Всю дорогу она думала только о том, что скажет родителям. Словно провинившаяся школьница, Джоанна считала, что рассказывать обо всем — большая ошибка. Они только встревожатся, и выходные будут испорчены.

Еще по телефону мать спросила ее про Сэма: встречается ли она с ним, и как проходит их эксперимент. Джоанне удалось увильнуть от прямого ответа и при этом создать впечатление, что в их отношениях сейчас сложный период и лучше пока о них не говорить. Попутно желательно обходить молчанием и эксперимент, чтобы не возникало ненужных ассоциаций.

Для Джоанны этот уик-энд был очень важен. Он был символом всего, за что она всеми силами пыталась уцепиться; того чувства причастности к жизни, которое возникает в кругу семьи, в доме, и которое всегда воспринимается как должное, пока его не отнимут. Теперь, когда вокруг Джоанны все рушилось, она начинала терять это ощущение принадлежности к миру, и вернуть его ей хотелось больше всего на свете. Ей хотелось закутаться в свою прежнюю жизнь как в теплое одеяло — и если для этого придется соврать, она соврет.

Отец встретил ее на перроне вместе со Скипом — терьером-полукровкой. Пока они были в отъезде, пес жил у соседей и теперь не мог прийти в себя от радости, что семья снова в сборе. Пока они ехали домой, он сидел у Джоанны на коленях и все время порывался лизнуть ее в щеку. Она смеялась и прижимала его к себе, не переставая расспрашивать отца о том, что они повидали в Европе, с кем познакомились и чем полакомились.

Когда они въехали в ворота, фары выхватили из темноты живую изгородь и увитые плющом беседки, окружавшие довольно безалаберно построенный деревянный дом. Дверь гаража автоматически открылась и закрылась за ними с таким родным, ласкающим слух щелчком. Скип выскочил из машины и с радостным лаем завертелся на одном месте.

Джоанна торопливо прошла по короткому переходу, соединяющему гараж с домом. Мать открыла ей прежде, чем она достигла двери, и они бросились в объятия друг другу. Джоанна закрыла глаза и отдалась во власть материнского тепла, кухонных запахов и звуков флейты по радио — передавали Моцарта. Все было так, как и должно было быть, как всегда было в ее памяти, и ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось.

Пока жарилась курица, отец предложил Джоанне выпить вина. Они выпили друг за друга, за то, что они вместе, за то, что они это они. Родители снова принялись рассказывать о поездке.

— Мы отсняли несколько кассет, — сказала Элизабет. — После ужина посмотришь.

— Приезжай посмотреть кино, мы тебе еще и приплатим.

Отец часто повторял эту шутку, и Джоанна, наверное, засмеялась слишком громко, потому что мать бросила на нее быстрый взгляд. Ритм ее движений не изменился, выражение лица тоже, но Джоанна поняла, что Элизабет Кросс что-то почуяла.

Потом они ужинали при свечах, и вся столовая отражалась в темном окне, за которым сейчас не было видно ни ухоженных газонов, ни клумб, ни аллей, ведущих к реке.

Они ели и пили, не переставая болтать, и наслаждались обществом друг друга, как это бывает далеко не во всех семьях. Несмотря на тот взгляд, который мать бросила на Джоанну на кухне, в разговоре не чувствовалось никакой натянутости, и не было впечатления, что какую-то тему специально обходят. Джоанна знала, что наступит момент — вероятнее всего, завтра утром, когда они с матерью отправятся по магазинам — и тогда придется отвечать на вопросы. Она готовилась к этому и вырабатывала стратегию. Ничто не должно омрачить эти драгоценные два дня.

— Ой, прости! — Элизабет не заметила, что на краю стола лежит сумочка Джоанны и, ставя блюдо с сандвичами, нечаянно смахнула ее на пол. Джоанна в тот момент собирала пустые тарелки.

— Я подниму, — сказал отец и, соскользнув со стула, опустился на одно колено. Джоанна поблагодарила его и тут же забыла об этом эпизоде. В сумочке не было ничего хрупкого и ничего ценного, что могло бы разбиться или потеряться.

Потом она заметила, что отец что-то удивленно рассматривает. Подойдя поближе, она увидела у него в руках карточку с черной траурной каймой. Сердце у нее упало. Она, как последняя дура, забыла выложить из сумочки приглашение на похороны.

— Кто-то из твоих знакомых умер? — спросил отец. — Здесь стоит сегодняшнее число, — он посмотрел на нее с беспокойством. — Ты была на похоронах, Джо?

— Ох, папа! — она рассерженно плюхнула на стол гору тарелок и выхватила у него из рук сначала карточку, потом сумочку.

Он был слегка шокирован ее резкостью.

— Прости, я совсем не хотел лезть не в свое дело. Она просто выпала, и я подобрал.

— Да я понимаю. Ничего страшного, — Джоанна старалась говорить спокойно, но слова выходили слишком отрывистыми. Ей хотелось поскорее замять происшествие, но этому не суждено было случиться.

— Дорогая, кто умер? — голос матери был проникнут участием, но пропустить вопрос мимо ушей было невозможно.

Джоанна тряхнула головой, давая понять, что не хочет об этом говорить, но уступает их настойчивости.

— Дрю и Барри Херст, — сказала она, стараясь не глядеть в глаза матери. — Они были у нас в группе и несколько дней назад погибли в автокатастрофе.

— Какой ужас! А мы здесь сидим и болтаем о нашей поездке... — Элизабет подошла к дочери и взяла ее за руку. — Прости, дорогая, мне очень стыдно...

— Не надо, мама. Я нарочно не стала ничего говорить. Мне не хотелось портить вам вечер.

— Но вы же были близко знакомы? Наверное, дружили?

— Нельзя сказать, чтобы мы были друзьями. Разумеется, они мне нравились, но по-настоящему я их не знала. Я только один раз была у них в доме.

Боб Кросс неловко подошел к дочери.

— Прости, Джо. Я понимаю, что ты не хотела расстраивать нас, но тебе не нужно от нас скрываться. Не бойся делиться с нами своими горестями.

Джоанне вдруг стало совестно. Конечно, надо было сказать родителям правду. Она им слишком многим обязана.

— Я знаю, — проговорила она. — Я собиралась сказать вам позже.

Снова ложь — и мать это почувствовала. Джоанна уловила в ее голосе подозрение. Элизабет Кросс что-то не понравилось, и она не собиралась этого так оставлять.

— Но почему ты ничего мне не сказала вчера, когда мы разговаривали по телефону.

— Ты была так увлечена воспоминаниями о поездке, что мне показалось, это как-то не ко времени.

Мать слегка склонила голову набок, продолжая смотреть на Джоанну. Этот жест означал — брось, что на самом деле случилось?

Джоанна почувствовала панический страх, словно она была ребенком, которого поймали на вранье.

Ты уже не маленькая, сердито сказала она себе. Ты вольна делать все, что хочешь. Ты не обязана отвечать на вопросы.

— Я была так потрясена их гибелью, особенно после смерти Мэгги Мак-Брайд, что мне не хотелось об этом думать.

Зачем она это сказала?! Эти слова словно произнес за Джоанну кто-то другой.

— Мэгги Мак-Брайд? — повторила за ней мать.

Теперь уже слишком поздно. Придется пройти через все, что за этим последует. Раскрыть душу нараспашку, обнажить свои страхи и выставить их под холодный свет здравого смысла. Когда Джоанна была маленькой, ее родители умели прогонять драконов из чулана и чудищ из-под кровати. Вдруг им и сейчас удастся это сделать?

— Ты помнишь, та милая шотландка, о которой я тебе рассказывала? Я уверена, что мы о ней говорили.

— Она умерла?

— Когда вы были в Европе. Вообще-то у нее давно было больное сердце.

— Когда это случилось? — спросил отец, пытаясь, как истинный инженер, сложить целое из разрозненных фактов.

Джоанна исподтишка бросила на него взгляд. Она попалась. Теперь увильнуть не удастся.

Боб повторил вопрос:

— Когда умерла Мэгги?

— На прошлой неделе. В пятницу.

Ну вот. Сказано все. Теперь от нее уже ничего не зависит.

Отец нахмурился:

— Господи, Джо, три человека из группы... Сколько вас было всего?

— Восемь.

— Трое? За одну неделю?

Внезапно Джоанна поняла, что все по-прежнему зависит от нее. Не родители должны прогонять ее видения. Она была права — это ей нужно их оберегать. Эта мысль придала Джоанне уверенности, так же как сознание того, что худшее уже произошло, придает сил, потому что бояться уже нечего. Теперь ей было ясно, что нужно делать; это так просто.

— Понятное дело, мы решили прекратить эксперимент. Я имею в виду, что мы могли бы продолжать, но это было бы неуважение к покойным, и потом, нас всех очень расстроили эти события, — она говорила твердо, расставляя все по местам в полном соответствии со здравым смыслом. — Вообще-то мы не очень далеко продвинулись. Нам все равно пора было завязывать.

С каждым словом ложь текла все глаже и свободнее. Джоанне было противно воздвигать стену лжи между собой и двумя самыми близкими ей людьми — но у нее не было выбора. Другого способа их успокоить просто не существовало.

— Ты говоришь, вы не сильно продвинулись? — спросил отец, желая узнать подробности.

Джоанна махнула рукой — дескать, все это просто чепуха.

— Только несколько постукиваний — причем все это гораздо скучнее, чем можно было подумать. Я набрала достаточно материала для статьи — по крайней мере достаточно, чтобы сделать из этого нечто читабельное. Но, боюсь, ничего выдающегося не выйдет.

Это был обман, который непременно раскроется, когда ее репортаж будет опубликован, независимо от того, под чьим именем. Но об этом беспокоиться пока рано. Сейчас ее главная забота — оградить эти священные для нее вещи от подступающего к ней безумия.

Они стояли друг против друга по разные стороны стола.

— И все равно, — сказала Элизабет. — Три смерти... За несколько дней...

— Ну давай, мама, развивай эту мысль, — Джоанна даже сумела выжать из себя саркастический смешок, который прозвучал вполне натурально. — Не хочешь же ты связать эти события? Я имею в виду сердечный приступ и аварию. Это трагическое совпадение и не более того.

Остановись, велела Джоанна себе. Ты уже сказала достаточно, и дальнейшие аргументы только вызовут еще большие подозрения.

— Не приготовить ли мне кофе, — сказала она вслух. В конце ужина она неизменно варила кофе — это был ее бесценный вклад в семейную трапезу, как она любила шутить. — А потом мы посмотрим ваши пленки. Мне правда хочется их посмотреть, и я клянусь, что не возьму с вас ни цента!

Они сидели в тишине, глядя на мосты через Сену и Темзу, на Тауэр и запутанные улочки Рима. Джоанна издавала радостный возглас, когда на экране появлялся кто-нибудь из родителей, и аплодировала каждому удачному кадру. Она даже вспоминала исторические анекдоты, связанные с каждым заснятым на пленку архитектурным памятником.

Это был хороший спектакль — но все равно только спектакль. И она видела, что родители это поняли. Но вопросов больше не было, и не было неловкости. Только когда Джоанна с матерью остались вдвоем, чтобы пожелать друг другу спокойной ночи, Элизабет заглянула в глаза дочери с той любовью и неясностью, какие способны испытывать только родители к выросшему ребенку, который больше от них не зависит и никак не защищен в огромном мире.

— У тебя все в порядке, дочка?

— Разумеется, мамочка. Все хорошо.

— Потому что если с тобой что-то случится, мне кажется, я этого не переживу.