Это произошло в весеннее утро за сто сорок шесть лет до пришествия Христова. Облитый опаловым светом северный берег Африки, неширокая кайма из золотого песка, зелёный пояс из перистых пальм и, на заднем плане, далёкие обнажённые горы с красными отрогами – всё мерцало, как страна грёз. Насколько хватал глаз, тянулось синее, ясное Средиземное море с узкой снежно-белой полосой прибоя. На всём его громадном пространстве виднелась только одинокая галера, медленно шедшая от Сицилии к гавани Карфагена.

Издали она казалась нарядным и красивым тёмно-красным судном, с двойным рядом пурпуровых вёсел, с большим колышущимся парусом, окрашенным тирским пурпуром, с блестящими медными украшениями на укреплённых бортах. Бронзовый трезубец выдавался спереди; на корме блистало золотое изображение Ваала, божества финикийцев, сынов Ханаана. На единственной высокой мачте развевался карфагенский флаг с тигровыми полосами. Точно какая-то величавая пунцовая птица с золотым клювом, с пурпуровыми крыльями, плыла галера по лону вод и с отдалённого берега представлялась воплощением могущества и красоты.

Но взгляните на неё поближе! Что за тёмные полосы оскверняют белую палубу, покрывают её бронзовые щиты? Почему длинные вёсла двигаются без ритма, неправильно, судорожно? Почему пусты многие из вёсельных отверстий? Почему вёсла покрыты зазубринами, а другие бессильно повисли и тянутся сбоку? Почему два зубца бронзового трезубца изогнуты и сломаны? Смотрите: даже священное изображение Ваала избито и обезображено… По всему видно, что это судно перенесло какое-то жестокое испытание, пережило день ужасов, который оставил на нём тяжкие следы.

Теперь взойдите на корабль и присмотритесь к людям. На нём две палубы – на носу и на корме, а в открытой средней части судна слева и справа в два этажа помещаются скамьи, на которых сидят гребцы, по двое на каждом весле, и сгибаются взад-вперёд в своей бесконечной работе. В середине узкий помост; по нему расхаживают сторожа с бичами в руках, и эти бичи жестоко рассекают кожу раба, который останавливается хотя бы на миг, чтобы отереть пот с покрытого каплями лба. А рабы – только посмотрите на них: тут пленные римляне, сицилийцы, много чёрных ливийцев; все совершенно истощены; их глаз не видно из-за набрякших век, их губы распухли от запёкшихся чёрных корок и порозовели от кровавой пены; их руки и спины двигаются бессознательно под хриплый крик надсмотрщика. Тела их – самых различных оттенков: от тона слоновой кости до черноты каменного угля – обнажены по пояс, и на каждой из блестящих спин виднеются следы сердитых ударов сторожей. Но не от побоев пролилась кровь, которая окрашивает сиденья и солёную воду под их связанными ногами. Большие зияющие раны – следы разрезов от мечей и уколов копий рдеют на их обнажённых грудях и на плечах; многие из гребцов лежат без чувств под скамьями и уже не заботятся о бичах, которые всё ещё свистят над ними. Теперь понятно, почему виднеются пустые вёсельные отверстия, почему некоторые из вёсел, не работая, тащатся сбоку.

Команда судна не в лучшем положении, чем рабы. Раненые и умирающие усеивали палубу. Лишь несколько человек держались на ногах. Большинство же без сил лежало на передней палубе, и только самые усердные воины поправляли испорченные кольчуги, натягивали новые тетивы на луки или очищали палубу от следов битвы. На возвышенном помосте, у основания мачты, стоял кормчий, правя галерой и устремив глаза на Мегару – отдалённый мыс, который заслонял восточный берег Карфагенского залива.

На задней палубе собралось несколько офицеров; они молча раздумывали о чём-то, время от времени поглядывая на двух людей, стоявших отдельно и занятых разговором. Высокий, смуглый, мускулистый человек, с чисто семитским лицом и фигурой исполина был Магро – знаменитый карфагенский флотоводец, имя которого наводило ужас на все берега Средиземного моря, начиная от Галлии до Понта Эвксинского. Другой собеседник был Гиско – седобородый, загорелый старик, в резком орлином лице которого читалось непобедимое мужество и энергия. Гиско был политик, в жилах которого текла благороднейшая пуническая кровь, суфет пурпуровой тоги и вождь той партии государства, которая среди себялюбия и лености, царивших в карфагенском обществе, стремилась поднять дух граждан и заставить их осознать опасность, грозившую со стороны Рима. Разговаривая, оба тревожно поглядывали на северный горизонт.

– Ясно, – печально сказал старший, – что, кроме нас, не спасся никто.

– Я не покидал битвы, пока мне казалось, что я могу помочь хоть одной галере, – ответил Магро. – Ты видел, мы ушли, точно волк, за которым гонятся собаки. Римские псы могут показать волчьи укусы – доказательство нашей доблести. Освободись хотя бы ещё одна галера, она уж точно была бы с нами, потому что для наших судов нет другого безопасного приюта, кроме Карфагена.

Магро пристально посмотрел на отдалённый мыс, где был его родной город. Уже виднелся низкий, покрытый деревьями холм, усеянный белыми загородными домами богатых финикийских купцов. Там, выше всех строений, точно сияющая точка на бледно-голубом утреннем небе, горела бронзовая крыша Бирсы – карфагенской крепости, возвышавшейся над городом, раскинутым на холме.

– Со сторожевых башен нас уже могут видеть, – заметил он. – Ещё издали они узнают галеру Чёрного Магро. Но кто из них угадает, что из всего прекрасного флота, который под трубный звук и барабанный бой вышел из гавани месяц тому назад, остались лишь мы одни?

Патриций горько усмехнулся.

– Если бы не мысль о наших великих предках и о нашей возлюбленной родине, владычице вод, – сказал он, – моё сердце порадовалось бы беде, которая обрушилась на это тщеславное и слабое поколение. Ты всю жизнь провёл на морях, Магро, и не знаешь, что происходит у нас на земле. Я же видел, как разрасталась злокачественная язва, которая ведёт нас теперь к смерти. Я и другие приходили на рыночную площадь говорить с народом, но нас забрасывали грязью. Много раз я указывал на Рим и говорил: «Берегитесь этих людей: они добровольно носят оружие из чувства долга и гордости! Как можете вы, скрывающиеся за спинами наёмников, надеяться воспротивиться им?» Сотни раз я говорил им это.

– А они ничего не отвечали? – спросил моряк.

– Рим был далеко, и они не видели его, а потому он для них не существовал, – продолжал старик. – Одни думали о торговле, другие о выборах, третьи о выгодах от государства, но никто не видел, что наша страна, мать всего, шла к гибели. Так могут спорить пчёлы о том, кому из них достанется воск, кому мёд, в то время, когда зажигается факел, который обратит в пепел и улей и всё, что находится в нём. «Разве мы не владыки моря?» «Разве Ганнибал не был велик?» Вот что они кричали, живя прошлым и, как слепцы, не замечая будущего. Раньше заката солнца они будут рвать волосы и раздирать одежды; но разве теперь это поможет?

– Печальным утешением может служить мысль, – отвечал Магро, – что Рим не удержит захваченного.

– Почему ты так говоришь? Мы погибаем, Рим же стоит выше всего мира.

– На время, только на время, – серьёзно ответил Магро. – Может быть, ты улыбнёшься, когда я скажу тебе, почему я знаю это. В той части Оловянных островов, которая выдаётся в море, жила мудрая женщина-ведунья; я от неё слышал много прорицаний, и все они сбывались. Она ясно предсказала мне падение нашей родины и даже эту битву, после которой мы возвращаемся. Много странного видел я у дикарей, живущих на западе острова Олова.

– Что же сказала она о Риме?

– Что он падёт, падёт, как и мы, ослабленный своим богатством и своими партиями.

Гиско потёр руки.

– Это делает наше падение менее горьким, – сказал он. – Но если мы уже пали, а Рим тоже погибнет, какая страна, в свою очередь, может надеяться сделаться владычицей морей?

– Об этом я тоже спросил её, – отвечал Магро, – и подарил ей даже мой тирский пояс с золотой застёжкой в награду за ответ. Но право, всё это пустое, и я заплатил ей слишком дорого за её сказку, которая, хотя всё остальное сбывалось, конечно же, окажется ложью. Ведунья сказала, что в будущем её страна, этот опоясанный туманом остров, где раскрашенные дикари едва умеют перебираться от мыса до мыса на рыбачьих челнах, поднимет трезубец, упавший из рук Карфагена и Рима!

Улыбка, витавшая над острыми чертами патриция, внезапно замерла, его пальцы сжали руку собеседника. Тот окаменел; его шея вытянулась, ястребиные глаза устремились к северному горизонту. Там, на его прямой синей линии, виднелись две низкие чёрные точки.

– Галеры! – прошептал Гиско.

Экипаж тоже заметил суда: все столпились у правого укреплённого борта, люди протягивали руки, говорили. На мгновение печаль поражения исчезла, и радостные клики зазвучали среди них, люди ликовали, что они не одни, что ещё кто-то спасся от великого уничтожения.

– Клянусь духом Ваала, – сказал Чёрный Магро, – я не поверил бы, что кто-нибудь сможет вырваться из того страшного кольца! Не молодой ли это Гамилькар на «Африке» или Бенева на синем сирийском корабле? Мы втроём ещё можем составить эскадру и выступить против Рима. Если мы замедлим ход галеры, они догонят нас прежде, чем мы обогнём мол гавани!

Повреждённое судно пошло медленнее; два вновь появившихся корабля заскользили быстрее. Всего в нескольких милях лежал зелёный мыс и белые дома, окаймлявшие большой африканский город. На материке уже вырисовывалась тесная группа ожидающих горожан. Гиско и Магро, прищурившись, наблюдали за приближавшимися галерами; вдруг смуглый ливиец-кормчий, сверкая зубами и с пылающим взором, ворвался на корму, указывая рукой на север.

– Римляне, – закричал он, – римляне!

На галере наступила мёртвая тишина. Только плеск воды да мерные удары вёсел нарушали безмолвие.

– Клянусь рогами Божьего алтаря, кажется, он прав! – вскричал старый Гиско. – Смотри, они, точно соколы, налетают на нас. У них много людей и все вёсла.

– Простые некрашеные доски, – заметил Магро. – Взгляни, как они желтеют на солнце!

– А ты видишь, что у них там за мачтой? Разве это не проклятый перекидной мост, который они употребляют для высадок на неприятельские суда?

– Итак, им досадно, что одна галера ушла, – с горьким смехом сказал Магро. – Они считают, что ни одно судно не должно вернуться к старой матери моря! Прекрасно, лично я согласен. Я считаю, что лучше всего остановить вёсла и ждать их.

– Это мысль истинного мужа, – ответил старый Гиско, – но в скором времени мы понадобимся нашему городу. Какая нам выгода в полной победе римлян? Нет, Магро, пусть рабы гребут так, как никогда раньше, – не ради нашего спасения, а для пользы государства.

Большой красный корабль, покачиваясь, устремился вперёд, точно усталый задыхающийся конь, который ищет спасения от преследователей. Между тем две стройные галеры летели всё быстрее, неумолимо настигая карфагенян. Утреннее солнце освещало ряды низких римских шлемов над бортами и сияло на серебряной волне, которая расходилась от острых носов римских судов, рассекавших тихую синюю воду. С каждым ударом вёсел галеры подходили всё ближе, и продолжительный высокий вопль римских труб слышался всё громче.

На высоком утёсе Мегара столпилось множество горожан, они прибежали из города, услышав, что показались галеры. Теперь все, богатые и бедные, суфеты и плебеи, белые финикияне и чёрные кабилы стояли затаив дыхание и смотрели на море. В нескольких сотнях футов под их ногами пуническая галера подошла к берегу так близко, что невооружённым глазом стали видны кровавые следы битвы, свидетельствующие о печальных событиях.

Однако римляне приближались невероятно быстро и вполне могли отрезать карфагенскую галеру от берега на виду у горожан, бессильных защитить свой корабль. Многие от беспомощности и горя плакали, другие сыпали проклятиями и сжимали кулаки…

Эта разбитая, еле движущаяся галера говорила им, что флот Карфагена погиб. Через месяц-два, самое большее – три армия Рима подойдёт к Карфагену, и как тогда остановит её необученная военному искусству карфагенская толпа?

– Нет, – вскричал один из граждан, – всё же мы храбрые люди, и у нас есть оружие!

– Безумец! – сказал другой. – Разве не такие речи довели нас до гибели? Что такое необученный храбрец перед настоящим солдатом? Когда ты окажешься перед идущим напролом и всё сметающим на пути римским легионом – ты поймёшь эту разницу.

– Так давайте тогда готовиться!

– Слишком поздно. Целый год надобен, чтобы превратить праздного горожанина в обученного воина. А что будет с тобой, со всем городом через год? Нет, нам остаётся только одно: если мы откажемся от торговли и наших колоний, от всего, что составляло нашу силу и величие, тогда, быть может, римский меч пощадит нас.

Между тем последний морской бой Карфагена быстро подходил к концу. На глазах горожан две быстрые римские галеры с двух сторон обогнали судно Чёрного Магро и вступили с ним в схватку. В решительную минуту красная галера забросила искривлённые лапы своих крюков на борта неприятельских судов, привлекла их к себе в железном объятии, и её солдаты стали молотами и кирками пробивать громадные отверстия в подводных частях своего корабля. Последнюю пуническую галеру не отведут в Остию, на радость торжествующего Рима! Она останется в своих собственных водах; и дикая мрачная душа её отважного капитана загорелась при мысли, что его галера не одна погрузится в глубины родного моря…

Римляне слишком поздно поняли, с каким человеком имеют дело. Солдаты, наводнившие пунические палубы, почувствовали, что дощатый помост подаётся и качается под их ногами. Они кинулись к своим судам, но галера Чёрного Магро не отпускала их, увлекая на дно вместе с собою, и они погружались, крепко сжатые крючковатыми когтями.

Палуба судна Магро покрыта водой и тянет на дно связанные с ним железными узами римские галеры; один укреплённый борт лежит на волнах, другой высоко вздымается в воздухе; отчаянно силятся римляне сбросить смертельные объятия железных когтей. Теперь красная галера уже под водой и всё скорее, всё с большей силой увлекает вслед за собой своих врагов…

Раздирающий треск: деревянный бок оторван от одной из римских галер, и, изуродованная, расчленённая, она беспомощным обломком остаётся лежать на поверхности. Только последний жёлтый отблеск на синих волнах показывает, куда была увлечена её спутница, погибшая в смертельных объятиях врага. Тигровый флаг Карфагена утонул, исчез в водовороте, и уже никто никогда не увидит его на лоне вод.

В том же году большое облако семнадцать дней висело над африканским берегом – густое чёрное облако, служившее тёмным саваном горящему городу. Когда же миновали семнадцать дней, римские плуги, из края в край, прошли через пепел по земле, где стоял величавый град, и место это победители посыпали солью в знак того, что Карфагена не будет больше никогда.

А вдалеке, на горах, стояла горсть нагих изголодавшихся людей и смотрела на унылую долину, которая некогда была самой красивой, самой богатой на всей земле. Слишком поздно они поняли, что в силу закона небес мир принадлежит лишь закалённым, самоотверженным людям, а тот, кто пренебрегает мужскими добродетелями, скоро будет лишён и славы, и богатства, и могущества, ибо они – лишь награда за мужество.