Глава двенадцатая
КРАСНЫЙ СЕЗОН
Павел Романович Дохтуров вращал связанными за спиной кистями. Двадцать раз левой, потом столько же правой. Он раз за разом повторял эти упражнения, надеясь, что запястья вспотеют и тогда можно будет освободиться от пут. Но ничего не вышло: кисти затекли, болели, а веревка держала по-прежнему крепко.
Ни есть, ни пить не хотелось. И даже естественные надобности оказались как бы позабыты на время.
«Страшно? Еще бы… Ух, как страшно!»
Дохтуров осторожно покосился.
Вон они, красные витязи, у костра расположились. Можно сказать, со всеми удобствами. Судя по наглому сивушному аромату — развлекаются самогонкой местного изготовления, лютой до нереальности.
А что Агранцев?
Тот сидел неподвижно, склонив голову. Лица в сумерках было не разобрать. Но, словно что-то почувствовав, ротмистр пошевелился.
Он посмотрел на Дохтурова, глаза их встретились. А потом наклонился к своему соседу и что-то шепнул на ухо. Тот (судя по наряду, стюард с парохода) — поглядел на ротмистра поначалу испуганно. Помедлил. Но затем склонился к своему соседу — а точнее, соседке, уже знакомой нам мадемуазель Дроздовой. Сказал ей несколько слов. Дохтуров видел, как шевелятся его губы.
Мадемуазель встрепенулась, подняла голову и метнула в ротмистра неприязненный взгляд. Но все ж передала эстафету: повернулась и зашептала на ухо инженеру, который сидел между нею и Павлом Романовичем.
Однако тут случилась заминка.
Инженер словно уснул. Или вовсе ничего не слышал. Он поглядел невидящим глазом и отвернулся.
Ничего удивительного, подумал Дохтуров. Не в себе человек. Может, и разума вовсе лишился. Павел Романович сам просвещал его давеча — так сказать, насчет специфики последнего жизненного коловращения. И вот результат: рассудок несчастного инженера не вынес таких перспектив.
Дохтуров искренне пожалел беднягу — но при имеющихся обстоятельствах ничего сделать было нельзя.
Однако у госпожи Дроздовой, видать, на сей счет имелось особое мнение. Она сердито поглядела на инженера — и вдруг с силой стукнула его по ноге каблучком.
Тот отшатнулся, зазвенела цепь.
Караульщики возле костра мигом насторожились.
— Чё, сидеть вам неловко? — крикнул кто-то. — Ща угомоню!
Колодники замерли.
Теперь и вздохнуть побоятся, подумал Павел Романович. Ему было очень досадно, что он так и не узнает недавних слов ротмистра.
Но мадемуазель, нимало не опасаясь, пошла дальше в своих экзерцициях и двинула инженера локтем. А когда тот повернулся — что-то быстро сказала.
Это не укрылось от «красных витязей».
— Ну все, — сказал один. — Допрыгались, гниды. Теперь кончилось для вас счастье.
Он поднялся и подошел, прихватив винтовку. Остановился напротив инженера. Павел Романович узнал утконосого рыжего парня.
— Ты, что ль, тут колготишься?
Инженер сжался и замотал головой.
— Чё мычишь? Ты, спрашиваю? Иль кто?
— Она… — Инженер кивнул на Дроздову. — Она говорила…
— А тебе чего не сидится? — Утконосый повернулся к Дроздовой. — Может, где засвербело?
— А ты почеши! — крикнули от костра.
— Не, не моего калибра, — лениво ответил утконосый. — Худосочна, и характеру, видать, змеенравного. Сам чесани, коли охота.
В ответ только расхохотались.
— Ты чё вертишься, белка дурная? — спросил утконосый, наклоняясь к Дроздовой. — Тебя спрашиваю.
— Неужели вам не понятно! — воскликнула та.
— До ветру, что ль?
— Нет! — Несмотря на сумерки, Павел Романович заметил, как покраснела мадемуазель.
— А чё тогда?
— Гнус! — крикнула Дроздова. — Гнус! Гнус!
От этих слов колодники ужаснулись, кто-то ахнул. Но утконосый караульщик нисколечко не обиделся.
— Ну так чё? — Он ухмыльнулся. — С веткой рядом встать, что ли? Тоже мне, цаца! Потерпишь. А еще рот откроешь, в амбар сволоку, к диду. Тогда не до мошки станет.
— Гнус… — тихонько повторила Дроздова. Она оглянулась, и на миг Павел Романович встретился с нею взглядом.
Миг этот стал открытием.
— Господин с винтовкой, постойте!
Рыжий, уже отвернувшийся, чтоб уходить, замер. Потом поворотился и с интересом посмотрел на Павла Романовича.
— Это ты меня господином обозвал?
— Я не обзывал. Просто не знаю вашего имени-отчества.
— На кой? Это без надобности.
— Как же к вам обращаться?
— Говори просто: товарищ боец революции!
— Хорошо. Товарищ революционный боец, я прошу вас позвать сюда вашего комиссара.
— Это еще к чему?
— А к тому, что я врач, и у меня есть основания считать, что многие из нас (тут он кивнул на злополучных колодников) не доживут до рассвета.
— Ха! А чё с вами сделается!
— Это я и хочу сообщить комиссару.
— Не стану я его тормошить. И не думай. Ну, чё вылупился? — спросил утконосый насмешливо. — Закрой пасть и не вякай. Тут моя сила. Как скажу, так и будет. И вообще, ваша судьба решенная. Так что не трепыхайся.
— В поле — две воли: кому Бог поможет, — ответил Дохтуров.
Утконос сплюнул, погрозил кулаком и пошел прочь.
* * *
«Ничего, — успокаивал себя мысленно Павел Романович. — Комиссара сразу не позвал? Так это не страшно. Он ведь все слышал. И, конечно, запомнил. Рисковать зря вряд ли захочет, будь он хоть трижды боец революции. Одумается и доложит своему комиссару, что у пленников есть некоторые сомнения касательно предстоящей ночевки».
Но уверенности все-таки не было.
Ах, жаль, не наделил Господь раба своего Павла Романовича даром красноречия. Тогда б в два счета уговорил он утконосого «витязя». А теперь…
Он искоса посмотрел на Дроздову. Поняла она, что замыслил Агранцев?
Но мадемуазель вела себя индифферентно. Сидела, уткнув подбородок в колени, и по сторонам не глядела. Поди догадайся, о чем она думает!
Вскоре он и сам задремал. Проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо:
— Ну, ты, контра! Проснись, тебе говорю!
Дохтуров встряхнул головой. Сердце в груди подпрыгнуло. Он поднял взгляд: перед ним стоял утконосый. А чуть позади — сам Зотий Матвеевич Логов, комиссар интернационального стрелкового батальона имени Парижской коммуны. В стеклышках пенсне красными чертиками скакали блики костра. Позади моталась фигурка ростом пониже — вероятнее всего, Лель.
— Это вы хотели меня видеть? — спросил комиссар.
— Да.
— Что у вас?
— Мне нужно с вами поговорить.
— Говорите. У меня нет секретов от революционных товарищей.
Дохтуров постарался выпрямиться, насколько возможно.
— Я хочу обратить ваше внимание на то, что люди, которых вы захватили в плен, к тайге в своем большинстве непривычные…
— Это никакая не новость, — прервал его комиссар.
— Непривычные… — повторил Павел Романович. — Для них ночевка в тайге на открытом воздухе может оказаться фатальной.
— Отчего же?
— Из-за комаров, мошек и прочей летающей нечисти, в просторечии именуемой гнусом.
— Что-то я не вполне…
— Медицинской наукой зафиксированы случаи гибели человека от этих летающих кровососов, — терпеливо пояснил Дохтуров. Он старался говорить спокойно. Было нелегко: как прикажете объясняться с человеком, не видя его глаз? Тем более, если этот человек объявил вам приглашение на казнь.
Но все же он вполне внятно и доступно рассказал о кожной реакции, вследствие которой закрываются кожные поры и наступает смерть от недостатка кислорода — как ни парадоксально, при дыхательном благополучии.
Комиссар его не перебивал. Когда Павел Романович закончил, спросил:
— Вы врач?
— Врач.
— Что вы заканчивали?
— Московский факультет.
— А почему в таком случае… Впрочем, неважно. Но я не понимаю, отчего вы так переживаете? Ведь завтрашний день у вас всех — последний.
— Пусть так. Все одно ни к чему лишние пытки.
— Вы полагаете смерть на колу менее мучительной? — промурлыкал комиссар.
— Это будет завтра.
— Ага. Надеетесь?..
— Как знать, — ответил Дохтуров. — Но вы учтите: после этой ночи внешность моих спутников будет так обезображена гнусом, что они станут неузнаваемыми. Таким образом, ваша затея с фотографированием с треском провалится.
— Вы все-таки определенно надеетесь, — задумчиво протянул комиссар. — Ну что ж, понимаю. Однако от меня-то чего хотите?
— Прикажите освободить дам.
— Вот как! К чему?
— Освободите и вооружите их ветками.
— Ага. Ветками. А ну как сбегут?
— Значит, им повезет, — ответил Павел Романович.
Комиссар засмеялся.
— Ценю откровенность, — сказал он. — За то можно и дерзость вашу простить. Но как поступить, прямо не знаю…
Комиссар повернулся, вглядываясь в темноту:
— Сударыни, готовы ли вы ночь напролет махать ветками ради спасения внешности сих, вовсе вам незнакомых, господ?
Никто не ответил. Жена путейского инженера вообще едва ли слышала разговор, а мадемуазель Дроздова упрямо молчала.
— Видите, — сказал комиссар Дохтурову, — не хотят. Так-то.
— Умоляю, оставьте усилия, доктор, — прозвучал вдруг голос Дроздовой. — Этот подмастерье революции здесь ничего не решает. Нужно говорить с той особой… Как там ее… С Авдотьей!
К комиссару тут же подпрыгнул Лель:
— Товарищ Логов, позвать Авдтотью Ивановну? Я мигом!
Комиссар крякнул.
— Не надо! Тут и дела-то нет… Так, пустяки. Я сам все решу. — И добавил, обращаясь уже к Павлу Романовичу: — Будь по-вашему. Женщин развяжем. Но если которая бежать расположится… В общем, вы меня понимаете.
* * *
Не понимал Павел Романович только одного — откуда у мадемуазель Дроздовой силы берутся. Вот уже второй час (это Павел Романович определил точно — у него было врожденное чувство времени) она безостановочно шагала вдоль ряда колодников с размашистой ольховой веткой в руке. Поначалу весьма бойко у нее получалось; но вскоре мадемуазель устала. Все чаще и чаще перекладывала свое орудие из руки в руку, и становилось очевидным, что барышни надолго не хватит.
А от жены инженера толку было и того меньше: она больше подле мужа стояла и на просьбы остальных вовсе не реагировала. Дроздова пробовала и уговаривать, и даже пенять, но потом отступилась.
Павел Романович понимал: давно пора переходить к действию. Но выжидал. Хотелось, чтоб караульщики к ситуации попривыкли, перестали то и дело коситься.
Но костер продолжал гореть, хмельные голоса становились все громче. Далее ждать было немыслимо.
— Мадемуазель, — шепнул Дохтуров, когда Дроздова поравнялась с ним в очередной раз. — Прошу вас задержаться.
— Что случилось?
— Послушайте: я это занятие придумал как ширму. Дело в другом — вы поможете нам бежать.
— Вы шутите. Каким таким образом?
— Снимите веревки. Дальше я сам.
Она подумала.
— Хорошо. У меня есть булавка. — Шепот у мадемуазель был на удивление звучным. Видимо, в прошлом ей редко приходилось приглушать собственный голос.
— К черту булавку. Вот что: вы пойдете к нашим церберам…
— И попрошу нож! Как-нибудь объясню.
— Ножа они вам не дадут. Надо иначе. Вы…
В этот момент кто-то из «витязей» поднялся со своего места. Подкинул в костер хворост, отчего в темное небо взметнулся сноп ослепительных искр. Пламя вспыхнуло ярче, и мадемуазель Дроздова торопливо взмахнула веткой над Павлом Романовичем. А потом быстро пошла прочь, разгоняя над головами колодников звенящую комариную стаю.
Дохтуров подумал, что следует выждать еще с полчаса. Но столько времени барышня могла и не выдержать. Поэтому пришлось поторопиться.
Когда мадемуазель подошла в очередной раз, он кашлянул. Спросил негромко:
— Вас как зовут?
— Анна Николаевна…
— Заклинаю, Анечка, только не торопитесь. Нужно, чтоб вы казались всем безмятежной.
— Хорошо, — сказала Дроздова, — не стану я торопиться. Знаете что? Я попрошу у них табаку! Стану курить и пережгу эти веревки. Я читала…
— Ничего не выйдет. Вы мне только спалите запястья.
— Может, зубами?..
— Еще хуже. Обслюнявите, веревка разбухнет, и тогда вообще все напрасно. Надо иначе.
— Но как?
— Слушайте. Я делал упражнения, растягивал путы. Теперь узел ослаб, но все одно его так просто не снять. Нужна смазка.
— Масло! — воскликнула мадемуазель, и Павел Романович увидел, как кто-то из караульных повернулся в их сторону.
— Нет-нет, — зашептал он. — Зачем вы так громко?
— Sorry… Но что ж вы хотите?
— Видите того солдата, с утиным носом?
— Нет…
— Да вон, у него винтовка рядом лежит.
— Да, сейчас вижу…
— Подойдете и попросите у него… — Тут Павел Романович отчего-то закашлялся, словно в горле у него пересохло.
— Что попросить?
— Попросите сала.
— Сала? — переспросила Анна. — А вы уверены, что оно у него есть?
— Уверен, — мрачно ответил Дохтуров. — Совершенно точно знаю.
— А как объяснить, для чего?
— Скажете, поранились. В лечебных целях.
— Ах вот как! Но позвольте — ведь я совершенно здорова!
— Опять вы кричите! — прошипел Дохтуров. — Ну и что, что здорова? Сейчас будете больна. Давайте сюда булавку.
— Н-нет-нет, — пролепетала Дроздова, — я все поняла…
Она отодвинулась в темноту, зашуршала платьем. Потом вскрикнула. Как ни тихо прозвучало ее восклицание, а утконосый караульщик возле костра все же услышал.
— Вы чё там? — Он привстал, вглядываясь. — Никак затеяли щупаться? А ну-ка…
— Это я, я! — звонко закричала Дроздова. — Товарищ революционный боец, я случайно поранилась!
Она сделала шаг к костру, но вдруг остановилась. Дохтуров увидел, как блеснули ее глаза.
— Я вспомнила, чье это сало… — придушенно проговорила Анна. — Ведь это… это…
Дохтуров промолчал. Да и что было сказать?
* * *
Все дело испортил инженер-путеец. Точнее, не он сам, а его супруга.
Получилось так.
«Средства для лечения» утконосый не дал, хотя мадемуазель Дроздова булавкой расковыряла себе руку нешуточно. Рыжий «витязь» лишь посмеялся. Но после обильных слёз — а более того, после нескольких особенных взглядов — мнение переменил и согласился отвести к «диду».
Как там все получилось, неизвестно. Да и некогда было расспрашивать.
Вернулась мадемуазель по виду целая и невредимая. В руках — глиняная плошка, выщербленная с краю. Утконосый сопроводил даму туда и обратно, сказал по обыкновению какую-то гадость и воротился к костру. Анна же пошла к колодникам.
Плошка была полна наполовину, но хватило и этого.
Он поморщился, ощутив чужой теплый жир у себя на запястьях. Но справился с собой быстро — профессия помогла. А вот у Дроздовой получилось хуже. Было даже издали слышно, как подкатывает у нее к горлу. Павел Романович опять засомневался, выдержит ли барышня. Но — выдержала.
Смазка действительно помогла. Но непоследнюю роль сыграли и узкие ладони Дохтурова, которые удобнейшим образом складывались «лодочкой».
Ему таки удалось освободить руки! Правда, оставались еще путы на ногах, но это потом.
Однако порадоваться не удалось. Уж как берегся — а о соседях-то и забыл. И, как выяснилось, совершенно напрасно.
— Вы только о себе подумали? — раздался вдруг женский голос.
Павел Романович (он сидел, опустив голову, — так удобней работалось) поднял взгляд. Жена инженера стояла рядом. В темноте была видна светлая мантилька на платье.
— Я все слышала, — проговорила инженерша. — Вы намереваетесь бежать. И я все видела. Она (кивок в сторону Дроздовой) вам помогает. А о нас всех вы подумали?
— Сударыня, что в моих силах…
— В ваших силах всех избавить от пыток, которым нас непременно подвергнут после побега.
— Я приведу помощь, — тихо ответил Дохтуров.
— Откуда вы ее здесь возьмете? Я не дура! Я требую, чтоб вы немедленно отказались от своего плана. Иначе я вас выдам!
— На что вы надеетесь? — спросил Павел Романович, чувствуя, что его самого надежда уже покидает.
— На Господа нашего. Он не оставит.
— Господь не оставит, коли вы сами себе поможете. Или хотя б не станете мне мешать, — ответил Дохтуров. И почувствовал: бесполезно. Не переубедить, ни за что.
В этот момент подошла Дроздова. Или она тут и стояла, просто он не заметил? Так или иначе, разговор она слышала. Но спорить не стала. Просто подняла руку — и с размаху хлестнула вдруг инженершу веткой по перепуганному лицу.
Та ахнула, отшатнулась.
— Вы просто дура, — проговорила Дроздова бешено, задыхаясь. — Вы только суньтесь еще…
Что в таком случае последует, никто не узнал.
За спиной Дроздовой, словно демон в ночи, вынырнул утконос-караульщик.
— Эт-то вы что ж, паскуды? — ласково спросил он. — Вы чё здесь удумали?
Потом он повернулся и посмотрел на Дохтурова.
Павел Романович хоть и понял, что дело пропало, а все же надеялся — если подойдет этот мерзавец поближе, так можно будет хоть одного его придушить. Прежде чем сотоварищи следом наваляться.
Но и это не получилось. Утконосый все отличнейшим образом себе уяснил. В темноте он видел, словно твой кот. И к Павлу Романовичу приближаться не стал.
— Ну, теперь на себя пеняй, — сказал он и вдруг ухватил Анну Николаевну за косу.
Дохтуров было рванулся — да куда! Ноги-то связаны.
— А с тобой, контра, я потом разберусь, — пообещал утконос, на ходу обернувшись. — Поглядим, что тогда запоешь, трубка клистирная.
Эх! Пропало все. А ведь почти уж устроилось. Чуть-чуть времени не хватило, чтоб развязать лодыжки. Теперь — конец. Как в народе говорят — отбедовали.
Остальные караульщики, увидав, что приятель их снялся с позиции и потащил одну из пленниц куда-то в сторонку, скоренько поднялись с земли. Придвинулись, головешками посветили.
— Тю! — присвистнул один, безбровый, с плоским лицом. — Гляньте, исхитрился с рук вервицу скинуть. А с ног-то не успел! — добавил он со значением.
— Теперь мы тебе такую казнь измыслим — землю грызть станешь, — сказал Дохтурову кто-то, остававшийся покуда в тени.
— Раз такое дело, надо к товарищу Логову. Да я сам к нему и побегу, как рыжий Петька воротится, — сказал безбровый.
— Ты давай щас ступай!
— Не. До Петьки повременю, — отвечал безбровый, косясь на жену инженера. Та стояла рядом, куталась в свою мантильку. Заметила взгляд «товарища» и улыбнулась — искательно.
Ах, глупая, глупая…
Павел Романович вздохнул. Все дело испортила. Не вмешайся она — может, наилучшим образом бы все обернулось. А она у «витязей» теперь сочувствия ищет. Наивная! Ничего, наверно, найдет. Только не сочувствие — а нечто совсем иное.
Павел Романович прекрасно понимал, отчего безбровый солдат медлил с доносительством. Хотелось ему знать: сойдет с рук рыжему утконосу насилие над пленницей или же нет. Если сойдет, тогда уж и этот своего не упустит. Вон как инженершу-то раздевает глазами. И ничего докладывать комиссару эти товарищи пока что не станут — ведь тот наверняка сюда других караульных определит.
Вот и вся диспозиция. Для пленников все действительно кончено.
Солдаты, потоптавшись вокруг, отодвинулись дальше к костру. Вязать обратно руки Павлу Романовичу не стали. Побоялись или просто лень было? Но сидели теперь, глаз не спуская.
А он все ждал женского вопля. Едва ли бедной барышне станут рот затыкать. Но время шло, и все было тихо. Наверное, подумал Дохтуров, все же втиснули кляп. Побоялись, что комиссар на вопли пожалует. Или Авдотья. Бедная мадемуазель Дроздова! Отчаянно ее жаль. И сделать ничего нельзя! А ведь это он довел ее до беды.
Дохтуров прислонился спиной к колоде. Празднично звенели над головой комары, всхрапывали лошади у коновязи.
«И все же, — подумал Павел Романович, — случись вторая попытка, я бы поступил точно так же».
Он долго сидел неподвижно. Караульщики у костра замолкли, молчали и пленники. Только звезды мигали над головой, словно передавали некую таинственную морзянку.
Вдруг Павел Романович заметил в стороне пятно света. Оно прыгало, ширилось. Ясно — кто-то шел с фонарем от амбара.
Дроздова? Жива? Отпустили?
Вряд ли, подумал Дохтуров. Ее ни за что не отпустят. Но тогда — кто пожаловал?
Теперь уже было видно, что идет мужчина. Он подступил к костру, перебросился несколькими фразами с лежавшими на шинелях караульщиками. Потом двинулся дальше. В руке у него была керосиновая лампа-«молния». Подошел вплотную, посветил на лица колодников.
— Который тут доктор?
— Это я, — сказал Павел Романович.
— А-а. — Человек поставил лампу на землю, присел рядом на корточки. На нем была кожаная куртка. Один карман топорщился, провисал — без сомнения, там револьвер.
В свете «молнии» Дохтуров узнал человека: это был рябой, сопровождавший «дида». Час от часу не легче.
Рябой сорвал травинку. Пожевал.
— Бестравное лето будет, — сообщил он.
Дохтуров промолчал. Ждал.
— Я такие вещи вперед чую, — рябой усмехнулся. — Иной раз самого жуть берет — и откуда берется?
— Что? — спросил Павел Романович.
— Ну, это. Про то, что будет. Иль было.
Дохтуров фыркнул.
— Напрасно потешаешься, вашбродь, — сказал рябой. Впрочем, довольно беззлобно сказал. И продолжил: — Да я и сам знаю, откуда. От дида, кого ж еще. От ведовства егоного. Я ведь ему племяш, сродник. Мальцом был, когда первый раз его повидал. Знаешь, какой он был тогда? Глазищи — как уголья! И волосы смоляные, бородища, усы — чисто лешак. Я тогда напужался. Да и теперь опасаюсь, — добавил он, вновь усмехнувшись.
Павел Романович ничего говорить не стал. Понятно, все это лишь увертюра. Представление впереди.
— А девка у тебя так себе, — проговорил рябой без всякого перехода. — Вертлява больно.
— Что с ней?
— Печешься? — Рябой беззлобно засмеялся. — Боишься, снасильничали?
— Так что?
— Ничего. Целая она. Рыжий хотел ее повалять, да дид запретил.
— Спасибо вашему диду.
«Врет или нет? — думал Павел Романович. — Вряд ли тот рыжий так просто отступится от своего. Редкий мерзавец».
А может, все-таки правда? Ведь ложь быстро обнаружится. Но явно рябой крутит. Определенно, у него дело. Не иначе, его «дид» послал.
— За спасибо молока не купишь. Да и сала тоже, — ответил рябой. И подмигнул.
Павел Романович пропустил опасный намек мимо ушей.
— Отпустите ее.
Рябой промолчал. Глядел на лампу, кусал травинку. Потом спросил:
— Полюбовница?
— Нет. Мы даже не познакомились толком.
— Тогда чего ходатаем выдвигаешься?
— А раз не моя полюбовница — что, мучить можно?
— Можно казнить, а можно и миловать, — уклончиво ответил рябой. — Тут уж как выйдет… Ладно. В общем, так: давай-ка отсель отодвинемся. Чересчур людно.
Отодвинулись на десять шагов. Павлу Романовичу приходилось скакать на связанных ногах.
Рябой повернулся.
— Есть у вас золотишко?
Вопрос прояснился, и сердце у Павла Романовича сжалось. Не имелось у него решительно никаких сбережений. Но сказать об этом открыто нельзя.
— С собой нет, — ответил он осторожно.
— Понятное дело… — протянул рябой. — А в Харбине?
— Кое-что.
— Дид велел передать: за золото он освободит тебя с девкой. Ты сможешь уйти, а девку он спрячет. Принесешь золото — отпустит. Нет — тогда прощайся с нею теперь. Но ты ведь, я так понимаю, вернешься?
— А почему именно меня?
— Дид сказал: ему (тебе то есть) верить можно. А остальным — нет. Понравился ты ему. Так что решай.
Собственно, что тут было решать? Главное — получить свободу. А там…
— Я согласен.
— Вот и хорошо. — Рябой вытащил из-за голенища небольшой нож. — Я пойду. А ты режь вот этим веревку — и в тайгу. Только доберешься ли…
— Доберусь, — сказал Дохтуров. — Но как я потом вас найду?
— А не надо искать. Ты в Харбине где квартируешь?
— В «Метрополе». Только сгорел он теперь.
— Во как… Ну ладно. У вокзала трактир есть, «Муравей». Знаешь?
— Нет.
— Найдешь. Я там буду.
— Когда?
Рябой насупился.
— Не твое дело. Будешь сидеть там ввечеру. Я к тебе сам приспею. Или пошлю кого. Если подступит кто из людишек, да представит от дида привет — значит, мой человек. Ты его слушай.
— А эти? — Павел Романович кивнул на солдат-караульных.
— Не твоя забота. Я с ними, как с этим рыжим чертом…
— То есть?
Рябой покачал головой.
— Ох и любопытен ты, вашбродь. Все с вопросиками проказничаешь. Ну ладно, скажу: никак не хотел рыжий угомониться. Не мог от девки отклеиться… Короче, мы его самого на сало пустили.
Павел Романович поперхнулся. Поглядел изумленно.
— На сало?
«Не повезло утконосому…»
— Неужто поверил? — Рябой засмеялся. — Сам вижу — поверил. А может, и стоило? Да только какое с рыжего сало…
Дал ему дид взвару хлебнуть, сонного. Храпит теперь. Вон, отсель слышно.
Он похлопал себя по карману, вынул зеленую пузатенькую бутылку:
— Я с собой прихватил. Угостю твоих караульных… — Рябой подмигнул. — Ну, принимайся. А там уж как Господь даст.
