С Никитой Богословским моя жена Наташа и я сначала коротко познакомились и виделись на квартире её отца, с которым наш прославленный композитор поддерживал не тесные, но добрые дружеские отношения. Гораздо лучше мы его узнали, когда стали вместе бывать на застольях у Марины Фигнер в нашем доме.

Наш замечательный композитор, автор многих популярных песен, музыки к кинофильмам и целого ряда других музыкальных произведений, был к тому же верным и надёжным другом. Другой постоянной чертой его многогранной натуры была врождённая страсть к шутке и разыгрыванию своих друзей, знакомых и даже публики. Иногда подобные «проделки» требовали с его стороны немалой предварительной подготовки, поездок в другие города, закупки каких-то атрибутов для исполнения задуманного и связанных с этим определённых финансовых расходов. Другими словами, Богословский к шуткам относился серьёзно, получая от самого процесса их осуществления и конечного результата большое удовольствие, что не всегда можно было сказать о тех, кто становился их объектом. В тех случаях, когда жертва его шуток несла из-за них какие-то материальные потери, их автор щедро за них расплачивался.

Одной из нередких мишеней его практического юмора был наш известный литературный юморист, сценарист и литератор Борис Ласкин. Они были очень близкими друзьями, дружили семьями, ездили вместе даже за границу. Ласкин любил пересказывать — а делал он это мастерски — шутки, проделываемые его приятелем не только над другими, но и над ним самим. Сам Богословский, однако, о своих шутках никогда не рассказывал, но ему нравилось слушать о них рассказы других, особенно тех, кто их перенёс на себе. В таких случаях, как мне приходилось наблюдать, он закуривал, занимал удобную для заслушивания рассказа позицию и с видом весёлого удовольствия на лице превращался во внимательного слушателя.

Помнится, как однажды в гостях у Марины Фигнер в разгар застолья Борис Ласкин с увлечением рассказывал об одной шутке, которую с ним сыграл Богословский во время их возвращения из загранпоездки, когда они приближались в поезде к советско-польской границе. Дело было ранним утром, и они решили собраться не только к приходу пограничников и таможенников, но и для прогулки во время стоянки на станции Брест. Ещё накануне вечером, когда Ласкин перед сном закончил чистить зубы, его шутливый спутник незаметно спрятал тюбик с зубной пастой своего приятеля. Перед прибытием к границе Ласкин в порядке привычного утреннего туалета хотел почистить зубы, но никак нигде не мог найти свою зубную пасту. В ответ на вопрос Богословскому, не видел ли он её где-нибудь, его приятель сказал, что она ему не попадалась, и тут же услужливо, однако как бы мимоходом, предложил своему товарищу по купе воспользоваться его собственной очень приятной пастой.

Поезд уже останавливался для входа пограничников и служащих таможни, и Ласкин поспешил завершить свой туалет. Набрав в рот пасты, он стал чистить зубы, но тут же почувствовал, что ему их было трудно раскрыть, так как они оказались скованными как цементом. Он стал лихорадочно пытаться смыть пасту водой, но поскольку это никак не помогало, Ласкин, осознав, что попался на очередную шутку приятеля, повернулся за помощью или объяснением к Богословскому, который с самым серьёзным и увлечённым видом смотрел через вагонное окно на улицу. Увидев перед собой мычавшего свои возмущения Ласкина с перемазанной пастой физиономией, Богословский разразился раскатистым смехом.

В этот момент дверь их купе отворилась, и вошедший пограничник попросил обоих пассажиров предъявить документы и спросил, откуда они возвращаются. Богословский и возмущённо мычавший на него Ласкин подали пограничнику свои паспорта, но, говоря подчёркнуто только от своего имени, первый сказал в ответ, что он сам едет из командировки в ФРГ. Посмотрев на испачканное пастой лицо что-то мычавшего и активно жести-купировавшего Ласкина, пограничник попросил его перестать разыгрывать комедию при серьёзной проверке документов на государственной границе и ответить на его вопрос.

Ласкин, будучи не в состоянии словесно удовлетворить просьбу пограничника, попытался мимикой и жестами объяснить ему, что произошло в порядке глупой шутки своего спутника, что он не притворяется немым, и что они вместе едут из ФРГ, с возмущением показывая время от времени на Богословского, наблюдавшего за всем этим с равнодушным видом человека, которого происходящее никак не касалось. Профессионально подозрительному пограничнику, находившемуся при исполнении своих важных служебных обязанностей, вся эта сцена с мычавшим и жестикулировавшим Ласкиным совершенно не понравилась. Поскольку он не хотел тратить на этого подозрительного типа время в вагоне и задерживать проверку документов остальных пассажиров, пограничник попросил Ласкина приготовиться к выходу на станции для дальнейших разъяснений и, забрав его паспорт, пошёл в следующее купе.

Услышав о возможной процедуре объяснений с пограничниками на станции, Ласкин с дополнительным приливом решимости, спровоцированной маячившей перед ним такой нежелательной перспективы, стал жестами и мычанием требовать у Богословского положить конец этой шутке, которая, по его невысказанному, но красноречиво выраженному мнению, перешла допустимую границу.

За этим эмоциональным объяснением приятелей застал вошедший в купе таможенник, задавший им свой традиционный вопрос, было ли у них что-либо для предъявления. Служащему таможни пришлось присутствовать при почти той же сцене, которая произошла несколько минут до этого перед пограничником. Услышав от Богословского, что у него лично для предъявления ничего не было, таможенник повторил свой вопрос Ласкину, который жестами и мимикой пытался повторить ответ своего приятеля. Не веря своим глазам, таможенник спросил Богословского, не является ли его спутник немым, на что тот загадочно ответил, что он не знает. При этом заявлении Ласкин поднял глаза и кулаки к небу. «Как это вы не знаете, — удивился представитель таможни. — Вы же вместе едете в одном купе. Вы, что же, с ним не разговаривали?» «Раньше разговаривали, а вот сегодня он почему-то только мычит», — серьёзно объяснил Богословский. Озадаченный возникшей ситуацией таможенник сказал, что ему придётся провести подробный досмотр багажа Ласкина, и он уже начал через Богословского выяснять, какой багаж принадлежал его спутнику, когда в купе вернулся пограничник и сказал своему коллеге, что он поведёт молчавшего пассажира для разбирательства в своё управление на станции с вещами, и что их можно будет проверить тогда же.

Оба служащих ушли продолжать свою работу в других купе вагона, а не в шутку рассердившийся Ласкин стал требовать у своего приятеля закончить всю эту далеко зашедшую комедию, и тогда тот, продолжая от души хохотать, передал пострадавшему другой тюбик, чтобы нейтрализовать действие цементирующей пасты. Через пару минут Ласкин заговорил и, приведя себя в порядок, бросился вдогонку за пограничником и таможенником, чтобы ликвидировать произошедшее из-за шутки недоразумение. Он сообщил им также, что шутником в данном случае был автор многих популярных и известных им песен Никита Богословский, после чего они вместе пришли в купе к композитору, чтобы пожать ему руку. На этом пограничный инцидент был исчерпан.

Пока Ласкин увлеченно рассказывал гостям о пережитой им шутке в Бресте, Богословский, рядом с которым мы сидели за столом, шепнул мне, что он для Бори готовит сюрприз. Уронив якобы случайно на пол свою вилку, Богословский полез за ней под стол, а я, желая ему помочь её найти или поднять, отодвинул край скатерти, чтобы лучше видеть пол. Однако вместо того, чтобы искать упавшую вилку, Богословский, как я увидел, начал развязывать шнурки на ботинках Ласкина, а развязав, он привязал шнурки левого ботинка к шнуркам правого, после чего снова сел за стол с поднятой вилкой.

Через пару минут он предложил мне встать из-за стола и перекурить с ним в углу этой большой столовой, продолжая с довольным и лукавым видом дослушивать рассказ Ласкина. Когда тот закончил рассказ о шутке на государственной границе, Богословский попросил Ласкина подойти к нему, чтобы ему что-то сказать. Ласкин стал подниматься из-за стола, но тут же рухнул снова на стул и, беспомощно взмахнув руками, уронил их на стол в попытке сохранить потерянное в ногах равновесие, приведя при этом в звенящий беспорядок лежавшие на скатерти приборы и посуду. Всё обошлось благополучно, и все вместе с самим Ласкиным расхохотались над этой несколько рискованной шуткой. «От Никиты можно ожидать что и когда угодно», — сказал пострадавший, развязывая и перевязывая шнурки на своих ботинках.

Однажды вечером мы вместе с Мариной на её новеньких «Жигулях» поехали к Богословским в гости на их квартиру в высотном здании на Котельнической набережной. Часа через два после начала весёлого застолья Марина, как и было предварительно условлено, временно оставила нашу компанию, чтобы съездить за своим мужем, задержавшимся на работе, и привезти его к Богословским. Минут через пять после её ухода раздался многократный, нервный звонок в дверь. Хозяин направился к двери, из которой в столовую влетела плачущая и с возмущением кричавшая Марина, что в её новую машину, видимо, врезался какой-то грузовик и полностью смял у неё всю левую сторону от заднего до переднего бампера, не оставив на ней ни одного живого места. Все гости стали обсуждать это очень неприятное происшествие, пытаясь как-то успокоить сильно расстроившуюся Марину, которая тут же позвонила мужу, рассказала ему о разбитой машине и просила приехать на такси.

После того как Марина немного успокоилась, Богословский предложил ей спуститься с ним вместе к пострадавшей машине, чтобы оценить ущерб, обещая ей дать своего механика, который всё сможет починить или найти запасные части. Я присоединился к ним, и, оказавшись на тёмной улице, мы направились к тому месту, где стояла Маринина машина. «Вот, посмотрите», — утирая платком влажные глаза, сказала она, заходя с тротуара к пострадавшей уличной стороне своего автомобиля. Мы с Богословским последовали за ней, готовясь увидеть сильно разбитый бок машины, но, посмотрев на него, мы увидели только слегка лоснящийся под тусклым светом отдалённого уличного фонаря совершенно нетронутый корпус «Жигулей».

Марина обомлела при виде произошедшей с её машиной метаморфозы. Как бы не веря собственным глазам, она стала трогать её бок рукой, повторяя, что она ничего не придумала, и что бок машины был разбит всего 10–15 минут тому назад. Богословский тогда высказал предположение, что, может быть, Марина ошиблась и первый раз смотрела на чужую машину, на что она логично возразила, что поблизости там не было никаких машин вообще. Раздумывая над этой загадкой, мы в приподнятом настроении вернулись к столу, где все продолжили обсуждение невероятного происшествия.

После завершения вечера Богословский спустился на улицу, чтобы немного проводить гостей, и, попрощавшись с остальными, повёл нас с Мариной к её машине. Подходя к ней со стороны водителя, чтобы открыть двери, Марина вдруг с ужасом вскрикнула, и, показывая на бок машины, со слезами стала говорить, что всё-таки она была права и что ту сторону машины действительно разбили. Мы перешли на сторону Марины, и при первом взгляде на этот бок машины увидели, что он на самом деле разбит. Потрясённые этим уже не первым за вечер происшествием с автомобилем Марины, мы стали в полутьме более внимательно разглядывать и трогать повреждённую поверхность, когда вдруг Богословский небольшим усилием потянул на себя один конец сильно смятого корпуса и легко отставил его в сторону. Перед нашими изумлёнными взглядами предстал совершенно цельный бок машины. Придя в себя от ещё одного пережитого шока, Марина бросилась на Богословского с поднятыми кулаками и стала радостно колотить его куда попало, требуя от него объяснения. Придерживая одной рукой сделанный из папье-маше измятый бок автомобиля, заядлый шутник объяснил, что по его заказу он был изготовлен одной из художественных мастерских некоторое время тому назад и ожидал подходящей возможности его применения. В тот вечер такая возможность ему представилась, а все перемены декораций под покровом темноты проделал его личный шофёр.

Выше рассказанные шутки нашего замечательного композитора — это всего лишь отдельные эпизоды его постоянного разыгрывания своих друзей и знакомых.