20
Будущее

Через два дня утром, когда в нашем доме, наконец, воцарился мир, в дверь постучался посыльный от «Ангелов-хранителей» и передал мне приглашение от Арцакова прибыть к нему для разговора. Одевшись, я вышел на улицу. Мороз ослаб, но зато и небо, все дни после Рождества сиявшее чистой зимней голубизной, оделось в серый ватник, грозивший обильными снегопадами. Я взял сани и поехал на Остоженку. Петра Петровича я застал в его всегдашнем кабинете, как будто он никогда и не вставал из-за своего стола.

– Ну, как? – спросил я после приветствий, снимая пальто и вешая его на крючок у двери, где уже висела коричневая вытертая шуба главного «Ангела».

– Чаю хочешь? – спросил он.

– Чаю? Чаю хочу.

Арцаков вызвал какого-то из своих молодцов, и тот быстро принес чай в стаканах. Петр Петрович полез рукой под стол и вытащил снизу бутылку рома.

– А плеснуть тебе? – спросил он. – Для сугреву, по капельке?

– Можно и по две! – ответил я.

– Тогда уж по три, – ответил он. – Бог троицу любит.

Щедро сдобрив чай ромом, он пододвинул ко мне стакан и закурил кривую вонючую сигарку.

– Как ты дышишь тут со своими сигарами? – спросил я. – Ведь окошко закрыто? Тяги нет.

– А! – махнул он рукой. – Через дверь уходит.

– Узнал что-нибудь?

– Узнал.

– Что?

– Не то чтобы много, но для тебя может быть интересным.

– Давай.

Арцаков хмыкнул.

– В общем, в прошлый раз, про который я тебе рассказывал, мы все больше самого Дёмку в оборот брали. Он у них главный – ну, наша логика понятна, да? Остальные нас не интересовали. А тут я решил узнать – что у него за люди.

– Это Полковница, да? Барон там какой-то.

– Дорфгаузен. Ну да.

– А он настоящий барон?

Арцаков сморщился.

– Не.

– И Полковница тоже липовая? А как по-французски шпарит!

– Вот она как раз настоящая. Настоящая полковница – вышла замуж еще девчонкой за полковника. Но того еще в Самарканде при восстании… А она… Что тут говорить – кем была и кем стала. Есть там еще несколько человек, но это так – пара шулеров плюс разная шушера. Но интересней всего Левка Американец.

– Американец?

– Никакой он не американец, – помотал головой Арцаков и щелчком сбросил пепел в пепельницу. – Это кличка у него такая. Одевается, как американец. Это да. Но и только.

Я вдруг вспомнил помятого типчика за спиной у Дёмки Тихого – там, в притоне. Несомненно, Арцаков говорил именно о нем – американская стрижка, американские тонкие усики над верхней губой… Хлебнув теплого чаю, резко отдающего ромом, я задумался.

– Так вот, – продолжил Петр Петрович, – прижали мы твоего барона Дорфгаузена в одном тепленьком местечке. Тихо так прижали, по-семейному. И он рассказал нам любопытную вещь. Этот самый Дёмка, как оказалось, хоть и главный, да не шибко головастый. Только форсу много, а вот тут, – Арцаков постучал себя коротким пальцем по крепкому лбу, – у него маловато. А вот как раз этот самый Левка Американец – он у них все и придумывает.

– Ага, – кивнул я, – интересно.

– Да. Американец… Был карманником. Но потом познакомился с Тихим и быстро поднялся. Но вот еще одна ма-а-аленькая подробность будет тебе, как мне кажется, очень интересна. Знаешь какая?

– Какая?

– Левка этот в свое время работал в цирке Никитиных. Жонглером. Отсюда у него и ловкость рук, понимаешь?

– Да-а-а…

– И сдается мне, – Арцаков потушил папиросу, почти вдавив гильзу в дно пепельницы, – что и из цирка его поперли за такое вот жонглирование с чужими кошельками. Не знаю, может, совпадение, что он из бывших циркачей, а может, имеет к твоему делу прямое отношение. Сам решай.

Я поднялся, поставил опустевший стакан.

– Все?

– Все.

– Спасибо тебе, Петр Петрович, – поблагодарил я, вынул из кармана пиджака портмоне и выложил на зеленое сукно стола несколько кредитных билетов.

Арцаков, не считая, скинул деньги в ящик стола.

– Завсегда пожалуйста, Владимир Алексеевич! Если что, обращайся. Ты у нас теперь вроде как клиент, могу и скидочку сделать на будущее.

Мы пожали друг другу руки, и я ушел.

Установилась ясная погода – рождественские морозы шли на убыль, чтобы собрать побольше сил к Крещению. Москва после праздника расслабилась, притихла. По улицам, ранее забитым санями, теперь не спеша катили одиночные повозки, прохожие были похожи скорее на добродушных дядюшек и тетушек – от них так и веяло сытостью почти доеденного рождественского стола. Все визиты были отданы, подарки подарены и получены, и торопиться больше никуда не имело смысла. Дворники, проспавшиеся после угощения от квартиросъемщиков, вполсилы боролись со снегом на своих участках, городовые нехотя переминались с ноги на ногу. Вдруг в ясном морозном воздухе начинался умиротворенный колокольный звон… Город был так тих и безмятежен, как он бывает только после Рождества.

Только я не мог чувствовать себя настолько же безмятежным.

По свободной дороге я быстро докатил в санях к дому Дурова на Божедомке. Покрутив ручку дребезжащего звонка, я снял папаху и рукавом вытер вспотевший лоб.

Каково же было мое удивление, когда дверь открыл не Владимир, а Анатолий Дуров. Ведь еще недавно мы с ним бежали отсюда, спасаясь от гнева старшего брата.

– Владимир Алексеевич! – весело вскричал Анатолий. – Отлично! Превосходно! Вот такому гостю мы всегда рады. Заходите скорей! Давайте мне пальто и шапку!

Я вошел, разделся, стянул теплые ботинки с галошами и всунул ноги в ковровые тапочки огромного размера.

– Проходите! – Анатолий Леонидович, улыбаясь, повел меня в гостиную.

– А где Владимир Леонидович? Уехал? – спросил я.

– Почему уехал? Мы с ним тут сидим, работаем.

Действительно, в гостиной за столом сидел Дуров-старший – в лиловом теплом халате и небольшой тюбетейке на голове. Перед ним лежали исчерканные листы бумаги и карандаши.

– Здравствуйте, Владимир Алексеевич, – смущенно сказал Дуров-старший. – Мне так неловко за себя! Да что там неловко – положительно просто стыдно! В меня как будто черт вселился! Простите меня, будьте так добры! Ведь по пьяному делу весь этот кураж!

– И еще от страха, конечно, – добавил Анатолий, садясь на стул рядом с братом и указывая мне на кресло. – От страха.

– Наверное, от страха, – кивнул Дуров-старший. – А что, тебе не было бы страшно, Толька? Сидишь, ждешь смерти… Как Гамбрини. Он ведь ждал смерти, Владимир Алексеевич?

– Ждал, – кивнул я, – именно себе. Какое-то предчувствие у него было.

– Вы ведь с ним последним разговаривали? – спросил Владимир.

– Да.

Владимир замолчал.

– Что хотите? – спросил тут же Анатолий. – Чаю, кофе или чего покрепче?

– Только что выпил и чаю, и чего покрепче, – ответил я. – Спасибо, немного погодя, может быть. Боюсь, голова затуманится, логически мыслить не смогу.

– А зачем вам логически мыслить? – улыбнулся Анатолий и тут же поправился: – Я имею в виду именно сейчас. Ведь вас можно теперь поздравить! Только благодаря вам весь этот кошмар, кажется, закончился. Муму сбежал, правда, но зато теперь и убийства прекратятся. Все в цирке об этом говорят. Вы теперь там – герой!

– Такой уж и герой!

– А вы приходите, посмотрите, как вас встретят! – предложил Владимир.

– Думаю, что приду обязательно еще хоть раз до новогоднего представления, – сказал я. – Кстати, Лина говорила мне, что это будет что-то необычное?

– Ну… – небрежно бросил Анатолий, – кого сейчас удивишь необычными представлениями?

– Надеюсь, да, будет, – кивнул Владимир.

– Лет пятнадцать назад такие штуки были в новинку, – поморщился Анатолий, – взять хоть Лентовского. Он ведь всех тут приучил к необычному, к грандиозным феериям! Вот народ и попривык.

– Ничего, – тряхнул головой Владимир, – Москва большая, всегда найдется публика, которая охоча до такого.

– До какого? – спросил я, устраиваясь поудобней в кресле. – Помнится, Лина говорила что-то про будущее?

Владимир Леонидович кивнул.

– Да. Через несколько дней начнется новый век. Двадцатый. Вот ведь странно – такое событие, а люди как будто и не особо его замечают. Кроме нас, по-моему, никто особо и не собирается устраивать каких-то особых представлений в новогоднюю ночь.

– Ничего странного, – возразил Дуров-младший, – Двадцатый век! Ну и что? Это все очень условно – вот пробьют часы двенадцать раз, и что случится? Ни-че-го. Господа Глупость, Жадность и Зависть хлопнут пробкой «Клико» и поднимут бокалы за твой двадцатый век. Вот если бы они исчезли с первыми петухами первого января… Увы, увы, Володя, этого не будет. Не будет, и точка!

– Хотите сказать, что мир не изменится? – спросил я.

– Ничуть, – ответил Дуров-младший.

– Почему ты такой циник? – возмутился Владимир.

– Потому что ты – романтик, – откликнулся Анатолий, – мы не можем на одной и той же сцене в одном и том же антре играть одни и те же роли. Давай, ты будешь циником, а я немного отдохну от этой тяжелой роли в романтиках?

– Так что будет в представлении? – спросил я.

– А! – махнул рукой Анатолий. – На что способна Лина? На всякую чушь! Все будут встречать двадцатый век, а она – двадцать первый!

– Это как?

– Как будто сто лет прошло, – ответил Владимир, – и люди будущего встречают двадцать первый век. То есть тот же праздник, что и у нас, только в будущем.

– А! Интересно. И как выглядит наше будущее?

– Надеюсь, не как цирковое представление Лины! – хохотнул Анатолий.

– Владимир Алексеевич, вы бывали в Калуге? – внезапно спросил меня Владимир.

– Конечно, бывал.

– Не приходилось ли вам встречаться там с ученым по имени Константин Циолковский?

– Нет, – ответил я честно. – А чем он знаменит?

– Он не так уж и знаменит, – ответил Дуров-старший. – Впервые я услышал о Циолковском на лекции Сеченова. Он порекомендовал его «Механику подобно изменяемого организма» как пример биологомеханизма. И вот, будучи на гастролях в Калуге, я нашел этого гениального самоучку. В прямом смысле слова гениального. Знаете ли вы, что он в молодости самостоятельно разработал кинетическую теорию газов, основываясь только на прочитанных книгах. И даже получил рецензию Менделеева, который признал, что теория абсолютно верна, правда, открыта она была за двадцать пять лет до Циолковского. Он в своей Калуге об этом просто еще не знал!

– Поразительно! – воскликнул я.

– Когда я с ним познакомился, он уже был известен как создатель первого в мире металлического аэростата.

– Металлического?

– Да. Я видел у него в доме модель – похоже на большую сигару.

– Но зачем металлического? – удивился я. – Он же будет слишком тяжел!

– Циолковский совершенно правильно указывал, что оболочка нынешних аэростатов слишком уязвима. А если делать их из тонкого металла, то они будут прочны.

– А разве такая штука сможет летать?

– Он говорил, что сможет. И даже представил проект в Москве. И получил одобрение. Правда, потом про него быстро забыли. Но это не все. Он мне рассказывал, что работает над совершенно удивительным проектом – металлическим летательным аппаратом на реактивной тяге.

– На чем? – с довольно глупым лицом переспросил я.

– Что-то вроде ракеты, но с крыльями. Он хочет собирать из таких ракет целые поезда и запускать их в космос к Луне!

– Что-то типа сочинений Жюля Верна, – заметил я.

– Только это не литературные вымыслы, а вполне научная работа.

Я пожал плечами.

– Не верится.

– К чему ты клонишь? – спросил Анатолий.

– А вот к чему. Представляете – сидит себе в Калуге такой вот человек и раздумывает, как бы покорить Луну. Да, самоучка. Но ведь его и в Москве слушают с интересом лучшие ученые. Пусть пока ни одна из его идей не была поддержана сообществом материально. Но и опровергнуть его выводы никто не спешит – мало того, его талант признан профессорами и академиками. И вполне вероятно, что за ними – будущее.

– Ну и? – спросил Анатолий.

– Но вы бы видели этого Циолковского, – сокрушенно произнес Дуров-старший. – Этого человека, в чьих руках будущее нашего мира. Маленький, неопрятный, в очочках. Первое впечатление было просто разочарование! Но как мы посидели за чаем с антоновкой… Как поговорили про то, что человечество неминуемо в процессе своего развития переменится к лучшему, что на Земле ему станет тесно и оно уйдет в космос, на поиски иных, более развитых существ, которые уже давно расселились по иным мирам… Он чудак, да! Но чудак с мышлением Бога. Материалистический святой, я бы сказал. Человек из будущего… Правда, потом я вышел в слякоть осенней Калуги, посмотрел вокруг, и все очарование сменилось сначала сомнением, а потом и усмешкой. Ведь будущее будет принадлежать не ему, а тем миллионам людей, которые сейчас едят щи, ругаются с женами, торгуют барахлом и все норовят друг друга обмануть, друг друга обокрасть, откусить у соседа кус мяса – да еще с кровью! И в этом будущем его просто замнут, погубят, втопчут в грязь. И технический прогресс, который он так горячо продвигает, – он достанется не новым, чистым людям, не высшим существам. Нет – на металлических дирижаблях будут летать вот эти пузатые, хитрые, жадные неандертальцы. И летать-то будут только для того, чтобы бросать вниз бомбы и стрелы. Наше будущее пахнет железом. Железом и тьмой. Ничего подобного тем розовым облачкам и забавным карикатурам, которые публикуются во французских и английских журналах про двадцатый век. Нет – это будет век тьмы и железа.

Я слушал его жадно – давно никто при мне так хорошо и искренне не говорил.

– Ну и слава богу! – небрежно бросил Анатолий. – Слава богу, Володенька, что будущее не захватят ангелы во плоти!

– Почему? – недоуменно спросил я.

– Да потому что мы тогда останемся без работы! – засмеялся Дуров-младший. – Если не будет пороков, то и бичевать будет нечего. И некого. Ведь тогда и сатиры не будет. И нас не будет. И смеха не будет. Все будут ходить серьезные, как обер-полицмейстеры.

– А и пусть! – махнул рукой Дуров-старший. – Пусть! Пойдем работать в школу. Если я уж пеликана научил трюкам, неужели я и детишек не смогу обучить чему-то хорошему?

– Ты-то – да! А я? – спросил Анатолий.

– Да и мне придется остаться без работы, – пробормотал я. – Если у всех все хорошо, то о чем же писать в газетах? Однако, Владимир Леонидович, вы мне запишите адресок этого вашего Целиковского.

– Циолковского, – поправил меня Дуров-старший, – обязательно.

– Хочу сам посмотреть на такого чудо-человека. А кстати, где ваш Ванька?

Владимир отвел глаза.

– Приболел он.

– Что такое? – встревожился я.

– Да так…

– Запил он, – твердо сказал Анатолий Дуров. – Как мамзель Макарова с каната грохнулась, так запил.

– Чего это? – спросил я.

– Сами догадайтесь! Любовь!

– О-о-о! – Я от неожиданности хлопнул себя по ноге.

– Да-с. Вот такая оказия-с. Тайная, страстная и совершенно безнадежная любовь.

– Да… дела… И как же вы, Владимир Леонидович, будете участвовать в новогоднем представлении?

Дуров-старший развел руками:

– Да вот, попросил брата помочь. Только боюсь, надо его загримировать хорошенько, а то публика только ему и будет аплодировать.

– Да брось прибедняться! – парировал Анатолий. – Придумал тоже! Видишь ли…

Но Анатолия прервало дребезжание дверного звонка – кто-то крутил ручку, не переставая.

– Кто это? – спросил Анатолий, – Ты кого-то ждешь?

– Нет. Пойду посмотрю.

Владимир Леонидович встал и вышел в коридор. Послышались звук отпираемого замка, потом голоса и тихий вскрик. Все это время мы с Анатолием сидели неподвижно, вслушиваясь.

Скоро в комнату вернулся Владимир.

– Ничего не понимаю! – сказал он тихо. – Толя! Может, ты поймешь? Или вы, Владимир Алексеевич, может, вы объясните? Как такое может быть?

– Что случилось? – напряженно спросил Анатолий.

– Утром повесили новогоднюю афишу. А час назад – опять череп! Но почему?

Он повернул ко мне побледневшее лицо.

– Владимир Алексеевич, ведь все уже закончилось! Как такое может быть?

Я встал.

– Не хотел я вас расстраивать раньше времени, друзья, но, похоже, ничего не закончилось. Мы шли по ложному следу.

– По ложному? – вскричал Владимир Леонидович. – И… что теперь делать?

– Полагаю, что мне известно, кто виновник, – ответил я твердо, молясь в душе, чтобы мои слова были правдой. – Но мне надо изобличить его. Потому как прямых доказательств у меня нет. Только уверенность в подозрениях. Однако для того, чтобы поймать негодяя, мне понадобится ваша помощь.