Книга: Король серых
Назад: VI
Дальше: VIII

VII

«Место, достойное короля короля», — так сказала Каллистра, едва они очутились в этом месте. В тот момент Джеремия был слишком измучен, чтобы по достоинству оценить его. Теперь, проснувшись, он с благоговением озирался вокруг. Он видел фотографии интерьеров замка безумного Людовика Баварского, что в Германии, и величественной королевской резиденции в Британии, однако в роскоши они явно уступали окружавшей его обстановке. Нигде еще он не видел такой огромной люстры, разве что в одном из фильмов сериала «Призрак Оперы», который по ночам крутили по телевизору. Как стены, так и потолок украшала великолепная — золото на красном поле — роспись; простенки занимали огромные зеркала. Из мебели было несколько старинных комодов, стол, книжные шкафы и ночная тумбочка — все красного дерева, ручной работы.
Кровать, на которой возлежал Джеремия, вместила бы семью из десяти человек и еще осталось бы место для кошки и собаки. Ничего более мягкого невозможно было себе вообразить, и Джеремия с радостью провел бы весь свой королевский срок, валяясь в этой постели. Как и прочие предметы мебели, кровать — вместе с огромным балдахином на резных столбиках — являла собой подлинное произведение искусства.
Джеремии доводилось видеть заложенные особняки на Северном берегу, которые стоили несколько сот тысяч долларов, но каждый из них разместился бы в одной этой спальне.
Он зачарованно разглядывал полог балдахина, украшенный художественной вышивкой. Там были сюжеты, заимствованные из античной мифологии: кентавры и фавны резвились с пышногрудыми нимфами. Средневековые рыцарские турниры и любовные сцены — готовые иллюстрации шекспировских пьес. Эти картины странно тревожили душу. Наконец Джеремия понял, в чем дело… Ему вдруг померещилось, что лица некоторых персонажей определенно знакомы ему. Однако, сколько он ни пытался получше разглядеть их, они всякий раз — будто нарочно — ускользали из-под его взгляда. Хотя эти подозрения никак не могли найти подтверждения, Тодтманн был почти уверен, что по меньшей мере двое явно похожи на него; в других он готов был узнать то Каллистру, то Ароса, то кого-то из своих знакомых по прежней жизни, то Серых, которых видел в клубе.
Не испытывая ни малейшего желания встречаться с Аросом, Джеремия продолжал разглядывать жанровые сценки, и чем дольше он смотрел, тем более живыми они казались ему. Фавны гонялись за нимфами, оглашая поля радостным смехом. Античный герой — должно быть, Геракл, с лицом известного голливудского актера, — самоотверженно боролся с разъяренным львом. Справа от них двое влюбленных — женщина на балконе, мужчина на улице — клялись друг другу в верности. Лицо женщины все время менялось, и все же Джеремии казалось, что перед ним Каллистра.
Закрыв глаза, он попытался представить на месте мужчины себя. Фантазия, впрочем, позволительная лишь во сне, опьяняла: с его уст слетают исполненные поэзией слова любви, она упивается его пылкой речью. Затем она касается его губ своими, ласкает их…
Поцелуй был долгим и страстным… и очень настоящим. Так же, как и внезапная, навалившаяся на него тяжесть.
Ожидая увидеть Каллистру — возможно, привлеченную силой его воображения, — Джеремия открыл глаза и увидел склоненное над ним совсем другое лицо. Известное всему миру обольстительное Лицо, обрамленное обесцвеченными локонами.
— Привет, любовь моя, — прошептала Мэрилин своим будоражащим плоть, чуть хрипловатым голосом, который Джеремия столько раз слышал в кино. Она была абсолютно голой, как, впрочем, и он сам, — последнее обстоятельство Джеремию немало изумило и обескуражило.
— Про… простите! — промямлил он, пытаясь выскользнуть из-под нее. Для этого ему потребовалось собрать волю в кулак, поскольку, хоть он и имел дело не с оригиналом, а с его призрачной копией, тело ее было соблазнительно мягким и гладким, как шелк.
— Куда же ты, любовь моя? — Она цепко держала его, и ей почти удалось снова затащить его в постель. Джеремия понял, что вторая попытка улизнуть из ее объятий может и не состояться. Как бы сильно ни влекло его к Каллистре, она ему не принадлежала, и — как знать? — возможно, ему вообще было не суждено обрести ее. В глубине души его терзали сомнения: не лучше ли взять то, что само плывет в руки, чем тешить себя надеждой, которая может оказаться несбыточной?
— Прошу прощения, но вы, кажется, ошиблись!
Куда же подевалась его одежда? Он не помнил, как раздевался — к тому же не мог же он снять трусы.
— Милый, меня хотят все мужчины! Томас хотел… и ты тоже хочешь, не притворяйся! — Она перевернулась на бок, чтобы он мог получше разглядеть, что ему предлагают. Предложение было монументальным.
«Томас хотел…»
Арос, кажется, говорил, что она была одной из фавориток его предшественника. Уже не в первый раз Джеремия пожалел, что так мало знал о Томасе О’Райане.
Может, поэтому она и пришла? Потому что предполагала встретить совсем иное желание?
— Ты права, я действительно хочу. — Она улыбнулась знаменитой улыбкой Мэрилин и хотела уже привлечь его к себе, но Джеремия категорически покачал головой.
— Нет, не то. Я хочу поговорить с тобой.
— Поговорить?
Она была явно озадачена.
Если эта женщина являлась олицетворением любви и обожания миллионов поклонников, тогда неудивительно, что она не привыкла к просьбам подобного рода. Сколько людей воспринимали ее всего лишь как легенду, как символ? В той, которую он видел перед собой, мало что сохранилось от подлинной Мэрилин Монро, это был созданный в Голливуде экранный образ соблазнительницы.
Но она знала Томаса О’Райана и могла многое рассказать о нем.
— Ну да, поговорить. Ты ведь была знакома с Томасом, верно?
Мэрилин рассеянно водила пальцем по узорам на покрывале.
— Близко…
Джеремия вновь остро ощутил свою — и ее — наготу. Стараясь не смотреть на ее обольстительную плоть, он измерил взглядом расстояние до ближайшего комода. Ему показалось, что он отстоит от него на несколько миль. «Но ведь здесь мне достаточно подумать об одежде, чтобы она материализовалась на моем теле…»
В следующее мгновение он был одет. Костюм его был вычищен и отглажен, только вот… Это был не его костюм, не тот, что был на нем раньше. В модели имелись отличия, едва заметные и вместе с тем достаточные, чтобы его неказистый серийный костюмчик превратился в облачение, достойное — ну да, короля, — признал он.
— Гм… люблю мужчин, которые умеют одеваться, но с этим можно было и подождать, ты согласен, милый?
— Я предпочел бы, чтобы ты тоже что-нибудь накинула.
— Как тебе это платье? — На ней и впрямь теперь имелся некий клочок материи, но нужно было обладать богатым воображением, чтобы назвать его платьем. Принято считать, что платье закрывает какую-то часть тела — эта тряпица ничего не закрывала, но лишь еще больше подчеркивала ее наготу.
— Может, ты наденешь платье?
Мэрилин обиженно насупилась; вид ее пухлых алых губок расшевелил бы и мертвого. Джеремия вздохнул с облегчением: кажется, он оделся как раз вовремя.
— Ну вот, испортил настроение.
На сей раз она выполнила его просьбу — по крайней мере отчасти. Тодтманн не мог припомнить, в каком фильме настоящая Мэрилин Монро появлялась в этом красном платье, но оно было ему знакомо. Платье плотно облегало роскошную фигуру, а от глубокого декольте захватывало дух. Словом, менее чувственной она не стала.
— Так лучше?
Джеремия лишь сухо кивнул. Он обошел кровать, чтобы занять более безопасную позицию.
Мэрилин проворно перевернулась на другой бок, умудрившись даже это безобидное движение превратить в ухищрение соблазнительницы.
Джеремия все время твердил себе, что перед ним не настоящая Мэрилин Монро, а лишь призрак — Серая; что она существует только волей человеческой мечты и воспоминаний.
Впрочем, осознание этого не приносило ему облегчения.
— Расскажите мне о Томасе, — как можно более властным тоном повторил Джеремия.
— Что ж, хорошо. — Мэрилин откинулась на спину. — Томас никогда не был таким чопорным, это уж точно. Он знал, чего хотел, а хотел он меня. — Она довольно хихикнула. — Любил читать мне стихи. И еще у него было отличное чувство юмора. — На губах ее появилась жеманная улыбка. — И вообще он обладал уймой достоинств.
Джеремия почувствовал, что краснеет.
— Я имел в виду другое. Что он представлял собой как король? Чем он занимался?
— Милый, я же тебе об этом и толкую. Можно мне уже раздеться?
— Нет! — Взглянув на нее, Джеремия увидел, что она по-прежнему одета, и из груди его вырвался вздох облегчения. — Не мог же он заниматься только этим. У него же были какие-то обязанности.
— Он много путешествовал. Мы ездили с ним в Париж, в Гонконг, в Рио. — Она высунула влажный язычок и медленно провела им по губам. — Томасу нравились приключения.
Джеремия начинал терять терпение.
— Расскажи, что это был за король! Каким было его правление?
Впервые Мэрилин изменила своему привычному образу. Глаза ее увлажнились. Если она и была неискренна, то мастерски скрывала это.
— Томас придавал нам устойчивости. Он старался, чтобы мы жили в свое удовольствие. Он был лучше Мартина и Чин Хо. Эти просто сломались:
— Эти имена… Расскажи мне о них.
Белокурая красотка стала хихикать.
— Что значит имя? Король — какое бы имя он ни носил — все равно будет сладок, как мед. — Она блаженно потянулась, при этом подол платья задрался, обнажив соблазнительное бедро. Джеремия поспешил отвести взгляд. — Довольно трепаться, милый!
По-прежнему избегая смотреть на нее, Тодтманн попытался собраться с мыслями. В чем-то Мэрилин выглядела как самая настоящая — живая — женщина. Она и говорила совершенно нормально. Вместе с тем в нем крепло убеждение, что ей не дано то, что дано другим Серым, таким как Каллистра или Арос. Возможно, эти двое и изъяснялись штампами и затертыми стихами, зато они свободно говорили на любые темы. Эта Мэрилин могла быть только Мэрилин из кино. Она существовала лишь в своей привычной среде, в роли вульгарной искусительницы, каковой представала в глазах многочисленных поклонников.
Однако должно было существовать такое, о чем знал каждый Серый. Уже не надеясь выведать у нее что-либо конкретное о Томасе О’Райане или его предшественниках, Джеремия решил, что пора поинтересоваться предметом, который не мог оставить ее равнодушной.
— Скажи, Томас встречался с вороном?
С наигранным ужасом в глазах Мэрилин вздрогнула и села.
— О милый, не пугай меня ты так! Пусть птицы говорят о воронах, не мы!
Джеремия тоскливо подумал о том, что и эта тоже, похоже, решила изъясняться стихами. Все же не желая так быстро сдаваться, он повторил вопрос и добавил:
— Ворон имел какое-то отношение к тому, что с ним произошло?
— Я…
— Говори! — рявкнул он, подивившись зычности своего голоса. Однако, увидев реакцию Мэрилин, он понял, что немного перестарался. Она в буквальном смысле слова начала расплываться, как расплывается изображение на экране старого переносного телевизора, если повернуть антенну не туда. Тодтманн отшатнулся и побледнел.
Мгновение спустя она вернула утраченную было форму. Тодтманн предположил, что подобные трансформации проходят для Серых абсолютно безболезненно, однако ему наблюдать за этим зрелищем было мучительно до тошноты.
— Томас был зорок, как сокол, и видел ситуацию издалека, — прошептала Мэрилин, и даже эта загадочная и какая-то зловещая фраза в ее устах звучала сексуально. — Он увидел свет, но только на миг. Когда черная птица почти настигла Томаса, вера его усилилась.
Она театрально воздела в воздух красивую ручку с наманикюренными ногтями, затем безвольно уронила на постель. У Тодтманна екнуло сердце.
— Ворон убил его?
Всякий раз, когда ему казалось, что участь короля Серых не может быть хуже, тут же открывались новые горизонты.
Мэрилин покачала головой:
— Томас сделал это сам. Он сказал, что это единственный выход. Волки были у самых ворот, мой миленький, а птица стучалась — нет, колотила — в двери реального мира.
— Что это значит?
— Он хочет прожить одну жизнь. Во плоти и крови. Ворон мечтает о несбыточном, любовь моя, но может, для него это не так?
Она снова откинулась на подушки, превращаясь в прежнюю соблазнительницу.
«Мечтать о несбыточном…» Для Серых это означало жить так, как живут люди. Что-то похожее Джеремия слышал от Каллистры, но подумать, что ворон желает того же, было страшно. Что может натворить ворон, если пустить его в реальный мир? Джеремия начинал понимать свою собеседницу, которая не хотела об этом говорить. Желания ворона — это не та тема, в которую он хотел бы углубляться.
Мэрилин снова потянулась в постели:
— Милый, я играла в твою игру — не сыграть ли нам теперь в мою?
— Я… извини… поверь мне, я… но сейчас мне хотелось бы побыть одному. Но я все равно тебе благодарен. — Джеремия готов был возненавидеть себя за то, что, как смущенный подросток, не может связать двух слов. С другой стороны, как не растеряться, когда приходится отказываться от предложения переспать с двойником Мэрилин Монро? Даже зная, что на самом деле скрывается за этими пышными формами. Словом, Джеремия пребывал в смятении; он не мог себе простить, что вообще посмел положить глаз на эту красотку, тогда как сердце его принадлежало лишь одной — Каллистре.
Он вздохнул — внезапная догадка осенила его: что если Каллистра благоволит ему лишь потому, что тоже надеется получить шанс стать настоящей?
— Если только ты можешь еще что-то сказать о во…
— Ничего. — Мэрилин упрямо поджала губы. Внезапно она простерла к нему руки и с неожиданной для хрупкого создания силой привлекла его к себе. Ее поцелуй не был поцелуем подлинной Мэрилин Монро, он исходил все от того же экранного образа, являясь как бы квинтэссенцией всех ее ролей и одновременно интерпретацией этих ролей в сознании ее поклонников.
От этого поцелуя у Джеремии перехватило дыхание; сознание его помутилось.
Наконец красотка ослабила объятия и шепнула ему на ухо:
— Томасу никогда не нравились скромницы. Впрочем, каждому свое. По крайней мере, я надеюсь, ты будешь время от времени вспоминать обо мне, Джеремия Тодтманн. В конечном итоге только это и имеет значение, верно, любовь моя?
Не успел он опомниться, как она растаяла в воздухе — очевидно, Серым доставляло удовольствие исчезать таким вот внезапным образом.
В конце концов Джеремия Тодтманн поборол смятение и стал заново прокручивать в памяти весь этот короткий и крайне сумбурный разговор в надежде найти в нем что-то важное, что, возможно, первоначально ускользнуло от его внимания. Томас О’Райан все-таки сталкивался с вороном, и, очевидно, не один раз. Это закончилось тем, что бедняге Томасу — беспечной, если верить Мэрилин, душе — пришлось пожертвовать жизнью, чтобы не дать крылатому дьяволу достичь своей цели. Если бы ворон проник в мир света, он устроил бы там сущий ад.
Но Томас был королем… Правда, это, похоже, не остановило черную птицу. И самому Томасу это нисколько не помогло. Джеремия потянул за ворот рубашки — ему было душно. Из того немногого, что ему удалось выяснить, можно было сделать вывод, что его предшественник был человек не робкого десятка. Могли Джеремия сказать то же самое о себе?
«Я должен либо выбраться отсюда, либо научиться защищаться!» Имя Джеремия Отважный его не устраивало, особенно выбитое на могильной плите. О чем думал О’Райан, выбирая его своим преемником? Что он нашел в каком-то Джеремии Тодтманне, в этом жалком клерке, ровным счетом ничего собой не представляющим?
— Я мог бы, например, предложить этой птахе заложить ее гнездо под выгодный процент, — пробормотал он, желая себя приободрить. Шутка вышла мертвой, как Томас О’Райан.
Пути назад не было. Подтверждением тому служило последнее посещение конторы. Это означало, что он должен найти способ защитить себя. Он должен отомстить за О’Райана, должен стать могущественным королем Серых, защитником своих подданных от крылатого ужаса.
Иначе говоря, он должен стать не тем, кем был до сих пор.
«Но коль скоро я являюсь королем Серых, я должен быть наделен какой-нибудь волшебной властью, не так ли?»
Так обстояло дело в книжках и фильмах, но в жизни все обстояло иначе — современные монархи являлись фигурами скорее декоративными, чем правителями с реальной властью. Одеться он, положим, смог, но имелись ли у него какие-нибудь другие таланты? Джеремия был способен оказаться в любом месте, стоило ему только подумать о нем, однако, как бы ни прельщала его мысль о побеге, он сомневался, что из этого что-то выйдет.
— Похоже, есть только один способ это выяснить.
Насколько спокойнее ему жилось, когда он беспокоился только о том, как бы не опоздать на поезд и не вызвать гнев Моргенстрёма. Вот было время!
Начинать надо с малого, гласила народная мудрость, а, наверное, нигде так слепо не следовали всевозможным пословицам, как в царстве теней. Новоиспеченный монарх попытался припомнить фильмы или книжки, повествующие о королях и волшебниках, надеясь извлечь из них какую-нибудь пользу. У него не то чтобы напрочь отсутствовало воображение, но с годами оно изрядно притупилось, поскольку обращался он к его помощи крайне редко.
«Можно попробовать фокус со световой саблей», — подумал он. Однако световых сабель в этих роскошных апартаментах был явный дефицит, и он решил сосредоточиться на небольшой статуэтке, которая стояла на одном из комодов. Джеремия вытянул вперед руку и мысленно скомандовал, чтобы фигурка приблизилась к нему.
Она отказывалась повиноваться. Он попробовал снова — на сей раз более требовательно.
«Ко мне, черт тебя подери! Речь идет о жизни и смерти!»
Статуэтка оставалась безучастной к его просьбам.
«Прошу тебя!»
Статуэтка не двигалась с места.
Джеремия Тодтманн решил, что с ним все кончено. Если он не в состоянии управлять даже маленькой фигуркой, как он сможет защитить себя от старого пройдохи ворона?
Итак, власть короля оказалась весьма ограниченной. На его вкус, даже слишком ограниченной. Он все больше убеждался, что является всего лишь ширмой. Нет, не то чтобы ширмой — просто не чувствовал он себя настоящим правителем. Его присутствие давало призракам нечто, чего они сами не могли обеспечить. В противном случае он был бы не нужен.
«Томас придавал нам устойчивости», — вспомнил он слова Мэрилин. Не в этом ли был источник его могущества… в том, что он способствовал сохранению устойчивой формы своих подданных?
«Но ведь именно этого добивается и ворон!»
Проклятой птице тоже что-то было от него нужно, однако она не могла просто вырвать это что-то из его бездыханного тела. Было очевидно, что для пернатой твари не составило бы большого труда прикончить его тогда, на улице или в конторе, — чем больше Джеремия думал об этом, тем более убеждался, что это именно так. Мэрилин сказала, что ворон хочет стать настоящим, реальным, но дело, очевидно, было не только в этом. Птица была, хотела… хотела…
Мысли Джеремии путались; у него начинало стучать в висках. Он должен был выбраться из этого места, чтобы увидеть что-то еще, пусть даже и мир, полный призраков, кошмаров и блуждающих в ночи тварей. Возможно, тогда он лучше поймет свое место в ходе вещей.
«А может, я все-таки просто уснул в поезде и все это не более чем дурной сон».
При этой мысли в нем затеплилась слабая надежда, помогая вновь обрести присутствие духа. Он вздохнул и огляделся в поисках выхода.
Его вдруг осенило: когда он в первый раз осматривал свою опочивальню, то не видел никакого намека на дверь. Разумеется, этому существовало простое объяснение, а именно: архитектор счел дверь ненужной деталью. Даже стены были практически не видны за мебелью и зеркалами потолка. Все было весьма изысканно, однако выбраться из этой изящной темницы, на первый взгляд, не представлялось возможным.
А что, если…
Он подошел к ближайшему зеркалу и коснулся ладонью его поверхности. Зеркало показалось ему столь же материальным, как и все, с чем он здесь сталкивался, включая Мэрилин. Джеремия надавил сильнее, надеясь, что рука его вот-вот проникнет сквозь стекло, но, видимо, законы Льюиса Кэрролла здесь не действовали — зеркало было цело и невредимо. Он попробовал еще триады — но тщетно.
— Ты мыслишь как человек, — вслух произнес он, досадуя на самого себя. Это являлось ошибкой — вполне объяснимой, но все же ошибкой; То был мир снов, мир воображаемого, мир Серых, а Тодтманн по-прежнему принимал все за чистую монету, хотя уже знал, как перемещаться в этом потустороннем пространстве. Возможно, ему еще не дано двигать предметы, но путешествовать вполне в его силах.
— Я хочу выбраться отсюда! — Он мог бы сказать это и про себя, но так ему казалось вернее.
Однако результат был вовсе не таким, какого ожидал Джеремия. Он все еще оставался в своей опочивальне, вместо того чтобы материализоваться где-то еще, хоть в том же клубе «Бесплодная земля». Но тут он увидел, что стены, потолок и даже пол начали подозрительно вибрировать. В следующее мгновение стена перед ним отделилась от потолка и завалилась наподобие костяшки домино, увлекая с собой стоявшую подле нее мебель. При это все до единого предметы мебели остались точно на своих местах, словно были приклеены к стене. За стеной мерцал призрачный свет Серого царства. Ни коридоров, ни дворца не было — только свет.
То, что осталось от королевской спальни, продолжало колыхаться. Джеремия услышал, как стронулась с места стена слева от него. Вместе с ней рухнул не только комод, но и стенные шкафы, которые, как оказалось, не имели объема. Только благодаря мебели стена не производила впечатления абсолютно плоской поверхности.
Только когда от стены стала отделяться дальняя правая стена, Джеремия осознал, что находиться здесь становится опасно. Издав вопль, который совершенно не вязался с его королевским саном, Джеремия бросился прочь из апартаментов, в туманную пустоту, простиравшуюся за пределами спальни. Странное чувство преследовало Джеремию, когда он бежал по стене, но ему было достаточно напомнить себе об оставшейся позади смертельной опасности, чтобы ноги сами несли его все дальше и дальше. В несколько шагов преодолев последние метры, он прыгнул в никуда. Только тогда до него дошло, что твердой почвы там может и не оказаться.
Обернувшись, он увидел, что его страхи были не напрасны. Потолок, державшийся до сих пор на одной стене, сверзился вниз. Массивная люстра, игнорируя общепринятые законы механики и гравитации, с силой протаранила стену. Джеремия, скрепя сердце, ждал, что произойдет, когда потолок обрушится на просторную — под балдахином — кровать, на которой он еще недавно имел удовольствие почивать. Потолок и стена встретились, Джеремия успел лишь заметить, что люстра и мебель, включая кровать, просто растаяли в воздухе.
Последняя стена упала вниз, накрыв устланный коврами пол. Три другие стены внезапно отделились от пола и полетели в туманную мглу, которая простиралась под ними, не обращая внимание на то обстоятельство, что еще секунду назад внизу существовала некая твердь. Джеремия судорожно сглотнул, недоверчиво пробуя ногами почву. Он не понимал, какая разница существует между той пустотой, в которую провалились стены, и тем местом, где находился он. Но факт оставался фактом — он стоял на чем-то твердом, а там ничего не было. Словно в подтверждение этого оставшиеся пол-потолок-стена, точно сорвавшиеся с петель двери, устремились туда же, в мрачное ничто, которого, на первый взгляд, существовать не могло.
Новый король Серых оказался совершенно один посреди небытия. От его комнаты не осталось и следа. Собравшись с духом, он даже сделал шаг в обратном направлении в надежде увидеть дыру, в которой сгинули обломки. Но не удивился, когда никакой дыры не обнаружил. Куда бы он ни ступал, под ним была твердая поверхность.
«Должно быть, я спятил. Иначе как объяснить, что я воспринимаю всю эту чертовщину как должное? Одного исчезновения комнаты хватило бы, чтобы свести человека с ума. Возможно, я всегда был сумасшедшим, и теперь болезнь просто перешла в новую фазу».
Продолжая мысленно рассуждать на тему душевного состояния, Джеремия вдруг заметил, что он уже не один.
Вокруг собирались тени. Не те глубокие и алчные, составлявшие воинство ворона, а легкие, словно порхающие, зачастую имевшие человеческий силуэт, похожие на тех, что он видел на Юнион-стейшн и в Сирс-тауэр. Первые тени вели себя осторожно, словно были чем-то напуганы. Он чувствовал это по характеру их движений. Для них Джеремия Тодтманн был больше, чем король, он был их жизнью. Арос упоминал об этом, но Джеремии казалось, что для долговязого призрака он был не столько король, сколько средство для достижения каких-то его целей. Арос и ворон в чем-то очень походили друг на друга; с другой стороны, в них не было ничего общего с этими бедолагами.
Теперь они буквально роились вокруг него. Казалось, призраки жаждут его прикосновения, но когда он попытался дотронуться до одного из них, они бросились врассыпную. Они точно сами не знали, что им от него нужно.
— Чего вы хотите? — невольно вырвалось у него.
Услышав его слова, они пришли в неописуемое волнение. Джеремия повторил свой вопрос. Теней стало еще больше. Некоторые выглядели смутно знакомыми. Какая-то женщина в длинном платье. А вот эта была больше похожа на собаку. Джеремии показалось, что кое у кого за спиной виднелись крылья.
Похожий на собаку призрак приблизился, так что теперь Джеремия мог дотронуться до него рукой. Не зная толком, как следует вести себя в подобных случаях, он протянул к нему руку, как если бы перед ним была колли или овчарка. К его облегчению — он по собственному опыту, почерпнутому в подвалах Сирс-тауэр, знал, что Серые могли укусить руку, ведущую их, — собакообразная тень подошла еще ближе.
Это была определенно собака или какая-то разновидность волка. Когда она оказалась совсем близко, ее очертания стали видны более отчетливо. Джеремия любил собак: собака — друг человека, а на кошек у него была аллергия. Волки его тоже интересовали. Он подумал, каково было бы завести дома волчонка.
Холодный нос ткнулся ему в ладонь. Он хотел отдернуть руку, но передумал. Джеремия прищурился; у него практически не оставалось сомнений, что перед ним именно волк. У него была серая, серебристая шерсть. Величественный, умный, верный волк… впрочем, об этих его качествах пока приходилось лишь догадываться.
Волк заглянул ему в глаза и завилял хвостом.
Джеремия Тодтманн начинал догадываться, почему эти призраки так вились вокруг него. Это он сотворил волка. На свой собственный вкус. Это не был обман зрения: перед этим Джеремия дотронулся до него, это был лишь смутный, едва намеченный силуэт.
«Томас придавал нам устойчивости». Это было еще мягко сказано. Арос намекал ему на некую силу, которой наделен король, но до сих пор Джеремия не очень хорошо понимал, что он имел в виду. Он мог — в буквальном смысле — изменять их, особенно тех, у которых не было собственного четко выраженного облика. Возможно, со временем он сможет воздействовать на самого Ароса и даже на ворона.
Воздействовать на Ароса и на ворона! Похоже, картина начинала проясняться. Что если эти двое стремятся манипулировать им отчасти из страха, что когда он приобретет достаточно влияния, то их собственная власть окажется под вопросом? Что произойдет, если они не будут контролировать его? И что, собственно, произошло с его предшественниками?
Волк облизывал его ладонь. В глазах его угадывалось истинное блаженство. Единственной радостью Серого — пусть даже этот Серый всего лишь животное — был стабильный, устойчивый облик. Джеремия понял, что они подвержены воздействию слишком многих живущих в реальном мире и потому обречены постоянно менять обличье. Неудивительно, что в итоге они оказывались всего-навсего эфемерными тенями. Ни одна форма не могла завоевать доминирующего влияния. Только при условии, что представления достаточно многих живых людей о некоем существе или некоей личности — вроде Лохнесского чудовища или Мэрилин Монро — совпадали, Серые получали шанс существовать в более или менее стабильной оболочке. В старину, когда кругозор людей был куда более ограничен, все было проще. Серые были, как правило, эльфами, карликами, привидениями, драконами. Теперь же человеческое общество было перегружено информацией, и одни и те же образы в сознании разных людей имели разные коннотации. Возможно, собственно даром живого воображения обладали немногие, однако сильно расширился набор средств, способных стимулировать и направлять игру этого самого воображения. Кино, телевидение, книги, игры, новости…
Несчастным призракам, должно быть, все время казалось, что их разрывают на части.
— Привет, — услышал Джеремия.
Волк отскочил в сторону и злобно зарычал на вновь подошедшего. Это было то самое обезьяноподобное существо, которое Джеремия видел еще в «Бесплодной земле».
— По-моему… Арос… ищет тебя.
Джеремия пока не горел желанием снова встречаться с этим ходячим трупом, а потому поспешил перевести разговор на другую тему.
— Кто ты? — спросил он.
Красные глаза-семафоры часто заморгали. Поколебавшись, обезьяноподобный проронил:
— Я не Горацио.
— У тебя есть имя?
— Не-е… думаю. — Он снова принялся часто-часто моргать. — А что, я могу получить собственное имя?
«Можешь ли ты получить имя?»
— Имя? Ты хочешь, чтобы я дал тебе имя?
— Ты единственный…
Джеремия невольно улыбнулся. Стало быть, одной из его привилегий было нарекать их именами.
— Какое же ты хочешь имя?
Глаза его нового знакомого радостно вспыхнули. Джеремия видел, что тот лихорадочно пытается сообразить. Казалось, где-то в глубине его существа происходила отчаянная борьба. Не это ли имела в виду Мэрилин, говоря об устойчивости? Так ли уж необходимо Серым его присутствие?
— Любое, — наконец изрек обезьяноподобный. Глаза его затуманились.
Любое…
«Ему так не терпится получить собственное имя, что ему все равно, какое это будет имя. Я могу назвать его Моргенстрёмом — ему плевать».
Впрочем, такого Джеремия не мог пожелать даже врагу. Вся его жизнь была связана с Чикаго, и в детстве он не раз бывал и в зоологическом саду в парке Линкольна, и в Брукфилдском зоопарке. При виде этого призрака в памяти его ожили образы обитателей обезьяньих вольеров, которые юному Тодтманну казались сказочными. Как же звали того, более других поразившего детское воображение? У него было какое-то немецкое имя. Он вспомнил, что животное несколько лет назад погибло. Как его звали?..
— Отто?
— Это мое имя? — Глаза призрака снова радостно блеснули.
— Э-э… ты хочешь, чтобы это было твоим именем? — Конечно, можно было найти и получше… Будь у Джеремии время, чтобы подумать, он выбрал бы другое.
— Отто! — взревел обезьяноподобный; остальные, включая волка, поспешили ретироваться в туманной дымке. — Отто!
— Если тебе не нравится…
Тень приблизилась. Ее форма стала чуть более отчетливой. Джеремию Тодтманна уже не удивляло, что обезьяньи черты теперь преобладали.
— Мое имя Отто.
Что ж, каждому свое.
— Стало быть, тебе нравится.
— Да. — Новонареченный Отто вопросительно склонил голову. — Однако Арос искал тебя.
Арос. Именно этого Серого Джеремии особенно не хотелось видеть, но он понимал, что рано или поздно этого не избежать.
— Разве Аросу неизвестно, где я?
— Не всегда.
Это было что-то новенькое. Джеремия уже привык считать Агвилану своего рода Санта Клаусом. «Он видит, когда ты спишь, он знает, когда ты просыпаешься…» Теперь выходило, что он ошибался. Возможности Ароса были ограниченны.
Видимо, его обезьяноподобный крестник изменился не только внешне, потому что он снова склонил голову набок и промолвил:
— Арос очень хочет достичь совершенства. Он пытается… делать то, что, на его взгляд, является правильным, но цель не всегда… оправдывает средства.
— Что это значит?
Отто покосился налево:
— Сюда идет Арос.
— Арос? — Джеремия посмотрел по сторонам, но никого не увидел.
— Всегда есть выход, — пробормотал Отто и — не успел Джеремия и рта раскрыть — испарился.
В тот же самый миг его взору предстал Арос Агвилана. Эта смена персонажей произошла столь стремительно, что можно было подумать, будто обезьяна Отто превратилась в долговязого Ароса.
— Ага, вот вы где! Надеюсь, Ваше Величество хорошо почивали.
— Да. — Джеремия предпочел умолчать о незваной гостье.
— Отлично! — На устах Ароса играла улыбка, чем-то отдаленно напоминавшая улыбку призрачной Мэрилин. — Нам еще предстоит многое сделать! Предстоит еще многое понять, прежде чем вы почувствуете себя уверенно в новом качестве.
В этот момент Джеремия Тодтманн меньше всего надеялся когда-либо почувствовать себя уверенно в роли, которую ему избрали, — особенно если советником его будет Арос Агвилана, а ворон будет продолжать строить свои козни, чем он занимался еще при Томасе О’Райане, а возможно, и раньше.
— Куда мы теперь?
— Разумеется, на бейсбол.
Они исчезли раньше, чем Джеремия успел удивиться.
Каллистра сидела за угловым столиком в клубе «Бесплодная земля», потягивая воспоминания об изысканном дорогом шабли, которое кто-то давным-давно выпил. Вино было таким же безвкусным, как и все, что здесь подавали, — по крайней мере для нее. Каллистра понимала, что, будь она настоящей, шабли показалось бы ей райским нектаром; в тот момент, однако, оно лишь напоминало о той пропасти, которая пролегла между ней и Джеремией Тодтманном.
— Здравствуй, Каллистра.
Оторвав взгляд от танцующих, среди которых живо представляла себя и Джеремию, она повернулась на голос. Это был обезьяноподобный, которого она время от времени видела в компании Ароса. Он сел напротив и по своей привычке принялся часто — почти в такт музыке — моргать. Каллистра отметила в своем визави какое-то новое качество, но в тот момент ей не очень хотелось разбираться, в чем именно состояла произошедшая в нем перемена.
— Чего ты хочешь? Ароса здесь нет.
— Арос с человеком, который не хочет быть королем.
— Я знаю.
Каллистра сделала еще глоток, собираясь предложить своему собеседнику, если ему больше нечего сказать, оставить ее одну. Он никогда не был особенно силен в устной речи — впрочем, до сих пор ни один король не жаловал его вниманием. В глазах обитателей Сумрака он был чем-то вроде комнатной собачки. Не более того. Не то что Каллистра. Ей было дано обличье, которое даже короли находили обольстительным.
«И обо мне тоже думали как о собачонке…» По крайней мере она, была не похожа на Мэрилин, которая так замкнулась в своей роли, что не знала ничего другого. Каллистра же могла хотя бы притвориться, что она личность, что она почти человек.
— Я беспокоюсь за Ароса, — заявил ее собеседник.
— Беспокоишься? Он держит под контролем все. — Ее немного удивил собственный саркастический тон. Это было так в духе живых людей, что она невольно улыбнулась.
— За короля ты нашего боишься; ведь ты коварства Ароса страшишься.
Каллистра поставила бокал на стол и изумленно воззрилась на обезьяноподобного. Он перестал моргать и в свою очередь уставился на нее.
— Что такое ты несешь?
— То, что ты думаешь. То, чего я боюсь.
Каллистра впервые обратила внимание, что облик его стал более отчетливым. В нем уже не было той смазанности, незавершенности.
— Ты говорил с ним?.. С Джеремией?
Обезьяноподобный призрак горделиво расправил плечи:
— Мое имя Отто.
«Он дал имя! Джеремия дал имя!»
Для призраков не было ничего ценнее имени. Оно — более, чем что-либо другое — позволяло осознать себя в качестве уникального явления. Имя давало призраку шанс стать чем-то большим, нежели просто игра воображения спящего или бодрствующего Человечества.
— Еще он создал волка. Тот был счастлив.
— Но Арос не хотел, чтобы он обнаружил в себе этот дар! Малое знание таит в себе опасность!
Долговязый призрак утверждал, что это в интересах самого Джеремии. А кто мог знать лучше Ароса? Он говорил ей, что, когда придет время, он откроет новому королю все тайны его дарования. Всему свое время — так говорил Арос Агвилана.
— Всякое случается. Люди меняются. Серые меняются еще чаще. Каллистра, это сильнее нас всех, сильнее Ароса.
Вокруг них продолжали танцевать тени, притворяясь живыми, но Каллистра уже не замечала их.
— Зачем ты здесь?
Глаза его, моргнул и раз-другой и снова уставились на нее.
— Зачем все мы здесь? Мне он нравится, Каллистра. Мне нравится наш новый король.
Не спуская глаз с обезьяноподобного, Каллистра откинулась на спинку стула; ей все явственнее были видны те изменения, которые произошли в нем благодаря Джеремии.
— Мне тоже, Отто. Мне тоже.
— Но Ароса я тоже люблю.
— Разумеется.
Отто кивнул:
— Я хотел, чтобы ты знала.
В следующее мгновение его уже не было.
Каллистра обхватила бокал ладонями, но пить не стала. «Что бы все это значило?» — думала она, не замечая, что в этот момент мысли ее очень похожи на мысли живых людей.
А потом в ней шевельнулось сомнение: действительно ли она хочет это знать?
Назад: VI
Дальше: VIII