До Бернарда словно сквозь сон донеслись удары церковного колокола. Сознание возвращалось медленно. Где он? Что с ним произошло? В голове кружилась одна-единственная мысль: «А все-таки скверная штука — жизнь».

Он с трудом разлепил веки.

Ни-че-го. Полная тьма. Пустая и черная. Апофеоз тьмы. Он ощутил, что лежит в крайне неудобной позе — на спине, скрючившись, — неловко подогнув колени и прижимая ладонь к лицу. В воздухе висело густое зловоние. От запаха рвоты дико мутило. Его плечо упиралось во что-то комковатое и вязкое, и это «что-то» медленно просачивалось сквозь рубашку. Остро пахло мочой, кожа в районе паха и бедер зудела.

Голова раскалывалась, боль становилась невыносимой. Ощущение у него во рту просто не поддавалось описанию.

Что ж, ему не впервой просыпаться в таком состоянии. Впрочем, нет, пожалуй, это не просто похмелье. В голове всплыли обрывки воспоминаний. Церковь… Распятие… Стон… Человек на кресте… Поднимает голову… Его глаза…

Бернард издал странный клекот, которого испугался сам. Казалось, что тьма становится осязаемой. Смыкается над ним. Теснит грудь. Сдавливает горло. Погребает…

Погребает… Противный, липкий страх навалился на него. Только теперь он понял, что лежит бритым затылком на шероховатом камне. Попробовал вытянуть руку — рука наткнулась на такую же шероховатую каменную стену. В шероховатую каменную стену уперлись и ноги, когда он попробовал распрямить их. Тогда он медленно пошевелил кончиками пальцев над головой.

Монолитный каменный блок находился в каких-нибудь шести дюймах от его лица.

Погребен заживо. Бернарда прошиб холодный пот. Дыхание сделалось прерывистым, пульс участился. Чей-то незнакомый голос, тихий и вкрадчивый, все твердил и твердил ему на ухо: похоронен заживо, тебя похоронили заживо, заживо…

Он должен выбраться отсюда во что бы то ни стало.

Издав сдавленный стон, он уперся ладонями в невидимый камень. В тот же самый миг страшная боль пронзила его мозг, вены на висках вздулись. Он толкал и толкал каменную плиту, вкладывая в эти толчки всю свою силу.

Камень не поддавался. Бернард уже не дышал, а натужно кряхтел и хрипел. Наконец он бессильно уронил руки.

— Помогите! — истошно завопил он. — Помогите!

Потом его вырвало. Он успел перевернуться на бок, чтобы потом не чувствовать на губах кисловатый ядовитый привкус, и снова рухнул на спину, уставившись широко раскрытыми глазами в черную темноту.

Потом он заплакал.

Похоронен заживо. Боже, о Боже, нет, он не хотел такой смерти.

— Господи, Господи, — сквозь рыдания повторял он.

Он неловко выгнул руку, пытаясь поднести к лицу трясущуюся ладонь, и хотел смахнуть с глаз слезы. Но сделать это оказалось не так-то просто.

Сердце екнуло и замерло, как мотор, которому перекрыли подачу бензина.

Рядом с ним в темноте лежало нечто.

Он наткнулся на это нечто костяшками пальцев. В нескольких дюймах от своего лица. Гладкая податливая поверхность тронутых тлением костей. Пустые глазницы. Человеческий череп! Он словно воочию увидел его. Увидел смертный оскал провалившегося рта.

Он лежал в каменном саркофаге вместе с разложившимся трупом.

Бернард конвульсивно содрогнулся и снова уперся ладонями в каменную крышку. И снова мозг прошила адская боль, от которой перед глазами поплыли, взрываясь, ослепительно белые шары. Еще мгновение — и он потеряет сознание. Стиснув зубы, он попытался вложить в последний толчок все оставшиеся силы. Если бы только ему удалось сдвинуть проклятый камень хотя бы на миллиметр, хотя бы на толщину ресницы. Из глотки вырвался надсадный вопль.

Тщетно. Камень не шелохнулся.

Бернард рыдал, тело его сотрясала дрожь. Похоронен заживо, я похоронен заживо… Он почти физически ощущал, как мечется его рассудок, пытаясь вырваться из-под контроля. Он готов был завопить…

Нет. Он стиснул зубы. Нет, нет. Он впился зубами в фаланги пальцев, чтобы загнать крик обратно в глотку. «Стоит только дать слабину, и все будет кончено», — твердил он себе. Он должен держаться. Держаться изо всех сил, иного не дано.

Усилием воли он заставил замолчать голос, вкрадчиво нашептывающий ему на ухо. Сейчас главное — дыхание. Все мысли должны сосредоточиться на этом. «Следи за дыханием, — твердил он себе, — следи за брюшной полостью».

Он лежал неподвижно. Вокруг — темнота, вонь и сырость. Внутри — оцепеневшая от безысходности душа и адская боль. И все же он должен лежать неподвижно и думать о своем дыхании.

Постепенно, по капле, он избавлялся от паники. Он утратил представление о времени и, вдруг обнаружив, что хнычет, как младенец, заставил себя замолчать. Мышцы начали расслабляться. Он разжал кулаки и сложил ладони на груди, стараясь не касаться локтем того, что лежало рядом и таращилось на него пустыми впадинами глазниц.

— Помогите! — закричал он, уже не истошно, но довольно громко.

Затем замер, затаив дыхание и глядя в темноту широко распахнутыми глазами.

— Помогите!

Когда крик смолкал, наступавшая вслед за ним тишина казалась еще более полной, еще более пугающей. Она опускалась на него, подобно савану, пеленала, обволакивала. Душила. Казалось, будто он слышит, как рядом копошатся черви. Как лежащий совсем рядом череп нашептывает ему на ухо: похоронен заживо, похоронен заживо, похоронен заживо…

— Помогите!

Бернард заметил, что в его голосе появились истеричные нотки, захлопнул рот и крепко зажмурился. Сцепил пальцы в замок, крепче прижал к бокам локти. Собственное дыхание, биение сердца, голос черепа… Похоронен заживо…

Вдруг он услышал что-то еще. Какой-то звук. Явно снаружи.

Бернард открыл глаза. Тело его вытянулось, как струна. Он задержал дыхание, осталось только биение сердца, пульсация крови в висках и страшная боль в голове.

Нет, он не мог ошибиться. Шорох, скрип, стук. Похоже на звук открываемой двери. Тяжелой двери с железным засовом. Которую сначала открыли, а затем снова захлопнули.

— О-о! — Из глаз его хлынули слезы облегчения и благодарности. Значит, он еще не под землей, еще не погребен.

— Помогите! — заорал он.

Мышцы сводило от напряжения, от неистового желания вырваться на свободу.

Послышались гулкие шаги. Кто-то тяжело ступал по каменным плитам.

Потом шаги остановились. Стихли.

Бернард больше не смел открыть рта. Он только смотрел в темноту и молился. Кто-то стоял совсем рядом, по ту сторону саркофага, по ту сторону тьмы. Бернард физически ощущал его присутствие. Вот он стоит над гробом — и там светло и много воздуха. Стоит и смотрит на него.

Бернард сглотнул. Шмыгнул носом.

— Помогите мне, прошу вас, — с дрожью в голосе проговорил он.

И тут он услышал голос. Отчетливый, ласкающий слух. Мягкий, доброжелательный. Незнакомый — и в то же время словно бы знакомый.

Теплая волна, точно хлынувшая из раны кровь, накрыла Бернарда.

— Я здесь, сынок, — сказал тот, снаружи. — Я здесь.