— Мы не выдаем негативы посторонним. Их может получить только сам клиент.

— Но господин полковник занят и не может прийти. Послушайте, давайте не будем терять время, — незнакомый господин протянул фотографу пятирублевую купюру.

«Ого! Синюху не пожалел! Значит, рано соглашаться. Надо еще его поджать», — трезво рассудил Клязьмогоров.

— Вы, сударь, меня неправильно поняли. Откуда я знаю, что вас точно послал полковник? А что, если это вовсе и не так?

— Ох, и тяжелый вы человек! Я же русским языком поясняю: некогда ему ноги бить. Занят он. Вот и попросил меня за негативами сходить. Ладно, уговорили, возьмите еще пятерку, но это последняя…

«Последняя! Как бы не так! Если за две минуты ты выложил червонец, то сколько, интересно, дашь через пятнадцать!»

— А вдруг так случится, что господин офицер вообще вас не присылал, что тогда? Как я ему объясню, что нет его негативов?

— А вы случаем в податных инспекторах раньше не ходили?.. Вижу, народ привыкли до нитки обирать, — доставая еще одну синенькую, недовольно пробурчал мужчина.

«Вот те на — пятнадцать! Может, хватит? Пора соглашаться? Нет, попробую до двадцати поднять, а? Чем черт не шутит!»

— Меня, господин хороший, словесами обижать не надо. Не могу я супротив закона пойти!

— Ну, как знаете, — махнул рукой посетитель в поношенной тройке и убрал в карман хрустящие новенькие банкноты. Не говоря ни слова, он вышел из комнаты и покинул ателье.

«Вот и доигрался, — грустно подумал Клязьмогоров. — ОМЃхал дядя, на чужие деньги глядя».

И настроение, бывшее в то утро замечательным, у Амвросия Бенедиктовича совсем испортилось. Даже во рту стало горько, будто отваром полыни напоили.

«Но ничего, подождем, — успокоил себя фотограф. — Не может быть, чтобы он не вернулся. Придет. Обязательно придет. Не сегодня, так завтра».

Тридцативосьмилетний мастер художественной фотографии с виду человеком был вполне обычным — среднего роста, с густой, отброшенной назад шевелюрой, на манер художника Репина, с аккуратной донкихотовской бородкой и такими же усами. Муаровый галстук, завязанный бантом, светлая сорочка с тяжелыми серебряными запонками, хоть и поношенный, но зато всегда отглаженный костюм. И его гордость — дорогущие лакированные туфли. Словом, ни дать ни взять — богема. Жизнью своей он тоже бы вполне доволен. Вернее, его устраивало настоящее положение вещей, при котором всегда оставалась надежда на лучшую долю.

Философия бытия у Амвросия Бенедиктовича была простая и здравая. Жизнь, говаривал он, и есть сегодняшний день. Не вчерашний и не завтрашний — ведь они существуют только в нашем представлении — а именно нынешний. Он только один единственно и есть. Стало быть, и пользоваться всем надо сейчас.

Вот, к примеру, пришла фотографироваться семейная пара: дамочка-красавица с престарелым пауком-мужем. Снял он их вместе, а потом предложил за полцены сделать красотке портрет. Он и так ее головку повернул, и этак подбородочек приподнял, и улыбнулся, и в глазки заглянул… Женщина от горячих взглядов майской розочкой расцвела: на щечках румянец появился, и грудь вздыматься начала так, что вот-вот пуговицы на блузке отлетят. Только мастер не торопился. Двадцать минут провозился и вот незадача — пластина, оказывается, «испорченная» попалась. А новой нет — все, как назло, кончились. И попросил ее заглянуть под самое закрытие. Извинился перед супружником и, как «честный» человек, портрет пообещал сделать за счет заведения бесплатно. Глава семейства хмурился — нутром чувствовал подвох — и блеял невнятно, мол, они зайдут в другой раз. А она, обольстительница, окинула бывшего статского генерала обиженным взглядом, губку нижнюю оттопырила и сладким голосочком пролепетала, что хочет сфотографироваться на фоне именно этого самого картонного моря — оно здесь как настоящее! А дельфинчики-милашки, ну просто прелесть, такие презабавные!

Что старику оставалось делать? Плечами пожал, вздохнул горестно и уступил. А она, томно сощурив задорные глазки, улыбнулась своему «змею-искусителю» и упорхнула. Но вечером пришла одна.

В проявочной комнате для таких свиданий и диван имелся, и чистая простыня.

Перед самым уходом она поправила платье, попудрила носик у зеркала, чмокнула мимолетного любовника в щеку и, словно видение, исчезла. Навсегда. Но ничего. За ней появится другая, третья… «Вот это и есть жизнь, — сказал сам себе Амвросий, — настоящая, страстная, сегодняшняя».

Вот так и с деньгами. Пошлет хозяин за реактивами, пластинами да картоном на паспарту. А у Амвросия в Севастополе уже и собственный поставщик имеется — так, купчишка средней руки. Но за небольшой куртаж с удовольствием товар отпустит именно тот, который надобно. И цену правильную в накладных проставит. Вроде бы и картон дорогой, английский, а на самом деле наш, петербургский. Вот и осядет в кармане пара-тройка десяток. Чем плохо? Как говорится, курочка по зернышку клюет да сыта бывает.

Только вот от визита этого толстяка осадок неприятный остался. Верные деньги упустил. «А вот интересно, отчего это он за чужие чертежи так беспокоился. И почему полковник сам не пришел? Странный он был какой-то: торопил то и дело, от бумаг не отходил ни на минуту, а вот про негативы и не подумал. Забыл, наверное».

Терзаемый сомнениями, Клязьмогоров включил электрическую лампу и вновь принялся разглядывать те несколько пластин, которые остались после полковника. Да только без толку все — ничего не понятно: линии, пунктиры, цифры…

От мрачных мыслей отвлекли новые посетители — с шумом вошла большая купеческая семья — муж с женой, три девочки и непослушный малыш-карапуз. Амвросий растянул губы в улыбке и принялся рассаживать непослушных детей. А в голове неотвратимо, набатным колоколом отдавалась мысль: «Надо бы негативы спрятать куда подальше… дальше… дальше…»