Глава восьмая
Церковь и война
1
В двухэтажном особняке на Кропоткина, 20 Карпов проводил, как правило, большую часть своего рабочего времени. Проблем было превеликое множество, начиная от отсутствия клея, бумаги, конвертов и обыкновенных канцелярских папок, заканчивая организацией работы аппарата. Опыта работы не было ни у кого. Не было и элементарных знаний в отношениях с религиозными организациями. Только несколько человек имели высшее образование. Один из них завотделом по делам Центрального управления церкви, другой переводчик, третий ответственный секретарь, да ещё юрисконсульт.
Лишь в 1944 году была утверждена инструкция, регламентирующая распределение обязанностей членов Совета. А это и организация деятельности уполномоченных через работу инспекторской группы Совета, контроль за патриотической работой Русской православной церкви, контроль издательской деятельности Синода, контроль за деятельностью духовных учебных заведений, организация персонального учёта епископата РПЦ. Часто приходилось бывать и в правительстве, где регулярно обсуждались многие приоритетные вопросы.
В органах были свои трудности, но всё было годами отлажено и работало достаточно чётко. Например, «дело агентурной разработки» предшествовало «делу-формуляру», если в процессе работы сотрудниками выявлялись какие-то серьёзные обстоятельства, свидетельствующие о необходимости более глубокой разработки.
«Дела-формуляры» могли вести годами, но завершались они тремя вариантами: арестом, вербовкой или сдачей дела в архив. Это, так сказать, два действия. А всего их было три.
Начиналось же всё с первого действия, а именно с «дела оперативной проверки». Работали агенты с псевдонимами или кличками, проводились оперативные мероприятия, которые что-либо фиксировали. Объект обкладывали со всех сторон, собирали прямые доказательства шпионской деятельности и т. д. и т. п.
А тут один процесс создания аппарата Совета на местах решить было неимоверно трудно. Только на февраль 1944 года из 89 штатных единиц было назначено только 43 уполномоченных. Ещё оставались вакансии в 10 областях Белоруссии и в 20 областях Украины. А ведь делалось всё согласно постановлению правительства, да и требование было категорическим…
2
Вопросы, которыми приходилось заниматься Карпову, были порой не только сложными, но и весьма щекотливыми, как, например, этот:
«г. Москва 18 ноября 1944 г.
Секретно
Управляющему делами Совнаркома Союза ССР товарищу Чадаеву Я. Е.
В 1944 году Управлением делами Совнаркома Союза ССР было отпущено Совету по делам Русской православной церкви при СНК СССР 100 тысяч рублей для расходов в течение года на приобретение ценных подарков высшему духовенству (патриарху и митрополитам) в юбилейные дни, что было разрешено тов. В. М. Молотовым.
Совет обращался в Управление делами Совнаркома СССР в 1944 году об отпуске такой суммы только потому, что сметой Совета на 1944 год не были предусмотрены ассигнования на эти цели.
В данное время Совет составил и представил в Наркомфин СССР смету расходов на 1945 год и по ст. «Прочих расходов» включил сумму в 100 тысяч рублей, дав соответствующее объяснение в объяснительной записке.
Штатное управление Наркомфина Союза ССР, просматривая смету Совета на 1945 год, включило эту сумму и просит соответствующих указаний от Совнаркома.
Совет по делам Русской православной церкви при СНК СССР в связи с этим просит Вашего указания Наркомфину Союза ССР о включении в план финансирования Совета в 1945 году 100 тысяч рублей на приобретение, по мере надобности, ценных подарков высшему духовенству.
В январе месяце, с разрешения Правительства, будет проводиться избрание патриарха Московского и всея Руси, что уже потребует расходов по этой смете, а, кроме того, в течение года будут юбилейные дни высшего духовенства.
Председатель Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР Г. Г. Карпов».
Как пишет Т. А. Чумаченко, «традиция одаривания руководства патриархии стала частью новой церковной политики И. В. Сталина. С осени 1943 года на церковное руководство как из рога изобилия падали различные блага: квартиры, машины, «подарки», дачи, возможность отдыха и лечения в лучших санаториях страны. В 1944 г. к своему 77-летию немало ценных подарков от правительства получил патриарх Сергий».
3
Кусочек из обычного рабочего дня Георгия Григорьевича выглядит следующим образом:
«Запись беседы председателя Совета по делам Русской православной церкви Г. Г. Карпова с патриархом Московским и всея Руси Сергием (Страгородским).
5 мая 1944 г.
Совершенно секретно.
4 мая 1944 года в Совете по делам Русской православной церкви при СНК СССР был принят председателем совета тов. Карповым Г. Г. патриарх Московский и всея Руси Сергий, по просьбе последнего.
На приёме присутствовали: зам. председателя совета тов. Зайцев К. А. и управляющий делами Московской патриархии Колчицкий Н. Ф.
Во время беседы были затронуты следующие вопросы:
1) Председатель совета тов. Карпов Г. Г. передал патриарху Сергию письмо греческой принцессы Ирины, полученное советом 27 апреля 1944 г. от зам. народного комиссара иностранных дел СССР тов. Кавтарадзе, а Наркоминдел получил это письмо от своего посланника в Каире, которому вручила письмо принцесса Ирина.
В данном письме греческая принцесса Ирина, ранее находившаяся также в переписке с патриархом Сергием, но почти неизвестная Сергию, поднимает вопрос о материальной помощи со стороны Русской православной церкви Антиохийскому патриарху Александру и двум женским монастырям в Палестине (один — Элеонский, другой — Горный), расположенным недалеко от Иерусалима. Ирина указывает даже желательную конкретную сумму, а именно: по 200 английских фунтов для каждого монастыря в месяц и 200 английских фунтов как пособие для Антиохийского патриарха.
В письме Ирина пишет, что Антиохийская патриархия раньше получала регулярно денежное пособие от русского правительства, а монастыри получают далеко недостаточную сумму от архимандрита Антония — начальника русской духовной миссии в Палестине (ставленник югославского Синода).
Патриарх Сергий заявил, что изучит письмо и обдумает вопрос о помощи Антиохийскому патриарху. Что же касается помощи монастырям, то, поскольку последние подчинены зарубежному (враждебному) Синоду, он считает малоприемлемым оказывать им помощь.
2) Председатель совета тов. Карпов Г. Г. ознакомил патриарха Сергия с тассовскими материалами в отношении его статьи «Есть ли наместник Христа на земле?», в частности, с редакционной статьёй «Католик тайме», издающимся в Англии, и с выдержками из статьи священника Мак Магона в официальной нью-йоркской католической еженедельной газете «Католик ньюс», и спросил патриарха Сергия, полагает ли Сергий необходимым и возможным делать какой-либо ответ на статью профессора католического университета в Вашингтоне, иезуитского священника Парсона, помещённую в газете «Нью-Йорк тайме» и переданную Сергию одним из иностранных корреспондентов в Москве.
Сергий заявил, что он давать какой-либо письменный ответ в местной церковной печати или в заграничной прессе не считает необходимым, но может дать разъяснения устно инокор-респонденту. В частности, Сергий заявил, что 3 мая с. г. звонил в патриархию корреспондент канадской газеты «Торонто стар» Джозеф Дэвис и просил, чтобы его принял патриарх по вопросу ответа на статью указанного выше профессора католического университета.
Сергий заявил председателю совета тов. Карпову Г. Г., что если совет считает возможным приём корреспондента Дэвиса, он намерен ему устно заявить:
1. Что его статья «Есть ли наместник Христа на земле?» была помещена в церковном журнале и является внутрицерковной статьёй, не носящей политического характера.
2. Что эта статья им написана более года тому назад, т. е. тогда, когда никаких материалов в газете «Известия» по вопросу о Ватикане не помещалось.
3. Что ему, Сергию, ничего не известно о деятельности Ватикана или папы в области мирских дел или по вопросу о неприкосновенности Рима.
4. Что он не согласен со статьёй профессора Парсона, смешивающего политические и моральные принципы с теологическими вопросами.
Тов. Карпов заявил Сергию, что вопрос о возможности приёма Сергием корреспондента Дэвиса он согласует с Наркоминделом и дополнительно сообщит.
3) Тов. Карпов передал патриарху Сергию письмо великобританского посла в Москве Арчибальда Керра, в котором последний излагает просьбу архиепископа Кентерберийского, чтобы Московская патриархия указала конкретный срок выезда русской церковной делегации в Англию.
Данное письмо Керра было получено митрополитом Николаем, известно патриарху Сергию и было передано в совет для согласования.
Обменявшись мнениями, тов. Карпов и патриарх Сергий нашли возможным остановиться, как на ориентировочном сроке выезда русской делегации в Англию 10–15 июля с. г., поскольку с 10 июня по 10 июля будет пост.
Тов. Карпов заявил Сергию, что, после согласования с правительством, он даст указания об ответе архиепископу Кентерберийскому через великобританское посольство в Москве.
4) Патриарх Сергий поднял перед тов. Карповым вопрос о возможности назначения Тамбовского архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) на Тульскую епархию и мотивировал эту необходимость болезнью архиепископа Луки (малярия), заявив при этом, что представитель Наркомздрава РСФСР профессор Шапиро, наблюдающий за Сергием с урологической стороны, на днях ему заявил, что он, Шапиро, согласовал этот вопрос с наркомом здравоохранения РСФСР и считает возможным дать Войно-Ясенецкому, как профессору хирургии, место в Туле, вместо Тамбова.
Тов. Карпов ознакомил Сергия с рядом неправильных притязаний со стороны архиепископа Луки, неправильных его действий и выпадов. В частности, что архиепископ Лука в хирургическом госпитале в своём кабинете повесил икону; перед исполнением операций совершает молитвы; на совещании врачей эвакогоспиталей за столом президиума находился в архиерейском облачении; в дни Пасхи 1944 г. делал попытки совершать богослужения в нефункционирующих храмах; делал клеветнические выпады по отношению к обновленческому духовенству и т. д.
Сергий заявил, что он обратит на это внимание и примет меры воздействий, а тов. Карпов заявил патриарху Сергию, что он согласует вопрос с Наркомздравом РСФСР.
5. Тов. Карпов поставил в известность патриарха Сергия, что советом получено письмо архиепископа Саратовского и Сталинградского Григория Чукова с ходатайством поставить вопрос перед правительством о возможности организации в гор. Саратове пастырско-богословских курсов и о предоставлении для этого соответствующего помещения в гор. Саратове.
Тов. Карпов спросил патриарха Сергия о его мнении по этому вопросу, так как в своё время Сергий заявил тов. Карпову, что вопрос об организации богословских курсов в епархиях он оставляет до будущего года с тем, чтобы в этом году получить какой-то опыт на курсах в Москве.
Сергий ответил тов. Карпову, что он, в принципе, оставляет ранее сделанное им заявление в отношении организации богословских курсов в епархиях вообще, что же касается курсов в Саратове, то он считал бы возможным поддержать ходатайство архиепископа Григория и, если совет считает возможным, поднять этот вопрос перед правительством.
6) Патриарх Сергий спросил тов. Карпова, считает ли совет возможным ускорить вопрос с открытием православной церкви (собора) в гор. Арзамасе Горьковской области. Этот вопрос был поднят патриархом Сергием на одном из предыдущих приёмов и мотивировался тем, что гор. Арзамас является родиной патриарха.
Тов. Карпов сообщил, что задержка получилась по причине непредставления материалов из Горького, но что в данное время имеется возможность рассмотреть этот вопрос на первом заседании совета.
7) Патриарх Сергий поставил перед тов. Карповым вопросы о возможности назначений и переназначений следующих епископов:
а) Сергий считает целесообразным переназначить Краснодарского архиепископа Фотия Топиро на какую-либо другую епархию и мотивировал это своим желанием передать Краснодарскую епархию в ведение Ставропольского архиепископа Антония Романовского.
Тов. Карпов заявил Сергию, что, если этот вопрос не является для патриарха срочным, он считал бы необходимым изучить вопрос.
Сергий согласился.
б) Сергий поставил в известность тов. Карпова, что группа ходатаев из гор. Владимира обратилась к нему, к Сергию, с вопросом о назначении настоятеля Владимирского собора Фестинатова в качестве епископа Владимирской и Ивановской епархий.
Тов. Карпов заявил, что со стороны совета возражений нет.
в) Сергий спросил тов. Карпова, имеются ли возражения со стороны совета о назначении на одну из епархий на Украине в качестве епископа благочинного гор. Ярославля Чуфаровского, а присутствующий при этом управляющий делами Колчицкий предложил, в частности, назначить Чуфаровского на Полтавскую епархию. Предложение Колчицкого было поддержано патриархом.
Тов. Карпов заявил, что со стороны совета возражений не имеется.
г) патриарх Сергий поднял вопрос о возможности назначения в качестве епископа на Ворошиловградскую епархию священника Пятина (Калининская область). Тов. Карпов сообщил, что возражений со стороны совета нет.
д) патриарх Сергий спросил тов. Карпова о возможности назначения иеромонаха Смирнова, бывшего благочинного в гор. Костроме, на одну из епархий в Казань, Тулу или Архангельск.
Тов. Карпов заявил, что совету Смирнов не известен, и хотя он рекомендован был Ярославским архиепископом Иоанном Соколовым, однако о нём члены Синода отзываются неудовлетворительно.
Сергий заявил, что он действительно малокультурный епископ и что с рекомендацией его Иоанн Соколов поспешил, но он считает неправильным воздержаться сейчас от назначения Смирнова на какую-либо епархию, поскольку вопрос уже поднят и со Смирновым был разговор.
После обмена мнениями Сергий согласился назначить Смирнова на Архангельскую епархию.
е) Сергий поднял вопрос о возможности назначения в епископы архимандрита Нектария, служащего сейчас в одной из подмосковных церквей.
Тов. Карпов сообщил Сергию, что, поскольку Нектарий недавно прибыл из гор. Нежина, временно подвергавшегося немецкой оккупации, было бы целесообразней воздержаться от назначения Нектария в епископы, с чем Сергий согласился.
ж) Сергий спросил тов. Карпова, не известно ли совету, по каким причинам не отвечает ему, Сергию, Абалымов Гавриил Николаевич, проживающий в настоящее время в одном из городов Средней Азии, о возможности вызова которого в Москву было согласовано с советом 28 января 1994 года. Сергий сообщил, что он от Абалымова не получил никакого ответа и полагает: или его письма на имя Абалымова конфискованы, или Абалымов не считает нужным отвечать, или Абалымову отказано в пропуске.
Тов. Карпов считает более правильным, если патриарх Сергий запросит об этом телеграммой Абалымова, так как не видит причин конфискации цензурой писем или телеграмм Сергия.
з) Сергий поднял вопрос о возможности назначения на какую-либо епархию епископа Иосифа Чернова, ныне проживающего в Умани, от которого Сергий получил два письма, представленных совету.
Тов. Карпов указал, что он считает преждевременным сейчас решать вопрос о Чернове, но считает возможным вызов Чернова в Московскую патриархию.
и) патриарх Сергий поставил в известность тов. Карпова, что Ставропольский архиепископ Антоний Романовский поднял перед Сергием вопрос о назначении в епископы местного священника Богданова, которого Антоний характеризует с самой положительной стороны.
Тов. Карпов сообщил, что Богданов совету не известен и он считает необходимым об этом запросить уполномоченного совета по Ставропольскому краю.
8) Тов. Карпов поставил в известность патриарха Сергия, что в ближайший час будет объявлен закон о выпуске 3-го государственного военного займа и было бы желательно, чтобы Московская патриархия и духовенство приняли участие своевременно и организованно.
Беседа продолжалась с 13 до 15 час. 30 мин.
Председатель Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР Г. Г. Карпов».
4
«Утром 22 июня 1941 года, в воскресенье, в день Всех Святых, в земле Российской просиявших, Митрополит Сергий (Страгородский), отслужив Литургию, собрался уже читать Акафист, как ему сообщили о начале войны. Местоблюститель тут же произнёс проповедь, в тот же день размноженную на ротаторе и разосланную по немногим сохранившимся ещё приходам для зачтения отцами настоятелями с амвона прихожанам. Следует учесть, что по действовавшим тогда законам, запрещавшим Церкви всякую деятельность вне церковных стен, а тем более вмешательство в политические и государственные вопросы, действия эти были наказуемыми», — рассказывает Сергей Фомин. Первыми же словами митрополита Сергия, узнавшего о начале войны, как вспоминал его келейник, были следующие: «Господь милостлив, и Покров Пресвятой Девы Богородицы, всегдашней Заступницы Русской земли, поможет нашему народу пережить годину тяжёлых испытаний и победоносно завершить войну нашей победой». Спустя три дня, 26 июня 1941 года, в Богоявленском соборе столицы он совершил очередной молебен, но уже о даровании победы русскому воинству, призвав православных верующих встать как один на защиту Родины и велел разослать свою проповедь-призыв…
Известно, что всего за годы войны Сергий обращался к советскому народу с подобными воззваниями 23 раза.
По устному свидетельству Анатолия Васильевича Ведерникова, секретаря патриарха Алексия I, с сентября 1941 г. Сталин якобы распорядился запереть Сергия Страгородского вместе с келейником в Успенском соборе Кремля, чтобы он там молился перед иконой Божией Матери Владимирской, куда на это время она была перенесена. Будущий патриарх в этом соборе пробыл три дня.
Патриотическая пропаганда митрополита Сергия достаточно быстро дошла до противника, и уже 16 августа 1941 года обергруппенфюрер СС Гейдрих приказал: «При захвате Москвы следует арестовать Сергия и конфисковать весь находящийся у него архивный материал».
Поэтому с середины октября 1941 года до конца августа 1943-го он находился в эвакуации в Ульяновске. Теперь уже там, далеко в тылу, в январе 1942 года он обратился к православным людям, находящимся в оккупации, и призвал их помогать партизанам.
«Пусть ваши местные партизаны будут и для вас не только примером и ободрением, но и предметом непрестанного попечения. Помните, что всякая услуга, оказанная партизану, есть заслуга перед Родиной и лишний шаг к нашему собственному освобождению от фашистского плена», — говорил он.
В июне этого же года митрополит Сергий в очередном воззвании сказал: «Может быть, не всякому можно вступить в партизанские отряды и разделить их горе, опасности и подвиги, но всякий может и должен считать дело партизан своим собственным, личным делом, окружать их своими заботами, снабжать их оружием и пищей и всем, что есть, укрывать их от врага и вообще помогать им всячески. Так действуя, вы будете достойны венцов, равных с партизанами». Словом, РПЦ работала на победу по-своему…
А. Кузнецов, называющий себя историком-любителем, в своём исследовании подчёркивает, что только «два руководителя еврейского комитета, С. Михоэлс и И. Фефер, посетили США и смогли получить от еврейских общин целых 20 млн долларов!», а «РПЦ собрала ценностей и денег на 8 млн рублей и передала эти деньги на строительство танковой колонны Т-34–85 «Дмитрий Донской». Часть средств пришла с оккупированных территорий — священник Псковщины из села Бродовичи-Заполье был связан с партизанами. Он собирал для танковой колонны народные пожертвования: золотые монеты, церковную утварь, серебро и деньги, всё было оценено в 500 тыс. рублей. Ценности через партизан были переправлены на советскую территорию. 7 марта 1944 года в торжественной обстановке митрополит Коломенский и Крутицкий Николай (Ярушевич) передал танковую колонну — 40 танков Т-34 — войскам: 516-му (огнемётному) и 38-му отдельному танковым полкам. Были вручены также и личные подарки: офицерам — часы с гравировкой, солдатам — складные ножи. Это была первая официальная встреча представителя духовенства Русской Православной Церкви с бойцами и командирами Красной Армии. Митрополит обозвал немецких солдат — «сатанистами» и «врагами культуры»…
Средства на постройку самолётов «Александр Невский» (взято из форума) священнослужители и верующие собирали в период 1942–1945 гг. Соответственно, машины передавались в разное время в разные части. И машины соответственно были разных типов. Но почти все имели отличительный знак — надпись «Александр Невский». Так, на средства священника из Ижевска построено две «именных» машины — «Александр Невский» и «Дмитрий Донской», на средства прихожан Саратова — 6 самолётов «Александр Невский». В Новосибирске священнослужители и прихожане собрали средства на авиаэскадрилью «За Родину». В частности, самолёты, построенные на средства РПЦ, поступили в 324-ю ИАД. Один самолёт был построен на средства, собранные в советских баптистских общинах — это был санитарный самолёт «Милосердный самаритянин» для вывоза в тыл тяжелораненых солдат».
«Стоит только удивляться, как же это вся Русская Православная церковь на советской территории, а также частью с оккупированной, собрала так мало средств? Всего сорок танков и не более двух десятков самолётов», — подчёркивает автор и добавляет: «Вообще собирать ценности первыми начали советские власти через партию, комсомол и пионерские организации. Если сравнивать то, что собрали неверующие, то вклад РПЦ будет ничтожным. Например, на эвакуированном мотоциклетном заводе в г. Ирбите в 1943 году на собранные заводчанами добровольные пожертвования была сформирована мотоколонна из 106 мотоциклов и отправлена на фронт. Вскоре на Ирбитский мотозавод поступила телеграмма с благодарностью от Верховного главнокомандующего И. В. Сталина».
И тем не менее историк Дмитрий Поспеловский утверждает: «Церковь вела активные сборы пожертвований на войну, и это митрополит Сергий использовал для обращения к Сталину в 1942 г. с ходатайством разрешить Церкви открыть свой счёт в банке для депонирования собираемых пожертвований. Разрешение было дано вместе с телеграммой благодарности от Сталина. Получив право на открытие счёта в банке на имя патриархии, последняя как бы де-факто получала статус юридического лица, хотя это нигде не было зафиксировано. Были в эти первые два военных года ещё и такие небольшие подвижки, как открытие нескольких храмов и разрешение крестного хода со свечами в затемнённой Москве на Пасху 1942 г.».
15 мая 1944 года патриарха Сергия Страгородского не стало…
9 мая был взят Севастополь. Последние три дня в Москве было тепло и грело солнце. Повсюду полезла листва. Москвичи наконец-таки сняли верхнюю одежду…
Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский) скончался в 6 часов 50 минут от кровоизлияния в мозг на почве атеросклероза. Однако смерть его стала для всех неожиданной, так как в воскресный день 14 мая, накануне, он самостоятельно вёл службу в кафедральном Богоявленском соборе, делал новые посвящения епископов. Был совершенно здоров. А вот утром в 6 часов он проснулся и, узнав, что ещё рано, опять лёг спать и умер во сне.
В этот же день Г. Г. Карпов информировал Сталина:
«Причина смерти установлена и зафиксирована профессором по болезням сердца Егоровым В. А. и доктором Ефимовым И. И.
В 8 часов 30 минут утра 15 мая, в моём присутствии, митрополит Ленинградский Алексий, митрополит Крутицкий Николай и управляющий делами патриархии протоиерей Н. Ф. Колчицкий произвели осмотр личного кабинета патриарха.
Осмотром было обнаружено в ящике письменного стола посмертное завещание Сергия, которое было запечатано личной сургучной печатью Сергия и датировано 12 октября 1941 года.
В данном завещании говорится, что в случае его смерти в должность Патриаршего Местоблюстителя вступает Ленинградский митрополит Алексий (Симанский).
Других завещательных документов не обнаружено.
Синод обратился в совет с просьбой похоронить патриарха 18 мая сего года внутри кафедрального Богоявленского собора (площадь Баумана).
Синод также высказал желание сделать в центральных газетах официальное извещение от своего имени о смерти патриарха.
Синод сегодня ставит в известность о смерти патриарха Сергия и о вступлении в должность Патриаршего Местоблюстителя Ленинградского митрополита Алексия всех правящих архиереев по епархиям в СССР, а также телеграфно сообщает патриархам: Вселенскому Константинопольскому, Александрийскому, Антиохийскому, Иерусалимскому и экзарху Московской патриархии в Америке митрополиту Вениамину.
Совет по делам Русской православной церкви при СНК СССР считает возможным разрешить похоронить патриарха Сергия внутри кафедрального Богоявленского собора и сделать официальное извещение в газетах от имени Синода.
Прошу Ваших указаний…»
Церковный историк М. Е. Губонин, касаясь освобождения Сергия Страгородского в 1927 году, писал: «Говорили тогда, что, склонный вообще к юмору заместитель, по выходе из ГПУ сказал будто бы близким лицам, радостно встретившим его, перефразируя известную сказку о «Колобке»: «Да: я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, я… от ГПУ ушёл!»
Он действительно тогда ушёл, в отличие от патриарха Тихона и митрополита Петра (Полянского), чтобы только в 1944 году, пережив очень и очень многих, уйти патриархом…
Верил ли он сам в свою миссию? Неизвестно. По крайней мере, весной 1941-го искренне признавался о. Василию Виноградову: «Церковь доживает свои последние дни. Раньше они нас душили, но, душа, выполняли свои обещания нам. Теперь нас продолжают душить, но обещаний уже не выполняют».
Однако пройдёт всего несколько лет войны, и после исторической встречи со Сталиным он долго будет ходить в доме по комнате и что-то про себя думать. Очевидец тех минут его келейник (о. Иоанн), стоя у притолоки двери, молча лишь слушал, как митрополит Сергий вполголоса говорил сам себе:
— Какой он добрый!.. Какой он добрый!..
А когда келейник спросил:
— Ведь он же неверующий?
— А знаешь, Иоанн, что я думаю: кто добрый, у того в душе Бог! — ответил патриарх.
5
О методах и практике церковной политики нацистов на оккупированных территориях СССР можно говорить достаточно долго. Она была, безусловно, неоднозначной. Но нужно помнить прежде всего о личных указаниях Гитлера на конец июля 1941 года, которые были дословно воспроизведены в приказе ОКВ от 6 августа этого года за подписью Кейтеля. Михаил Шкаровский в своей книге «Русская Церковь и Третий рейх» приводит их полностью: «1) Религиозную или церковную деятельность гражданского населения не следует ни поощрять, ни препятствовать ей. Военнослужащие вермахта должны, безусловно, держаться в стороне от таких мероприятий; 2) Духовная опека по линии вермахта предназначена исключительно для германских военнослужащих вермахта. Священникам вермахта следует строго запрещать любые культовые действия или религиозную пропаганду в отношении гражданского населения; 3) Также запрещено допускать или привлекать в занятые восточные области гражданских священнослужителей с территории рейха или из-за границы; 4) Эти распоряжения не касаются занятой румынскими частями Бессарабии и финского фронта».
Чуть позже, 16 августа 1941 года, шеф РСХА Гейдрих подписал «оперативный приказ № 10» об отношении к церковному вопросу на занятых территориях Советского Союза. В нём, в частности, говорилось: «О поощрении Православной Церкви также не может быть и речи. Там, где население занятых областей советской России желает религиозной опеки, и там, где без содействия местных германских властей имеется в распоряжении священник, можно допускать возобновление церковной деятельности. Ни в коем случае однако с германской стороны не должно явным образом оказываться содействие церковной жизни, устраиваться богослужения или проводиться массовые крещения. О воссоздании прежней Патриаршей Русской Церкви не может быть и речи. Особо следует следить за тем, чтобы не состоялось, прежде всего, никакого оформленного организованного слияния находящихся в стадии формирования церковных православных кругов. Расщепление на отдельные церковные группы, напротив, желательно. Равным образом не надо препятствовать развитию сектантства на советско-русском пространстве… При всех различиях конкретных местных условий в любых распоряжениях должно, однако оставаться основополагающим, что поощрение любых конфессий вообще не должно иметь место, и что деятельность Католической или Униатской Церквей в дальнейшем будет прекращена. При всех обстоятельствах любое церковное влияние, идущее с территории рейха… или из других государств, граничащих с Россией, должно выявляться и пресекаться».
«Таким образом, — делает вывод М. Шкаровский, — уже в августе 1941 г., через два месяца после начала войны с СССР, в соответствии с личными указаниями А. Гитлера была выработана основа направляющей линии в церковном вопросе на Востоке, которая всё же продолжала в дальнейшем дорабатываться до лета 1942 г. Германские органы власти должны были лишь терпеть Русскую Церковь и при этом содействовать её максимальному дроблению на отдельные течения, во избежание возможной консолидации «руководящих элементов» для борьбы против рейха». При этом нельзя забывать, что точно «так же ставились задачи пропагандистского использования православия, как духовной силы, преследуемой советской властью и потенциально враждебной большевизму, и применения церковных организаций для содействия германской администрации на оккупированных территориях».
В январе 1944 года псаломщик Николо-Конецкой церкви Гдовского района Псковской области С. Д. Плескач писал митрополиту Алексию (Симанскому): «Русский человек совершенно изменился, как только появились немцы. Разрушенные храмы воздвигались, церковную утварь делали, облачения доставляли оттуда, где сохранились, и много строили и ремонтировали храмы. Всюду красилось. Крестьянки вешали чистые вышитые самими полотенца на иконы. Появилась одна радость и утешение. Когда всё было готово, тогда приглашали священника и освящали храм. В это время были такие радостные события, что я не умею описать. Прощали обиды друг другу. Крестили детей. Зазывали в гости. Был настоящий праздник, а праздновали русские крестьяне и крестьянки, и я чувствовал, что здесь люди искали утешение».
«Церковную политику Вермахта можно охарактеризовать как отсутствие какой-либо политики по отношению к Церкви, — считает В. В. Сидоренко. — Собственный кодекс поведения, верность старым традициям способствовали распространению в среде немецких военных устойчивой антипатии к проявлениям нацистского фанатизма и расовой шизофрении. Только этим и можно объяснить тот факт, что фронтовые генералы и офицеры закрывали глаза на директивы и инструкции из Берлина, если те строились на теории об «унтерменшах». Сохранилось немало свидетельств и документов не только о радушном приёме российским населением немецкой армии, но и о «ненацистском» отношении германских солдат к населению занятых ими областей СССР. В частности, сохранились документы о приказах немецким солдатам помнить, что они находятся не на оккупированных территориях, а на земле союзника. Довольно часто солдаты и офицеры Вермахта демонстрировали искреннее дружелюбие и симпатии к народу, страдавшему в течение двух десятилетий под властью большевиков. В церковном вопросе такое отношение выливалось во всестороннюю поддержку восстановления церковной жизни.
Военные не только охотно поддерживали инициативы местного населения по открытию приходов, но и оказывали различную помощь в виде денежных средств и стройматериалов для восстановления разрушенных храмов. Хотя, как правило, инициатором возрождения церковной жизни выступало местное население, сохранилось немало свидетельств и того, что немецкие военные сами проявляли инициативу по открытию церквей на подконтрольных им территориях и даже приказывали это делать. Так, например, в сохранившихся материалах Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) докладной записке З. В. Сыромятниковой «О пребывании на территории Харьковской области, оккупированной немецкими войсками с 15 по 22 декабря 1941 г.» отмечалось: «Немецкое командование особое внимание обращает на работу церквей. В ряде сёл, где не разрушены церкви, они уже работают… В сёлах, где они разрушены, дан приказ старостам немедленно подобрать помещение и открыть церкви». Иногда инициативность немцев принимала анекдотические формы. В том же фонде хранится и справка уполномоченного Себежской комендатуры от 8.10.1941 г.: «Дана настоящая в том, что немецкая власть, освободившая крестьянство от большевиков, ставит вопрос открыть богослужение в Ливской церкви, и поэтому уполномачиваю лично вас, Рыбакова Якова Матвеевича, за неимением священника — занять место священника и исполнять церковный обряд. Просьба: никаких отказов не может быть, в чём и выдана настоящая справка за подписью представителя немецкой власти Энгельгард»… На что Рыбаков отвечает: «Быть священником не могу, так как не получил на то от епископа благословления, кроме того, по христианскому закону двоеженцы священниками быть не могут, а я двоеженец».
Но было и другое, абсолютно соответствующее политике фашистских оккупантов. Например, в «Акте о разрушении и ограблении немецко-фашистскими оккупантами Успенского Тихвинского монастыря» чёрным по белому написано: «Находясь в городе Тихвине и некоторых других населённых пунктах района в течение одного месяца — с первых чисел ноября до первых чисел декабря 1941 г., — творили гнусную расправу над мирным населением, учиняли грабёж православной Церкви. Уничтожали церковное имущество, разоряли и сжигали церкви и монастыри.
На оккупированной ими территории немецко-фашистские разбойники устраивали в церквах конюшни для стоянки лошадей, а Тихвинский монастырь, постройки XVI века, был превращён ими в средневековый застенок. После изгнания немцев из Тихвина в одной из келий монастыря был найден труп изнасилованной и зверски замученной пятнадцатилетней девочки Лидии Колодецкой. У неё было прострелено бедро, вывернут большой палец ноги и переломана другая нога. В следующей келье были обнаружены четверо полумёртвых замученных мужчин — красноармейцы Громов и Такашов, стрелочник Михайлов и слесарь Степанов. Гитлеровцы раздели их, возили на салазках по улицам Тихвина, затем, окоченевших, бросили в нетопленной келье монастыря и держали там в течение шести суток без пищи.
Отступая, немецкие полчища разграбили церковное имущество монастыря, а само здание взорвали и подожгли…»
И ещё факт: «В успенской церкви на царских вратах похищены б овальных икон и в иконостасе 2 серебряные позолоченные иконы; также похищена икона Тихвинской Божией Матери. С целью сокрытия своих преступлений немцами при отступлении были взорваны и подожжены три церкви Тихвинского монастыря и пять корпусов».
Дьякон города Ржева Ф. Тихомиров рассказывал о житие при немцах: «Сначала я вёл счёт побоям плёткой и каблуками, которым я подвергался за то, что не мог по старости выполнять назначаемой мне тяжёлой работы, насчитал 30 избиений, а потом и счёт потерял».
Другой священник из города Вереи, А. Соболев, писал: «Соборный храм Вереи, где совершались службы, был обращён немцами в арестный дом… Верхний этаж был отведён для заключения раненых и пленных. Все протесты верующих не имели успеха…»
Например, о положении в Новгороде в период оккупации благочинный Ленинградской епархии протоиерей Н. Ломакин сообщал митрополиту Алексию: «Чего только не устраивали немцы и испанцы в этих домах Божиих, освящённых вековыми молитвами! Во что только не превращали наши святыни! Казармы, уборные общего пользования, склады овощей, кабаре, в немногих случаях грязные лазареты, наблюдательные пункты, конюшни, гаражи, дзоты, штабы военчастей — всё что угодно — только не дома молитвы. А разбросанная в изобилии по храмам порнографическая «литература» немцев и испанцев, бесстыжие фотоснимки и беззастенчивая «акварель» на стенах храмов, исторических памятников и общественных зданий, устройство уборных, вонючих овощехранилищ и конюшен в свв. Алтарях дополняет жуткую картину морального разложения горе-победителей, недавних всеарийских «хозяев» в городах».
Согласно отчёту Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских оккупантов (30.12.1945 г.) они разрушили и повредили 1670 православных церквей, 69 часовен и 1127 зданий других религиозных культов…
Историк церкви М. Шкаровский приводит и другие факты отношения оккупантов к Русской православной церкви: «В апреле 1943 г. Псковское районное управление предписало Православной Миссии прекратить колокольный звон в храмах Псковского района, что пришлось выполнить.
Почти повсеместно из обязательных школьных программ было изъято преподавание Закона Божия. Исключения существовали или в отдельных местностях, управлявшихся военной администрацией, в том числе в ряде районов Ленинградской области, или в Прибалтике. Но и там это преподавание чаще всего было запрещено священникам. (…) Некоторые храмы, в которых «самовольно» были возобновлены богослужения, вновь закрывались германской администрацией. Так, под Брянском церковь, открытая местными жителями без согласования с немцами, была закрыта. Свои действия оккупанты объяснили тем, что «большевики в этом храме имели склад, а местные жители его разграбили. Нельзя начинать святое дело, возрождение храма с тяжкого греха воровства!».
По признанию самого председателя Союза воинствующих безбожников Емельяна Ярославского, количество верующих в СССР к 1940 году составляло 45–50 %, а значит; за два десятка лет богоборцам так и не удалось уничтожить на все сто процентов религиозную веру в Советском Союзе… Эти 45–50 % и были той самой почвой для её возрождения сначала при немцах, а затем и в самом СССР с прагматичного разрешения Иосифа Виссарионовича.
«К началу войны Русскую православную церковь представляли 6376 священнослужителей, 28 епископов; действовали 3021 храм и 64 монастыря», — пишет Т. А. Барабаш. Но это только после присоединения Прибалтики, Бессарабии, западных областей Украины и Белоруссии.
Однако повторимся, что открывшиеся при оккупантах «храмы превратились в центры русского национального самосознания, проявления патриотических чувств. Вокруг них сплотилась значительная часть населения. Всего за три года оккупации в условиях голода, разрухи, отсутствия материальных возможностей было восстановлено более 40 % дореволюционного количества церквей. Существуют разные цифры открытых на оккупированной территории СССР православных храмов. Современные историки, как правило, говорят о 7547, ссылаясь на отчёт Совета по делам Русской православной церкви о состоянии Церкви на 1 января 1948 г.».
«Последствия «религиозного возрождения» на оккупированной территории СССР были довольно велики, — продолжает рассказ М. Шкаровский. — Эмигрантские историки В. Алексеев и Ф. Ставру склонны даже, несколько преувеличивая, придать ему определяющее значение: «Германский фашизм был не менее враждебен христианству и особенно Русской Православной Церкви, чем советский коммунизм. Тем не менее, их столкновение, приведшее к оккупации германской армией значительной части территории СССР, приблизительно с одной третью населения страны, создало особые условия, сыгравшие решающую роль в судьбе Русской Православной Церкви… В целом по размаху и интенсивности это религиозное возрождение может быть названо вторым крещением Руси». В любом случае несомненно, что оно оказало заметное влияние на изменение религиозной политики советского руководства в годы войны. Религиозный подъём показал, что преследования и гонения 1920–1930-х гг не смогли уничтожить веры людей и основ приходской жизни. Без сомнения, при отсутствии государственного давления подобное возрождение произошло бы и на остальной территории России».
Что ж, война и впрямь сделала своё дело… Например, в 1942–1943 годах в 14 районах Ярославской области беспрепятственно, хотя и неофициально, без юридического оформления стал функционировать 51 храм. Иногда церкви открывались даже при содействии руководящих деятелей государства. Так в 1943 году по личному указанию М. И. Калинина в Ивановской области были открыты две церкви. Он же, как председатель Президиума Верховного Совета СССР, однажды указал Ярославскому облисполкому, «что не следует возбуждать недовольство верующих теперь, когда требуется единство всего народа для победы над фашизмом, и разрешил открыть церковь в Сусанинском районе».
Тогда же, в 1943-м, органы госбезопасности докладывали о многочисленных бродячих священниках и епископах, агитирующих верующих подавать властям ходатайства об открытии храмов.
Осенью 1945 года Г. Г. Карпов подпишет одну из секретных справок, в которой будут весьма примечательные цифры: «1) На октябрь месяц 1943 года ко дню образования Совета по делам Русской Православной Церкви действующих православных церквей на территории Союза 9829. Из них открыто немцами в период временной оккупации нашей территории примерно 6500 церквей.
2) За 1944–45 года по Союзу поступило от групп верующих 6770 заявлений от открытии церквей (не считая повторных). По рассмотрении этих заявлений, их проверке, по заключениям обл(край) исполкомов Советом открыто за 1944–45 года 529 церквей. Из них: за 1944 год — 208 церквей в 48 областях, краях и республиках; за 10 месяцев 1945 года — 321 церковь в 64 областях, краях и республиках.
3) За тот же период времени отклонено ходатайств верующих от открытии церквей 4850. Находится на рассмотрении 1391 ходатайство. Таким образом, удовлетворено за 1944–45 года 9,8 % всех рассмотренных ходатайств.
4) На сегодняшний день имеется на территории Союза действующих православных церквей и молитвенных домов 10 358. Из них: в Украинской ССР — 6073; в РСФСР — 2606; в Белорусской ССР — 633, Молдавской ССР — 615; в Литовской, Латвийской и Эстонской ССР — 343; в остальных союзных республиках — 88. Церкви и молитвенные дома размещены весьма неравномерно. Самое большое количество находится в районах, подвергавшихся немецкой оккупации, где в период 1941–1943 годов имело массовое открытие церквей.
Винницкая область — 822 церкви; Киевская — 604; Ровенская — 438; Черниговская — 410; Полтавская — 347 и т. д. В ряде республик и областей количество действующих церквей незначительно. Например: Горьковская область — 24 церкви; Тамбовская — 17; Архангельская — 13; Астраханская — 11; Удмуртская АССР — 16; и т. д.
Есть области и края, где действующих церквей всего имеется от одной до пяти (Приморский и Хабаровский края, Марийская и Мордовская АССР, Кемеровская, Курганская, Новосибирская, Омская, Саратовская, Томская и Читинская области)».
Диакон Андрей Кураев комментирует этот документ так: «К людям, которые оставались под всецелым и непрерывным контролем советского агитпропа, не предполагалось донесение церковного слова. В итоге в Псковской области до прихода немцев было 3 храма, а к возвращению советских войск их было 200, в Курской области до немцев было 2, стало — 282; зато в Тамбовской области, где советская власть стояла неизменно, так и оставалось 3 храма на всю область.
Сталин не организовывал церковное возрождение: он его сдерживал. Нетрудно заметить, что в годы войны советская власть удовлетворяла менее 10 обращений о возвращении храмов». Что верно, то верно. Здесь с цифрами не поспоришь. И всё же многое в вопросе Великой Отечественной войны и Церкви неоднозначно. Война не обострила её отношения с Советским государством… Как пишет М. Шкаровский, «религиозная жизнь на оккупированной территории СССР сразу же стала сферой острой идеологической, пропагандистской борьбы между нацистской Германией, с одной стороны, и Советским государством, Московской Патриархией — с другой. Только сейчас, с рассекречиванием архивных документов, начала вырисовываться подлинная картина, выясняться, в какой степени церковная деятельность в период оккупации контролировалась из Москвы и Ульяновска (резиденции митр. Сергия (Страгородского) в октябре 1941 — августе 1943 гг.). На первом этапе указанной пропагандистской борьбы перевес имела Германия, но затем она стала всё больше и больше проигрывать её».
«Своими методами пыталось оказывать влияние на религиозную деятельность в оккупированных республиках и областях советское командование — через партизан, разведку, внедрение своих агентов и т. п. Вначале с церковной политикой германских властей пытались бороться и с использованием физических методов. Так, в ряде населённых пунктов священники, невзирая на степень их вины, были расстреляны партизанами. Но уже с 1942 г. тактика начала меняться. Постепенно она всё больше координировалась с Московской Патриархией. Это отмечалось, в частности, в «Проекте итогового доклада о деятельности военной администрации в области операций на Востоке» от мая — июня 1943 г.: «Впрочем, советское руководство в 1942 году также отказалось от своей враждебной Церкви политики. Например, при взятии Харькова большевики велели — как рассказывало население после вторичного завоевания города немцами — широко открыть двери церквей и устраивать благодарственные молебны…»
С 1943 г. и советское командование, и Патриархия согласованно переходят к наступательным действиям. Резко активизируются попытки расширить влияние на религиозную жизнь оккупированной территории. И они отчасти удаются…»
6
В 1944 году командир 5-й Ленинградской партизанской бригады, Герой Советского Союза К. Д. Карицкий вручил медаль «Партизану Отечественной войны» II степени священнику псковского села Хохловы Горки Порховского района Ф. А. Пузанову.
Георгиевский кавалер и скромный сельский плотник, он, пользуясь относительной свободой передвижения, разрешённой ему оккупантами как священнику сельского прихода, помимо разведывательной работы снабжал партизан хлебом и одеждой, сообщал данные о передвижениях немцев. Кроме этого он вёл беседы с верующими и, передвигаясь от села к селу, знакомил жителей с положением в стране и на фронтах.
Всего такой боевой медалью были награждены несколько десятков представителей духовенства. Более 50 советских священнослужителей были удостоены медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». 40 священнослужителей были награждены медалями «За оборону Ленинграда» и «За оборону Москвы».
Например, «с первых дней оккупации западных районов Ленинградской области значительная часть православного духовенства стала активно участвовать в патриотической деятельности, так или иначе оказывая сопротивление нацистскому «новому порядку». Формы этого сопротивления были очень разнообразны. Целый ряд священнослужителей активно помогали партизанам. Используя свой сан и определённое доверие со стороны оккупантов, они собирали разведывательную информацию, участвовали в подготовке диверсий и т. п. Значительно большее количество предоставляли партизанам пищу, одежду, ночлег. Некоторые священники вели активную антифашистскую пропаганду и агитацию: произносили патриотические проповеди, распространяли в храмах послания митрополита Ленинградского Алексия и Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия, советские газеты и листовки. Другие отказывались служить молебны в честь германской армии, призывая население сопротивляться насильственной эвакуации немцами…» Но были и другие факты. М. Шкаровский подчёркивает: «Помимо пропагандистских ведомств, органы германской контрразведки также активно пытались использовать священнослужителей в своих целях. Зная, что те подвергались перед войной жестоким гонениям, СД и Абвер рассчитывали, что они окажут им посильную помощь. На практике лишь относительно небольшая часть духовенства пошла на такое сотрудничество. После того как в Ленинградской области ряд священнослужителей отказался давать какую-либо информацию о своей общине Абверу, контрразведка там, по данным историка Н. А. Ломагина, «вскоре сочла более целесообразным вербовать агентуру в духовной среде из числа церковных старост, которые могли одновременно наблюдать как за священниками, так и за верующими. Певчие, дьяки также использовались в качестве агентов Абвера». Таким образом оккупанты пытались контролировать религиозную жизнь того или иного района».
Ярким примером тому служит деятельность Псковской Православной духовной Миссии (1941–1944 гг), которую сегодня некоторые историки оценивают как «успешную и очень эффективную». Однако без подробного изучения документов советских спецслужб такая оценка выглядит скорее надуманной, нежели близкой к истине. И вот почему.
Сама по себе организация «Православной Миссии в освобождённых областях России», в обиходе названной «Псковской Миссией» (по месту расположения своих руководящих органов), была создана с целью привлечения населения к сотрудничеству с немецкими оккупантами. Немудрено, что фашисты именно «через Церковь рассчитывали развернуть активную пропаганду против советской власти и привлечь на свою сторону симпатии верующих, пострадавших от антицерковных гонений в СССР».
«Как только фашисты заняли Ригу, немецкое командование нанесло визит митрополиту Виленскому и Литовскому Сергию (Воскресенскому), который, оставаясь в каноническом подчинении местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского), тем не менее добровольно остался на оккупированной территории, — подчёркивает Сергей Пирумов. — Целью визита было — привлечь Православную Церковь к активной помощи немецкому командованию. Именно тогда и родилась идея о создании Миссии. Для её официального утверждения даже провели заседание самозваного «Синода», на котором присутствовали и представители немецкого командования. В результате 15 августа 1941 года «Русская Православная Миссия в освобождённых областях России» была учреждена. Сперва членами Миссии стали 16 священников и мирян. Впоследствии их число возросло почти до 200 человек.
Зачем нужна была немцам такая Миссия? Это становится ясным из доклада начальника Айнзатц-группы, составленного в сентябре 1941 года: «Чтобы при возобновлении Греко-Православной Церкви приобрести ощутимое влияние полиции безопасности и СД на Греко-православных священников, — гласит этот документ, — я попросил начальника тыловых областей группы армий «Центр» указать в своих распоряжениях походным и стационарным комендатурам о допуске духовенства всех конфессий к душепопечительной деятельности только после политической переэкзаменовки местными командами полиции и СД.
Начальник тыловых областей, вероятно, пойдёт навстречу моей просьбе. Это даст нам возможность поставить священников в сильную зависимость от наших служебных органов. Для церковных старост я также предложил переэкзаменовку в полиции безопасности, чтобы и здесь обеспечить влияние наших органов… Метод переэкзаменовки даст возможность… поставить священников в сильную зависимость и принудить служить тайным полицейским и осведомительским целям»…
Только после этого на оккупированной территории стали открываться первые приходы. Со временем появились и объявления о возможности рукоположить желающих в священный сан. Неудивительно, что в таких условиях в среду духовенства попадали и не слишком чистоплотные личности».
О начале деятельности Псковской Миссии рассказывает Александр Раков: «Начало деятельности Псковской миссии, осуществлявшейся под эгидой фашистской разведки СД, было широко освещено в немецких пропагандистских газетах. «На другой день 14 священнослужителей отправились в Псков как в центральный пункт восстанавливаемой в русских областях церковной жизни, — писала в августе 1941 года выпускаемая немецкими пропагандистами газета «Правда», созданная по абсолютному образу и подобию главному печатному органу КПСС. — Для поездки православных священнослужителей германское командование предоставило большой и комфортабельный автобус, снабжённый даже электрическим освещением. Благодаря заботам германского командования православные священники, снабжённые церковной утварью, облачением, запасом свечей, священными книгами и другими необходимыми для религиозной жизни предметами, совершат своё путешествие в освобождённые русские области для скорейшего восстановления богослужений во вновь открываемых православных храмах». На оккупированной территории руководством миссии было создано девять благочиннических округов. Назначение священников проводилось после тщательной проверки кандидатур. Одним из главных условий получения разрешения на служение было враждебное отношение священнослужителя к советской власти. Недостатка в таковых не было — большинство из тех, кто получал «допуск», прошли через советские лагеря. Подавляющее большинство — за контрреволюционную деятельность. Но были и те, кто проходил по иным статьям, как, например, благочинный Волосовского и Кингисеппского округа Дмитрий Горемыкин, судившийся за дезертирство из армии и по милости суда получивший вместо полагавшегося в то время расстрела 10 лет лагерей и отпущенный на свободу через два года. Много позже сведения о нём были обнаружены в архивах Германии — его имя значилось в составленных немецкой разведкой списках лиц, сотрудничавших с СД на территории Ленинградской области в 1941–1943 годах».
Например, в своём циркуляре за № 714 от 9 июня 1943 года управлении Миссии предписывало предоставлять ей сведения следующего характера: «охарактеризовать популярность власовского движения, отношения к нему местного населения. Сделать сопоставления между отношением населения к власовскому движению и к партизанам».
И в этом случае «Тайна исповеди» могла нарушаться!
«В результате предательской деятельности Православной миссии и подчинённого ей духовенства, по далеко не полным данным, было выявлено и передано в руки СД 144 советских патриота, проводивших активную работу против немцев», — говорилось в донесении начальника отдела У НКГБ Ленинградской области от 5 февраля 1945 года.
«В 1956 году часть репрессированных в первые послевоенные годы деятелей Псковской миссии и священнослужителей, действовавших под эгидой, были реабилитированы. Например, тот же Амозов. Спустя 10 лет были обнаружены и переведены с немецкого его доносы в СД. Однако до сих пор он считается жертвой политических репрессий. В архиве УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области есть немало дел на тех священников, которым и в середине прошлого века, и в начале нынешнего было отказано в реабилитации», — пишет А. Раков.
Словом, война и всеобщее горе разделили надвое православных верующих…
С. Пирумов считает, что «несмотря на все старания немцев использовать Православие в собственных интересах, им не удалось достичь своих целей. Миссия стала сплачивать православное население вокруг исконных русских святынь, что не укладывалось в немецкие циркуляры».
И в этом вера победила!
7
Его Святейшество Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий Второй (1929–2008) при жизни не однажды рассказывал в интервью о том, как в 1943 году в Таллине ему довелось «помогать отцу-священнику, который окормлял русских военнопленных».
Отец Алексия II Михаил Александрович Ридигер (1902–1964) после Октябрьской революции был вывезен родителями в независимую Эстонию. В 1942 году был рукоположен в сан священника (пресвитера) в Казанском храме Таллина митрополитом Александром (Паулусом), первоиерархом ЭАПЦ. Протоиерей.
Сам Алексий II в 1941–1944 годах был алтарником в храме, а также сопровождал своего отца во время посещений лагерей для перемещённых лиц, где находились тысячи советских граждан, перегоняемых в нацистскую Германию на принудительные работы.
Но вот в одном интервью «Известиям» патриарх вдруг вспоминает о своём близком знакомстве с неким Александром Киселёвым: «Отец закончил богословско-пасторские курсы, был рукоположен во диакона. Служил в храме Святителя Николая, где настоятелем тогда был священник Александр Киселёв…
С отцом Александром я был знаком с юных лет, когда мальчиком помогал ему на богослужениях. Потом судьба его сложилась непросто. В конце войны он уехал из Эстонии. Ни я, ни мои родители ничего о нём не слышали. И вот однажды, когда, будучи уже архиереем, я оказался в служебной поездке в Америке, мне в гостиницу вдруг позвонил отец Александр и пригласил к себе в церковь. Встреча была очень трогательной. Обнялись, расцеловались… На какое-то время онемели. А потом погрузились в щемящие для каждого общие воспоминания: я — о детстве, он — о родине».
И всё бы ничего, если бы Алексий II не сказал: «они с ним, единственным человеком, были на «ты»!
А ещё Александр Киселёв был духовником самого А. А. Власова. Вот такие бывают пути Господни, которые, как известно, неисповедимы…
«Отец Александр родился 7 октября 1909 года в Тверской губернии, — говорится в краткой биографической справке в РПЦ. — В 1918 году после гибели отца от рук большевиков его вывезли в Эстонию. Там он окончил семинарию, после чего был рукоположен в священный сан. Отец Александр служил в Нарве, затем в Таллине. Известно, что там в алтаре ему прислуживал будущий Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, тогда ещё Алёша Ридигер. В эмиграции Киселёва он поддерживал Русскую Православную Церковь за границей, длительное время о. Александр жил в Германии и Америке. С началом перестройки о. Александр вернулся в Россию и перешёл под юрисдикцию Русской Православной Церкви Московского Патриархата. По возвращении он жил в Донском монастыре. 3 октября 2001 года в Москве, в Донском монастыре, не дожив всего нескольких дней до 92 лет, отошёл ко Господу протопресвитер Александр Киселёв, старейший священнослужитель Русской Православной Церкви».
При жизни протоиерею А. Киселёву удалось написать книгу «Облик генерала А. А. Власова (Записки военного священника)».
В 90-е годы, за лет пять до его смерти, с Киселёвым встретился журналист А. Колпаков. Он задал ему всего несколько вопросов про Власова:
— А как, батюшка, вы познакомились с Власовым?
— Гм… с Власовым мы встретились при особых обстоятельствах: один из его высших офицеров прижил на стороне дитя, а жениться не хотел. Власов же считал, что это безнравственно. Однако полковник настаивал на своём. Наконец пришло время крестить этого младенца, и тогда Власов, чтобы как-то сгладить ситуацию, предложил себя в крёстные отцы. Крещение проходило в одном частном доме. Крестил, как вы, наверное, догадались, я, — но я уже привык к тому, что большинство крёстных толком «Верую» не знают, поэтому приготовился помогать. А как же: советский офицер, генерал и так далее…
Я начал — и он тоже, прямо в голос. Смотрю — читает! Слушаю — и ушам не верю: чтобы партиец… «Символ веры», да без запинки… Правда, он говорил, что учился в семинарии, но как давно?! Значит, не всё ещё выдул из его головы красный сквозняк…
— И как долго продлилось ваше знакомство?
— С того самого времени, с 1944 года, и до конца войны. Власов, помню, уехал из Берлина, вывез с собой в Фюсен митрополита Анастасия, главу Зарубежной церкви. Вот с ним, с владыкой, мы вместе и служили, потому что у меня с собой оказалось всё необходимое для совершения литургии: и антиминс, и чаши, и всё-всё-всё, чего у митрополита с собой не было. Так что я для него оказался на вес золота.
— А как часто всё же приходилось непосредственно общаться с генералом Власовым?
— Ну, знаете, после крещения ребёнка, как всегда это бывает, пригласили за праздничный стол. Было много разговоров на тему о России, о большевиках, о зверствах Сталина, — и я слушал и заслушивался, потому что всё, что он говорил, было для меня самое дорогое, правильное, многажды передуманное. А в конце ужина он вдруг неожиданно предложил мне почаще бывать у него в гостях. И после этого я у него бывал, даже выслушивал его исповеди.
— Вам импонировали его взгляды?
— Очень, очень. Я с большой радостью слушал то, что он говорил.
— А вы не хотите припомнить что-нибудь из его откровений?
— Что-нибудь? Ну, пожалуйста: «Бога может отрицать толы») идиот». Вообще он производил сильное впечатление. В нём жила какая-то всепокоряющая любовь к Отчизне, да и говорил он, как и положено крестьянскому сыну: смачно, образно, с прибаутками, с пословицами. Признаюсь, в тот вечер я ушёл с крестин власовцем.
— А дальше?
— Потом наши пути разошлись. Моя семья оказалась в Мюнхене вместе со многими русскими, вывезенными из России на работы. Все они искали временного пристанища. Мы за них хлопотали перед американцами, и нам выделили дом, где мы устроили русскую гимназию. Мастерскую, типографию… И вот уже оттуда, когда эмиграционные службы рассуропивали бездомных по странам, мы попали в Америку, в Нью-Йорк. Там у меня был приход, прихожане».
В книге А. Киселёва можно отметить три весьма любопытных эпизода.
Эпизод первый: «Моя священническая миссия заключалась в проникновении в «остовские» общежития и лагеря для военнопленных.
Дело это сочетало в себе самое радостное и самое горькое. Горькое — от бессилия помочь, от скорби видеть, как вымирали, как мучились, сколько скорби переносили люди… радостное, как пасхальное ликование, от встречи с такой высотой духа, терпения, такой веры, о шторой до того только читал в Евангелии…
Попадать в такие лагеря было очень трудно. Без разрешения от соответствующего отдела политической полиции туда вход был закрыт. Хождение в это учреждение было не безопасным делом, но мой настоятель (архимандрит Иоанн Шаховской) усердно меня туда посылал, ободрял, хотя называл это «хождением в львиную пасть». Был у меня такой случай. Я узнал, что в лагере сидит мой однокурсник по семинарии о. Дионисий Ильин. Понёс в это учреждение ему «передачу» (пищевую посылку). Её приняли, хотя и уверяли, что он ни в чём не нуждается. Когда же я принёс вторичную передачу, то мне сказали, что если я и теперь не поверю, что у него всего достаточно и принесу ещё одну передачу, то им не останется ничего другого, как послать меня туда, чтобы я лично убедился в правоте их слов. Признаюсь, третьей передачи я не понёс…»
Эпизод второй: «В Нюрнберге мне довелось иметь дело с неким офицером СС, заведовавшим всем районом, который содействовал мне и даже дал возможность устроить курс для группы православных проповедников в остовских лагерях. По моему выбору, из разных лагерей в Нюрнберге была собрана группа благочестивых православных людей, с которыми я провёл целую неделю, готовя их к будущей деятельности. Может быть, из этого начинания могло выйти дело значительной духовной помощи нашим «остовцам», но всё пошло прахом и вот почему. На Нюрнберг был произведён большой воздушный налёт. В одном из лагерей были убитые. Чтобы показать добросердечие немцев на фоне жестокости врагов, было дано разрешение желающим вместе со мной сопровождать гробы убитых на кладбище. Но произошло неожиданное — вышел весь лагерь. Тысячи людей, плачущих и поющих «Святый Боже», остановили движение… В результате этого «моего» эсэсовца куда-то убрали, а я был подвергнут долгому допросу, не было ли во всём этом злого умысла».
Эпизод третий: «Моё отношение к ген. Власову было известно среди берлинской русской эмиграции и ко мне не раз обращались с вопросом и даже с укором, как могу я, священник, идти вместе с бывшим коммунистом и, наверное, безбожником. Чтобы иметь возможность в моих ответах основываться не только на моих домыслах и впечатлениях, я решил поехать к ген. Власову и услышать непосредственно от него самого ответ о его христианской вере.
Вот я у него.
— Андрей Андреевич, я приехал, чтобы спросить вас прямо — верующий ли вы человек?
Чем-то меня угощавший радушный хозяин, чуть растягивая слова, басит:
— Да как же можно без веры, отец Александр? Без веры ни одно дело не спорится.
— Я не о вере в дело спрашиваю, а о вере в Бога, Господа Иисуса Христа, спрашиваю.
Власов ставит на стол коробку с галетами и на мгновение останавливает свой серьёзный взгляд на моём лице. Я жду с замиранием сердца. Отчеканивая слова, Андрей Андреевич говорит:
— Да. Я верую, в Господа Иисуса Христа, отец Александр.
Мгновение и он и я молчим. Но вот опять тот же, чуть растягивающий слова, голос:
— Да что же вы, право, ничего не берёте! Может чайку выпьем? Подождите, у меня есть чем вас угостить! — Он идёт к граммофону и ставит пластинку пасхальных песнопений.
Этот разговор с покойным Андреем Андреевичем остался в моей памяти светлым и радостным на всю мою жизнь.
Но каждое человеческое слово в конечном итоге проверяется только делом.
Такой проверкою слов ген. Власова были вскоре наступившие, страстные дни для него и для всего Движения».
Что ж, духовник предателя Власова и единственный человек для Алексия II, с кем он разговаривал на «ты», выступая на съезде «Комитета Освобождения народов России» 18 ноября 1944 года, в своей речи сказал: «У кого из нас не болит сердце при мысли, что святое дело спасения Родины связано с необходимостью братоубийственной войны — ужасного дела…»
Призывая поддержать Германию, его завершающие слова прозвучали ещё более страшно: «ВОЙНА ЕСТЬ ЗЛО, НО ОНА БЫВАЕТ ЗЛОМ НАИМЕНЬШИМ И ДАЖЕ БЛАГИМ».
И это сказал православный священник!
Не к нему ли, Александру Киселёву, относятся гневные слова из обращения «Осуждение изменников Вере и Отечеству», подписанного митрополитом Московским и Коломенским Сергием, митрополитом Ленинградским Алексием, митрополитом Киевским и Галицким Николаем… в котором было сказано: «Иудино предательство никогда не перестанет быть иудиным предательством. Святая Православная церковь, как русская, так и восточная, уже вынесла своё осуждение изменникам христианскому делу и предателям Церкви. И мы сегодня, собравшиеся во имя Отца, Сына и Святаго Духа, подтверждаем это осуждение и постановляем: всякий виновный в измене общецерковному делу и перешедший на сторону фашизма как противник Креста Господня да числится отлученным, а епископ или клирик — лишённым сана».
8
Из воспоминаний Д. И. Гранина, лауреата Государственной премии, Героя Социалистического Труда, участника Великой Отечественной войны: «Аркадия Крутикова, тяжело раненного, привезли в распредгоспиталь. Он тоща, в 1942 году, помещался в Александро-Невской лавре. Положили на каталку, повезли. Коридор. Длинный. Своды расписаны — небеса, парят ангелы, лики святых — вся эта картина движется над ним. Открывает таза, закрывает, забытьё проходит, наплывает, он понимает, что уже на том свете. Везут, видно, в чистилище. Наверное, не везут, он туда плывёт. Кладут на операционный стол. Усыпили. Пришёл в себя в палате. Никак не мог понять, что с ним было. Жизнь после смерти? Не иначе как загробный мир повидал. Рассказал об этом в палате. Постепенно утвердился, уверовал, что побывал на том свете. Его расспрашивали, журналисты записывали.
Однажды, спустя много лет, он приехал в лавру, там помещался НИИ. Ожидая приёма у начальства, ходил по коридору, курил. Увидел роспись. Что-то знакомое. И вдруг вспомнил. Сообразил, как всё было. Стало смешно, стыдно и жаль, словно лишился чего-то».
