27
Конец объяснения
Снег шел весь первый день нового века. Он падал и падал, укрывая Первопрестольную, укутывая ее пуховой периной так густо, что дворники, сидя в жарко натопленных чуланах, только неодобрительно поглядывали в оконца и качали головой – вся их работа по очистке тротуаров, согласно распоряжениям городской управы, пошла насмарку. Во дворах шумно играли дети, счастливые таким количеством снега – кидались снежками, пытались слепить бабу, но снег был рыхлым и потому не скатывался в комки, рассыпался в детских рукавицах.
Взрослые старались понежиться в кроватях подольше – после бурно проведенной ночи. На улицах было мало прохожих, и извозчики, вышедшие на свой обычный промысел, нарушая строгие правила, в основном собирались кучками, курили и ворчали – пассажира нет, надо бы поворачивать оглобли домой. Впрочем, как раз туда-то им и не хотелось – большинство жили в артельных домах – простых избах на окраине Москвы, где скученность, вонь простого мужского сообщества и сырость от вечно сохнущих тулупов делали быт едва переносимым. То ли дело – медленно катить на облучке санок вдоль по заснеженным улицам, выразительно поглядывая на никуда не спешащих пешеходов.
Остановив одного из таких извозчиков, я ближе к вечеру, когда уже начало темнеть, сел в санки, укрылся овчинной полостью и поехал вверх по Тверской к Брестскому вокзалу. Наконец впереди показались Триумфальные ворота, а слева – небольшое, но очень красивое здание вокзала, дополненное прекрасным Императорским павильоном, куда перед коронацией прибыл поезд с Николаем Александровичем и всей венценосной семьей. Павильон стоял теперь закрытый. Открывали его только при встрече особо почетных гостей. Я же ехал не встречать, а провожать.
Извозчик высадил меня у самого входа на вокзал, где среди разнообразной публики, состоящей в основном из иностранцев и наших «деловых» людей, отправляющихся за границу, стояли братья Дуровы.
– А где ваш багаж? – спросил я Анатолия.
– Уже в купе, – ответил он, снимая перчатку, чтобы поздороваться.
Мы пожали друг другу руки.
– Скоро ли отправление?
– Только через два часа.
– Владимир Алексеевич, – укоризненно произнес Владимир Леонидович. – Вы от нас так просто не отделаетесь. Раз обещали рассказать, так исполняйте. Шутка ли – я сам в переплет попал!
– Так пойдем куда-нибудь, погреемся, – предложил я.
– В вокзальный буфет? – спросил Анатолий.
– Нет. Там закуска – дрянь. Даже в зале для первого класса – черт-те что, – покачал я головой. – Сейчас соображу… Трактир Осипова вон там, впереди, да только сейчас туда соваться я бы не стал – там темный народ гуляет, краденое сбывает и пьет на выручку. Пожалуй, зайдем лучше в какую-нибудь чайную.
– Чаю на посошок? – саркастически спросил Дуров-младший.
Я подмигнул ему.
– Погодите, Анатолий Леонидович. Закажем «холодного» чаю.
Я вспомнил ближайшую чайную недалеко, на Грузинском Камер-Коллежском валу, в которой можно было посидеть, не опасаясь за свой желудок. Туда мы и направились.
Внутри было прохладно – хозяин, видимо, решил экономить на дровах в эти малолюдные дни. У печки в дальнем углу, прислонясь спиной к синим изразцам, дремал половой, который при нашем появлении нехотя открыл глаза и вразвалочку подошел к столу, за которым мы устроились.
– Подай-ка нам, братец, холодного чаю, – приказал я, – да закусок к нему. Грибочков там, огурчиков, капустки. Ветчины принеси и языка.
Половой шмыгнул носом, зевнул и ушел собирать поднос.
– Огурчиков соленых к чаю? – спросил Анатолий.
– Уж не водка ли – этот ваш «холодный чай»? – подозрительно спросил его старший брат.
– Вот именно, – ответил я, – водка.
– Ну и хорошо, – кивнул Владимир Леонидович. – А пока несут, расскажите нам.
– Одну минуту, – попросил я, достал табакерку и основательно нюхнул. – Вот так, хорошо. Не желаете?
– Нет, – ответил Владимир, – я лучше подымлю.
Он достал папиросу и прикурил от спички, протянутой братом.
– Ну?
– Хорошо, – сказал я, – слушайте. Вчера… нет, уже сегодня Захар Борисович Архипов – это тот сыщик – доставил Лизу к себе в Гнездниковский переулок.
– И вы с ним? – спросил Дуров-младший.
– И я. Все-таки я некоторым образом был причастен к раскрытию этого дела.
– Да уж! – фыркнул Дуров-старший.
– Так вот, – продолжил я, – допрос продолжался до пяти утра. Но рассказ госпожи Макаровой был настолько интересен, что сна не было ни в одном глазу у всех, кто при этом присутствовал. Выяснились поразительные подробности…
В этот момент половой принес наш заказ. В том числе и чайник, из которого я разлил по фаянсовым чашкам самую что ни на есть обыкновенную водку – в чайных продавать ее официально запрещалось, отсюда и возник этот самый «холодный» чай.
– Не томите же, Владимир Алексеевич! – взмолился Дуров-младший, чокаясь со мной своей чашкой.
– Не буду. С чего начать? Давайте с самого начала. С Дёмки Тихого. Так вот. Дёмка Тихий начинал простым «жучком» на бегах. Потом накопил деньжат и сколотил себе банду. Прикупил притон на Грачевке, про который я вам рассказывал. Причем взял его вместе с прежней хозяйкой – Полковницей. Там же он познакомился с одним молодым человеком – Прохором Марамыгиным, сыном одного фабриканта. Марамыгин-младший оказался человеком легкомысленным, ждущим, когда папаша отдаст богу душу, чтобы унаследовать его миллионы. А до того благословенного момента он проводил время в кутежах, попойках и игре. На игре-то его Тихий и поймал. И уже очень скоро Марамыгин был с ним неразлейвода. В то же время в притон Полковницы захаживал и Саламонский, как я понимаю, не только, чтобы в карты поиграть, но и чтобы полюбоваться на молодую проститутку Лизу Макарову.
– Так она была проституткой? – ошарашенно спросил Дуров-старший.
– Увы. История простая – приехала в Москву наудачу, попала в лапы к Левке Американцу, и он быстро ее приставил к делу.
– И ведь она любила его, – задумчиво сказал Владимир Леонидович.
– Так бывает, – ответил я, – в Москве это целая система, когда преступник склоняет к сожительству невинную провинциалку, а потом пускает ее по рукам. И ведь такие девушки сами безропотно отдают ему все заработанные деньги. А что им делать? У них ни документов, ни знакомых здесь. Что они знают? Притон, своего «кота» да его дружков. Вот точно такая же история была у меня пару лет назад с Федором Ивановичем… а, впрочем, лучше я вам потом как-нибудь про то расскажу.
– Ревенон а но мутон, – кивнул Дуров-младший.
– Ревенон, – согласился я. – Время шло, папаша Марамыгин стал плох и готовился уже предстать перед Создателем. Сынок его, Прохор, уже весь изошелся, ожидая счастливого дня похорон. Воображая себя сбывшимся наследником, он начал сторониться Дёмки Тихого и его притона, грезя о «Яре», «Стрельне» и «Золотом якоре». Тихий же имел свои виды на марамыгинские миллионы. И потому такое небрежение со стороны наследника его очень тревожило. Не помню, говорил ли я вам, что Левка Американец когда-то был жонглером в шапито? И что его оттуда выгнали за кражу. Вот он-то и придумал дьявольскую идею со «смертельными номерами».
– Так-так, – взволнованно сказал Владимир Леонидович, – вот мы и дошли до главного.
– Да. Идея была жуткая. Прямо скажем, циничная. Владимир Леонидович! Анатолий Леонидович! «Смертельные номера» есть не что иное, как тотализатор!
– Тота… Тотализатор? – выдохнули братья.
– Именно. Как на бегах. В этом для Тихого не было ничего нового. В назначенный день Дёмка Тихий передавал Прохору Марамыгину список из имен трех артистов цирка Саламонского, занятых в предстоящем представлении. Этот «наследничек» ставил на одну из фамилий, а потом они все вместе отправлялись смотреть – угадал Прохор или нет.
– Боже мой! – тихо произнес побледневший Владимир. – Вот так просто?
– Ну, – заметил я, – как раз совсем и не просто. Ведь надо было еще организовать это убийство, да еще так, чтобы преступников не заподозрили.
– Преступников? – переспросил Анатолий, – Значит Лиза действовала не одна?
– Боже мой! – пробормотал Владимир. – Нас убивали из-за денег! Из-за каких-то денег! Люди, с которыми мы даже не были знакомы, убивали артистов только для того, чтобы заработать деньги? Какой ужас!
– Да, – я повернулся к Анатолию, – Лиза действовала не одна. Попав в цирк благодаря его же директору, она почти сразу стала ассистенткой акробата Беляцкого. Но с ней был и сообщник – ваш немой конюх Шматко. Правда, называть его сообщником в классическом смысле этого слова, пожалуй, не стоит. Он представляет собой скорее человеческое животное, которое без вопросов подчинялось приказам хозяйки. Итак, устроившись к Беляцкому, Лиза передала Левке записку через Шматко, которого вы все звали Муму. Левка и придумал первый «смертельный номер», налив вместо воды в графин чистый спирт. Беляцкий, будучи уже на канате, не подозревая подвоха, глотнул из бутылки, сразу опьянел и, потеряв равновесие, упал.
– А много ли ставили в первый раз? – задумчиво спросил Анатолий Леонидович.
– Вот! – поднял я палец. – Вы правильно поняли. В первый же раз Тихий проиграл Прохору Марамыгину. Правда, сумма была небольшая – в основном чтобы завлечь «наследника» и будущего миллионщика. Возможно, тут был какой-то шулерский трюк. Не знаю. Главное – новое, так сказать, развлечение чрезвычайно понравилось юнцу. Шутка ли – играть на жизнь человека, сидеть в зале и с нетерпением сердца ожидать трагедии. Причем ты – единственный, кто среди сотен зрителей знает о предстоящем несчастье. Представляю себе его азарт!
– Да уж! – сокрушенно сказал Владимир Леонидович.
– А откуда же на афише взялся «череп», – спросил Анатолий.
– Макарова сказала, что это тоже придумал Левка. Это такое дурачество – «черная метка», взятая им из романа Стивенсона «Остров сокровищ» – едва ли не единственной книги, которую он прочел в жизни.
– «Остров сокровищ»! – простонал Дуров-старший. – Вот уж поистине – дьявольский юмор! Цирк – как остров сокровищ. И «черная метка»!
Было очень заметно, что мой рассказ буквально изматывает Дурова-старшего, но он сам бы возмутился, прекрати я пересказывать им то, что услышал ночью в Сыскном отделении.
– Вторым стал дрессировщик… не помню его фамилии, но вы, Владимир Леонидович, мне говорили ее…
– Паша Кукис. Которого разорвал Самсон.
– Да, точно – Кукис. И Самсон.
– По приказу Лизы немой несколько ночей мучил льва, колол его острой палкой, предварительно надев куртку дрессировщика.
– Ну, да, точно как я и думал, – пробормотал Дуров-старший, выпив водки и быстро взглянув на своего брата. Тот ответил ему небрежным взглядом.
– И снова Тихий проиграл молодому Марамыгину небольшую сумму. И тут произошло событие, которое подстегнуло бандитов. Марамыгин-старший все же скончался. И Прохору отошло пять его миллионов. Тут же Левка Американец предложил поднять ставки. Тем более что и жертву они выбрали очень заметную.
– Гамбрини? – спросил Владимир Дуров.
– Нет, – ответил я и повернулся к Дурову-младшему. – Третьей жертвой должны были стать вы, Анатолий Леонидович. Вы ведь рассказывали мне, что тогда еще работали у Саламонского.
– Да, – потрясенно ответил Анатолий. – Работал. Третьим отделением.
– Они собирались взорвать вас прямо на манеже.
– Как?
– Похожим образом. Подвесить на балку бомбу и обрезать ее. У вас был номер, в котором вы стреляли вверх из пистолета?
– Был, – ответил за брата Дуров-старший. – Был такой номер – с гусями.
– Точно был, – кивнул Анатолий.
– В момент выстрела Лиза обрезала бы шнур, и бомба упала бы прямо у ваших ног.
Анатолий с широко раскрытыми глазами откинулся на спинку скрипнувшего стула. Я посмотрел на часы. Времени оставалось уже немного.
– Вас спасла случайность. Незадолго до смерти Марамыгина-старшего его брат решил прибрать наследство себе, не отдавая Прохору. Он нанял одну охранную контору, чтобы выяснить подробности образа жизни своего племянника. Поняв, что, кроме него, есть еще охотники за марамыгинскими миллионами, он приказал сотрудникам той конторы разобраться с Тихим и его шайкой. Что и было выполнено – да так, что Дёмка со своими бежал из притона и затаился где-то в ночлежных домах. А дядя, заплатив, видимо, солидный гонорар целому консилиуму психиатров, объявил Прохора душевнобольным, поместил его в новую больницу, что на Канатчиковой даче, став его опекуном. Так что последний «смертельный номер» совершенно расстроился. Лиза, не получив никакого подтверждения от своего любовника, решила не торопиться. Куда пропал Левка, она также не знала, а потому решила двигаться дальше сама – за счет Альберта Ивановича. Так вы, Анатолий Леонидович, счастливо избежали смерти прямо в центре манежа.
Дуров-младший как-то инстинктивно перекрестился и залпом выпил полную чашку водки.
– Тихий со своей бандой отправился на гастроли по югу России. И не было его пять лет, – продолжил я. – Вернувшись, он снова поселился в притоне Полковницы и возобновил свои знакомства на ипподроме. Тут-то Левка и навестил Лизу. А навестив, узнал от нее одну крайне интересную вещь. Я и сам вчера был поражен, услышав про это.
– Про что?
– Дело в том, что Альберт Иванович так увлекся Лизой Макаровой, что все свое имущество оставил по завещанию ей одной. И имел глупость объявить об этом девушке.
– Дурак! – воскликнул Анатолий Леонидович.
– Дура-а-ак, – согласился с ним старший брат.
– Действительно, это было глупо, – кивнул я. – И конечно, Лиза была не умнее, когда сообщила об этом Левке. Но она была слишком рада снова увидеть своего любовника. А Американец тут же рассказал о завещании Тихому и предложил снова сыграть в ту же игру, что и пять лет назад.
– Странно, – сказал Дуров-старший. – Не проще ли им было просто убить Саламонского и завладеть его деньгами и имуществом?
– Конечно, – согласился я, – но Тихий оказался слишком жаден. Он захотел не только части наследства Саламонского, но и денег сверху. Поскольку Прохор Марамыгин сидел в сумасшедшем доме, а всеми его средствами управлял родной дядя, то Дёмка предложил поучаствовать в тотализаторе своим новым знакомцам – двум армянам, которые руководят шайкой своих соплеменников, занимающихся квартирными кражами. А также одному еврею – крупному скупщику краденого. Еврей, правда, отказался, но армяне согласились. И карусель завертелась по новой. Первой жертвой нового тотализатора…
– Стал Гарибян, который тоже – армянин. Вот ведь странное стечение обстоятельств, – сказал Дуров-старший.
– Да. Гамбрини принимал в малых дозах эфедрин – от астмы. Но эфедрин также обостряет ощущения, что в работе иллюзиониста, как вы мне сами говорили, Владимир Леонидович, довольно важно.
Дуров-старший кивнул.
– Однако, как рассказала Лиза, со временем Гамбрини стал привыкать к эфедрину. И потому в последние полгода он непосредственно перед выступлением пил еще очень слабый раствор стрихнина.
– Но стрихнин – это яд! – воскликнул пораженно Дуров-младший.
– Я говорил по этому поводу с одним доктором. Так вот, по его словам, стрихнин в малых дозах не смертелен. Им даже лечат кишечник. Но возбуждающее действие стрихнина отличается от эфедрина в большую сторону. Теперь у меня вопрос к вам, Владимир Леонидович. Вы как-то упоминали, что Гамбрини пять лет назад делал номер под названием «Эликсир бесстрашия». Кто был «подсадкой» в публике?
– Лиза Макарова, – выдохнул Дуров-старший. – Это была Лиза Макарова.
– Но она же ассистировала Беляцкому?
– Ну и что? Гамбрини попросил ее помочь – она не отказалась. В конце концов, она тогда нам всем нравилась – свежее девичье личико и… очаровательное. Толя, ведь и ты за ней приударял в то время, так ведь.
Анатолий махнул рукой.
– Что было – то травой поросло. Вон и Владимир Алексеевич тоже не устоял.
– Очень даже устоял! – вспыхнул я. – Зачем вы наговариваете, Анатолий Леонидович?
– А! Значит, мне просто показалось. Эти вспыхивающие блеском глаза при одном только упоминании имени…
Я презрительно сморщился и разлил всем по последней чашке «холодного» чая.
– В любом случае, когда я уходил после своего последнего разговора с Гамбрини в его гримерке, он прилег отдохнуть. В этот момент к нему заглянула Лиза. Все артисты тогда были взбудоражены появившимся на афише после долгого перерыва «черепом». Лиза разыграла истерику и попросила Гамбрини сходить в ее гримуборную – посмотреть, кто прячется за дверью. Гамбрини вышел, а она…
– Что? – нетерпеливо спросил Дуров-страший.
– Она проделала тот же самый трюк, что с Беляцким. Весь флакон стрихнина вылила в графин. А в опустевшую склянку долила воды из вазы с цветами. Там стоял такой странный букетик роз – я его еще запомнил. Так что Гамбрини, вернувшись в свою гримерную, накапал перед выходом несколько капель тухлой воды из-под цветов, а потом долил раствор с чудовищной дозой стрихнина. Выпил, успел дойти до манежа, сказать несколько слов и – все. Смерть.
– Страшная смерть, – произнес Владимир Леонидович.
– Однако методы у них одни и те же, – заметил его младший брат.
– На самом деле преступники стараются пользоваться теми трюками, какие работают лучше всего: безотказными, – сказал я. – Но я снова продолжу. Тихий проделал тот же трюк, что и с Прохором Марамыгиным – то есть проиграл первый заезд…
– Владимир Алексеевич! – укоризненно произнес Дуров-страший. – Какой заезд!
– Простите, увлекся. Первые деньги он проиграл. И все бы пошло, как и пять лет назад, но тут меня угораздило вмешаться в это дело – между прочим, с вашей подачи, Владимир Леонидович.
– К счастью!
– Я встретился с Лизой и начал расспросы. Это ее насторожило, и в тот же вечер она пошла к Левке и пожаловалась – какой-то господин сует нос в их дела. Но Американец решил, что я – простой шпик. Однако позже Лиза поняла – мое присутствие становится слишком опасным. Я много бывал в цирке, завел знакомство с Саламонским и его несчастной супругой, всюду совал свой нос. И тогда она по совету любовника решила меня соблазнить.
– Ага! – воскликнул Анатолий.
– Но я не поддался! Слава богу, что Левка в тот момент так еще и не понял, кем я являюсь. Потому что случайно на следующий день после свидания… впрочем, вполне платонического, Анатолий Леонидович, я попал в притон Полковницы. Если бы Тихий и его люди знали, что это именно я пытаюсь раскрыть их козни в цирке, – живым бы меня они оттуда не выпустили. Слава богу, меня спасли их неведение и заступничество Саламонского. Лиза рассказала, что, узнав позднее, кого же они упустили из своего логова, Тихий так разозлился, что избил Американца и даже грозил его зарезать. Но момент для них был упущен. Зато они пошли на хитрый ход. Чтобы отвести подозрение от мадемуазель Макаровой, следующей жертвой решили сделать ее саму. Вы уже знаете, что она подрезала лезвием петлю, когда спускалась на канате. Упав, Лиза постаралась спрятать лезвие в опилках, где я его потом и нашел.
– Потому что уже подозревали ее? – спросил Анатолий.
– Да. Я начал подозревать ее после того, как гардеробщик опроверг слова девушки – будто она пришла после того случая с фанерой и рисунком черепа на афише рождественского представления. Я подумал – во-первых, она не погибла. И это уже может быть странным. Во-вторых, она меня обманула. В-третьих, пообещав мне уехать, она не уехала, сославшись на то, что Саламонский ее якобы защитит от убийцы. Хотя я точно уже знал, что Альберт Иванович совершенно не мог никого защитить и сам искал, кто бы спас цирк от этой новой напасти.
– Рождественское представление тоже было тотализатором?
– Да. И Тихий снова проиграл небольшую сумму денег. Все это делалось для того, чтобы к третьему акту армяне достаточно были разогреты и захотели поставить сумму намного большую. Не забудем, что основной мишенью являлись Саламонский и его наследство! И тут я не могу не отдать должное хитрости и преступному уму Левки Американца. Он сумел придумать блестящую схему. Если бы я уже не подозревал к этому моменту Лизу, мы бы сейчас здесь не сидели. Владимир Леонидович сегодня давал бы показания в Сыскной полиции, а я с Саламонским распивал бы коньяк в Царствии Небесном. Или куда там попадают цирковые артисты вместе с журналистами после того, как их разнесет взрывом бомбы на кусочки?
– Уж не туда, – указал пальцем вверх Дуров-младший, – а в более теплую компанию.
– Трюк был придуман так, будто его составил не бывший жонглер, а высококлассный иллюзионист. Как будто Гамбрини ожил и руководил действиями Левки и Лизы.
– А это…
– Нет, конечно. Решили использовать старую, не воплощенную пять лет назад идею с подвесной бомбой. Вот только вся вина должна была пасть на вас, Владимир Леонидович. Бомба должна была упасть ровно в тот момент, когда ваша свинья выстрелит из пушки в сторону директорской ложи. Представляете – выстрел и – взрыв! Вся ложа – на куски вместе с администрацией и приглашенным на представлением журналистом Гиляровским В.А. Вас влекут в кутузку. Никакого подозрения на Лизу, которая все это время якобы сидела в зале. А на самом деле в антракте отдала свой заметный наряд любовнику, а сама, одевшись униформистом, убежала на технический балкон. В суматохе они бы снова поменялись одеждой. Потом – похороны Саламонского… Мои… ну это к делу не относится. И несчастная госпожа Шварц внезапно узнает, что все свои средства и имущество, движимое и недвижимое, ее почивший супруг оставил не ей, а артистке Макаровой. Финита.
– А вы все это сорвали, – довольно сказал Анатолий Дуров.
– А я – да.
– Браво! – Анатолий громко зааплодировал. Его старший брат сделал то же самое, но менее экзальтированно.
– Ну что же! Все хорошо, что хорошо кончается, – сказал Анатолий, взглянув на часы. – Однако если я не потороплюсь, то поезд уйдет без меня.
Мы расплатились и, надев шубы и пальто, вышли на улицу. Уже совсем стемнело. Наша троица резво дошла до вокзала, не говоря ни слова. Потом мы очутились на перроне, справа от которого стоял состав «Москва – Вена». Дойдя до вагона, в котором Анатолий должен был отправляться, я увидел в окне купе голову карлика Ваньки.
– Смотрите! Это Иван! Он тоже пришел вас провожать, но не нашел в купе? – спросил я.
– Нет, – улыбаясь ответил Дуров-младший. – Я его беру с собой в попутчики. Пусть немного проветрится. Вы же знаете, как эта история потрясла нашего Ваню.
– А как же вы, Владимир Леонидович, – спросил я Дурова-старшего, – вы же остаетесь без помощника.
– Остаюсь, – кивнул он грустно, – но Иван Спиридонович не желает больше служить у человека, который… впрочем, вы и сами понимаете.
– Да, понимаю, – задумчиво сказал я.
Братья расцеловались, и Анатолий вошел в вагон. Через несколько минут паровоз дал гудок, вагоны дрогнули, состав тихо тронулся и, набирая ход, пошел на запад. Скоро он исчез в темноте. Провожающие стали расходиться.
– Ну что, Владимир Леонидович, – сказал я, – пойдемте, возьмем извозчика. Я живу дальше и завезу вас на Божедомку.
Мы пошли в сторону выхода. У вокзального подъезда под светом фонарей стояло полтора десятка саней.
– Это местные извозчики, артельные, из Петровской слободы. Они дерут с приезжих втридорога. А вон видите того мужика – его задача отгонять «ванек», чтобы не сбивали цены. Давайте пройдемся чуть вперед по Тверской – возьмем извозчика там.
Так мы и сделали. Уже вблизи Английского клуба Дуров сказал:
– Жаль только, что полиция не схватила остальных преступников. Ведь показания Лизы дали для этого все основания.
– Как же! – повернулся я к нему. – Архипов сразу послал на Грачевку отряд полиции, чтобы арестовать Тихого и всю его банду. Еще до того, как начал допрашивать Лизу. Но полицейские скоро вернулись. После допроса Архипов рассказал, что они нашли притон совершенно разгромленным. Все члены банды были убиты. Зарезаны.
– Кем же?
– Наверное, теми самыми армянами. Должно быть, Тихий взял их деньги заранее и собирался скрыться после того, как последний «смертельный номер» не удался. Но уйти ему не удалось.
– Ну что же, – задумчиво сказал Дуров, – это вполне может быть.
Наконец мы подъехали к его дому. Дуров долго и горячо жал мне руку, а потом признался:
– Владимир Алексеевич! Если бы не вы! Если бы не вы! Впрочем, вы и сами знаете, что было бы! Вы, наверное, теперь опишете все эти события в газете?
– Нет, – покачал я головой, – если помните, в самом начале я обещал вам ничего не писать про это дело.
Дуров кивнул и быстро вошел в подъезд.
Я приказал кучеру везти меня на Столешников, домой.
Я не буду писать о «смертельных номерах». Иначе придется написать и о всех тех глупых самонадеянных поступках, про которые мне сейчас было стыдно вспоминать. Ну какой из меня специалист по рефлексам! Согнуть подкову я все еще могу, а вот распознать по лицу человека – врет он или нет – уж тут увольте. Пусть этим занимаются другие.
Я достал из кармана табакерку и повертел ее в пальцах. Выбросить? Ведь если Маша узнает, что я опять нюхаю табак, она мне устроит такую Варфоломеевскую ночь, что ой-ой-ой!
Я решительно откинул крышку и занес руку над бегущим под полозьями снегом, чтобы высыпать табак, но потом решил все же в последний раз нюхнуть табачку, заправил себе в обе ноздри, с удовольствием чихнул, захлопнул крышку и сунул табакерку в карман.
А! Была не была! Если я возьму с собой в будущее хотя бы одну вредную привычку из прошлого, ничего страшного не случится.