29
Затмение
I
— Что ни говорите, господа, а грузинская кухня для меня самая вкусная. И хоть много мне довелось по миру попутешествовать, но таких блюд, как готовят в Грузии, я нигде не пробовал. И если сам берусь готовить, то всегда почему-то тянет меня на приготовление чего-то кавказского.
— Это от того, Клим Пантелеевич, что вы родом с тех мест, — уплетая завидный кусок рыбы, выговорил Сорокопятов. — А как называется эта вкуснотища?
— Чахохбили из лососины, жаренной на вертеле, — пояснил адвокат. — Если хотите, я посвящу вас в таинства приготовления этого блюда.
— Сделайте одолжение! — с полным ртом пробубнил литератор.
— А тут все просто: как можно мельче нарежьте репчатый лук и залейте его винным уксусом напополам с водой (уксуса можно и три четверти, а воды — одну, тут уж дело вкуса). Поставьте на огонь. Пусть тушится. Очищенную и промытую рыбу нарежьте мелкими кусочками, немного посолите, наденьте на вертел и жарьте над раскаленными углями. Как только рыба будет готова — а это произойдет довольно скоро, — снимите ее и поместите в ту самую кастрюлю, где тушится лук. Подержите на огне две-три минуты. И все. Снимайте и кушайте на здоровье. Я обычно всегда кладу на блюдо кинзу, петрушку, укроп, базилик, зеленый лук и кусочки лимона. Не менее важно к такому яству и правильное вино. Лучше кахетинского трудно что-либо придумать. Помните, «Путешествие в Арзрум» Пушкина? Кахетинские вина прекрасны, они «стоят некоторых бургонских». А я бы сказал, даже превосходят их.
— Клим Пантелеевич знатный гастроном, — расхваливал приятеля Нижегородцев. — Смею заметить, он еще и большой любитель готовить на углях.
— Ваша правда. Нравится мне с живым огнем возиться. А примус я не люблю. — Адвокат наполнил бокалы. — И запах не тот, и размаха нет. Другое дело — древесные угли… Вот купим дачи в Ялте, и приезжайте к нам. Я вас такими шашлыками попотчую, что вы отродясь не пробовали!
— За приглашение спасибо. Но вот если бы книжка о Чехове вышла приличным тиражом, тогда бы, весьма возможно, я бы и сам присмотрел себе хатенку на побережье.
— Дай-то бог, — задумчиво произнес Ардашев и уставился в скатерть. Помолчав с полминуты, он едва слышно проронил: — И все-таки, Николай Петрович, никудышные мы с вами сыщики — искали-искали чертеж Левицкого, а в картине, что висела в его комнате, не догадались посмотреть. А я все понять не могу, отчего это гложет меня странное чувство, будто что-то в том рисунке не так, не на своем месте. Уж больно густо цифры нагромождены там друг на друга…
Доктор недоуменно наморщил лоб и вполголоса вымолвил:
— Вы хотите сказать, что рисунок художника и есть чертеж автомата перекоса?
— Не совсем. Прежде полковник наложил на чертеж кальку и сделал копию. Затем вставил ее в картину. Будучи прозрачной, она превосходно совместилась с работой того самого молодого художника. Сам же подлинник Левицкий должен был передать на следующий день Распутину. Но, предчувствуя недоброе, он его куда-то спрятал.
— Ну хорошо. Допустим, это так. И где же он теперь?
— Два варианта: либо его забрал убийца, либо он до сих пор где-то лежит.
— Но позвольте, а не проще ли было забраться в номер во время отсутствия постояльца? Тогда и убивать никого не нужно было, — не унимался Нижегородцев.
— Вы совершенно правы. Я уверен, что именно так и случилось. Преступник проникал к нему дважды. Помните, по словам управляющего Лаптева, полковник жаловался, что кто-то копался в его вещах? И слежку за собой он чувствовал, а иначе не стал бы оставлять зажженным свет и выходить через кухню. Так произошло и в тот вечер. Вор прокрался в комнату и принялся очередной раз искать чертежи, и вот тут неожиданно появился Левицкий. Будучи застигнутым врасплох, злоумышленник уже не мог скрыться — офицер, вероятно, узнал его и мог сдать властям. Завязалась схватка, но она была скоротечной. Злодей оказался проворней. Но вот незадача — отыскать то, ради чего он все это затеял, ему опять не удалось. И это неудивительно. Согласитесь, мы с вами тоже раньше до этого не додумались.
— Вот не встретил бы я вас сегодня и не услышал бы такой занятный сюжетец. Прямо бери и пиши роман, — изрек Сорокопятов и полез за блокнотом.
— Вы правы, Ярополк Святославович, интрига присутствует, да вот одно плохо — трупов много.
Нижегородцев задумался, поднял глаза и вдруг выпалил:
— Постойте-постойте, но тогда выходит, что убийца следил за полковником и знал, что тот ходил в фотоателье, так?
— Безусловно.
— Но почему же полковник сразу не забрал негативы?
— Меня тоже это смутило. Сдается мне, что он, как говорится, не хотел складывать яйца в одну корзину. В случае пропажи оригиналов он бы велел Клязьмогорову напечатать столько фотографий, сколько нужно. Именно поэтому хранить пластины в пансионате было опрометчиво.
— Да, — закивал головой Нижегородцев. — Вы правы. Выходит, если допустить, что фотограф, не выдержав пыток, сознался, где находятся негативы, то у преступника в данный момент не хватает только самого важного чертежа — автомата перекоса, так?
— Верно, — просиял Ардашев. — Но это только в том случае, если моя версия о вставленной в рисунок кальке верна. Но ведь и я могу ошибиться.
— Нет-нет, Клим Пантелеевич, так оно и есть, потому что человек обращает внимание на все, кроме того, что находится у него под носом. А покойный офицер, судя по всему, имел тонкий и расчетливый ум. Жаль бедолагу, — горестно вздохнул писатель.
Ардашев поднял бокал.
— Господа, у меня есть тост. Предлагаю выпить за Добро, которое воюет со Злом уже не одно тысячелетие, но так и не может его одолеть. Эта непримиримая борьба приносит человечеству множество страданий, но иного пути нет. Видимо, так будет продолжаться вечно. Я пришел к выводу, что рай на земле невозможен. Его не смогут построить ни марксисты, ни анархисты, ни кадеты, ни октябристы. И причина — в людях, потому что в одной и той же человеческой душе всегда присутствует и жадность, и доброта, и ненависть, и сострадание. Ничего не поделаешь — такими нас создал Бог. Государства, как и люди, тоже бывают плохими и хорошими. Они иногда ссорятся между собой, и тогда проливаются реки крови, а бывает, живут дружно, как хорошие соседи. Да что там государства! Давайте для начала заглянем в собственную душу и попробуем помочь Добру. Будьте здоровы, господа!
— Великолепно! — вымолвил Сорокопятов.
— Ваше здоровье! — поддержал Нижегородцев.
Повернувшись к писателю, Клим Пантелеевич сказал:
— Попробуйте вот это, не пожалеете. Это сыр сулугуни, поджаренный на вертеле. Его обжаривают равномерно, пока со всех сторон не появится румяная корочка. На стол подается горячим. В таком виде он особенно вкусен.
— Удивительно! Необыкновенно! — восхитился литератор. — Вот бы к нам за стол сейчас Антона Павловича пригласить, представляете?
— Да, — задумался Ардашев. — Уж я бы с ним поговорил… Кстати, сегодня утром я читал его записки, дневники, воспоминания его друзей. И знаете, что меня больше всего поразило? Одно незамысловатое предложение. «Очень трудно описывать море, — сетовал он Бунину. — Знаете, какое описание моря читал я недавно в одной ученической тетрадке? «Море было большое». И только. По-моему, чудесно». Согласитесь, — улыбнулся адвокат, — вроде бы просто — всего три слова, а если вдуматься — точнее не скажешь. В этой фразе все — и плеск волн, и бескрайняя даль, и горизонт, и небо…
Послышался стук копыт. Клим Пантелеевич повернул голову — у тротуара остановились две коляски. Из одной выскочил человек в военной форме, из другой — городовой. Быстрым шагом они направились к столикам. От внимания отдыхающих не ускользнул тот факт, что офицер расстегнул кобуру. То же самое проделал и полицейский.
— По-моему, это к нам, — испуганно пролепетал Сорокопятов.
В незваном госте Ардашев узнал капитана Мяличкина. Приблизившись, тот отрывисто приказал:
— Господин Нижегородцев, попрошу встать!
— А в чем, собственно, дело? — вытирая салфеткой рот, захлопал глазами доктор.
— Вы арестованы. — Капитан кивнул городовому, и тот проворно накинул на запястья доктора малые ручные цепочки.
— Позвольте! — воскликнул Ардашев. — Вы что, белены объелись? В чем вы его подозреваете?
— В умышленном смертоубийстве полковника Левицкого, мещан Клязьмогорова и Глаголева, а также в шпионстве в пользу Англии. А вас, господин присяжный поверенный, я тоже обязан допросить, но пока как свидетеля. Так что поедете со мной в полицейское управление. — Капитан скривил недовольную мину. — И как же это вы, Клим Пантелеевич, с вашим-то опытом не смогли распознать у себя под боком иностранного лазутчика, а? — Он протянул руку к трости. — А это холодное оружие я временно заберу себе. А то, не ровен час, вздумаете заступиться за приятеля и проткнете мне горло, как тому бедному Йорику.
— Хорошо, мы подчинимся. Только не забывайте, что за эту глупость вам непременно придется извиняться, — поднимаясь, произнес Ардашев.
Сорокопятова, казалось, разбил паралич. Он сидел не шевелясь и смотрел на происходящее широко открытыми глазами, а его рот от изумления стал круглым.
Взглянув на него, Мяличкин спросил:
— А вы, позвольте узнать, кто?
Литератор тотчас поднялся и вытянулся в струнку; пухлые щеки затряслись студнем, а руки стали теребить полу пиджака. Сглотнув слюну, он выдавил:
— Пишу-с… книги-с. Сорокопятов Ярополк Святославович. Прибыл из Костромы-с. Собираю сведения…
— Сведения? — насторожился офицер. — Какие?
— О писателе Чехове. А с этими господами я встретился случайно. Они сами пригласили. Да я их и не знаю вовсе…
— Вы свободны, — окидывая литератора презрительным взглядом, сухо изрек Мяличкин.
— Благодарю покорнейше, ваше высокоблагородие. — Не поднимая глаз, писатель засеменил прочь.
Присяжный поверенный усмехнулся, бросил на стол пятирублевую бумажку и вместе с остальными прошел к экипажу. Им в спину шушукались официанты, и укоризненными взглядами провожали отдыхающие. Доктор бледный, как холст, с каменным лицом и вытянутыми перед собой руками, неуклюже умащивался на заднем месте. Рядом с ним сел капитан. Адвокат и городовой разместились в другом экипаже.
Кучер тронул лошадей, и фиакр покатил в сторону Пушкинского бульвара — к полицейскому управлению.
II
Когда Ардашев и Мяличкин подъехали к пансионату Илиади, то у самого порога они увидели «Руссо-Балт» ротмистра Берга. Приказав извозчику дожидаться, капитан тотчас же направился в здание, а Клим Пантелеевич, достав из кармана коробочку монпансье, на несколько секунд задержался у автомобиля. Вскоре и он вошел в уже знакомую комнату под номером 4.
Почти посередине лежал труп, а ротмистр с видом победителя покуривал папиросу. Полиции и следователя еще не было.
— Я же просил взять его живым, — недовольно пробурчал Мяличкин. — Как это случилось?
— Да я и не собирался в него стрелять, пока он на меня не набросился. — Берг указал на зажатое в ладони убитого длинное сапожное шило. — Промедли я хоть секунду, и — здравствуйте, небеса!
— Где чертеж?
— В том-то и дело, что его и в помине не было. Оказавшись в комнате, первым делом я осмотрел картину. Но ничего, кроме самого рисунка, там не обнаружил. Тогда я, как и было условлено, залез в шкаф. Ровно через полтора часа я услышал, что кто-то возится с замком. Потом дверь тихо отворилась, и через щелку я заметил, как сюда вошел этот турок. В нем я узнал глухонемого сапожника, который работал около гостиницы «Морская». Он подошел к картине и снял ее. И в этот момент предательски скрипнула дверь шкафа. Турок обернулся. Мне ничего не оставалось, как наставить на него пистолет. Он сунул руку в карман и бросился на меня. Я нажал на спусковой крючок.
Присяжный поверенный многозначительно посмотрел на капитана, потом тяжело вздохнул и промолвил:
— Ну? Что я говорил, Константин Юрьевич? А вы не верили.
— Да, — с сожалением выдохнул Мяличкин и, повернувшись к Бергу, приказал: — Сдайте оружие. Вы арестованы.
— То есть как это? Что за бред вы несете! — вскричал офицер. Пятясь к двери, он неожиданно вытащил пистолет. — Не двигайтесь, а то постреляю, как куропаток.
— Не дурите, ротмистр. Вам все равно далеко не уйти, — холодно выговорил Ардашев, не отводя взгляда от парабеллума. — С минуты на минуту сюда прибудут полиция и следователь. Вас легко догонят.
— А это, господин адвокат, мы еще посмотрим. Для начала поднимите руки и подойдите к стене. И вы тоже, капитан. Ну!
Присяжный поверенный и Мяличкин молча повиновались. Ротмистр вытащил из чужой кобуры наган и заткнул себе за пояс. Обшарив карманы Ардашева, он выудил пустую коробку монпансье и швырнул ее в дальний угол комнаты, туда же полетела и трость.
— Счастливо оставаться!
Дверь захлопнулась. Дважды щелкнул замок. По коридору эхом раздались поспешные шаги.
Клим Пантелеевич подошел к окну и увидел, как «Руссо-Балт» ракетой вылетел со двора.
— Послушайте, капитан, я же просил вас быть осторожным, — поднимая трость, недовольно выговорил присяжный поверенный. — Не мне вам рассказывать, что разговор с Бергом вы должны были вести только через прицел револьвера.
— Но я не думал, что так получится…
— Помилуйте! А чего же, интересно, вы от него ожидали? Что он раскается? Падет ниц? Начнет просить вас о помиловании? Скажите спасибо, что на прощание он не прострелил вам обе ноги, как в свое время поступил со мной его покойный куратор.
— Я никак не мог поверить, что офицер русской армии может быть предателем, — виновато выговорил Мяличкин.
— Вы, я вижу, идеалист. С такими воззрениями в контрразведке работать нельзя. — Он усмехнулся. — На то и щука, чтобы карась не дремал.
Ардашев поднял стул, перевернул его спинкой вперед и несколько раз ударил в стекло. Посыпались осколки. Держась за спинку, он забрался на подоконник и аккуратно, не забыв прихватить трость, спрыгнул вниз. Его же примеру последовал и капитан.
Извозчик оторопело выпрямился на козлах, увидев, как двое недавних пассажиров — один статский, другой — военный, — разбив окно, идут к нему.
— Куда прикажете, ваше-скородие?
— Автомобиль видел? — спросил господин в шляпе и с тросточкой.
— Ага, — простодушно ответил мужик.
— Надо его догнать.
— Не-е… — возница почесал затылок и осклабился, — никак не можно. Лошадь бензинку ни в жисть не одолеет!
— Гони давай! — рявкнул офицер. — Быстро!
Окрика капитана было достаточно, чтобы пролетка сорвалась с места и будто на дерби понеслась по улице, оставляя позади себя клубы серой пыли. На Севастопольской встретилась полицейская коляска. Мяличкин велел кучеру остановиться. Уже немолодой урядник подтвердил, что они видели «Руссо-Балт», который на всех парах гнал в сторону улицы Чайной. Без особых церемоний капитан приказал полицейским следовать за ними.
— Все ясно, он спешит в Севастополь, — заключил Ардашев и щелкнул крышкой Мозера. — Скоро мы его догоним.
— При всем уважении к вам, Клим Пантелеевич, в данном случае позволю не согласиться. Мы все больше от него отстаем.
— Вы ошибаетесь. — Он внимательно посмотрел на Мяличкина. — Я высыпал в бензобак «Руссо-Балта» всю коробку монпансье. Через несколько верст карамель растворится и забьет карбюратор.
— Простите, — вздохнул Мяличкин, — я снова вас недооценил.
— Ничего. Вы молодой, горячий. Мне не поверили. Не утерпели. Ринулись с ротмистром разбираться. Вот и результат — Берг сбежал вместе с вашим личным оружием. Жаль, что на этот раз я оставил свой браунинг дома. Теперь вот приходится сражаться подручными средствами: то тростью, то монпансье. Однако смотрите, начинается солнечное затмение.
— Да, действительно, будто сумерки опускаются.
Ардашев указал вперед:
— А вон и «Руссо-Балт»! Он его бросил.
— Но куда же делся ротмистр?
— Смотрите! Шар!
— Давай напрямки! — приказал кучеру адвокат.
— Щас!
Уже издали было заметно, как раскачивались гайдропы и колыхалась корзина. Вдруг раздался выстрел, и оттуда один за другим выпрыгнули два человека. Находясь под дулом пистолета, они выполняли чужие команды. Слышался чей-то истеричный крик. Наконец веревку, державшую воздушный шар, перерубили, и он стал медленно подниматься. Ротмистр — а в корзине был, несомненно, он — принялся сбрасывать вниз мешки с песком. Один из них попал в полицейского, и бедняга потерял сознание. Клим Пантелеевич вытащил из его кобуры наган и открыл стрельбу. Мяличкин, выхватив у городового ветхозаветный «Смит энд Вессон», едва успевал взводить курок.
— Капитан, метьте в корзину! — прокричал адвокат.
Но и сверху раздались ответные выстрелы.
— В укрытие! — приказал Ардашев и сам спрятался за ствол дерева.
Шар поднимался все выше и выше, находясь уже вне досягаемости пистолетных зарядов. Юго-восточный ветер неумолимо тянул его в сторону моря. Не прошло и нескольких минут, как светлое удаляющееся пятно превратилось в еле различимую точку и скрылось за серыми зловещими облаками. На город опустилось затмение.
— Что ж, теперь неизвестно, куда его занесет, — опустив наган, проронил присяжный поверенный.
— Жаль, я бы с удовольствием всадил ему пулю в лоб, — с сожалением выговорил капитан.
— Кто знает, может, вы уже успели это сделать. Однако надобно скорее возвращаться в Ялту. Я представляю, как извелся в полицейском участке доктор.
Ардашев, Мяличкин и еле живой урядник забрались в экипаж. Извозчик смотрел на адвоката с еще большей почтительностью. За ними, на второй пролетке, ехали городовой и два незадачливых аэронавта. Уставшие от недавней погони лошади теперь едва плелись.
— И все-таки, Клим Пантелеевич, как вы раскусили этого мерзавца? — чуть слышно спросил капитан.
— Основным ключом была, конечна, бомба. Та самая, которую он передал коридорному. После того как я собрал взрыватель, стало ясно, что и трубка, и пружина — автомобильные запчасти. Это потом подтвердили механики гаража. Во время той беседы господин ротмистр остался сидеть в машине. И это мне показалось подозрительным.
Следующим важным моментом являлся сам капсюль взрывного устройства, который я обнаружил на полу гостиницы. Он, как мне подтвердили в ювелирной мастерской, был из латуни и не имел примеси олова. А Берг носил с собой парабеллум, который заряжается патронами с латунными капсюлями Боксера. В отечественных же образцах оружия используется патрон Бердана. У него капсюль — своеобразная чашечка с лепешкой ударного состава, прикрытого тонким оловянным кружочком.
— Но, согласитесь, этого недостаточно для того, чтобы уличить его в изготовлении бомбы.
— Вы правы. Вот поэтому я и попросил полицейского фотографа сделать несколько снимков людей, находящихся на месте происшествия в художественном салоне. Механики, как вы помните, упоминали человека с окладистой купеческой бородой. Мне пришлось подрисовать ее всем, чьи фотографии мне передали.
— Вероятно, там был и я?
Ардашев кивнул.
— В этом деле исключений быть не может. Сегодня утром автомобильные мастера узнали Берга. Его также опознал и чудом выживший коридорный. Но и это не является стопроцентной уликой…
— …и потому вы заранее вытащили из картины кальку с чертежом автомата перекоса, вставили туда совсем другой чертеж, а затем попросили меня приказать ротмистру устроить в комнате засаду. И он, для того чтобы завладеть «копией», убил глухонемого сапожника — подручного немецкого резидента, чем выдал себя с потрохами. Верно? — закончил начатую адвокатом фразу капитан.
Клим Пантелеевич развел руками и, улыбнувшись, сказал:
— Почти. За тем исключением, что турок не был глухонемым, а резидент, скорее всего, австро-венгерский. Но давайте не будем забегать вперед. Надобно для начала его арестовать. — Он вновь щелкнул крышкой Мозера. — Успеть бы…
