Часть третья
Страна «Нигде»

Мы стояли на обочине пустынной двухполосной дороги, и больше на ней не было никого. За спиной у нас были склады и железнодорожные пути, пустыри, поросшие кактусами и бурьяном и усыпанные окаменелостями, брошенными прежними строителями. Перед нами, сверкая в ярком утреннем солнце, предстал нашим глазам, как Изумрудный город, Томпсон. Я мигнул, раздирая усталые веки.

– Вы уверены, что это он и есть? Что это Томпсон? – спросил я.

Ответ я знал, но все равно не мог не спросить. Джеймс кивнул.

– Удостоверься, – сказал он. И показал на зеленую табличку дорожного знака, который я сперва не заметил.

ТОМПСОН, 5 МИЛЬ.

– Мы дома, – сказала Мэри, и в ее голосе слышался благоговейный восторг.

– Так чего мы ждем? – спросил я. – Давайте вперед.

Джим врубил передачу, и мы поехали к этому сияющему видению.

Я ожидал, что все будут на взводе, что будут разговаривать без умолку, но мы ехали очень тихо по этой пустынной дороге. Как в последнем кадре фильма, когда герои, достигнув своей цели, едут домой и скоро разойдутся каждый своей дорогой. Примерно такое чувство повисло в нашем фургоне. Был в нем привкус грусти и печали, и хотя никто из нас не знал, почему, мы все были подавлены. Мы должны были радоваться, что нашли этот город, но это означало конец нашему теперешнему стилю жизни, и это угнетало.

Я смотрел сквозь ветровое стекло, как мы подъезжаем к городу. Я был рад найти наконец общество, в которое я смогу вписаться, где мне найдется место. И я совсем не буду скучать без тех морально сомнительных поступков, которые мы совершали, пока были террористами. Но мне будет не хватать этой тесной дружбы, этого товарищества. Потому что, что бы мы друг другу ни говорили, что бы мы друг другу ни обещали, сами желая в это верить, этой дружбы не сохранить. Мы разойдемся по своим путям. Это неизбежно. Напряженность нашей жизни рассосется, когда мы вольемся в будничную рутину Томпсона. Мы впервые в жизни встретим сотни, быть может, тысячи таких же людей, как мы, и мы найдем новых людей, которых будем любить больше прежних. Мы заведем новых друзей, а старые друзья потихоньку сдвинутся на периферию нашей жизни.

Справа появился другой знак – граница города. На него, как мы заметили, подъехав ближе, кто-то наклеил плакат: на белом фоне голубой штрих-код упаковки для продуктов. На месте названия ТОМПСОН печатными компьютерными буквами было написано ГОРОД.

По крайней мере, чувство юмора здесь есть.

– Рай это будет или ад? – подумал вслух Джеймс.

Никто не ответил.

Мы быстро миновали две заправочные станции, небольшой торговый центр и оказались в деловой части Томпсона.

Вид издали был обманчив. Вблизи это был самый угнетающий с виду город, который я в жизни видел. Он не был запущенный, убогий или разрушающийся, он не был отвратителен или построен в дурном вкусе, он был... он был просто средним. Полностью и целиком средним в любом смысле. Дома не были одинаковы, хотя и обладали прямоугольной схожестью любого пригорода. Явно делались попытки украсить отдельно каждый дом, но зрелище было жалкое. Как будто каждый домовладелец, зная, что он – Незаметный, отчаянно старался выглядеть непохожим на других. Один дом раскрашен в кричащий розовый цвет, другой в красный, белый, голубой. Еще один был увешан елочными гирляндами и картинками с Хэллоуина. Но эти дома, пусть и разные, были одинаково безликими, одинаково не запоминающимися. И я знал, что если я это вижу, то и все видят. И это угнетало по-настоящему. Деловая часть не была ни со вкусом спланирована, ни эклектически сляпана, но как-то составлена наиболее незаметным и не оригинальным образом. То есть вообще никакого своего лица у нее не было.

Мы ездили туда-сюда по улицам города. Еще было рано, и людей мы видели очень мало. Пара автомобилей стояла возле бензоколонки, их владельцы заправляли баки, там и сям люди ехали и шли на работу, но в основном улицы были пусты. Мы проехали парк, общественный плавательный бассейн, и там, возле двухэтажного прямоугольного здания, отмеченного знаком СИТИ-ХОЛЛ ТОМПСОНА, увидели у края тротуара человека средних лет, который махал нам рукой. Он был высок и слегка тяжеловат, с густыми усами, как у моржа, и он курил трубку.

– Сюда! – крикнул он нам, показывая на свободное место на автостоянке как раз перед ним. – Здесь паркуйтесь!

Джим посмотрел на меня, я пожал плечами, и он заехал на стоянку. Мы вылезли из фургона, потягиваясь и разминая затекшие конечности. Я подошел к этому человеку, не зная, что сказать.

Он посмотрел на меня, вынул изо рта трубку и улыбнулся.

– Ты, наверное, Боб, – сказал он.

Я кивнул.

– Нам позвонил Дэн. Сказал, что вы едете. Я Ральф Джонсон, здешний мэр. – Он протянул массивную руку, которую я пожал. – Я еще и комиссия по встрече, и координатор адаптационной программы. То есть моя обязанность – показать вам город, ответить на ваши вопросы, найти вам место, где жить, и работу, если вы захотите остаться.

– Ответить на вопросы? – Дон помотал головой. – Чего-чего, а вопросов у нас навалом.

– Поначалу со всеми так. – Он оглядел нас каждого, кивая своим мыслям и попыхивая трубкой. – Дэн сказал, что вы, парни, на него произвели впечатление. И девушка тоже, – он кивнул Мэри. – И действительно произвели. Это впервые он позвонил с тех пор, как уехал.

– В самом деле? – с удивлением спросил я.

– Я думаю, это потому, что вы были вместе. Как вы, быть может, заметили, Незаметные редко разъезжают стаями. Они не организуются. Но вы, ребята... – он покрутил головой. – Да, вы – нечто особенное.

– Филипп, – сказал я. – Это из-за Филиппа. – Я хотел отдать должное тому, кому принадлежала заслуга. – Это он создал организацию террористов и собрал нас вместе.

– Террористов?

– Террористов Ради Простого Человека. Это была идея Филиппа. Он думал, что мы долго будем Незаметными. Что мы должны действовать как террористы от имени всех тех, кого не замечают, кто не может или не станет защищать себя сам.

Ральф в восхищении покачал головой.

– Это выдающийся мужик, ваш Филипп. Где он сейчас?

– Он приедет через день-два с другой нашей группой.

Джеймс посмотрел на меня вопросительно. Я знал, что он сомневается, рассказывать или нет о том, что случилось. Я покачал головой.

– Буду ждать с ним знакомства, – сказал Ральф. – А тем временем давайте мы вас сориентируем. Чего бы вам, ребята, не назвать свои имена и не сказать, откуда вы? Представьтесь.

Мы назвали свои имена, родные города, краткие биографические данные.

Закончив, мэр вынул трубку изо рта и задумчиво на нас посмотрел.

– Я не знаю, как это выразить. Наверное, нет другого способа сказать это, как просто взять и сказать. Вы ребята, вы все, это...

– Убили своих начальников? – спросил я.

Он улыбнулся и кивнул с облегчением:

– Ага.

– Да, – ответил я. – Каждый это сделал.

– Тогда добро пожаловать в Томпсон. – Он медленно зашагал по цементной дорожке к прямоугольному зданию. – Сейчас мы вас запишем, вы подпишетесь – и можно идти.

Офис мэра на первом этаже сити-холла был увеличенной версией моего офиса в «Отомейтед интерфейс». В нем было только одно окно – небольшой стеклянный квадрат, выходящий на автостоянку. Все остальное было безликим, стены голые, на столе всякие бюрократические бумаги, нигде ни следа чего-нибудь личного. Нам дали заполнить анкеты – общие вопросники, которые были похожи на заявление о приеме на работу, но назывались «заявления на жительство».

Через пару минут Джим поднял глаза от бумаги.

– Слушайте, ребята, у вас тут есть магазины, дома, сити-холл. Как вышло, что вас нет ни на одной карте?

– Потому что это не настоящий город. Технически это не город. Им владеет «Томпсон индастриз». Они здесь проводят рыночные испытания своей продукции. Если нам она не нравится, они делают вывод, что средний американец ее тоже не полюбит. Мы бесплатно получаем все, что нам нужно: еду, одежду, электронное оборудование, бытовые приборы. Все.

Тут я почувствовал пустоту в животе.

– То есть этот город не основан Незаметными для Незаметных?

– Черт побери, нет, конечно!

– Тогда это не настоящий город Незаметных.

– Еще какой настоящий. До определенной степени. Я имею в виду, что нас здесь оставили в покое, мы полностью автономны. Просто...

– Просто «Томпсон» владеет этой землей и домами, и вы работаете на компанию, а не на себя.

Джеймс отложил перо.

Ральф рассмеялся от души.

– Все не так плохо. Допускаю, что к этой концепции еще нужно привыкнуть, но потом просто перестаешь об этом думать. Для любых намерений и целей этот город наш.

Мне пришла в голову другая мысль.

– Если вы – филиал «Томпсона», если корпорация вас финансирует и поддерживает, значит, вы не Незаметные. «Томпсон» вас замечает. «Томпсон» знает, что вы существуете.

Почему-то мне казалось это важным.

Он пожал плечами.

– На самом деле нет. Статистики записывают все, что мы потребляем, сообщают эти цифры своему начальству, те передают аналитикам компании, те сообщают о своих выводах своему начальству, те передают информацию своему начальству, пока данные не дойдут до кого-то, кто принимает решение. Никто не знает на самом деле, кто мы такие. Большие шишки в компании вряд ли знают вообще, что этот город существует.

Мы молчали.

– Мы раньше полностью принадлежали «Томпсону», – вел дальше мэр. – Так оно и сейчас, но сейчас нас использует не только «Томпсон». Другие компании нами пользуются и платят за это Томпсону. Вид межотраслевого партнерства. Теперь целая куча корпораций снабжает нас своей продукцией. И потому у нас все бесплатно. Бесплатное кабельное телевидение, бесплатные киноканалы, потому что они хотят знать, что люди хотят смотреть. Вся еда бесплатная – они хотят знать, какую еду предпочитают люди. В магазинах шмотки по последней моде – они хотят знать, что люди будут покупать. У ребят Гэллала здесь постоянное представительство. Слыхали об опросах по случайной выборке? Так они проводятся здесь, в Томпсоне.

– Всебесплатно? – недоверчиво спросил Дон.

– Все. Можешь брать все, что тебе нужно. Мы шутим, что у нас – единственная коммунистическая система, которая работает. Конечно, она финансируется жадными до денег многомиллиардными капиталистическими корпорациями.

– А правительство об этом городе знает? Ральф присосался к трубке и откинулся в кресле.

– Не думаю. Понимаете, я об этом долго и усердно думал, и не верю, что они знают о нашем существовании. А то нас бы до смерти заизучали. В годы «холодной войны» нам нашли бы какое-нибудь военное применение. Нет, я думаю, это один из тех корпоративных секретов, которые частные предприятия из лап не выпускают.

– Причина вопроса Дона, – объяснил я, – в том, что нас преследуют. Ребята, похожие на правительственных агентов.

Лицо мэра затуманилось.

– Национальная Ассоциация Исследований. Их нанял консорциум компаний, взаимодействующих с «Томпсоном».

– Зачем?

– Они не хотят, чтобы мы были за пределами этого города, чтобы внедрялись в нормальное население. Представьте себе, как это сместит их опросы. Сейчас они проводят опросы параллельно – спрашивают нас, спрашивают остальное население. Мы – большой расход. Многим компаниям приходится попотеть, чтобы оплатить наши услуги. Некоторые нас не любят. Они хотят подорвать нас, доказав, что наши ответы вразрез с ответами населения.

– И за это они бы нас убили.

Он пожал плечами:

– А кто мы для них такие? Никто. Кто заметит, что нас нет? Кому будет не наплевать? – Он слегка улыбнулся. – Дело в том, что каждый раз мы им натягиваем нос. Либо они не могут нас найти, либо о нас забывают. Нас почти невозможно поймать. Даже специально высматривающие нас люди – и то не замечают.

– Одного нашего парня они поймали, – сказал я. – Убили его в Фэмилиленде.

Лицо Ральфа помрачнело.

– Извините, ребята, я не знал. – Он минуту помолчал, потом посмотрел на часы на стене. – Смотри-ка, уже около девяти. Все начинает открываться. Давайте кончайте с анкетами и пойдем. Нам сегодня много надо обойти.

Мы закончили заполнять опросные листы и отдали ему. Он сложил их в папку на столе и встал.

– Пошли пройдемся.

Я раньше не заметил, но Томпсон был построен точно по образцу всех малых городов из голливудских фильмов. В центре – парк и комплекс сити-холла, пожарной части и полицейского участка, от него, как от ступицы колеса, расходится все остальное. В прилегающих кварталах – бакалейные лавки, офисы, заправочные станции, автомагазины, банки, кинотеатры, а в следующем кольце – школы и дома.

Мы прошли через деловой район, Ральф играл роль гида. Почти все магазины были типовые – «Зирс», «Таргет», «Монтгомеривард», «Вонс», «Сей-фвей», «Радио шек», «Серквит сити» – и даже у не типовых магазинов витрины были забиты товарами с фирменными марками. Я чувствовал себя как дома. Умом я понимал полную и резко выраженную посредственность этого города, но не мог подавить радостное чувство благодарности за узнавание. Было так, будто этот город проектировали, заведомо ориентируясь точно на меня.

«Нет, – сказал я себе. – Мои желания и предпочтения не могут быть такими усредненными. Я не такой типовой». Увы, такой.

– Здесь все Незаметные? – спросил я Ральфа. – Бывают ли у Незаметных нормальные мужья и жены?

– Бывали. И сейчас еще иногда бывают. Но если такой брак не распадается, то пара уезжает. – Он улыбнулся. – Любовь на самом деле слепа. Оказывается, что мы не Незаметны для тех, кто нас любит. Но иногда, на практическом уровне, в ежедневной рутине, такие смешанные отношения оказываются лучше в нормальном мире, чем в нашем. И хотя ты еще не спросил – да, все наши дети Незаметные. Это передается по наследству. Теми, кто может иметь детей. Из нас многие стерильны.

– А кто-нибудь делал попытки узнать, кто мы такие? Почему мы такие?

– Бывали попытки. В том смысле, что нас всегда просят заполнить опросный лист или поучаствовать в телефонном опросе. А раз в год мы все должны пройти врачебный осмотр, который абсолютно не похож на любой врачебный осмотр, который мне случалось проходить. В общем, да, но не до такой степени, как ты имеешь в виду. Корпорации не интересуются нами как людьми; им только надо, чтобы мы делали то, что им от нас надо. Мы так и делаем – и я думаю, это их устраивает. Они не собираются смотреть в зубы дареному коню.

– Давно существует этот город? – спросила Мэри.

– Основан в 1963 году, только тогда он назывался Оутс, потому что им владела компания «Оутс маньюфэкчеринг». «Томпсон индастриз» завладела им в 1979 году и сменила название.

– И этот город всегда соответствовал настроению страны?

– Конечно. Иначе как бы мы существовали? В конце шестидесятых у нас тут были беспорядки. Жаль, что вы их не видели. Молодежь заявила, что ей надоело быть Незаметными и потребовала признания. Они думали, что это кем-то на нас наложено, будто мы в глазах закона – меньшинство, которое угнетается системой. Они устраивали протесты перед штаб-квартирой «Оутс», а когда это ничего не дало, здесь были беспорядки. – Он понизил голос. – «Оутс» послала войска подавить волнения. Частные войска. Тогда застрелили насмерть сто десять человек. Никто никогда не видел этого в новостях – никто не вспомнил бы, даже если бы видел, – но войска вошли, построились и стали убивать горожан. Неважно, кем они были и что делали. Солдатам было плевать. Они просто открыли огонь. – Он снова оглянулся убедиться, что мы одни. – Только держите это у себя под шляпой. Здесь об этом говорить не принято.

Я кивнул.

– После этого мы получили больше автономии, но лишь потому, что встали раком. Мы узнали, что нас можно в любой момент выбросить на помойку. Компания может перебить нас всех, и никто не заметит. И уж тем более никому дела до этого не будет. – Он покачал головой. – Потом стали меняться вещи, и мы вместе с ними. Мы сказали «нет» «Солти-серферам» и «да» – «Доритос» со вкусом кокоса. – Он пожал плечами. – Вот так все и есть.

Какое-то время мы шли дальше в молчании. Подошли к кондитерской «Миссис Филдс» между «Стандартными фирменными красками» и «Стандартной обувью». Ральф остановился.

– Это печенье вам надо попробовать. Это лучшее в мире.

Мы стояли перед витриной, глядя на громоздящиеся подносы свежего печенья. Я слышал запах выпечки – густой, сахаристый, шоколадный, восхитительный запах.

Кондитерская еще не открылась, но Ральф громко постучал по стеклу, и женщина в красной с белым форменной одежде отодвинула стекло в сторону.

– Да?

– Со мной тут новые рекруты, Гленда. Как ты можешь их угостить?

Женщина посмотрела на нас, улыбнулась в знак приветствия и снова повернулась к мэру.

– Конечно. Их – да. А ты подождешь, пока мы откроемся.

– Ну, Гленда...

– Ладно тебе, «ну, Гленда»! Ты не хуже меня знаешь, что привел их сюда, только чтобы самому съесть мое печенье.

– Ничего не могу поделать. Люблю я твои...

– Ну, хватит. Возьми одно и заткнись.

Она дала Ральфу огромного размера печенье, раздала по штуке нам и закрыла окно.

Я откусил печенье. Я хотел, чтобы оно мне не понравилось, хотел доказать себе, уж если не другим, что я не типичен, не ординарен, не средний не такой, как Ральф, в своих пристрастиях и антипатиях. Но печенье мне понравилось. Чудесный вкус, смесь шоколада и арахисового масла, как сочетание из моей мечты. Вкус был настолько совершенным, как будто его создали специально для меня.

И это пугало.

Тем более что я знал, что каждый в этом городе чувствовал бы то же самое.

Мы стояли и ели, глупо болтая о том, какие эти печенья вкусные, и я оглядывался вокруг. Я думал, что Томпсон будет реальным городом, реальной общиной, а не испытательной площадкой для корпорации, и мне немножко хотелось оказаться снова в Дезерт-Палмз. И еще хотелось оказаться снова в своей квартире в Бри.

И еще мне здесь нравилось.

Мы пошли дальше и вернулись в сити-холл к ленчу. Теперь в здании были еще люди – секретари, клерки, – и Ральф ухватил папку со стола и повел нас наверх, отдав папку женщине, которая сидела за конторкой с табличкой «ЖИЛИЩНО-КОММУНАЛЬНЫЙ ДЕПАРТАМЕНТ».

– Дениз поможет вам найти себе жилье, – сказал Ральф. – Она пошлет с вами кого-нибудь поискать подходящее место. Я так понимаю, что вам всем нужны квартиры с мебелью?

Мы кивнули.

– Без проблем. – Он повернулся ко мне. – А тебя я попрошу пойти со мной, если ты не против. Я тебе найду место, где жить.

– Согласен, – кивнул я. И повернулся к остальным. – Пока, ребята.

– Пока, – ответил Джеймс.

– Пока, – улыбнулась Мэри. – Я думаю, что здесь всем нам будет хорошо. Она держала Джима за руку.

– Надеюсь, – ответил я.

Я кивнул Дону и пошел за Ральфом вниз по лестнице.

В вестибюле мэр обернулся ко мне.

– Ты мне нравишься, – сказал он. – И я тебе верю. Что-то мне подсказывает, что ты хороший человек. И потому я хочу, чтобы ты мне рассказал про этого Филиппа.

– А что такое?

Я не очень понимал, чего он хочет.

– Что-то меня беспокоит все это утро. Я никак не мог понять, что именно. Понимаешь, он вроде бы был вашим лидером, он яркий человек, он через пару дней здесь должен оказаться, а вы себя ведете так, будто его вообще не существует. Вы как-то поссорились?

– Да, – сознался я.

– Он... что-то с ним не так? Есть что-то, что мне следовало бы узнать до его прибытия?

Я был в нерешительности.

– Я не понимаю, что ты спрашиваешь.

– Как это тебе сказать? Некоторые из Незаметных, они... скажем так, обеспокоены. Что-то с ними случилось. В мозгах что-то закоротило. Я уже такое видал. Один тут у нас был мужик, который оказался пироманом. Вроде с виду нормальный человек, но был вынужден поджигать дома, потому что ему в них мерещились гигантские пауки. Был еще и другой, который думал, что общается с пришельцами, и они требуют от него, чтобы он населил мир заново, оплодотворяя собак. Мы его поймали, когда он полез на суку ирландского сеттера. Этих людей мало, но они создают массу проблем.

Я попытался сохранить спокойный и безучастный голос.

– И что тебя заставляет думать, что Филипп такой?

– Не знаю. Что-то в том, как вы чуть притихаете при упоминании его имени. Я могу добавить, что те, другие, тоже были очень харизматическими людьми. Лидерами. Один был учитель старших классов, популярный среди учеников. Второй был моим предшественником, бывший мэр.

– Это который?

– Который из-за пришельцев собак трахал.

– Филипп не такой, – сказал я.

Он минуту смотрел на меня, изучая мое лицо, потом кивнул и хлопнул меня по спине ладонью.

– Тогда ладно. Поехали тебя устроим.

Я вышел вслед за Ральфом. Почему я не сказал ему про Филиппа? Про то, как он убил тех двух девочек? Про его «наития», и колебания настроения, и одержимость? Потому что я был лояльнее к Филиппу, чем к своей совести? Или потому что...

Потому что в самой суеверной глубине своей души я верил, что Филипп был прав и что если бы он не убил этих девчушек, с нами что-то случилось бы?

Нет. Это глупость.

Но «наития» Филиппа всегда оправдывались, разве не так?

Ральф шел через автостоянку к белой муниципальной машине.

– У нас тут полно работ, если захочешь, – говорил он. – Рецессий у нас не случается.

Я кивнул, притворяясь, что слушаю.

– Можешь несколько дней отдохнуть, если хочешь. Попривыкай. Потом приходи ко мне, если захочешь работать.

Мы сели в машину и он стал мне рассказывать о меблированном кондоминиуме, который будет моим. На середине фразы он сам себя прервал – мы свернули на увешанную флагами улицу.

– С чего это? – спросил я.

– Парад по случаю дня Энди Уорхолла. Состоится в эти выходные.

Я заметил, что все полотнища, свисавшие с фонарей и телефонных столбов, были портретами знаменитостей – фотопортретами Мэрилин Монро, Джейн Фонды, Джеймса Дина и Элизабет Тейлор работы Уорхолла.

– Энди Уорхолла? – переспросил я.

– Один из наших главных праздников.

– Главных?

– Стать знаменитым на пятнадцать минут, – сказал Ральф. – Стать заметным на пятнадцать минут. Об этом мы молимся. Этого мы просим.

Я хотел было еще что-то сказать, что-то язвительное, но прикусил язык. Чего это я? За что я смотрю свысока на этих людей за их желание признания, на людей, которых за всю жизнь никто ни разу не заметил? На нашей улице праздник уже был. Были наши пятнадцать минут славы. Пусть Террористы Ради Простого Человека никогда не были признаны, наши дела были замечены. У нас есть доказательства – газетные вырезки и видеозаписи. Я вспомнил свою ярость и отчаяние тех дней, когда еще не знал Филиппа, и не мог испытывать презрения к этим жалким душам за их желание того же самого, чего желал я, чего желали все мы.

Я увидел гигантский плакат Уорхолла, свисающий с временного стенда на тротуаре.

– А кто-нибудь из Незаметных когда-нибудь становился знаменитым? – спросил я.

– В семидесятом у нас здесь была рок-группа, которая попала в десятку хитов. Группа «Заговор перца», песня «Солнечный мир».

– У меня она есть! – воскликнул я. – Я ее так любил! Это первая кассета, которую мне купили родители.

Он грустно улыбнулся.

– У нас у всех она есть, и мы все ее любили. Каждый ее любил – примерно неделю. Теперь вряд ли ты найдешь ее у кого-нибудь, кто не из Незаметных. Разве что на старых пластинках на сорок пять оборотов, в коробке со старым хламом в гараже, но вообще почти все записи повыбрасывали, или отдали на воспомоществование, или Армии Спасения. Вряд ли ты найдешь хоть кого-нибудь, кто помнит эту песню.

– А что сталось с группой?

– Тедди Говард у нас священником.

– А остальные?

– Роджер умер от передозировки наркотиков в семьдесят третьем; Пол у нас диск-жокеем в утренней передаче на радио. – Он помолчал. – А я был ударником.

– Ух ты!

Я был поражен, поражен по-настоящему, и посмотрел на него с новым уважением. Я помню, как сидел на кровати, когда был маленьким, держал в руках два карандаша и отбарабанивал партию ударника этой записи, и воображал, что стою на сцене перед тысячами вопящих девчонок. Я хотел ему это сказать, но грустно-веселое ностальгическое выражение на лице мэра мне сказало, что лучше это сделать в другой раз.

Он повернул на другую улицу.

– Ладно, уже дело к полудню, пошли посмотрим твое жилье.