3
По дороге из университета домой Фейт остановилась у бензоколонки "Тексако" на углу Империал-стрит и Кампус-драйв. Других машин не было, и владелец колонки, средних лет араб, сразу же направился к ее "фольксвагену". Девушка вышла и открутила колпачок бензобака.
— Добрый вечер, — сказал араб.
— Добрый вечер, — отозвалась Фейт. Пока она заправляла машину, у них завязался разговор.
— Вы студентка? — спросил владелец бензоколонки.
— Да.
— Из Бреа?
— Ага.
— Во время беспорядков были там? Она отрицательно мотнула головой.
— Только слышала про них. Араб печально вздохнул и заявил:
— Не нравится мне этот университет. Что-то с ним неладно.
Фейт ничего не ответила, только посмотрела на мрачное лицо хозяина колонки. Но внутри нее словно молния полыхнула. Странные слова араба попали в самую точку — ведь в последние дни именно это было самым больным вопросом для Фейт. Однако не боль она испытала, а приятное чувство разделенной ноши, которую до сих пор считала своей и только своей.
Становилось не по себе от того, что совершенно посторонний человек так отзывается об университете в Бреа. И вместе с тем услышать такое от постороннего человека было облегчением. Прежде она мучилась от необоснованности и невнятности своих страхов и казалась себе не то дурочкой, не то полусумасшедшей. И вот кто-то со стороны подтверждает, что интуиция ее не подвела и не она одна видит неладное. Конечно, это было большим облегчением.
— Если совсем честно, — сказал мужчина, — то я уже давно недолюбливаю этот университет. Моя дочь проучилась там год, а затем перевелась в Ирвин. Когда она жила в общежитии в Бреа, студгородок ей совершенно не нравился — и я был согласен с ней. Поэтому я сразу же поддержал ее, когда она надумала сменить место учебы.
— Я вас вполне понимаю, — кивнула Фейт. Раздался щелчок, давший знать, что бак полон. Араб забрал у девушки шланг и повесил его на место. Счетчик показывал девять долларов и сорок центов. Фейт протянула владельцу десятку.
— Я учусь на первом курсе, — призналась она, — но уже почти возненавидела этот университет.
Араб отсчитал ей шестьдесят центов и, вручая их, посоветовал:
— Будьте осторожны.
— Быть осторожной? Что вы имеете в виду?
— В вашем университете происходит слишком много нехорошего. Столько... насилия. — Он посмотрел на нее печальными глазами. Было ясно, что он говорит совершенно серьезно, искренне. — Я прожил здесь пятнадцать лет. За это время много всякого случалось на территории университета. Одни годы были лучше, другие хуже. Память у меня хорошая, и я человек любопытный. Вот я и примечал. Поверьте мне, хуже этого учебного года еще не бывало. А он только начался. По лицу вижу, вы милая добрая девушка. Милая и хорошенькая. Так что будьте начеку, глядите в оба.
— Спасибо, обязательно, — с благодарной улыбкой произнесла Фейт и села в свой "фольксваген". Араб кивнул и тоже дружелюбно улыбнулся.
— Приятного вам вечера. Ведите машину поосторожнее!
Фейт помахала ему рукой, выехала на Империал-стрит и направилась в сторону скоростного шоссе.
Час пик уже миновал, машин было довольно мало, однако на Пятьдесят пятой улице велись строительные работы, пришлось делать объезд, и в итоге она добралась до дома лишь через час.
Чем ближе Фейт подъезжала к своей родной Семидесятой улице, тем муторнее у нее было на душе. Возвращаться домой нисколько не хотелось. Ах, если бы библиотека работала двадцать четыре часа в день! Или если бы у нее были деньги, чтобы жить отдельно от семьи, в университетском общежитии!
Тогда она бы месяцами не заглядывала в проклятый дом на Семидесятой!
Фейт проехала мимо мясной лавки Бада. Уже стемнело, но смог был все равно заметен: воздух туманился в желтом свете ламп, казался как бы зернистым — словно на очень большой фотографии, увеличенной с плохого негатива. На тротуаре группа подростков в обтягивающих голубых ветровках глумились над мужчиной и женщиной, не давая испуганной паре пройти к собственной машине.
Господи, как не хочется домой!
Они, разумеется, опять грызлись — Кейт и мамаша. Еще от машины Фейт услышала разговор на повышенных тонах. Слов она разобрать не могла, но было ясно, что идет очередная бессмысленная разборка. У соседей слева тоже громко ругались — правда, испанской скороговоркой. Соседи справа врубили телевизор на полную мощность.
Фейт застыла возле своего "фольксвагена" и всерьез подумала о том, не сесть ли ей в машину и не уехать ли отсюда к чертовой матери. Катить куда глаза глядят — скажем, на восток. За бензин платить мамашиной кредитной карточкой, пока та не хватится и не перекроет кислород. А потом устроиться официанткой или еще кем в каком-нибудь маленьком городке на Среднем Западе, где такие аккуратненькие белые ограды вокруг скромных домиков и где живут счастливые дружные семьи...
В доме разбилось что-то стеклянное, и этот резкий звук вернул Фейт на землю. Существуют ли они в природе, эти скромные домики с белой оградой и счастливыми семьями?..
Девушка поспешила в дом — посмотреть, в чем там дело. Похоже, уже тарелки летают!
На пороге кухни стоял пунцовый от ярости Кейт. На полу возле его ног лежали осколки стакана и растекалось молоко.
Мамаша, руки в боки, орала на него из гостиной:
— В моем собственном доме я никому не позволю разговаривать в подобном тоне!
Кейт отвечал с издевательской лаской:
— Правда, мамулечка? Правда, не позволишь?
— Прекратите! — попросила Фейт, становясь между ними. — Вас слышно за километр. Я еще двигатель не выключила, а уже была в курсе того, что здесь творится.
— Мне плевать! — выкрикнула мамаша.
— Ладно тебе. Что случилось-то?
— Я вернулся домой, — ответил Кейт, — а она тут у какого-то мужика член сосет.
— Ты не смеешь говорить такие вещи! — так и взвилась мамаша.
— Ты этим занимаешься, а я не смей об этом и слова сказать? Хорошенькое дело!
Фейт поташнивало от отвращения. Она хотела выступить в роли примирительницы, остудить страсти. Но вместо этого сама закипела гневом и стала на сторону брата. Неужели эта баба уже совершенно утратила здравый смысл? Неужели у нее не хватает ума вести себя прилично перед своими детьми? Чем она думает? Тем, что у нее между ног? Могла бы по крайней мере развратничать в другом месте, не дома!
— Голубчик, кстати, все еще тут — в ванной, — добавил Кейт. — Смывает то, что она не долизала.
— Вон из дома! — заорала мамаша. — Это мой дом, и ты не смеешь говорить здесь такие вещи! Он холодно усмехнулся:
— Отлично, мамочка, отлично. Если настаиваешь — Бога ради! Я с превеликим удовольствием уберусь из этого дома.
Он повернулся, прошел через кухню и вышел во двор через заднюю дверь.
— Кейт, вернись! — закричала Фейт — Нам надо поговорить. Погоди!
— С этой похотливой сучкой мне не о чем говорить.
— Пусть проваливает, — крикнула мамаша. — Неблагодарная тварь!
— Мама! — умоляюще сказала Фейт.
— И ты катись куда хочешь!
С этими словами мамаша уселась на диван. Очевидно, именно на этом диване Кейт и застал ее, когда зашел в дом...
Или она стояла перед мужчиной на коленях?
Фейт несколько секунд молча смотрела на мать. Почему умерла не она? Почему умер отец? Отчего такая несправедливость? Если бы они сейчас жили с отцом, все было бы иначе, совсем иначе...
Намного лучше.
Она знала, что это мерзкая мысль и думать так нельзя. Но ей было наплевать. Никакого чувства вины эта мысль не вызывала. Ей даже хотелось произнести эти слова вслух — прокричать их этой гнусной женщине в лицо. Беда в том, что эти слова никак не подействуют на мать. Она только пожмет плечами и примется орать дальше. Ей плевать на осуждение со стороны собственных детей.
А потому лучше приберечь эти страшные слова для более удобного случая. Когда они ударят больнее.
Фейт даже приготовила ответ на возмущенные крики мамаши:
— Что, правда колется?
Мамаша посмотрела на дочь и сказала:
— Ну, что вытаращилась? Иди к себе. У меня гость. Шлюха, подумала Фейт. Но промолчала. Развернулась и пошла в свою комнату.
Когда она проходила мимо ванной комнаты, дверь открылась. Оттуда, вытирая мокрые руки о джинсы, вышел плюгавенький парень — блондин с косицей и тонкими, почти неразличимыми усиками.
— А-а, семейная война! — Он улыбнулся и подмигнул Фейт.
Она не улыбнулась.
Посмотрела на него враждебно, зло.
Двинулась дальше по коридору. Зашла в свою комнату и с силой захлопнула дверь.
