: чем обработать, если до крови?
— Доктор, вы что там копаетесь? — заорал Агранцев. Он схватил Дроздову за руку и кинулся с ней вниз по насыпи.
Павел Романович побежал следом. Он услышал еще один выстрел, и тут же где-то впереди вскрикнула Дроздова.
Догнал он их в перелеске. Остановился, слегка задыхаясь. Прислушался: правее доносился шум удалявшейся дрезины.
— Вы ранены? — спросил он.
— Нет… не знаю…
— То есть как?
— Мне, кажется, в ногу попало. Но не больно.
Дохтуров помрачнел.
— Садитесь, я осмотрю. Которая нога?
— Правая.
Анна Николаевна присела, подтянула повыше подол. Зажмурилась.
Дохтуров быстро осмотрел ногу. Пальцы его двигались коротко и точно, словно жили сами по себе.
Агранцев стоял позади. Пока длился осмотр, ротмистр не произнес ни слова.
— Н-да, неважные дела.
— Перебило?
— Да.
— И я не смогу идти?..
— Не уверен. Позвольте ваш башмачок, — попросил Павел Романович.
Она протянула свой ботильон.
— Да успокойтесь, Анна Николаевна, — сказал Дохтуров, поднимаясь с колен. — Ваша нога цела. А вот ботильону — конец. Каблук срезало начисто.
— Боже! Какое счастье! — воскликнула мадемуазель Дроздова. — А каблук — это пустое!
Ротмистр за спиной фыркнул.
— Не такой уж это пустяк, — заметил он. — Хорошо, мы рядом с железнодорожной веткой. Разутой по тайге вам далеко не уйти.
— A у вас самого кровь! — сказала вдруг Анна Николаевна. — Вон, под коленом.
И верно: на левой брючине доктора проступило алое пятно размером с пятак.
— Осколком посекло, когда бежал с насыпи. Под ноги пуля попала.
— Под ноги? Хороший у них стрелок. — Агранцев повертел головой, словно стрелок тот мог таиться где-то поблизости.
Павел Романович покосился на ротмистра. Просто удивительно, как он свеж. А ведь и суток не прошло, как был почти при смерти.
Агранцев словно прочитал его мысли.
— Вашим мастерством восхищен, — сказал он. — Учитывая, что вы со мной сотворили, готов допустить: в ваших силах и злополучный каблук мадемуазель Дроздовой срастить одной только силой искусства!
— Думаю, пора, — сказал Павел Романович. — Дрезина ушла, будем ждать поезд.
— Пожалуй, — согласился ротмистр.
Они двинулись обратно. Дохтуров шел рядом с Агранцевым, Дроздова брела чуть позади.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Павел Романович негромко.
— Вполне здоров.
— Это удивительно. У вас, считай, половины лица не было.
— А чему вы удивляетесь? — ответил Агранцев. — Вашими трудами.
— С учетом обстоятельств, я сделал очень немного. Признаться, результат меня приводит в смущение. Не соответствует затраченным усилиям.
— А меня — нет, — заявил ротмистр. — Меня результат радует.
И зашагал быстрее.
«Двенадцать часов назад, — подумал Павел Романович, глядя ему в спину, — я был уверен, что этот человек и говорить-то не сможет, не то что ходить. А теперь вон как развоевался. И как же такое случилось?»
* * *
— …говорю — принимайся, — повторил рябой.
Он пустил по земле нож — но так, чтоб дотянуться не сразу. Поднялся.
— Подождите, — тихо сказал Дохтуров.
— Чего?
— Я хочу, чтоб вы освободили еще одного.
— Это кого ж?
— Офицер. Мой спутник. Он сильно избит.
Рябой пожал плечами.
— По мне — хоть всех отрешай. Только чего с ними делать затеешь?
— Всех не надо. Только одного.
— Куда ж он, отмудоханный, пойдет-то?
— Ничего. Мы как-нибудь вместе.
Рябой сплюнул.
— Да как хошь. Тебе возиться. Больно жалостливый, гляжу. — Он снова повернулся, намереваясь уйти.
— Послушайте! Помогите хоть за околицу выбраться. А дальше мы сами. И учтите: если откажетесь, считайте, договора нет.
— Вот пес шебутной! — сдавленно выругался рябой. — Нельзя нам с хворым вязаться, караульщики наблюдут.
— А взвар ваш хвалёный?..
— Взвар? Оно, конечно… Ох, бычачье у тебя упорство. Ладно, — решился рябой. — Но лишь до плетня, а там… Ну, пойду сторожей угощать.
Угощение затянулось на час. Павел Романович стал уже думать, что рябой по хмельному делу забыл об уговоре.
Сам он быстро справился с путами на ногах. Но остался на месте — ждал.
Наконец рябой воротился.
— Давай, что ли, — сказал торопливо. — Вон уж, белизь над лесом высветилась…
И в самом деле: далеко на востоке в небе появилась слабая, жемчужного отсвета, трепещущая полоска.
Позади, у догорающего костра, вповалку спали стражники.
Павел Романович поднялся, разминая ноги. Пальцев он почти что не чувствовал. Но рябой не смотрел на его упражнения — он подобрался к колоде и затаился, прижался к земле, похожий на крупного двуногого волка.
Только собрался Дохтуров последовать за ним, как уловил в стороне, у костра, какое-то движение. Будто тень промелькнула. Но небольшая, для взрослого человека ростом мала.
«Лель? Нет, тот будет пониже. Или ребенок? Но откуда здесь взяться ребенку?»
Дохтуров отвернулся и осторожно направился вслед за рябым.
…Пленники у колоды большею частью спали. Плохо спали, смятенно. Слышались вскрики, тревожное бормотание. Дышали тяжело, как в лихорадке.
— Который? — спросил рябой.
— Вот тот.
Ротмистр сидел неподвижно, запрокинув голову. Вновь шевельнулось сомнение — жив ли?
Рябой склонился над ним:
— Дышит. Бери, что ли, вашбродь… да, а ножик-то возверни. Так будет верней…
Он перерезал на ротмистре веревки. Потом ухватил Агранцева под мышки, Дохтуров взял за ноги. Голова ротмистра как-то ненатурально моталась на мускулистой шее.
Потащили.
Каждую секунду Дохтуров ждал, что раздастся вздорный голос жены инженера. Но та спала. Или не решилась вмешаться.
«Неужели вот так и уйдем? В самом деле? Получается слишком просто. Роман, да-с, натуральный роман, в жизни так не бывает…»
Рябой глянул через плечо.
— Ты чего там бормочешь?
Но Павел Романович не стал отвечать.
Никто их не остановил. Выбрались с хутора, встали.
— Может, до перелеска? — спросил Павел Романович.
— Вот те шиш.
Рябой сложил из пальцев дулю и предложил ею полюбоваться.
— Видел? То-то. Я свой уговор выполнил. Теперь твой черед… Эх, не вовремя!
Последнее замечание относилось к полному почти месяцу, выплывшему над лесом. В другое время им можно было залюбоваться, но не теперь.
— Ну, мне-то все равно, — сказал рябой. — Твоя забота. Счастливо добраться, вашбродь.
— Постараюсь… Постойте, что вы делаете?
— Контрибуцию ищу, — ухмыльнулся рябой, шаря у ротмистра по карманам. Выудил серебряный портсигар, прикинул на руке. — Зазря я, что ли, старался? А ему все одно — без надобности…
Ситуация складывалась отвратительная. Способа удержать рябого от мародерства Павел Романович не видел. Наверняка «дидов» племянник при случае не замедлит пустить в ход револьвер. Чего ему стесняться? Мало ли что золото! Оно ведь еще где-то в Харбине. А тут — прямая пожива.
Скрипнул Павел Романович зубами, сказал:
— Ну, все уже?
— Не… Щас. Ого, какая рыжуха!
Рябой держал на ладони золотую цепочку, с которой свисал нательный крест ротмистра.
Дохтуров вскочил на ноги:
— Прочь руки!
— Остынь, — ответил рябой.
Тут Павел Романович заметил, что «дидов» племянник держит крестик в левой руке, а в правой — револьвер. И направлен ствол в его сторону.
— Оф-фля, — вдруг раздался чей-то знакомый голос.
Несмотря на дефект речи, Дохтуров тут же этот голос узнал. А вот рябой — нет. Да и не мог он его знать, потому что видел ротмистра первый раз в жизни. И, как оказалось, в последний.
Когда Агранцев произнес свое искаженное «опля», рябой перевел на него взгляд.
И тут ротмистр ухватил рябого обеими руками за уши. Со стороны могло показаться, будто ротмистр собирается расцеловать «дидова» родственника.
Но Агранцев, понятно, целоваться не стал. Вместо этого приподнялся навстречу и с силой ударил рябого лбом точненько в нос.
Этот удар совершенно потряс «дидова» племянника. Он упал прямо на ротмистра. Тот ловко, кошкой извернулся и, оказавшись сверху, ухватил рябого за шею. Рванул в сторону-вверх. Как-то хитро рванул, с вывертом.
Раздался сухой щелчок — будто сучок обломился.
— Занавес, — сказал ротмистр.
* * *
Все произошло быстро. Так, что Дохтуров не успел ни вмешаться, ни даже слова сказать.
— Зачем? — наконец спросил он.
— Чтоб он нас не убил, — ответил Агранцев.
— Вы ничего не знаете. Этот солдат хотел нас спасти.
— Сомневаюсь. И он никакой не солдат… Слушайте, развяжите же мне ноги! — сказал ротмистр. Четкость речи к нему возвращалась с удивительной быстротой.
— Вы что-то слышали из нашего разговора?
— Да почти все.
— Не может быть. Мы говорили тихо.
Ротмистр отмахнулся:
— Бросьте. Это вам только казалось. А для слуха тренированного… Значит, так: мадемуазель вы бы все равно не спасли. Ее б наверняка убили на рассвете, как и всех. Зачем она им? Да и вас после рандеву в «Муравье», вернее всего, нашли бы где-то в канаве, с ножиком под ребром.
Дохтуров промолчал. Не исключено — ротмистр прав.
— Впрочем, все это не имеет значения, — сказал Агранцев.
— Что именно?
— Собирался он барышню выпускать, нет ли — неважно. Я убил бы его в любом случае.
— Потому что с нами воюет?
— Нет, доктор. Не потому. А оттого, что нет ему места на русской земле. Ни ему лично, ни всей его камарилье.
И так это было сказано, что не оставалось сомнений: будь его воля, наутро ротмистр Агранцев не оставил бы пустовать заготовленные красными колья.
— Будет, пошли, — сказал Агранцев, закидав убитого ветками.
— Да сможете ли вы идти? — спросил Дохтуров.
— Постараюсь… с вашей помощью.
— Нет. Лучше я один, — сказал Павел Романович. — Возьму вот его револьвер, — он кивнул на убитого. — А от вас пока толку мало.
Агранцев дотронулся до лица, поморщился.
— Вы правы… Ладно. Револьвер берите, а заодно и куртку. Картуз тоже наденьте — так вам будет спокойнее. Управитесь?
— Управлюсь.
Это не было пустой бравадой. Павел Романович чувствовал, что осилит. В амбаре лишь «дид» с утконосым. Как-нибудь. Они ведь не ждут такого сюрприза.
Бестрепетной рукой Павел Романович обыскал карманы убитого, забрал офицерский наган. Заглянул в барабан: патроны на месте, капсюли целы. Собрался уже уходить, но ротмистр вдруг сказал:
— Подождите. Мне что-то не хочется здесь оставаться.
— В чем дело?
Агранцев передернул плечами.
— Не знаю… Не нравится, и все. Если угодно — предчувствие.
— Что предлагаете? Идти вдвоем нам немыслимо.
— Верно. А мы вокруг двинемся, вдоль хутора. С задней стороны к амбару и подберемся.
— Не получится. У них выставлено охранение.
— Не станут они всерьез караулить. Кого им бояться? Вся наша военная сила сосредоточена нынче в Харбине. На триста верст кругом никого.
— А Семин?
— Семин далеко на западе. А эти как пришли, так и уйдут, и никто их не остановит. Просочатся, будто сквозь сито.
Павел Романович не был уверен, что ротмистр впрямь сможет идти. Но решил: там будет видно. А вдвоем, что ни говори, надежнее.
Но смущала Павла Романовича некая метаморфоза, совершавшаяся, можно сказать, прямо у него на глазах. Он прекрасно знал: человек, которого отделали так, как изукрасили ротмистра, самое малое неделю проведет неподвижно в постели. И долго еще не сможет самостоятельно действовать. А тут извольте полюбоваться — господин Агранцев бодр и вполне свеж. Ну, это, конечно, преувеличение — на ногах он стоит не вполне твердо, и правая сторона лица по-прежнему багровиной заплыла, но сила в руках немалая (как он рябого-то!), мыслит разумно и даже перестал шепелявить.
Объяснения этим фактам не было. Про себя Дохтуров решил, что все дело в необычайной нервной энергии ротмистра, которая его буквально гальванизирует.
Они двинулись вдоль плетня, окружавшего хутор.
Почва была глинистой, размытой. Ноги в ней вязли по щиколотку. Поэтому, когда добрались, Павел Романович дышал тяжело, и пот лил с него ручьем.
Задняя стена амбара была за плетнем, в трех шагах. Окна высоко — не разглядишь.
Перебрались через забор; Павел Романович оглянулся, намереваясь помочь Агранцеву. Но ротмистр хрипло прошептал: «Я сам» — и довольно ловко перевалился через препятствие.
Обойдя постройку, они добрались до скверного, валкого крылечка.
Дохтуров шел первым. Дверь оказалась надежной, с кольцом вместо ручки. Он осторожно толкнул. Но створка не подалась — звякнул накинутый крючок.
— Рвите сильнее, — шепнул сзади ротмистр.
От сильного толчка запор задребезжал, запрыгал.
— Кто там? — послышался отдаленный голос.
— Молчите, — шепнул Павел Романович ротмистру. — У деда наверняка слух звериный, я эту породу знаю. Мигом сообразит, что чужой заявился.
Он взялся за металлическое кольцо, уперся ногой в косяк и потянул на себя. Без рывка, постепенно наращивая усилие. Как и следовало ожидать, запор сопротивлялся не долго. Гвозди вышли из гнезд (амбар-то не вчера ставлен!), и дверь распахнулась.
Вошли.
Павел Романович держал револьвер прямо перед собой.
Амбар был просторным и темным; размытыми тенями виднелись сломанные повозки, старая упряжь, в углу — зимние сани. Слева стоял грубо сколоченный стол, рядом две лавки. Чуть далее — ворох сена, а возле, на полу, какое-то полотнище непонятного назначения. В центре виднелась приставная неровная лестница, которая вела на второй этаж.
Освещалось все парой восковых свечей, прилепленных на столе сбоку.
Воздух в амбаре был тяжким.
— Ты что ли, Трошка? — прозвучал сверху голос.
Момент получился ответственнейшим. Отозваться — может узнать. Промолчать — насторожится.
Павел Романович нарочито громко, со всхлипом зевнул. И жестом показал Агранцеву на темный угол. Тот понял, отодвинулся. А сам Дохтуров пристроился у стола, на стену откинулся, а козырек картуза на самый нос натянул.
— Да ты никак дербалызнул… — проговорил кто-то, и Павел Романович узнал голос.
Утконосый (это был он) протопал наверху — с потолка посыпалась соломенная труха. Потом заскрипела лестница.
Сперва из люка наверху показались ноги. Утконосый ступал осторожно — то ли пьяный был, то ли со сна. Павел Романович прислушивался — но мадемуазель Дроздова молчала. Может, ее здесь и нет вовсе?
Агранцев ударил по лестнице в тот момент, когда утконосый спустился до середины. Тот ахнул, лестница под ним завалилась, но он успел ухватиться за край. Так и повис. Но только недолго он реял: пальцы его быстро ослабли — то ли от водки, то ли со страху.
Упал громко, с раскатистым деревянным стуком. Матюгнулся, правой рукой стал хвататься за пояс. Да только не было на нем ремней, и оказался утконосый перед незнакомыми людьми безоружным и полностью безопасным.
— Вы хто?..
— Та самая контра, которую ты не укараулил, жабенок, — сказал ротмистр, подступая вплотную.
— Подождите! — Павел Романович соскочил с лавки и вмиг оказался рядом.
Агранцев хмыкнул, но ничего не сказал.
Утконосый, не вставая, стал подвывать от ужаса.
— Тихо! — прикрикнул Дохтуров. — Где барышня?
Утконосый молча показал на потолок.
Павел Романович поднял лестницу и приставил к лазу.
— А «дид» ваш куда подевался? — спросил вдруг Агранцев, пнув утконосого носком сапога. — Где этот обмылок истории?
— Тут был…
Дохтуров с ротмистром переглянулись.
— Такое чудовище опасно в тылу оставлять, — сказал ротмистр.
— Винтовка где? — Он наградил утконосого новым пинком.
— Тама… — указал тот наверх.
— Понятно, — сказал Дохтуров. — Я обследую второй этаж, а вы пленника посторожите.
— А что его сторожить? — подал плечами ротмистр. И аккуратно двинул утконосого по шее — ребром ладони, куда-то пониже уха.
Тот хрюкнул и завалился на бок. А ротмистр сказал весело:
— Не пугайтесь, доктор. Жить будет, но не сразу. Минут через десять — нам как раз хватит.
Десяти минут и вправду хватило, чтоб доставить Анну Николаевну вниз. Была она, вопреки ожиданиям, в сознании, однако будто не в себе — на все вопросы молчала, и только глаза возгорались лихорадочным, нездоровым огнем.
Увидев утконосого, еще более побледнела.
Павел Романович вздохнул про себя, стиснул зубы. По некоторым деталям он безошибочно понял, что мадемуазель Дроздова счастливо избежала физического насилия. Сейчас она в шоке, но это пройдет. Теперь нужно уходить, как можно скорее.
О том же думал и ротмистр, но Павел Романович сказал:
— Подождите.
Он поднял винтовку утконосого (кроме нее, наверху его ждала еще одна находка, о которой он пока умолчал) и направился к вороху сена — там, где лежало полотнище. Подошел, подцепил штыком.
Это был брезент, насквозь пропитанный кровью. По краю виднелись розовато-белые жирные полосы.
Павел Романович стиснул зубы. Он уже догадался, для чего служил этот брезент. И сейчас ему предстояло убедиться в своей правоте.
Подошел к сену, воткнул в ворох винтовочный штык. И сразу угодил во что-то мягкое, податливое. Принялся раскидывать сено — и тут открылось такое зрелище, которого случайному человеку лучше никогда в жизни не видеть.
Ничком, в крови лежал обнаженный человек. Павел Романович перевернул его на спину.
Лица у несчастного не было, безгубый рот скалился в жуткой улыбке. Но Дохтуров узнал этого человека — потому, что именно его и ожидал здесь увидеть. То был несчастный спутник Дроздовой на речном пароходе «Самсон», будь он трижды неладен. Полковник, которого из всех пленников на хуторе замучили первым.
Павел Романович невольно потер запястья — они все еще были скользкими от чужого тука. А потом снова возобновил поиски.
Но более никого под ворохом сена не было. Как и во всем амбаре — его быстро, но весьма тщательно обыскали за считаные минуты.
— Хватит, — сказал наконец ротмистр. — Здесь нельзя более оставаться.
— Нельзя уходить, не найдя деда, — возразил Павел Романович. — Он донесет.
— Если б мог — уже бы донес. А пока, как можете наблюдать, тихо. Вот и не будем судьбу искушать.
В этом был свой резон.
Подхватили Анну Николаевну под руки. Напоследок Павел Романович оглянулся. Ему показалось, что дальнее окно амбара, освещенное луной, загородила тень — словно заглядывал в него кто-то с той стороны.
Дохтуров остановился, но тень тут же исчезла — а может, и не было ее вовсе?
На обратном пути мнения ротмистра и Дохтурова разделились. Агранцев считал, что нужно немедленно уходить в лес (что было, по сути, совершенно правильным), однако Павел не соглашался. Он предложил вернуться прежним путем — там, по его словам, у него было дело на пару минут.
Остановились неподалеку от того места, где, забросанное ветками, лежало тело рябого.
— Вот здесь вы меня подождете. Я быстро вернусь.
— А если нет? — спросил ротмистр.
— Тогда — на ваше усмотрение.
— Вы уверены в том, что задумали?
Павел Романович посмотрел в глаза ротмистру.
— Не уверен. Но я попробую.
— Как знаете, — ответил Агранцев. Он сел на землю рядом с Дроздовой, подтянул ближе винтовку.
И ничего более не сказал.
…Вернулся Павел Романович много позже, чем обещал. К этому времени светлая полоска на востоке сделалась заметно ярче.
— Вы одни? — спросил ротмистр.
Дохтуров ответил не сразу, и ротмистру пришлось повторить свой вопрос.
— Да, — ответил Павел Романович.
— Что так?
Дохтуров опустился в стороне, жестом пригласил ротмистра придвинуться.
— Они все мертвы.
Агранцев внимательно посмотрел на него:
— Я знаю, вы не из тех, кто шутит подобным образом. Следовательно?..
— Все, как в «Метрополе». У каждого сломана шея, тем же манером.
— А красные сторожа?
— Те живы… как будто. Я к ним близко не подходил.
— Вот штука! — Ротмистр негромко присвистнул. Помолчал, что-то соображая. — Я думаю, нашей даме лучше не сообщать ничего… Ладно, идемте. — Агранцев резво, как на пружинах, поднялся на ноги. — Надо торопиться, покуда не рассвело.
— Надо, — согласился Павел Романович. Он снова оглянулся — как недавно в амбаре. Однако никого не заметил. И все же он не был уверен, что за ними никто не наблюдал в тот момент.
* * *
Вопрос: почему стреляли с дрезины?
Ответ очевиден: на всякий случай. Дозору некогда разбираться, кто там на путях копошится. А может, знали, как своих отличить.
Но теперь дрезина ушла, и надо ждать поезда.
Перелесок кончался, они вновь приближались к насыпи. Агранцев шел впереди, мадемуазель Дроздова опиралась на его руку. Дохтуров шагал следом, немного прихрамывая, — каменная крошка посекла ногу сильнее, чем он думал. Боль, сперва незаметная, теперь усилилась.
Ротмистр остановился там, где кончались кусты, осторожно развел ветки руками. Посмотрел вправо-влево.
«Тук-тук-ту-ду», — послышалось вдруг из-за поворота.
— Поезд! — воскликнула Анну.
— Подождите! — крикнул Агранцев, но она его не услышала.
Взбежала на насыпь, взмахнула руками, точно полететь собралась. И вдруг замерла. Края мантильки трепетали у нее за спиной, как крылья испуганной птицы.
— Ой!..
Павел Романович увидел, что с противоположной стороны навстречу поднимаются люди в форме. Двое рядовых — и один с погонами урядника.
— Ага! — сказал урядник, весело разглядывая Анну, — так я и думал! Сами к нам вышли. Кидай винтовку на землю! — крикнул он ротмистру. — А ты (это уже Павлу Романовичу), ежели есть что в карманах, вынь осторожно, чтобы я видел. И тоже — на насыпь. Бобрыкин! Я сейчас их пощупаю. А ты держи покуда на мушке, — велел он одному из солдат.
— Не изволь сомневаться, Петро Харитонович. На ходу-то дал я промашку, но уж тут все точно исполню.
Шум приближавшегося поезда стал громче.
— Слазь с насыпи! — скомандовал урядник.
Под прицелом Бобрыкина Дохтуров со спутниками быстро спустились на ту сторону.
— Ну вот, — сказал Агранцев, — теперь за Анну Николаевну я совершенно спокоен. Мы в безопасности. Да еще и с охраной.
За время, проведенное вместе, Павел Романович успел неплохо изучить ротмистра. И понимал, что спокойствие его — напускное. Зная обыкновение Агранцева решать затруднения самым радикальным образом, он быстро сказал уряднику:
— Мы не враги. Наш пароход захватили. Мы бежали от красных…
— От красных? — переспросил урядник. Некая мыслительная работа отразилась на его лице. А потом он сказал: — Бобрыкин, за старшего. А я сейчас… Дай-кось фонарь!
Он вскарабкался на насыпь и побежал навстречу поезду, на бегу семафоря зажженным электрическим фонарем.
