Он поправлялся медленно, но верно и за следующие полгода стал почти полностью самостоятельным человеком. Ло уже неплохо ориентировался в городе, мог один совершать небольшие поездки, планировал приобрести какую-нибудь профессию. Ему оформили инвалидность, и по китайским законам он получал приличную пенсию от авиакомпании, самолетом которой летел. К тому же его приемные родители относились к нему с большой нежностью и заботой.

Отношения с Диной, как он называл девушку вслед за членами ее семьи, начавшись с простой дружеской привязанности, переросли в нечто большее, и нужно было быть слепым, чтобы не видеть этого. Мать молодой китаянки, тревожась за исход столь необычного романа, тем не менее молчала, потому что муж до сих пор не высказал своего отношения к возможному браку. А доктор Сяо, прекрасно понимая, что происходит, не препятствовал развитию отношений молодых людей, но и не поощрял их. Ло и Дина вместе бывали на концертах, в театрах, ресторанах, но молодой человек, по установившемуся порядку, обязан был каждый раз возвращаться в клинику на ночь, и между ними никогда не заходила речь о более интимных свиданиях.

Наконец курс лечения действительно подошел к концу – хирурги, психологи, массажисты сделали все, что смогли, и дальше должна была действовать только сама природа. В постоянном пребывании этого пациента в клинике уже не было нужды, и ему захотелось обрести собственный кров. Ло принялся подыскивать себе жилье; он понимал язык объявлений, помещенных в городских газетах, однако самостоятельно справиться с задачей было ему не под силу – в этом море предложений он не смог бы разобраться без опытного руководителя. И естественно, этим руководителем стала Цзяоцин. Однако ей требовалось и отцовское «добро» на выбранную квартиру – ведь жилье должно было отвечать определенным требованиям и удобствам, определенным соображениям безопасности.

Так и вышло, что однажды в яркий весенний день она привела человека, ставшего ей едва ли не дороже всех на свете, в дом своих родителей, чтобы посоветоваться об очередном варианте будущей квартиры для Ло. Хотя по документам это были и его родители тоже, но до сих пор ему не доводилось бывать здесь: доктор с женой жили в богатом пригороде Пекина, и долгий путь до родового особняка до сих пор считался слишком трудным для недостаточно окрепшего организма молодого человека. Просторный дом с цветущим садом, в котором росли розовые азалии и кипенно-белые вишни, чудом сохранился во владении семьи во времена «культурной революции». Они были обязаны этим тому, что отец доктора Сяо, дед Дины, тоже был известным врачом и даже оказывал медицинскую помощь семье Мао, поэтому власти и не тронули их дом. Дед много ездил по свету, был участником почти всех правительственных делегаций, сопровождавших великого кормчего по разным странам; он не был убежденным коммунистом, но зато был отличным профессионалом, и это спасло ему жизнь. А его семье досталось в наследство неразграбленное загородное поместье, стоившее теперь немалых денег.

В эти месяцы Ло был уже достаточно вынослив, чтобы проделать полуторачасовой путь в автомобиле, и доктор Сяо, его приемный отец, наконец-то смог принять юношу в своем доме. Выпив по китайскому обычаю ароматного зеленого чая – Дина была настоящей мастерицей по части традиционных чайных церемоний, – они все вместе отправились осматривать дом.

Ло с любопытством переводил глаза с традиционного восточного убранства комнат на предметы почти европейского комфорта и роскоши, с изумрудного шелка портьер на отсвечивающий голубоватым светом экран включенного компьютера, с привычных для китайцев циновок на полу на модные тяжеловесные светильники под потолком… Общим стилем дома доктора Сяо являлась эклектика, но вызвана она была не отсутствием вкуса или погоней за западной модой, а неизбежным следствием современного образа жизни семьи, ее нежеланием отставать от прогресса при том же нежелании полностью порывать с корнями древней национальной традиции. В результате дом получился обставленным немного сумбурно и хаотично, но зато весело и естественно; там все было создано для удобства людей, а не для показного гостеприимства или нарочитого патриотизма.

Однако самый большой интерес у молодого человека вызвал кабинет доктора Сяо на втором этаже. Здесь были собраны книги со всех краев света: китайские, американские, итальянские, французские… Доктор читал на многих языках – это было необходимо для его научной работы. Кроме медицинской, в кабинете находилось и огромное количество всякой другой литературы – философской, художественной и прочей; ведь библиотеку начал собирать еще дед, потом пополняли и Дина с братом.

Ло не мог оторвать взгляда от старинных шкафов красного дерева, украшенных замысловатой резьбой. Разноцветные корешки книг манили его к себе, ему казалось, что взять сейчас в руки один из томов – самое правильное и естественное движение, давно привычное для него и исполняемое механически тысячи раз в течение его прежней, такой непонятной и неведомой ему жизни. Доктор Сяо с женой, уже хорошо зная тягу своего приемного сына к литературе, только молча переглянулись и оставили молодых людей наедине друг с другом и с книгами, сами предпочтя снова спуститься в гостиную.

Цзяоцин ласково провела рукой по корешкам знакомых книг и сказала:

– Наверное, ты очень любил читать раньше, Ло. Скажи, ты что-нибудь помнишь… какие-нибудь любимые строчки, может быть, стихи?

Он коротко покачал головой. Небрежно скользнул глазами по пространству книжных полок, задержал взгляд на тяжелом, явно дорогом, сувенирном издании в кожаном переплете, затем мельком взглянул на очертания золотых букв на корешке – и почувствовал неожиданный укол в сердце. Кажется… нет, невозможно, немыслимо. Но это же… Он жадно схватил тяжеленный том, близко-близко поднес его к глазам, точно в мгновение ока вдруг заболел дальнозоркостью, распахнул книгу где-то посередине, наугад, и торжественно, нараспев произнес несколько слов на совершенно незнакомом Дине языке.

Ло держал в руках одно из подарочных изданий, вышедших в России к очередному юбилею Пушкина, – какой-то заезжий высокопоставленный гость из России поднес его знаменитому китайскому доктору в качестве сувенира. И, пробегая глазами по черным закорючкам букв, каким-то неимоверным чудом вдруг сложившимся во вполне осмысленные строчки, молодой человек произносил – нет, читал! В нем бушевала настоящая эмоциональная буря, и о буре он говорил теперь дрожащим голосом, точно еле-еле нащупывая вновь ожившие слова и понятия:

Он поднял голову, наткнулся взглядом на онемевшую от изумления, потрясенную Дину, ощутил жар в голове, выступившие на глазах слезы – и потерял сознание.

Очнулся Ло уже через несколько мгновений в большом кресле, к счастью, стоявшем совсем рядом с книжными полками и верой-правдой служившем доктору Сяо уже много десятилетий; Дина успела подхватить своего друга и помогла ему опуститься на мягкое сиденье. Ло сумел удержать ее за рукав, уже собиравшуюся бежать за помощью, и знаками объяснил – говорить он сейчас не мог, – что с ним все в порядке. Он и в самом деле чувствовал себя прекрасно: он вернулся к себе и снова стал не биологическим роботом, но человеком.

Антон Житкевич, еще не осознавая себя Антоном Житкевичем, уже был на пути к главному открытию своей новой жизни. С этого момента будто прорвало шлюзы его памяти, и воспоминания хлынули в них широким потоком. Он потянулся к Дине, заговорил быстро и путано, подбирая китайские слова и стремясь донести до нее самое важное: он знает эти знаки, он может складывать их в слова, он понимает текст этой книги! Он… да что говорить, он просто есть – существует! А девушка смотрела на него с радостью и удивлением, вспоминая, как они с отцом принимали его то за немца, то за финна, то за француза и ни разу не подумали, что их гость, их друг – выходец из далекой России. Это даже не могло прийти им в голову, потому что Ло казался слишком далеким от того образа русского человека, который был им знаком по китайской и европейской прессе, – с громким голосом, непременным пьянством, великодержавной заносчивостью и дурными манерами…

Впрочем, теперь они вполне могли соответствовать этому не слишком симпатичному образу, потому что оба мигом заговорили, громко перебивая друг друга, стремясь высказаться и ухватить что-то главное, что еще ускользало от них и не давало покоя своей недосказанностью. Их радостные крики услышали внизу; прибежала жена доктора Сяо, и Дина знаком показала матери, чтобы та не перебивала Ло. А Антон, вновь схватившись за тяжелый том, декламировал строчки великого русского поэта.

Пожилая китаянка недаром всю жизнь была женой врача. Не сказав ни слова, она повернулась и тихо ушла, а уже через минуту в библиотеке появился сам хозяин дома. Он молча смотрел на своего пациента, который, кажется, и не заметил появления в комнате старого доктора. Жадными глазами человека, так долго искавшего и наконец нашедшего смысл существования, Антон вглядывался в буквы, в слова, во фразы, которые были ему до боли знакомы. Он жадно поглощал строку за строкой, страницу за страницей. В этот момент в его мозг поступала информация, которая считалась потерянной навечно. Старый профессор лучше других понимал: то, что происходит сейчас с памятью его приемного сына, неизбежно перевернет жизнь всей их семьи. Вздохнув, он быстро глянул на встревоженное и счастливое лицо своей дочери и решительным движением руки остановил поток непонятных ему слов из уст Ло.

Профессор Сяо знал: надо действовать очень быстро, чтобы закрепить вновь обретенные ассоциативные связи в мозгу его пациента. Он поспешил к соседнему шкафу, вынул оттуда большую папку, где хранил вырезки из газет, повествующие об авиакатастрофе, и развязал ее тесемки. Он отлично помнил, что самолет компании «Чайна лайн» летел через Москву. Но это была всего лишь промежуточная посадка, где самолет из Парижа только добирал топливо. Явно выраженная европейская внешность Ло почему-то заставляла их думать, что он летел непременно из самого Парижа – оттого-то они и ставили ему без конца французские песенки, на которые парень никак не реагировал. Но если он ухватился за Пушкина… значит – русский?!

Доктор Сяо усадил Ло рядом с собой, попросил его успокоиться. Но тот не мог усидеть на месте: его била мелкая дрожь, руки совершали бесцельные и хаотичные движения, он ходил по комнате большими шагами и говорил, говорил, говорил…

– Да, теперь я понимаю. Точнее, начинаю что-то понимать. Если я могу читать по-русски, это значит, что я вырос в этой стране, учился там в школе, изучал… Что? Что изучают в России?

– Все что угодно, – улыбнулся профессор, неотступно следя за мечущимся по комнате юношей. – Это великая страна, и науки там великие…

Он запнулся, заметив, как скривился Ло, отмахнувшись от ответа доктора.

– Не то, не то, – с отчаянием, точно он был не в себе, проговорил молодой человек. – Великие науки – это не говорит мне ни о чем. Мне нужно что-то конкретное, за что я мог бы зацепиться мыслями, памятью, инстинктом…

Профессор молчал. Он не мог помочь своему пациенту; таинственная работа мысли должна совершаться сама по себе, заржавевшие механизмы памяти ждали толчка, который мог совершить только сам Ло.

Но Цзяоцин не хотела и не могла ждать. И пересохшими губами, едва живая от волнения, она прошептала:

– Там изучают литературу. Там сильная литература. Ты должен был читать и любить русские книги… Ты помнишь имена – Толстой, Тургенев, Достоевский?

Ло на мгновение застыл в растерянности, и четкий голос доктора Сяо разорвал повисшую в комнате тишину:

– Не уходи в себя, Ло. Ответь мне: ты помнишь эти имена?

– Да… – пробормотал мужчина, и Дине показалось, что зрачки его расширенных глаз остановились, замерли, как и он сам, и повернулись внутрь, в душу, в непостижимый внутренний мир. – Да, помню. «Война и мир», «Отцы и дети», «Преступление и наказание». Я, наверное, хорошо учился в школе, раз все это помню. Через столько лет… Или я читал это и потом, после школы?

– Русские много читают, – мягко сказал доктор Сяо. Он готов был произносить любые банальности, лишь бы не дать сейчас Ло остановиться и снова уйти в себя. Работа памяти не должна прекращаться ни на минуту, ниточку нужно продолжать вытягивать из клубка – иначе она вновь запутается в себе подобных…

– А где же я жил? В городе, кажется. Да, я жил в Москве… Я помню это. Я любил арбатские улицы. Что такое Арбат? – Он вскинул глаза на Дину, но та лишь беспомощно пожала плечами. Она никогда не бывала в Москве, и слово «Арбат» ни о чем ей не говорило.

– Значит, я из России. – Ло со всего размаху бросился в кресло и застыл в нем, сцепив руки на коленях в прочный замок. Возбуждение начало проходить, и теперь он чувствовал себя так, словно по нему прошелся многотонный каток, расплющивший его силы, желания, волю.

– Погоди, Ло. Нельзя вспомнить всю жизнь сразу. Давай начнем с самого конца. Мы можем выяснить, кто ты такой, откуда, только из материалов о катастрофе лайнера. Тебе трудно, больно это вспоминать, но ничего не поделаешь. – И профессор стал вынимать из папки вырезки, которые он перебирал за эти годы множество раз. – Вот список пассажиров рейса. Смотри, среди них есть только одно русское имя, только один подданный России. Антон Житкевич. Тебе о чем-нибудь говорит это имя?

Доктор Сяо внимательно взглянул на молодого мужчину, но тот молчал. На смену нервному возбуждению пришла апатия, и сейчас Ло казалось, что, возможно, и ни к чему ворошить прошлое. Все равно они ничего не выяснят. Все равно он навсегда останется созданием доктора Сяо. И, может быть, это и к лучшему?..

– А вот и продолжение, – Дина взяла в руки хорошо ей знакомый, уже пожелтевший от времени лист газеты. – Здесь сообщается, что прилетевшие из России близкие этого пассажира – его жена Светлана Житкевич и его партнер по бизнесу Сергей Пономарев – не опознали Антона среди мужчин, оставшихся в живых. Им выдали останки того, кто предположительно мог быть их мужем и другом, и они увезли их на родину. Прах был захоронен на Кунцевском кладбище в Москве.

Лицо Ло исказила непреднамеренная и болезненная гримаса. Девушка хотела продолжить, но отец предостерегающе поднял руку, бросив на дочь короткий и строгий взгляд:

– Спокойно, Ло. Давай больше не будем углубляться в детали. Тебе нужен перерыв; ты и так потратил сегодня много сил. Но начало положено, Ло! Появилась ниточка, по ней мы можем идти дальше.

Ло вяло и безразлично кивнул, а доктор шепнул дочери:

– Дина! Вызывай на утро психолога. С Ло нужно работать аккуратно, но работать непременно, непременно… И постарайся не оставлять его одного.

А молодой человек в изнеможении сидел в кресле, закрыв глаза и не делая даже попытки вслушаться в тот тревожный шепот, которым обменивались доктор и Дина. На сердце было тяжело. Удивительно, но сегодняшнее открытие не принесло ему радости. Он вдруг разом лишился обретенного после выздоровления покоя. С этого момента в нем поселились тревога и ощущение какой-то опасности, точно его ждет капкан, или за ним кто-то охотится, или он заблудился в незнакомом лесу… Доктор Сяо был прав: профессиональный психолог был ему крайне необходим. Психика Ло была не готова к этим новым потрясениям и лишь с огромным трудом (и, возможно, немалым ущербом для здоровья) могла справиться с нахлынувшим потоком воспоминаний.