Сейчас, при свете утреннего солнца, когда по радио, настроенному на станцию, передающую новости нон-стоп, мололи и перемалывали события вчерашнего вечера и ночи, когда из кухни по всему дому распространялся запах свежесваренного кофе, мысль о том, что его мама может быть замешана в событиях, связанных с чьей-то смертью, казалась не только притянутой за уши, но и вообще нелепой. Он стоял в дверном проеме и некоторое время смотрел на нее. Эйприл была повернута к нему спиной и намазывала на гренку плавленый сыр. "Если этого человека убила она, — рассуждал Дион, — то это должно было произойти между двумя часами ночи, когда я встретил его в коридоре, и шестью часами утра, когда она спустилась на завтрак. Она должна была сделать это без всякого шума и так же бесшумно освободиться от тела".

Он был рад, что его предположения рассеялись. Если бы он продолжал ее подозревать, то просто не знал бы, что делать. Стать ее сообщником? Анонимно сообщить в полицию? Пойти с ней на конфронтацию? Не предпринимать ничего? Он не знал.

Мама либо услышала, как он вошел, либо почувствовала его присутствие, поскольку повернулась. Под глазами у нее были видны темные круги, какие обычно бывают с похмелья. Она попыталась улыбнуться, но по лицу пробежала беспомощная гримаса.

— Извини за вчерашнее, — проговорила она, не желая встречаться с ним взглядом.

Тоже смущенный, он молча кивнул и принял озабоченный вид, занявшись поисками апельсинового сока в холодильнике.

— После работы я поехала с Маргарет, Дженин — там было еще несколько приятельниц — и, кажется, выпила лишнего.

Дион нахмурился. Она что, не видела газету? Он посмотрел на нее. Она производила впечатление раскаивающейся, пристыженной, но не в той степени, в какой он ожидал. Он откашлялся.

— Этот парень убит.

Мать непонимающе посмотрела на него.

— Твой приятель. Парень, с которым ты провела ночь.

— О чем ты говоришь?

— Ты что, даже не прочитала газету? — Он встряхнул головой и стремительно прошагал в гостиную. Газеты на столе уже не было.

— Что ты сделала с газетой?

— С какой газетой?

— Ну, с газетой, которую я положил вчера вечером!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Исчезнуть сама она оттуда не могла.

— Дион...

— Я оставил ее вчера там для тебя!

— Зачем?

Внезапно он разозлился.

— Затем, что этот парень, с которым ты трахалась, убит! Я думал, ты проявишь к этому хоть какой-то интерес! Хотя бы чуть-чуть!

Выражение ее лица посуровело. Она двинулась на него, а он попятился, пока не оказался у дивана. Она остановилась вплотную к нему.

— Как ты смеешь снова разговаривать со мной таким тоном?! — прошипела она, округлив глаза.

— Прекрасно! — сказал Дион. — Я вообще не буду с тобой разговаривать!

— Ну и отлично!

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Затем мама повернулась и прошла в кухню.

"Стерва, — выругался про себя Дион. — Развратная стерва".

Он прошел через холл в свою комнату и захлопнул дверь.

Дион нервно вытер вспотевшие ладони — как всегда, о брюки — и нажал дверной звонок. Откуда-то изнутри огромного дома донесся звук боя курантов. Мгновение спустя дверь открыла Пенелопа.

— Привет, — сказала она тихо.

Он улыбнулся.

— Привет.

Через распахнутую настежь дверь он увидел стоящих в холле матерей. Все они были одеты в одинаковые облегающие зеленые платья, подчеркивающие их фигуры. Через легкую прозрачную ткань были видны темные соски, а также смутные очертания темных треугольников внизу с едва заметными волосиками. Он вдруг с ужасом понял, что все женщины надели свои туалеты на голое тело.

Пенелопа тоже была в зеленом одеянии, но более свободном, менее откровенном, сшитом из материала поплотнее.

Все они были босые.

Дион почувствовал себя неловко. Он пришел в синих джинсах и белой рубашке, в черных кроссовках, и эта одежда показалось ему сейчас совершенно неподобающей.

— Входи, — сказала Пенелопа. — С автоматикой у входных ворот проблем не было?

Он мотнул головой.

— Никаких.

— Это хорошо. — Она улыбнулась, бросила на него заговорщицкий взгляд, как бы говоря: "Держись за меня", и развернулась назад. — Дион, я хотела бы познакомить тебя с моими матерями. На этот раз они здесь все. — Она указала по очереди на каждую из женщин. — Это мать Марго, мать Фелиция, мать Маргарет, мать Шейла и мать Дженин. — Она сделала жест в сторону Диона. — Мамы, это Дион.

Женщины поклонились. Это было несколько странное, почти нелепое движение, какая-то средневековая полукуртуазность. Оно показалось ему знакомым, но он не мог вспомнить откуда.

— Нам очень приятно, что вы приняли приглашение отужинать у нас, — произнесла мать Марго. — Мы очень много о вас наслышаны и предвкушали удовольствие от знакомства. — Она улыбнулась ему широкой белозубой улыбкой, как на рекламе зубной пасты. Видимо, эта улыбка означала гостеприимство, но почему-то Дион чувствовал себя довольно неловко.

— Почему бы нам не пройти в соседнюю комнату? — предложила мать Фелиция. — Мы можем поговорить там, пока я не подам ужин.

— У нас сегодня суп, цыплята с козьим сыром и лимонный пирог, — сказала Пенелопа. — Надеюсь, тебе понравится.

— Звучит здорово, — отозвался он.

Мать Дженин схватила его за руку и потащила прочь от Пенелопы, к двери, ведущей в следующую комнату. Он ощутил, как ее слабые пальцы слегка сжали его кисть.

— Я так польщена, что наконец познакомилась с вами, — произнесла она, — так заинтригована.

Он оглянулся на Пенелопу, но та только слабо улыбнулась, пожала плечами и последовала за ними.

— Вам снятся сны, Дион?

— Всем снятся сны, — ответил он.

Мать Дженин засмеялась низким, знойным, хрипловатым смехом, который его в какой-то степени взволновал.

— Прошлой ночью мне приснилось, что я блоха и купаюсь в вашей крови...

— Дженин! — резко оборвала ее мать Марго.

Его руку наконец отпустили, и Пенелопа скользнула рядом с ним.

— Садись ближе ко мне, — прошептала она. — Я помогу тебе сориентироваться.

Они вошли в гостиную.

В обеденном зале стоял громадный, почти королевский стол — настоящее место для торжественных церемоний. В комнате пахло чем-то незнакомым, присущим именно этому дому, и чужим. Дион сел рядом с Пенелопой почти в начале стола. Разговор перед ужином в гостиной был не столь уж неловок и напряжен, как он ожидал. Матери Пенелопы задавали обычные вопросы, какие задают родители, когда ты в гостях. Правда, с определенным подтекстом, побуждая его высказаться о намерениях насчет их дочери. Кажется, его ответами они остались довольны.

За ужином все было совершенно по-другому. В тот момент, когда они ступили в обеденный зал, все разговоры сразу же прекратились, единственное, что можно было уловить, — это легкое шлепанье босых ног по дощатому полу из твердой древесины, а за столом — едва слышные удары ложек о тарелки.

Дион откашлялся. Он намеревался сказать много, но успел произнести только что-то вроде комплимента матери Фелиции за превосходный суп. При этом голос его в застывшей тишине прозвучал так неуместно громко, что он немедленно отказался от всяких попыток вообще что-либо говорить.

Сидящая напротив мать Шейла взяла графин, стоявший между двух супниц.

— Может быть, немного вина? — спросила она Пенелопу почти шепотом.

Та с удивлением посмотрела на нее.

— Вообще-то я не собиралась...

— Но ведь сегодня особый случай. Кроме того, тебе уже почти восемнадцать. Я думаю, ты достаточно взрослая, чтобы немного выпить. — Она дразняще улыбнулась. — Ты живешь на винном заводе всю свою жизнь. Не говори мне, что никогда украдкой не попробовала его на вкус.

Пенелопа покраснела.

— Я не думаю, что ей следует сейчас пить, — процедила сквозь сжатые губы мать Фелиция.

Пенелопа благодарно улыбнулась ей за поддержку.

— Она может выпить, если пожелает, — сказала сидящая во главе стола мать Марго.

— Выпей немножко. — Мать Шейла наполнила бокал Пенелопы и вопросительно посмотрела на Диона. — А вам, Дион?

Он застыл на своем стуле, чувствуя себя исключительно неуютно. Уж ему-то приходилось наблюдать разрушительное действие алкоголя с весьма близкого расстояния, и поэтому возможность выпить не являлась для него ни свидетельством взрослости, ни вообще чем-то захватывающим. К алкоголю он относился однозначно отрицательно. Но обижать матерей Пенелопы ему тоже не хотелось.

— Только немного, — произнес он с сильно бьющимся сердцем.

Мать Шейла улыбнулась и налила.

Дион сделал глоток. Первый в своей жизни. Вино оказалось слабее, чем он ожидал, и более приятное. Прежде он никогда даже не попробовал спиртное, несмотря на то что это можно было делать хоть каждый день. Мама часто оставляла всюду в доме початые бутылки, а уж сколько раз она дышала на него перегаром, и не сосчитать, поэтому один только запах вызывал у него спазмы в желудке.

Но это вино было хорошим. Он сделал еще один глоток, на сей раз побольше.

За столом все снова погрузились в молчание. Мать Фелиция вышла проверить, как там цыплята, остальные продолжали есть суп, время от времени потягивая вино.

Дион первым расправился с супом и волей-неволей был вынужден допить вино. Он старался пить медленно, но как только бокал опустел, мать Шейла быстро наполнила его снова. Юноша даже не прикоснулся к нему, так как почувствовал себя странно — его слегка подташнивало, немного кружилась голова. Он посмотрел на улыбающихся матерей Пенелопы, и в голову пришла нелепая мысль, что его отравили. Что-то подсыпали в вино, чтобы убить и тем самым убрать его с дороги их дочери. Все это было до чрезвычайности глупо, просто безумие какое-то, но у него хватило здравого смысла понять, что это действие алкоголя. Теперь Дион сам ощутил его влияние на человеческий мозг, и это ему совсем не понравилось.

— Выпейте еще, — предложила мать Шейла, кивая в сторону нетронутого бокала.

Он покачал головой. Его мысли с трудом ворочались, как будто их перегрузили.

— Нет, с меня достаточно.

— Отчего же? — сказала мать Дженин.

Он почувствовал, как ее босая ступня потерлась о его ногу, лаская икру. Думать о чем-то сейчас было очень трудно. Он переглянулся с сидящей рядом Пенелопой, но та неуверенно пожала плечами в знак того, что не знает, как ему следует себя вести.

— Вам не нравится наше вино? — спросила мать Марго.

Молодой человек послушно поднял свой бокал, сделал глоток, одобрительно кивнул.

— Вино очень хорошее.

Затем отпил еще вина. Ощущения изменились: тяжесть в голове и тошнота исчезли, сменившись утонченным чувством приятного возбуждения, и это состояние ему понравилось.

Матери Пенелопы ему улыбались.

Мать Фелиция принесла цыплят.

Остаток ужина они провели в тишине.

После ужина Пенелопа сходила к себе наверх, переоделась в джинсы и футболку, и они вдвоем вышли в сад. Воздух был прохладен и живительно бодрящ, но Дион ощущал тепло внутреннего огня. "Это все алкоголь, — заключил он. — Интересно, смогу ли я вести машину? Очень хотелось бы знать".

Пенелопа привела его к каменной скамье, на которой они сидели в прошлый раз. Опершись спиной на стену, справа от себя Дион увидел прислоненные к ней несколько длинных дротиков, увенчанных сосновыми шишками, и нахмурился. Он не мог сказать почему, но они показались ему знакомыми, так же как и галантные поклоны женщин при встрече.

— У тебя добрые матери, — неторопливо произнес он. Ему показалось, что голос звучит сейчас как-то иначе, вроде бы громче, как будто через усилитель. "Интересно, заметила ли эту разницу Пенелопа?" — подумал он.

— Да, они добрые, — кивнула она. — Большей частью. Но порой бывают и немного странными.

Он усмехнулся.

— Мне кажется, я тебя понимаю.

Они сидели на скамье близко друг к другу, а Пенелопа придвинулась еще ближе. Их руки, лежащие на камне, почти касались. Дион положил свои пальцы на ее теплую кисть. Он наклонился влево, и их плечи соприкоснулись. Ему казалось, что он должен сказать что-то, но слов не находилось. Не то что нужных — вообще никаких. Тогда он взял ее под руку и притянул к себе. Затем облизнул сухие губы и приблизился, готовый к поцелую.

Девушка подалась ему навстречу. Их губы раскрылись, языки встретились, и Дион ощутил немедленную реакцию своей плоти. Поцелуй становился все более страстным. Их рты плотно прижались друг к другу, языки сплелись.

Дион откинулся назад.

— А твои... хм, матери, они могут нас здесь видеть?

Пенелопа обняла его за шею.

— Нет, — ответила она. — А кроме того, они мне доверяют.

Дион почувствовал, как ее язык глубоко проник ему в рот, и попробовал дотронуться до округлости ее правой груди. Она была небольшая, но упругая, с твердым острым соском. Девушка не оттолкнула его, а, совсем даже наоборот, еще теснее прижалась к нему. Дион начал гладить ее, пальцы описывали медленные круги, и тело ее напряглось.

Рука его осторожно продвигалась вниз.

На этот раз Пенелопа сделала попытку его оттолкнуть.

— Нет! — прошептала она, но он не дал ей ничего больше произнести, закрыв рот поцелуем.

Не обращая внимания на протесты, левой рукой Дион скользнул за пояс ее джинсов и коснулся прохладного шелка трусиков.

— Нет, — произнесла она твердо, отклонилась назад и убрала его руку со своей талии.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал он, слегка отстраняясь. Его лицо горело, он тяжело дышал. — Извини, — произнес он отнюдь не извиняющимся тоном.

Его сознание как бы раздвоилось. С одной стороны, юноша был смущен этой первой в жизни попыткой, даже самим фактом попытки, и еще в большей степени тем, что получил такой резкий отпор. С другой стороны, где-то глубоко в подсознании он негодовал на ее отказ, на ее поведение, на нее саму. Ему вдруг захотелось ее ударить, сделать ей больно, ощутить в момент удара тепло ее эластичной кожи. Он готов был повергнуть ее вниз, на эти камни и взять силой, чтобы она закричала от боли, страха и вожделения.

Обнаружив, что руки сжаты в кулаки, он выпрямил пальцы, тряхнул головой, чтобы отогнать наваждение.

Что с ним происходит?

Пенелопа встала, поправила волосы и футболку.

— Уже поздно.

Молодой человек кивнул, и они вошли в дом.

Матери проводили его до дверей, чтобы попрощаться. Дион поблагодарил их за чудесно проведенное время.

— Может быть, вы придете к нам в гости в субботу? — ласково спросила мать Дженин.

Дион достал из кармана ключи от машины и посмотрел на Пенелопу. Та отвернулась.

— Хорошо, — проговорил он. — Спасибо. Я был бы очень рад.

Пенелопа заперлась в ванной. Ей хотелось плакать. Ну почему в жизни все так ужасно несправедливо? Она спустила трусики и, отмотав примерно с метр туалетной бумаги, сложила ее вдвое. Почему, черт возьми, этот период начался у нее именно сейчас? Она извлекла испачканную прокладку, скомкала и швырнула в урну.

Девушка вспомнила восхитительное ощущение руки Диона на своей груди, его язык у себя во рту, твердый член между своих бедер. Она хотела Диона, когда его пальцы скользнули в брюки, она жаждала, чтобы они коснулись ее вагины.

— Ну почему я не в порядке именно теперь?

Она посмотрела на кровь, пропитавшую белую тонкую бумагу. В принципе она ненавидела периоды недомогания, ненавидела боль и дискомфорт, непременные прыщи и смену настроения, но сама по себе кровь ее не беспокоила. Во всем этом довольно противном процессе фактически только смена прокладок доставляла ей какое-то удовольствие.

Она увидела алое пятно на кончике указательного пальца и приблизила его к носу. Запах крови взбодрил ее, наполнил каким-то непонятным восторгом. Если бы рядом оказался Дион, она бы овладела им прямо сейчас.

Голова просветлела. Ей не следует прикасаться к вину. Оно делает ее поведение странным, внушает непонятные, неизвестно откуда взявшиеся мысли.

Пенелопа взяла новую прокладку, пристроила ее на место. Прежде чем поднимать брюки, она глубоко вздохнула, вдыхая мускусный аромат. Затем коснулась своей груди, вспоминая руки Диона, которые она чувствовала через тонкий материал футболки. Когда она заставила его остановиться, ей показалось, как будто он хотел ее ударить, силой заставить подчиниться своим желаниям.

И в этот момент — очень короткий миг — ей хотелось, чтобы он это сделал.

Дион нажал на педаль газа, отъезжая прочь от винного завода. Он мчался по темному загородному шоссе к дому, и в промежности у него все горело. Там все болело и требовало реализации. Такой сильной эрекции у него, наверное, никогда еще не было. Но он не испытывал никакого удовольствия. Скорее, чувство огромного неудобства. Его член стал сейчас невероятно чувствительным, и каждый поворот рулевого колеса раздражал его, казалось, там вот-вот появятся ссадины. Это было больно, очень больно, а он вдобавок все твердел и твердел.

Дион выжал педаль газа почти до отказа, отчаянно желая поскорее добраться домой.

Он думал о Пенелопе, вспоминал, какое блаженство испытывал, когда его пальцы проникли за пояс ее брюк, ощущая холодный шелк ее белья и нежную мягкую кожу.

Его восставший член затрепетал.

Нет, выдержать это невозможно. Он свернул к обочине, поставил машину на ручной тормоз и, не заглушив двигатель, почти вывалился из машины. Затем выпрямился и, шатаясь из стороны в сторону, двинулся к кустам, судорожно расстегивая молнию на джинсах, чтобы наконец добраться до своего огромного пениса и схватить его обеими руками. Он принялся мастурбировать, неистово и исступленно, его рука быстро скользила по головке вверх и вниз.

Кончил он почти мгновенно, и на сухие листья, покрывавшие землю, излилась густая струя молочно-белого семени.

Но Дион продолжал мастурбировать, потому что член все еще болел. Однако еще раз кончить не удалось.

Эрекция тем не менее оставалась такой же сильной, как и прежде.

— О Господи, — прошептал Дион, — со мной происходит действительно что-то ужасное. Мне нужна помощь. Наверное, врач. Какой-нибудь врач. Скорее всего психиатр, а может быть, не только он...

Его согнуло пополам, и началась рвота. Болезненная жуткая рвота. Желудок сокращался до тех пор, пока внутри ничего не осталось.

Он вытер рот и медленно двинулся назад к машине, застегивая на ходу брюки и пояс. Он никогда не плакал, даже в детстве. Во всяком случае, в последний раз это было давно, очень давно... он даже не знал, как давно, наверное, много лет назад. Но теперь, забравшись в машину и закрыв двери, он проверил, подняты ли стекла, и опустил голову на рулевое колесо.

А затем захныкал, как ребенок.